База в тылу мятежников
База в тылу мятежников
Как правило, до середины февраля группы отряда Доминго совершали вылазки на вражеские коммуникации, каждый раз дважды переходя линию фронта. Чем больше времени находились они в тылу врага, тем больше происходило изменений на переднем крае, о которых они, из-за отсутствия связи, не могли знать, а при возвращении им грозила опасность столкнуться с патрулем и другими подразделениями фашистов. Правда, в ряде случаев на нашей стороне устанавливались световые маяки, служившие ориентирами. С их помощью можно было предупредить об изменениях обстановки или невозможности выйти по ранее намеченному маршруту, даже указать запасной участок, но, к сожалению, они не везде были применимы из-за рельефа местности.
При отсутствии маяков группа вслепую, очень медленно преодолевала передовую, выходила иногда в расположение своих войск, сама того не зная.
Иногда, обнаружив неизвестную крадущуюся группу, республиканцы предлагали ей остановиться, бросить оружие и поднять руки, не объясняя, кто они сами. Был случай, когда это привело к неоправданным потерям.
В отряде самое большое внимание обращалось на прием групп, на то, чтобы республиканские части не сочли наших диверсантов за вражеских лазутчиков.
Опыт показал, что хорошо иметь в тылу врага скрытые базы для завоза запасов продуктов и минно-подрывного имущества.
Наличие баз в тылу мятежников могло облегчить действия небольших диверсионных групп на путях сообщения и других объектах, увеличить их возможности. Переходы для выхода к цели стали бы короче, не пришлось бы каждый раз преодолевать линию фронта. Но зато возникали другие опасности.
Пребывание на такой базе возможно до тех пор, пока враг не знает о ее существовании.
Если бы ему удалось обнаружить базу и внезапно на нее напасть в первой половине дня, диверсионной группе было бы трудно выйти из-под удара карателей.
При создании баз предусматривались и запасные, и ложные, а главное – обеспечение конспирации и тщательной маскировки основных и запасных баз, исключение возможности внезапного нападения врага.
Первой такой базой стал заброшенный маслозавод в 12 километрах северо-западнее Адамуса.
База была организована по инициативе и при участии командира батальона испанской республиканской армии капитана Франсиско дель Кастильо. Он быстро втянулся в диверсионные отряды Доминго и принимал в них непосредственное участие. Ему, уже бывалому фронтовику, были понятны все неудобства и опасности частых переходов через линию фронта, особенно при возвращении на нашу сторону.
База предназначалась для облегчения ударов по путям сообщения и другим объектам фашистов на подходах к Кордове и была организована еще в середине февраля, но я туда поехала позже, когда у Рудольфо не осталось переводчиков.
Мы выехали из Хаена в Адамус в теплый, солнечный день. По пути, не доезжая Линареса, остановились в деревушке, где еще в январе крестьяне угощали нас свежими апельсинами. Хотя у меня были английские имя и фамилия, а у Рудольфа Вольфа – немецкие, но испанцы, с которыми мы работали, прекрасно знали, что мы русские, что мы – советские.
Вся наша конспирация была «липой» потому, что «штаб» наших советников в Валенсии стал общеизвестен, и мы не могли скрывать своего гражданства перед руководителями партийных комитетов провинции и командованием испанских республиканских частей.
Многие наши испанские друзья удивлялись, что в России не стало Иванов, Петров, Егоров и Анн, а появились Фрицы, Малино, Вальтеры, Вольфы, Луизы и т. д. Даже наш Доминго Унгрия был уверен, что мое настоящее имя – Луиза, а Рудольфо – Рудольф Вольф.
Крестьяне и крестьянки из деревни (название её позабыла), в которой мы однажды остановились, опять нас угостили вином и апельсинами. Много хороших слов было сказано в адрес советских людей, особенно троих летчиков, которые однажды под Линаресом на глазах у многих сотен местных жителей вступили в бой против 9 итальянских самолетов. Два из них сразу были сбиты, остальные обратились в бегство. Вскоре сбили еще три, один из которых упал неподалеку, а летчик его выбросился на парашюте.
К вечеру мы были в Адамусе, где нас встречала прибывшая группа Маркеса. Боеприпасы, взрывчатка, продовольствие были погружены на мулов, и к исходу дня все предназначенное для базы имущество было сосредоточено на переднем крае.
В это время под Пособланко еще продолжались упорные бои, но в районе нашего перехода было спокойно. В бинокль мы наблюдали передвижение вражеских патрулей, изучали расположение постов противника, а с наступлением темноты покинули передний край наших войск и двинулись дальше.
Копыта животных обернули кусками фланелевых одеял, а люди в альпаргатас шагали бесшумно. Мулы словно понимали опасность и шли осторожно, лишь изредка падал потревоженный камень. Мы останавливались, прислушивались – тишина. И снова продолжали идти вперед.
В темноте переходили через канавы и ручьи, временами поднимались в горы и вновь спускались. Идти было тяжело, и после подъемов немного отдыхали. Казалось, что и конца не будет нашему походу. Темнота была жуткая, как будто в бочку с дегтем попали.
Было около полуночи, когда Доминго остановил колонну, подошел к большому дереву, что-то поискал и выругался:
– Вызываю охрану, а она пропала, – шепотом сказал он мне.
Наконец, под деревом зашевелился светлячок, и через две-три минуты двое знакомых мне партизан подошли к нам и повели на базу.
Темные, мрачные, низкие здания. Никаких признаков людей.
Охрана ввела нас в закопченное помещение. Слабо горели корявые, короткие дрова в камине, на полу спали и храпели с присвистом двенадцать партизан, кто в чем и кто как. У камина сидели двое караульных. При нашем появлении они встали и пошли навстречу. Оказались знакомыми – хаенскими добровольцами.
Капитан подбросил дрова в камин, поставил котелки. Через полчаса поужинали и разошлись отдыхать. Мне отвели маленькую мрачную комнатку наподобие кельи. Освещалась она тускло самодельным светильником с оливковым маслом.
Не спалось, не давали спать писк и возня крыс. Перечитывала уже в который раз письма дочери и сестры, полученные из дому, на которых были рисунки Кремля и Красной площади, сделанные моей маленькой Олей, были они мне дороже знаменитых картин. Вышла во двор. Тихо-тихо. Лишь слышен шум падающей воды с плотины электростанции.
Часовые стояли около стены, на которой, как в сказке, мелькали висевшие гнилушки. Смотрела на небо, на гряду облаков. Они медленно плыли, меняя прихотливые очертания.
Начальник караула бодрствовал. Он узнал меня и начал знакомить с базой.
– Но пасаран! – сказал он с гордостью. – Все эти проволочки, светлячки связаны с проводами и сигналами на подходах к базе. Свои знают, где и как можно ходить, как предупредить охрану, а посторонним это неизвестно. Они выдадут себя, оборвав или даже только натянув проводок. Тут много работали Рудольфо, Тихий, финны, – рассказывал начальник караула.
Снизу, с севера-запада непрестанно доносился гул водного каскада.
Электростанция по прямой всего в двух с половиной километрах, но у нас нет приказа ее разрушать, да к тому же для нас она служит прикрытием, – шепотом рассказывал мне капитан. – Фашисты не могут и подумать, чтобы диверсанты были так близко от станции и не трогали ее.
Внизу появились две пары огоньков, петляя, они приближались к электростанции.
– Фашисты. Едут проверять станцию, может, везут людей, продовольствие. Мы их не трогаем, работаем на дальних магистралях, по которым войска и пополнение направляются на фронт, – пояснял мой проводник.
И действительно, огоньки скрылись на электростанции. Кругом опять темно, и только гул падающей воды по-прежнему доносился снизу.
К утру я чуть вздремнула. Несмотря на усталость, заснула нескоро. Увидела сон из далекого прошлого. Я в лесной избушке с одним небольшим окном, большая железная печь, обложенная кирпичом, жарко натоплена. Почти во всю длину сколоченный из досок стол, а над ним под потолком две жерди, на которых сушатся портянки, промокшие за день валенки и одежда. Усталые лесорубы поужинали. Избушка наполнена запахом сохнущих портянок, валенок и одежды, а также табачным дымом. Воздух такой густой, хоть топором руби, а керосиновая лампа кажется утонувшей в неподвижном облаке табачного дыма.
Знакомые мне лесорубы улеглись на нары, но не спят, а слушают меня. Я рассказываю о том, как выполняется план лесозаготовок на других делянках и о текущем моменте, о событиях в нашей стране и за рубежом. Все внимательно слушают, некоторые задают вопросы, я отвечаю. Доносится с улицы завывание голодных волков, и все исчезает во мгле. Я очутилась в лесу. Снег до пояса, я еле передвигаюсь. Наблюдаю, как два лесоруба спиливают двуручной пилой огромное дерево, и оно падает. Молодежь работает лихо. Не успело дерево упасть, как уже обрубают сучья, опиливают, грузят на сани и везут к реке, где сплачивают плоты. Опять доносится вой голодных волков, лошади перестают есть сено и испуганно ржут.
Я проснулась. Кругом была полная тишина. Уже рассветало. Начиналось самое опасное для партизан светлое время суток, когда неуязвимость партизан зависит от тщательной маскировки и от того, чтобы следы возвратившихся с заданий групп не привели карателей к нашей базе.
Избушка мне приснилась через 8 лет после того, как я была в последний раз на лесозаготовках.
И надо же такому присниться! Сон как рукой сняло.
Ночью пошел дождь. Из оливковой рощи пахло свежестью и веяло прохладой. Солнце еще не появилось, а его лучи уже освещали горы, над которыми виднелись редкие, перистые белые облака. Кругом было тихо, и только часовые напоминали о войне, о том, что база была в тылу врага.
Утром с задания прибыли группы Рубио и Алекса, единственного американца, смелого командира диверсионной группы. Они доложили о проделанной работе, поели и легли спать.
Хождение на базе было строго ограничено, и ходили только так, чтобы издали не было заметно ни малейших признаков жизни на затерявшемся, уже полуразрушенном, заброшенном заводике.
Заводик утопал в оливковой роще. С востока его – крутой подъем, на нем росли невысокие оливы и отдельные большие стручковые деревья. С запада и юго-запада – спуск в долину, где протекала небольшая река, а на ней высокая плотина и гидростанция, и за ними – водохранилище. В бинокль видно, как вооруженные люди ходят по плотине.
– Гвардия фашиста, – поясняет капитан Унгрия.
Дежурный приглашает на легкий завтрак: кофе со сгущенным молоком, бутерброды с сыром, соленые оливы и апельсины. Рудольфо и некоторые интербригадовцы жуют длинные коричневые стручки, которых в изобилии на деревьях. Эти стручки с особым удовольствием едят и мулы.
Днем готовится к операции группа Маркеса. На базе больше 50 человек. Имеется ламповый радиоприемник, и люди знают все события.
– Самое опасное время до обеда, – поясняет Рудольфо. – Чем раньше после рассвета фашисты нас обнаружат, тем труднее нам продержаться до темноты. Если нападут после обеда, то мы заставим вражеские части развернуться на дальних подходах, поставим гранаты замедленного действия и сами отойдем на запасную базу, а ночью – через линию фронта к своим.
Рудольфо и Доминго начали готовить одновременную операцию по крушению поезда и подрыву двух небольших, но высоких мостов на железной дороге, подходящей к Кордове. В этой операции группа под командой невысокого ростом, молодого, уже тронутого сединой моряка Руиса должна была форсировать Гвадалквивир, чтобы подойти к железной дороге Монтора – Кордова с севера, откуда враг не ожидал появления диверсантов. Поэтому Руис со своими людьми возился с брезентовой лодкой.
Мне пришлось много заниматься переводами полученных разведывательных материалов.
Точно в 14 – обед. Обедаем под огромным стручковым деревом. Пищу подогревали на древесных углях, которые выжгли ночью. На обед – фасоль с мясными консервами. Порции большие, но некоторые просят добавки. Вина выдают только по стакану. Можно пить и холодный кофе, оставшийся от завтрака.
После обеда большинство отдыхает. Тишина полная. Бодрствует боевое охранение и некоторые из тех, кто не уходит на задание. Солнце еще высоко. Тепло. Широкая долина небольшой реки, впадающей в Гвадалквивир, просматривается далеко даже невооруженным глазом. В бинокль хорошо видно, что делается на плотине, видны работающие в поле крестьяне.
Перед заходом солнца три группы направились на задание. С группой Руиса ушли Рудольфо, Доминго и успевший выспаться Ян Тихий, с ними еще 6 человек, которые должны были обеспечить переправу через быструю реку, а в случае удачи немедленно сообщить через Адамус результаты командованию республиканских войск.
Наступила ночь. Я осталась на базе, где находились не более 20 человек. В темноте над Кордовой небо озарено красновато-белым светом.
– Это огни реклам, – пояснил мне один из партизан.
Что меня поражало на базе, это полное спокойствие, уверенность в своей безопасности. На дворе стоят или ходят парные часовые, а ночью в помещении с плотно задраенными окнами ярко горят угли в камине и слышится веселая музыка по радио. Песни чередуются с передачей новостей. Мы слушаем музыку, а ближе чем в трех километрах, внизу гидростанция, там – враг, а в десятке километрах проходит линия фронта. Она не сплошная, но каждая из сторон готова отразить нападение.
На базе в ту ночь остался и Хуан Гранде, он пойдет завтра, а сегодня его группа несет охрану. Он бодрствует, понимая свою ответственность. Еще с вечера проверил систему сигнализации, проинструктировал людей. Он не слушает музыку, а почти все время на дворе и только изредка заходит в помещение, чтобы выкурить сигарету.
На этот раз я долго не ложилась спать, и мы много разговаривали с Хуаном Гранде. Этот отважный черногорец прибыл в Испанию, уйдя с итальянского судна. Он был холост, в Черногории оставались старушка-мать и замужняя сестра. Хуан Гранде смел и горяч, мало учился, но прошел огромную жизненную школу. Одним из первых интербригадовцев начал ходить в тыл врага, словно охотник, выслеживая вражеские воинские поезда и машины. Он люто ненавидел мятежников и фашистских интервентов, и ему доставляло огромное удовольствие видеть, как их эшелоны подрывались и падали под откос с военными материалами, солдатами и офицерами. Но Хуан Гранде отнюдь не был жестоким человеком, понимая, что в стане врага не все воюют добровольно, а есть и насильно мобилизованные. Он переживал страдания народа, ввергнутого мятежниками и интервентами в пучину войны, и не мог спокойно пройти мимо тех, кто нуждался и кому он мог помочь.
Возвратившись после выполнения боевого задания, Хуан Гранде никогда не пользовался положенным отдыхом. Получая жалование, раздавал его тем, кто особенно сильно пострадал от мятежников.
Немного отдохнув, Хуан шел к Рудольфо или Доминго и просился снова отправить его на задание.
Он мне часто рассказывал про героическое прошлое Черногории, охотно слушал, когда я говорила о Советском Союзе.
– Победим в Испании, обязательно поеду в Советский Союз, – говорил он не раз.
Вдруг до нас донесся гул далекого взрыва. Хуан Гранде посмотрел на светящийся циферблат своих часов – было 0.48.
– А может, нам только показалось, потому что мы ждем взрывов? – спросила я черногорца.
– Нет! Взрыв, большой взрыв. Это не под поездом, а на мосту, – ответил он.
Утром вернулся Руис со своей группой. Люди усталые, дочерна загорелые, глаза красные от переутомления и недосыпания, но веселые и довольные. Они как бы позабыли, что находятся в тылу у врага, и Хуану Гранде пришлось им об этом напомнить.
– А где Доминго и Рудольфо? – спросила я у Руиса.
– Они пошли прямо в Адамус, чтобы доложить о крушении поезда и вызвать авиацию.
Перед обедом мы услыхали взрывы под Монторо. Вечером на задание ушел Хуан Гранде, а ночью, поздно, вернулись на базу Доминго, Рудольфо и Тихий с новым пополнением продовольствия и радостной вестью: летчики под командой советского летчика К.М. Гусева налетели на вражеские машины, вывозившие боеприпасы из потерпевшего крушение воинского поезда под Монторо. За действиями авиации наблюдали из расположения республиканцев, видел их и прибывший на фронт из Хаена секретарь провинциального комитета партии Валенсуэла.
На следующую ночь Рудольфо, Доминго, я и 6 сопровождающих покинули базу. Ехали на мулах, сильных, спокойных и умных животных. Добрались до предполагаемой линии фронта. Но где она, эта линия, где находятся подразделения врага – неизвестно, и эта неизвестность беспокоит, настораживает.
Мы спешились, ведя на поводу упрямых животных. Вдруг где-то слева завязалась перестрелка. Значит, враг близко, рядом и свои. Опытный проводник – пожилой крестьянин Хосе, работавший до мятежа на маслозаводе, прекрасно знает местность. Он взял оружие, чтобы отстоять свободу, чтобы преградить путь тем, кто заставлял его за нищенскую плату работать по 12–14 часов в сутки.
– Никого нет! – шепчет он.
Переправляемся через ручей. Дальше, на востоке, вчера были наши. Кто там теперь? У нас есть пароль, но кто гарантирует, что вместо отзыва не раздастся внезапно пулеметная очередь…
Пройдя с полкилометра, мы останавливаемся, и проводник уходит в сторону. Через двадцать томительных минут он возвращается с двумя республиканцами. Мы в своем тылу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.