Прощание с родиной и Петроградом

Прощание с родиной и Петроградом

Стояли жуткие октябрьские дни, когда я, приготовляясь к отъезду, последний раз посетил Латвию, тогда еще входившую в состав России. Простился со своими престарелыми родителями и отправился в далекий путь. Жуть охватила меня, когда, возвращаясь в Петроград, я переехал границу тогдашней Лифляндской губернии.

Дело в том, что вся Лифляндия (часть теперешней Латвии) уже находилась в районе военных действий, и у власти в крае были, конечно, военные. Как всегда во время войны, приняв власть, военные, от высших чинов до низших, пренебрежительно и высокомерно относились к гражданской власти. Повсюду наблюдалась одна и та же картина. На улицах, в ресторанах, кафе – всюду сновали военные. В переполненных поездах между Ригой и Петроградом путешествовали преимущественно люди в погонах. В вагонах не хватало мест. Как служащий Министерства путей сообщения, я пользовался различными привилегиями, в том числе бесплатным проездом в любом поезде. Но купе во всех поездах были заняты, приходилось устраиваться в коридорах, но даже там пассажиров было до отказа. С большим трудом можно было добраться до уборной. Однажды ранним утром я пошел в уборную умыться и привести себя в порядок, и ко мне подошел молоденький офицер, требуя пропустить его вперед. Я отказался. Он, рассчитывая на свою физическую силу, толкнул меня, очевидно решив занять мое место. Это меня взорвало. Я бросил ему в лицо вопрос:

– Кто вы, офицер или хулиган?

Вместо ответа он попытался меня ударить и уже нацелил кулак мне в голову, но я удачно отпарировал удар левой рукой, в свою очередь ударив его по шее. Мой противник был маленького роста и сразу понял, что я сильнее. Пригрозил:

– Я буду стрелять! – и побежал в купе за револьвером.

Намерение это ему не пришлось, однако, привести в исполнение; коридор был переполнен, пока он добрался до своего купе, весь его пыл прошел. В вагоне наступила тишина. Я услышал чей-то самоуверенный голос:

– Я бы его в котлетку изрубил!

Это произнес другой офицер. Я промолчал. Потом ко мне вдруг подошел казачий полковник, старший офицер в вагоне, и объяснил, что обязан составить протокол о драке, произошедшей в полосе военных действий, что грозило большими неприятностями не только молодому офицеру, но в особенности мне. «Лучший выход, – предложил он, – обоюдное извинение». Когда выяснилось, что молодой офицер, столь грозно наступавший на меня, молодой курляндский барон, и по вагону разнеслось, что «немец» хотел побить «латыша», все симпатии оказались на моей стороне, даже тот самый офицер, который хотел изрубить меня в котлету, теперь ласковыми взглядами выражал мне свое сочувствие. Даже казачий полковник подошел ко мне на Николаевском вокзале Петрограда, прощаясь, сердечно пожал руку и шутливо сказал:

– А жаль, что вы более основательно не поколотили этого немецкого барончика.

Не только русская интеллигенция, но и все, кто отдавал себе отчет в происходящих событиях и настроениях России и ее народностей, неизменно клонили свои сердца к латышам. Как бы ни рассматривали и ни оценивали нас высшие власти, латыши у русских вызывали симпатию. Мне известно, что и в полках русской армии при ежегодной разверстке новобранцев по ротам старые фельдфебели, офицеры и ротные командиры всегда настойчиво требовали от полковых адъютантов, чтобы в их роты направляли больше латышей, как исключительно надежных солдат.

Вспоминаю школьные годы. Немцев и тогда не любили, нам, ученикам, постоянно говорили, что уже недалеко то время, когда приставка «фон» будет заменена словом «вон». Тогда я горячо желал, чтобы это пророчество сбылось как можно скорее.

Война была в полном разгаре. Немецкие подводные лодки проявляли чудеса. Неуловимые, они преследовали пароходы не только в Северном море, но и в Атлантическом океане. Никто не чувствовал себя в безопасности. Пароходы тонули, люди погибали тысячами. Поэтому членам нашей комиссии советовали ехать не через Атлантический океан, а через Сибирь и Тихий океан. Это было особенно важно для тех, кто ехал с семьями. Я был один и выбрал кратчайший путь через Атлантику.

Уладив дела, я немедленно выехал. До Финляндского вокзала меня проводили жена и дети. Что каждый из них думал, когда поезд отправлялся, не знаю. Вероятно, они, как и я, верили, что разлука будет непродолжительной. Я тешил себя надеждой, что к следующей весне буду дома, а если не удастся, семья приедет ко мне. Я вспомнил отца, его благословение, это укрепило меня и слегка рассеяло тревоги и грусть расставания с близкими. Я не знал тогда, что события развернутся так быстро, не мог предполагать, что ровно через три года после отъезда Латвия будет объявлена независимой и я только через пять лет снова встречусь с семьей. Воздадим хвалу Создателю за наше неведение! Люди были бы очень несчастны, если бы знали, что их ждет впереди. Интерес жизни, воля к ней, вся наша сила в том, что мы не знаем будущего, оно окутано туманом неизвестности. Если бы этого не было, многие не захотели бы жить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.