Дипломатическая нота

Дипломатическая нота

Готовясь к отъезду, я все время был занят составлением большой ноты советскому правительству. Она охватывала все главные события, связанные с нападками и выходками советских властей, была подробна и пространна, напечатанная на 28 больших листах.

«Нота Народного комиссариата по иностранным делам от 25 марта с. г. 27 начинается заявлением. Вербальная нота Латвийской миссии от 14 марта с. г. за 1036 написана в таком неуместном и необычайном для дипломатической переписки тоне, в каком Народный комиссариат по иностранным делам предпочел бы не общаться в дальнейшем. Это обстоятельство вынуждает Латвийскую миссию остановиться, прежде всего, на том исключительно редком, а поэтому действительно необычайном в дипломатической переписке упреке, который содержится в только что упомянутом заявлении Народного комиссариата по иностранным делам.

Латвийская миссия считает, что в дипломатической переписке о тоне какой-либо ноты позволительно судить лишь на основании текста и точного смысла самой ноты. Народный комиссариат по иностранным делам, однако, не указал на те выражения или особенности текста Латвийской ноты, на основании которых он счел возможным в столь категорической форме поставить в упрек Латвийской миссии неуместный и необычный тон ее ноты. Сравнивая же ноту миссии от 14 марта с нотами Народного комиссариата по иностранным делам, Латвийская миссия должна констатировать, что, в то время как в ноте Народного комиссариата по иностранным делам говорят о «произвольных» заключениях миссии, ее «неуместных», «недопустимых» попытках, усилиях «опорочить органы Союза» и т. д., подобные или аналогичные выражения, являющиеся действительно несколько необычными в переписке между дипломатическими органами двух дружественных государств, отсутствуют в ноте Латвийской миссии от 14 марта.

По вышеизложенным мотивам Латвийская миссия решительно отклоняет упрек в неуместном и необычном тоне вышеуказанной ноты».

Эту ноту НКИД читал тогда, когда я был уже в дороге. Она была так неприятна для советских властей, что, мне это известно, они предлагали освободить арестованных латвийских граждан, если эту ноту латвийское министерство иностранных дел согласится взять обратно. Конечно, предложение было отвергнуто, уступки не сделали, нота осталась в Москве.

На другой день, выспавшись, отдохнув, я, по обыкновению, стал наблюдать через окно вагона и любоваться, как просыпается природа. Она уже начала одеваться в ярко-зеленые одежды, и мне вспомнилось, как в 1915 году, целых четырнадцать лет назад, в разгар войны, я впервые покидал Россию. Глядя тогда в окно финляндского вагона на божественно уснувшие поля и леса, покрытые белым саваном, я мечтал о светлых судьбах человечества и желал ему проснуться для новой счастливой жизни. В свой дневник я записал:

«3 мая. Москва покинута, может быть, навсегда. Береза, это дивное дерево севера, начинает покрываться зелеными душистыми листьями. Трава неудержимо рвется на поверхность из-под земли и покрывает оставшуюся грязь земли. Везде и всюду видно много детей, босых малышей, плохо одетых. Они, как эта весенняя молодая травка, вырастут и сметут грязь, в которой задыхается вся Россия.

Русский народ, как эта береза, свой голый зимний вид переменит на цветущий покров.

Прими, Россия, последний мой прощальный привет, я был и останусь твоим другом».