Женщина, неизведанная страна

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Женщина, неизведанная страна

В годы, когда внутренний раскол по проблеме обучения и квалификации кандидатов в аналитики угрожал разрушить хрупкое единство фрейдистского движения, психоаналитики также были вовлечены в спор о психологии женщин. В целом дискуссия велась вежливо, даже добродушно, но затрагивала самую суть теории основателя движения, и эта проблема продолжала мучить психоаналитиков. В середине 20-х годов ХХ столетия Фрейд предсказывал, что оппоненты будут критиковать его взгляды на женственность как враждебные устремлениям женщин и предвзятые в пользу мужчин. Его предсказание сбылось, причем критика оказалась гораздо яростнее, чем мэтр мог вообразить.

Большинство последующих комментариев упрощало взгляды Фрейда, которые представляли собой сложный сплав общеизвестных банальностей, осторожных предположений и необычных догадок. Он сказал много такого, что глубоко обидело женщин, но не все его теоретические положения и частные мнения были антагонистическими или покровительственными. И не все они были доктринерскими! В отношении женской психологии Зигмунд Фрейд временами был почти агностиком. В конце 1924 года, пытаясь решить некоторые вопросы клиторальной и вагинальной чувствительности, которые поставил Абрахам, основатель психоанализа признался, что, несмотря на общий интерес к этой теме, он «совсем ничего о ней не знает». В целом, согласился мэтр, возможно с излишней готовностью, женский аспект проблемы для него «необыкновенно туманен». Уже в конце 1928 года он писал Эрнесту Джонсу: «…все, что нам известно о раннем развитии женщины, кажется мне неудовлетворительным и неопределенным». Он, признавался Фрейд, искренне пытался понять «сексуальную жизнь взрослой женщины», но женщина продолжала интриговать и озадачивать его. Она была для него чем-то вроде «черного континента».

К тому времени Фрейд установил для себя две вещи: «первое представление о половом сношении является оральным – сосание пениса, как раньше материнской груди; отказ от клиторального онанизма из-за неполноценности этого органа, болезненно осознаваемой». Это казалось очень существенным, но «обо всем остальном я должен воздержаться от суждения». Примерно в то же время, когда мэтр признался в своей растерянности Джонсу, он говорил Мари Бонапарт, что на протяжении 30 лет занимается исследованием «женской души», особо не афишируя это. Он спрашивает: «Was will das Weib?» – «Чего хочет женщина?» Эта известная ремарка, а также описание женщины как неизведанной страны – «черного континента» представляют собой древнее клише в современной упаковке: мужчины на протяжении столетий защищались от смутного страха перед тайной женской силой, называя весь слабый пол непонятным и необъяснимым. Но это также жест беспомощности, показатель неудовлетворенности основателя психоанализа пробелами в его теории. Сказанное им в отношении женственности, писал Фрейд, неполно и фрагментарно. Если хотите узнать больше, советовал он читателям, «обратитесь к собственному жизненному опыту, или к поэтам, или подождите, пока наука не сможет дать вам более глубокие и лучше согласующиеся между собой сведения». Эти публичные оговорки были не просто риторикой. Как нам известно, личная переписка Фрейда изобилует подобными заявлениями о невежестве. Когда мэтр был в чем-то уверен, он так и говорил, но в отношении женщин такой уверенности не было.

Статьи по женской психологии, опубликованные Фрейдом в период с 1924 по 1933 год, стали основой дебатов, начало которым положили его отрывочные комментарии в начале 20-х. Кроме Карла Абрахама главными противниками его идей были Эрнест Джонс, стремившийся доказать свою независимость, молодой немецкий психоаналитик Карен Хорни, достаточно смелая и независимая, чтобы публично бросить вызов мэтру на его территории, а также такие его верные сторонники, как Жанна Лампль де Гроот и Хелен Дойч, в конечном счете принявшие окончательную позицию Фрейда, почти без критики и лишь с небольшими дополнениями. В отличие от спорной идеи влечения к смерти, взгляды основателя движения на женственность по большей части стали главенствующими среди психоаналитиков. С начала 30-х годов прошлого столетия они считались более или менее каноническими в их профессии. И все-таки время от времени появлялись несогласные, и предложения пересмотреть послевоенные взгляды Фрейда на женщин никогда не заканчивались. Ревизионисты из числа психоаналитиков не гневались на мэтра, как впоследствии феминистки, но его заявления были им неприятны.

Работы Фрейда, посвященные женщинам, могут служить очередным примером того, до какой степени были предопределены его идеи. В мозгу основателя психоанализа причудливо переплелись бессознательные фантазии, культурные предпочтения и психоаналитические теории. С раннего детства Зигмунд Фрейд был окружен женщинами. Он не осознавал, какое сильное влияние оказала на него красивая, молодая и властная мать. Свой вклад в эмоциональную жизнь ребенка – загадочный, внезапно прервавшийся, но неоспоримый – внесла и няня-католичка. Племянница Фрейда Паулина, примерно одного возраста с ним, была первым объектом его детской эротической агрессии. Пять младших сестер появились в семье буквально друг за другом (младшая, тоже Паулина, родилась, когда Фрейду еще не исполнилось восемь лет), лишили его исключительного внимания родителей как единственного ребенка и стали как нежелательными соперницами, так и восхищенной аудиторией. Великая любовь его взрослой жизни, страсть к Марте Бернайс, со всей силой обрушилась на Фрейда в 25-летнем возрасте, принеся с собой яростное собственническое чувство и приступы иррациональной ревности. Его свояченица Минна Бернайс, поселившаяся в семье Фрейда в конце 1895 года, высоко ценилась им как компаньон для бесед, прогулок и путешествий. Основатель психоанализа говорил Флиссу, что отношения с женщинами никогда не могли заменить ему мужскую дружбу, однако он был явно неравнодушен к ним.

В профессиональной жизни мэтра также преобладали женщины, и все они стали главными фигурами в истории развития психоанализа. Первой была открывшая новую эпоху Анна О., которую Фрейд, если можно так выразиться, позаимствовал у ее лечащего врача. За ней, в начале 90-х годов XIX столетия, последовали пациентки с истерией, научившие его искусству слушать. Еще одной учительницей Фрейда стала Дора, история болезни которой оказалась первой из пяти самых известных случаев, опубликованных в его работах, и которой он обязан такими уроками, как неудача, перенос и контрперенос. А зимой 1901 года получить профессорское звание Фрейду помогли два влиятельных покровителя, вернее две влиятельные покровительницы…

Более того, намного позже, уже будучи самым известным в мире психоаналитиком, он был предметом восхищения женщин и дружил с такими красивыми, интересными и образованными ученицами, как Лу Андреас-Саломе, и такими пациентками, как Хильда Дулитл. Многие женщины, которых он высоко ценил, – Хелен Дойч, Джоан Ривьер, Жанна Лампль де Гроот, Рут Мак Брунсвик, Мари Бонапарт и, конечно, его дочь Анна – внесли немалый вклад в развитие психоанализа. В 1910 году, когда члены Венского психоаналитического общества пересматривали свой устав, Исидор Задгер заявил о том, что он против приема женщин, но Фрейд с ним не согласился. Он «считал серьезной непоследовательностью исключать женщин в принципе»[247]. Впоследствии мэтр даже предположил, что аналитики-женщины, скажем Жанна Лампль де Гроот и Хелен Дойч, могут глубже аналитиков-мужчин проникать в ранние период развития девочки, который кажется «таким древним, расплывчатым». В процессе переноса они служат более подходящей заменой матери, чем любой мужчина. Таким образом, Фрейд признавал, что в важных аспектах психоаналитической практики женщина может быть компетентнее мужчины. Это был серьезный комплимент, хотя и не без определенной горечи: примечательное признание человека с репутацией несгибаемого антифеминиста, а также легкий намек на эти самые предубеждения. Аналитик-женщина, считал Фрейд, лучше всего справляется с работой, для которой она предназначена биологически, – работой матери.

Это убеждение имело огромные последствия для его биографии. Среди женщин, которые сыграли в жизни Зигмунда Фрейда главную роль, вероятно, самой убедительной, хотя и не самой заметной фигурой была мать. Ее влияние на внутреннюю жизнь Фрейда было таким же сильным, как жены, свояченицы и даже дочери Анны, а возможно, в конечном счете определяющим. Именно Амалия Фрейд поразила своего четырехлетнего первенца, когда во время поездки он увидел ее nudam. Женщина, любви которой он жаждал и которую боялся потерять… В детстве, когда ему еще не исполнилось десяти, Фрейд видел знаменитый тревожный сон о матери, который подробно описал и частично объяснил в своем труде «Толкование сновидений»: «Он был очень живым; мне снилась любимая мать с необычно спокойным, как у спящего человека, выражением лица; ее внесли в комнату и положили на кровать два (или три) человека с птичьими клювами». Он тогда проснулся от собственного крика. Вспоминая этот давний сон, Фрейд без труда определил источник фигур, которые несли его мать: птичьи клювы были визуальными аналогами немецкого вульгаризма для обозначения полового сношения (v?geln), который является производным от слова Vogel – птица. Другим источником детского визуального каламбура Фрейда была иллюстрация с изображением египетских богов с ястребиными головами в семейной Библии, которую он читал в детстве. Таким образом, анализ этого сна открыл, помимо всего прочего, тайную детскую страсть к матери, вожделение, являющееся самым строгим из всех религиозных табу.

Мать Фрейда не могла не стать желанной для сына – не только как подтверждение его теоретических построений, но и вследствие своей прекрасной и вездесущей реальности. По общему мнению, она была необыкновенной личностью. Сын Фрейда Мартин, который хорошо помнил бабушку, описывал ее как типичную польскую еврейку со всеми ее характерными недостатками. Она явно не относилась к числу леди, имела живой характер, была нетерпелива, упряма, остроумна и очень умна[248]. Племянница Фрейда Юдит Бернайс-Хеллер, в детстве часто гостившая у бабушки со стороны матери, отзывается о ней точно так же, как кузен: Амалия Фрейд, писала Юдит, была темпераментной, энергичной и волевой, умела настоять на своем в мелких и серьезных делах, следила за собственной внешностью почти до самой смерти в возрасте 95 лет, оставалась умелой, компетентной и эгоистичной. «Она была очаровательной и улыбалась в присутствии чужих, но я, по крайней мере, всегда чувствовала, что со своими она тиран и эгоистка». В то же время – и это лишь усиливало ее власть – Амалия никогда не жаловалась и с достойным восхищения мужеством переносила тяготы жизни в Австрии в период Первой мировой войны и после нее, а также ограниченную подвижность в старости. «Она обладала чувством юмора, была способна смеяться над собой, а иногда даже высмеивать себя». Более того, Амалия Фрейд явно, не скрывая этого, обожала своего первенца, называя его, как обоснованно утверждает легенда, золотым сыном. Присутствие такой матери было трудно игнорировать, даже после самого тщательного самоанализа.

Фактически у нас нет ни одного свидетельства, что систематический самоанализ Фрейда затрагивал его самую сильную привязанность или что он когда-либо исследовал – не говоря уж о том, чтобы избавиться от нее, – власть, которой обладала над ним мать[249]. Всю свою профессиональную жизнь как аналитика он признавал решающую роль матери в развитии ребенка. Иначе и быть не могло. «Также и тот, кто счастливо избежал инцестозной фиксации своего либидо, не избавлен полностью от ее влияния, – писал мэтр в 1905 году. – Прежде всего мужчина ищет объект под влиянием сохранившегося в памяти образа матери, во власти которого он находится с самого раннего детства». Тем не менее Фрейд, почти намеренно избегая этого открытия, вытеснил матерей на обочину историй болезни, приведенных в его работах. Мать Доры, поглощенная тем, что основатель психоанализа назвал психозом домохозяйки, – безмолвная актриса второго плана в семейной мелодраме. Мать маленького Ганса, несмотря на то что, по мнению мужа, именно ее неприличное поведение стало причиной невроза сына, была в подчинении у супруга, который как помощник аналитика транслировал интерпретации Фрейда. Биологическая мать «человека-волка» приобретает лишь ограниченную значимость как партнер в откровенной сцене, которую он наблюдал – или придумал – в раннем детстве, хотя заменители матери явно внесли вклад в его невроз. Мать «человека с крысами» лишь изредка появляется в его рассказе, по большей части как человек, с которым пациент советуется перед началом анализа. А матери Шребера как будто вовсе не существует.

Это общее принижение роли матери в развитии невроза пациентов отчасти обусловлено раздражающей скудостью информации. Фрейд постоянно жалуется на то, что высокоценимые в те времена так называемые приличия вынуждают пациенток к скрытности и таким образом делают их менее откровенными перед аналитиком по сравнению с мужчинами. Следовательно, как он отмечал в начале 20-х годов прошлого столетия, психоанализ гораздо больше знает о сексуальном развитии мальчиков, чем девочек. Но заявления мэтра о своем невежестве выглядят почти намеренными, словно что-то о женщинах он просто не желал знать. Показательно, что единственная эмоциональная связь, которую Фрейд когда-либо идеализировал, – это любовь матери к сыну. Каждые длительные близкие отношения, писал он в 1921 году, будь то любовь, дружба или семья, содержат осадок враждебных чувств – «возможно, за единственным исключением отношения матери к сыну, которое, будучи основанным на нарциссизме, не нарушается более поздним соперничеством». Фрейд характеризует эту материнскую любовь к сыну как «самые совершенные из всех человеческих отношений, наиболее свободные от амбивалентности». Это больше похоже на желание, чем на серьезный вывод из клинического материала.

Стремясь найти объяснения отважной, независимой и непревзойденной любознательности основателя психоанализа, Эрнест Джонс выделял его «неустрашимую храбрость», которая являлась «высшим качеством Фрейда и его самым драгоценным даром. А откуда еще могла возникнуть у него эта смелость, как не из полнейшей уверенности в любви к нему его матери?». Похоже, этот диагноз подтверждается знаменитым замечанием Фрейда (он повторил его дважды), что люди, которые в детстве были несомненными любимцами матери, проявляют в жизни особую веру в себя и ту силу, которая обеспечивает успех во взрослой жизни[250]. Однако это тоже скорее желание, чем рациональное убеждение или непредвзятая самооценка. Чувства матери к сыну могут быть в меньшей степени омрачены конфликтами, чем чувства сына к матери, но и они не свободны от двойственности, разочарования, раздражения любимым ребенком и даже от откровенной враждебности к нему. Вполне вероятно, что Фрейд яростно защищал себя от признания того, что привязанность к матери в любом случае не идеальна, что она может стать слабее из-за любви матери к его братьям и сестрам или быть омрачена запретным желанием, которое он мог к ней испытывать. Похоже, основатель психоанализа реагировал на конфликты, порожденные сложными чувствами к матери, отказом реагировать на них.

Примечательно, что в написанной в 1931 году статье «О женской сексуальности» Зигмунд Фрейд высказывал предположение, что мальчик может сохранить в неприкосновенности свою привязанность к матери и избавиться от амбивалентности по отношению к ней, направив враждебные чувства на отца. При этом мэтр благоразумно оговаривался, что спешить с выводами по этому неясному вопросу не сто2ит. Лучше подождать дальнейших исследований доэдиповой стадии развития. Но сия оговорка не должна заслонять открытие, содержавшееся в его предположении, – в отношении эмоциональной жизни не только других людей, но и себя самого.

В статье «Женственность», опубликованной два года спустя, Фрейд позволил себе не менее дерзкий экскурс в свою внутреннюю жизнь. Очерчивая причины, почему маленькая девочка переносит свою любовь с матери на отца, какой бы сильной ни была ее первая привязанность, он утверждает, что этот переход не просто замена одного родителя другим. Более того, это сопровождается враждебностью и даже ненавистью. Самое сильное «обвинение в адрес матери вспыхивает, когда в детской появляется еще один ребенок». Этот соперник лишает первенца адекватного питания, и «примечательно, что ребенок даже с разницей в возрасте всего лишь в 11 месяцев не настолько мал, чтобы не понять это положение вещей». Сие похоже на ситуацию в семье самого Фрейда: он был всего на 17 месяцев старше брата Юлиуса, появление которого встретил гневом и злобным желанием его смерти.

«Однако ребенок, – продолжает основатель психоанализа, – чувствует себя ущемленным перед лицом нежелательного захватчика и соперника не только в кормлении молоком, но также и во всех других знаках материнской заботы. Он чувствует себя низвергнутым с трона, ограбленным, пораженным в своих правах, на почве ревности ненавидит маленького брата или сестру и направляет на неверную мать злобу, которая очень часто выражается в неприятном изменении его поведения». Он становится раздражительным, непослушным, отходит от обретенных навыков в управлении своими выделительными функциями. Все это, отмечает Фрейд, давно известно, однако «мы редко имеем правильное представление о силе ревнивых побуждений, об упорстве, с которым они продолжают сохраняться, а также о масштабе их влияния на последующее развитие». Это верно, особенно в тех случаях, когда «ревность в последующие детские годы получает все новую подпитку, и все это потрясение повторяется с рождением каждого нового брата или сестры». «Немногое меняется, – заключает мэтр, – оттого, что ребенок остается любимцем матери; притязания ребенка на любовь безмерны, они требуют исключительности и не допускают дележки». Здесь основатель психоанализа делает вид, что говорит о девочках, но нарисованная им картина подозрительно похожа на автопортрет. Разве в письмах к невесте он не называл себя ревнивым, собственническим, нетерпимым к соперникам? Похоже, у Зигмунда Фрейда была веская причина считать женщин какими-то загадочными и даже немного опасными существами.

Вне всяких сомнений, мэтр предпочел обойти этот неразрешенный и по большей части бессознательный конфликт потому, что его мужское собственническое чувство совпадало с консерватизмом социума. Во всем, что касалось общественных отношений, этики и одежды, Зигмунд Фрейд оставался джентльменом XIX века. Он не менял в угоду новой эпохе ни свои старомодные манеры, ни такие же старомодные идеалы, ни стиль устной и письменной речи, ни – по большей части – орфографию. Фрейд недолюбливал радио и телефон. Он считал споры по вопросам морали абсурдными, поскольку разница между достойным и недостойным, правильным и неправильным абсолютно очевидна. Другими словами, преданность основателя психоанализа эпохе, которая на его глазах уходила в историю, оставалась неизменной. Его письма и меморандумы Флиссу, а также описания историй болезни 90-х годов XIX столетия содержат краткий перечень традиционных убеждений – мы теперь называем их предубеждениями – относительно женщин. Муж обязан защищать жену от откровенных сексуальных подробностей, даже если они выражены в медицинских терминах. Умная и независимая женщина заслуживает похвалы, поскольку в этих аспектах она практически не уступает мужчине. Женщина от природы сексуально пассивна. В то же время Фрейд мог ставить под сомнение эти распространенные банальности, признавая, что эротическая пассивность женщин по большей части не природная, а навязана обществом. Он видел силу старой идеи, высказанной еще Дефо, Дидро и Стендалем, что отставание в умственном развитии, которое можно обнаружить у женщин, не заложено природой, а является следствием социального угнетения.

Эти и другие представления о женщинах, плохо согласующиеся друг с другом, а иногда и откровенно противоречивые, пронизывали его работы на протяжении многих лет, причем в основе их лежали идеи о мужском превосходстве. В 1907 году в «Бреде и сновидениях в «Градиве» В. Йенсена» Фрейд утверждал, что в любви мужчине неизбежно предназначена роль агрессора. По прошествии 12 лет он просил Ференци передать письмо даме из Будапешта, которая недавно написала ему, – «настоящей женщине» – Frauenzimmer. «Она забыла указать свой адрес, как это обычно делают мужчины». Небольшая разница между полами казалась ему очень существенной. Рассказывая Эрнесту Джонсу о Джоан Ривьер, которой он восхищался, Фрейд отметил: «Насколько я знаю, вы не слишком глубоко поскребли кожу так называемой женщины с мужским характером, чтобы вытащить на свет божий ее женственность». Отношение Фрейда к женщинам было частью его общей культуры, викторианского стиля[251].

Этот стиль никогда не был монолитным. Широко распространенный эпитет «викторианский» представляет собой не более чем удобное, зачастую пренебрежительное и по большей части сбивающее с толку клише. Оно отсылает нас к образу «ангела очага» – покорная женщина занята воспитанием детей и домашним хозяйством. А ее властный, гораздо более сексуальный и агрессивный муж борется за существование во враждебном мире бизнеса и политики. Разделение викторианцев по отношению к женщинам на две партии, феминистов и антифеминистов, принесет не больше пользы, чем сам термин «викторианский». Не подлежит сомнению, что по женскому вопросу бушевали жаркие споры, изобиловавшие броскими лозунгами. Но использовавшиеся ярлыки слишком поверхностны, чтобы отразить широкий спектр взглядов. Некоторые антифеминисты не хотели предоставления женщинам избирательных прав и в то же время ратовали за их право на высшее образование, на управление личной собственностью, за равный доступ к суду по бракоразводным делам. Схожих взглядов придерживалась и часть феминистов, которые по идее должны были быть врагами антифеминистов. Фрейд, не скрывавший свое скептическое недоверие к феминистскому движению, может служить превосходным примером этой путаницы союзов и позиций. Он мог считать своим идеалом милую и расторопную домашнюю хозяйку, но никогда не чинил препятствий женщинам-аналитикам – наоборот, поощрял их! – и серьезно относился к их взглядам. И действительно, в своих замечаниях о женщинах – их тон варьировал от искреннего удивления до благородной вежливости – Фрейд подчеркивал, что они могут подняться до самых вершин в той профессии, основателем которой он является. Его убеждения сформировались довольно рано, и он не видел никаких оснований их менять. Однако поведение Фрейда как бесспорного основателя и лидера международного движения, в которое женщины внесли существенный и всеми признанный вклад, противоречило его риторике.

Таким образом, Фрейд абсолютно непреднамеренно стал участником кампании за права женщин, которая разворачивалась в то время. С середины XIX века во всех странах Запада борцы за права женщин пытались преодолеть юридические, социальные и экономические барьеры. Незадолго до начала Первой мировой войны воинствующие английские суфражистки стали прибегать к пассивному сопротивлению, а иногда и открытому насилию, но большинство феминистов продолжали ограничивать свою борьбу умеренными требованиями и по-прежнему придерживались благоразумного, хотя и возмущенного тона. Первая полноценная декларация прав женщин, принятая на конференции в Сенека-Фоллз в штате Нью-Йорк, была примирительной, почти робкой: призыв к всеобщему избирательному праву на этом собрании почти не звучал, а поставленный на голосование не прошел. Теми, кто метал громы и молнии в феминистов, называя их извращенцами, посягающими на семью и «естественные» отношения между полами, мог двигать только страх. И действительно, если судить по лавине карикатур, передовиц, проповедей и критических выступлений, направленных против зловредных, мужеподобных теток и обабившихся подкаблучников-мужчин, многие представители сильного пола были встревожены до чрезвычайности. Эту волну женоненавистнических чувств, на несколько десятилетий захлестнувшую разные страны после конференции в Сенека-Фоллз, мог объяснить только фрейдистский анализ.

На первый взгляд феминисты казались серьезной угрозой. Они храбро и шумно сражались, но у их противников были надежно укрепленные позиции в церкви, государстве и обществе. Еще больше перспективы феминизма омрачались тем, что в конце XIX столетия движению пришлось бороться с постоянно усиливавшимися и парализующими деятельность яростными спорами относительно стратегии и целей. Социалисты в рядах феминистского движения утверждали, что к освобождению женщин приведет только крах капитализма. Тактики настаивали на всеобщем избирательном праве как предпосылке всех остальных реформ. Более осторожные феминисты были согласны сосредоточиться на последовательном снятии барьеров – сначала петиции за допуск женщин к медицинскому образованию и за право иметь собственный счет в банке. Вследствие всего этого победы борцов за права женщин были единичными и давались большим трудом. Известные женщины-психоаналитики, такие как Анна Фрейд и Мелани Кляйн, являлись живым воплощением идеала феминистов, хотя не извлекали из сего никакой пользы и добились всего благодаря своей личной смелости. И позиции Зигмунда Фрейда.

В Австрии тех времен у феминистского движения было еще меньше успехов, чем везде. Одно разочарование сменялось другим… Закон 1867 года открыто запрещал лицам женского пола наряду с иностранцами и представителями национальных меньшинств участвовать в политической деятельности, поэтому феминистских обществ, выступавших за предоставление избирательных прав женщинам, быть просто не могло. Даже австрийские социалисты, которые в конце 80-х годов XIX века стали массовым движением, не хотели вносить в свою политическую платформу открытое требование равенства избирательных прав для женщин. Они призывали к отмене всех законов, дававших преимущество мужчинам, но больше были заинтересованы в повторении своих традиционных требований. В 1898 году их лидер Виктор Адлер перечислил главные претензии – это экономическая эксплуатация, отсутствие политических прав, духовное рабство[252]. Предположительно, после устранения всего этого женщины тоже будут свободны. Поэтому австрийские женщины, когда они в конце концов объединились, ограничили свою деятельность безопасными и считавшимися типично женскими областями – образованием и благотворительностью. Не многие позволяли себе даже мечтать о том, чтобы бросить вызов положениям свода законов 1811 года, официально объявлявшего мужа главой семьи и в этом качестве хозяином дома, распоряжения которого жена должна выполнять и воплощать в жизнь. Таким образом, несмотря на то что законодательство Австрии XIX столетия рассматривало женщин как субъектов – некоторые даже поздравляли соотечественниц с тем, что их положение лучше, чем француженок, – без одобрения супруга женщина не могла учить своих детей, руководить домашним хозяйством, обращаться в суд или заниматься коммерцией. В своем объемном исследовании семейного права, опубликованном в 1907 году, Хелен Вебер называла австрийские законы преимущественно немецко-патриархальными. Довольно мягкая характеристика.

В ледяном юридическом и политическом климате, подпитываемом традиционными культурными взглядами, австрийские женщины, стремившиеся к образованию или к независимости, были вынуждены противостоять жестоким насмешкам. Эта атмосфера в какой-то степени поддерживалась произведениями национальной литературы (самыми яркими были пикантные эротические истории Артура Шницлера). На страницах книг было множество милых юных девушек, обычно из низших слоев общества – продавщиц, официанток, танцовщиц, прелестных и покладистых, которые часто становились жертвами сладострастия молодых офицеров, пресыщенных бонвиванов или испорченных богачей, видевших в них лишь источник удовольствия. В рассказах, романах и пьесах s?sse M?del[253] изображалась как необходимый предохранительный клапан для семьи из среднего класса или высшего общества: доставляя сексуальное удовольствие, которое приличная девица предложить до свадьбы и не могла, а после нее предлагала весьма редко, такие девушки спасали браки от распада, а изголодавшихся по забавам подобного рода мужчин от неврозов. Хотя нельзя сказать, что Шницлер – по крайней мере, он – рисовал портрет веселой и беспечной Вены. Писатель резко критиковал жестокость, грубость и лицемерие общества, но склонные к глубоким размышлениям читатели воспринимали такую литературу как яркое восхваление увлеченности венцев вином, женщинами и песнями – прежде всего женщинами. Эта клевета, против которой решительно протестовал Фрейд, никак не улучшала перспективы феминизма в его отечестве.

Представительницы среднего класса в большинстве своем не были готовы к самостоятельности. Стефан Цвейг в автобиографии вспоминал, что приличное венское общество старательно защищало женщин от «грязи» и держало в «совершенно стерильной обстановке», ограничивая круг их чтения, следя за их прогулками и отвлекая от эротических мыслей уроками игры на фортепиано, рисования и иностранных языков. Они были образованными и прекрасно воспитанными. Общество хотело видеть молодую девушку «наивной и непосвященной, ничего не подозревающей, любопытной и стыдливой, неуверенной и непрактичной и в силу этого оторванной от жизни, с самого начала предопределенной к тому, чтобы в браке безропотно подчиняться мужчине». Конечно, во времена Фрейда не все девушки были такими, но Цвейг со своим даром к гиперболизации и выявлению резких контрастов уловил эту яркую черту среди запутанного клубка самых разных тенденций.

Одним из центров такого сопротивления стала сплоченная организация австрийских социалисток – у них не было ни времени, ни желания заниматься эротическими играми, одновременно волнующими и унизительными, в которые их вовлекали венские писатели и авторы либретто. Недовольны также были некоторые представительницы богатой буржуазии и либеральной аристократии, многие еврейского происхождения, – они смогли получить хорошее образование, по большей части за границей, и были хозяйками литературных салонов, где не одобрялась пустая болтовня. Не все образованные люди Вены проводили свободное время в таких типично мужских заведениях, как клубы или кофейни. Реформатор системы образования Евгения Шварцвальд, получившая докторскую степень в Цюрихе и в 1901 году основавшая самую известную и лучшую в Вене школу совместного обучения, вне всяких сомнений, отличалась исключительной преданностью своему делу и энергией. Однако она олицетворяла возможности, которые открываются перед женщинами, даже еврейками, в то время, когда работы по психоанализу принесли известность Фрейду. В 1913 году миссис де Кастро – английская делегатка на Международный женский конгресс – по пути в Будапешт сделала остановку в Вене. Она и сообщила об эффективной деятельности здешних феминисток. «Меня поразил тот факт, – писала миссис де Кастро, – что многие вдохновители венского движения явно еврейки. В Вене очень много богатого еврейского элемента, и они, похоже, поддерживают нас всей душой».

Другими словами, у основателя психоанализа было несколько не похожих друг на друга образцов женщины. Он не посещал салоны, но мог в своем кругу слышать жаркие споры о месте женщины в обществе. Выдающиеся профессора-медики, такие как Карл Рокитанский и Теодор Бильрот, выступали против требований феминистов о совершенствовании программы средней школы, опасаясь, что следующим требованием женщин будет доступ в университеты. С другой стороны, Теодор Гомперц, не менее выдающийся классик, заявил о своей поддержке лучшего образования для женщин. Фрейду были неинтересны глупые женщины из яркой карикатуры Цвейга – он получал удовольствие от бесед и писем с самыми образованными женщинами своего времени. В 1904 году, выступая с докладом перед членами еврейской организации Бней-Брит, мэтр открыто оспаривал известное утверждение Пауля Юлиуса Мебиуса о том, что женщины физиологически слабоумны. Четыре года спустя Фрейд повторил свои возражения Мебиусу в печатном виде. Эпитет застрял у него в памяти: в 1927-м основатель психоанализа по-прежнему считал необходимым дистанцироваться от «общего» мнения, что женщин, как правило, «…упрекают в так называемом физиологическом слабоумии, то есть приписывают им меньшие интеллектуальные способности, чем у мужчин. Сам этот факт спорен, его истолкование сомнительно». Фрейд признавал, что у женщин может наблюдаться подобного рода «интеллектуальная задержка развития», но в таком случае это вина общества, которое не позволяло им обращать свои мысли на то, что их интересовало больше всего, – на сексуальность.

Возможно, самое искреннее суждение Зигмунда Фрейда о женщинах появилось случайно и в неподходящем контексте, когда речь зашла об одной из его собак. В письме из Берлина к Лу Андреас-Саломе мэтр признался, что скучает по своей собаке породы чау-чау по кличке Жо-Фи «почти так же, как по сигаре; она очаровательное существо, такое интересное и похожее на женщину, дикое, инстинктивное, нежное, умное и не такое зависимое, какими бывают другие собаки». Женщины, с готовностью признавал основатель психоанализа, также сильнее мужчин. Что касается здоровья, писал он Арнольду Цвейгу летом 1933 года – Фрейд и его семья в это время с бессильной яростью наблюдали за ухудшением политической обстановки в Германии и Австрии, – женщины держатся лучше, чем мужчины. Мэтра это не удивляло: «Как бы то ни было, они более стойкий элемент; по справедливости, мужчина биологически более податлив – einf?lliger». Фрейду нужно было от женщин все: сила, нежность, дикость – и ум. Впрочем, покровительственная, несмотря на любовь, нотка в его тоне дает основание предположить, что у феминистского движения нет шансов привлечь его на свою сторону, несмотря на то, что он делал для женщин в своей профессии.

Основатель движения никогда не менял позицию, на которую встал довольно давно, еще до основания в 1908 году Венского психоаналитического общества. Виттельс прочитал доклад о «естественном положении женщин», в котором критиковал «нашу современную проклятую культуру» за то, что она держит представительниц слабого пола в клетке моногамии, бесполезности и мании личной красоты. Одно из последствий этого, заключил Виттельс, состоит в том, что «женщины жалеют, что не родились мужчинами, и поэтому они пытаются стать мужчинами (женское движение)». Никто не видит, насколько бессмысленны эти желания, даже женщины. Комментируя доклад, заинтересовавшийся Фрейд вновь вспомнил отрывок из Джона Стюарта Милля о том, что женщины должны зарабатывать не меньше мужчин, который он критиковал своей невесте 25 лет назад, и прибавил: «В любом случае женщины как группа вообще не извлекают пользы из современного женского движения; разве что очень немногие»[254]. Тот факт, что это движение в Соединенных Штатах было самым громким и успешным (хотя и там прогресс оказался мучительно медленным), признания Фрейда не удостоился.

В спорах о природе женщины и ее месте в обществе самой деликатной была тема женской сексуальности. На протяжении всей известной истории человечества мало кто сомневался, что женщина – существо страстное. Вопрос лишь в том, получает она от полового сношения большее удовольствие, чем мужчина, или точно такое же. Первые христиане сей вопрос обошли, рассматривая несомненный эротизм женщины как признак не ее человеческой природы, а врожденной порочности. Сама порочная, она также склоняла к пороку других: Отцы Церкви пламенно обличали женщину как главный источник греха. Если бы Ева, заключив союз с Сатаной, не соблазнила Адама, человечество по-прежнему жило бы в раю, не смешивая любовь с похотью. Как бы ни относиться к этим праведным обвинениям – принимать их как правдивый рассказ об истории жизни человека в Эдеме или отвергать как детскую сказку, – описание женщины как сексуального существа не вызывает особых возражений.

Все это в конечном счете должно было измениться, и заметнее всего в XIX веке. Уильям Эктон, красноречивый английский гинеколог, книги которого пользовались огромной популярностью и переводились на другие языки, в 1857 году заявил, что «большинство женщин (к счастью для них) не особенно обеспокоено сексуальными чувствами любого рода». У коллег репутация Эктона была сомнительной, и они далеко не всегда соглашались с его мнением, но не признать тот факт, что он выражал точку зрения многих людей как в Британии, так и в других странах, нельзя. Как это часто бывает, лучшей защитой стало отрицание: отказывая женщине в каком-либо интересе к сексуальности, мужчина мог скрывать свою глубинную панику перед тайными женскими желаниями, которых он боялся. Возможно, самым ярким примером подобного отрицания оказалась книга берлинского специалиста Отто Адлера, который в 1904-м стремился доказать, что «сексуальное влечение (желание, побуждение, либидо) женщины существенно меньше как в своих первых спонтанных истоках, так и в последующих проявлениях, чем у мужчины». Работа «Три очерка по теории сексуальности», которую Фрейд опубликовал год спустя, совсем иная. Адлер, представлявший себя добросовестным исследователем, предложил 15 клинических эпизодов в доказательство своей теории женской фригидности, однако минимум в 10 случаях его пациентки демонстрировали признаки сильного и даже неуправляемого сексуального возбуждения, а у двух из них автору удалось вызвать оргазм прямо у себя в кабинете при гинекологическом осмотре… Неудивительно, что взгляды Адлера, как и взгляды Эктона, подверглись решительной критике. Многие врачи – и кое-кто из пасторов – знали, что эти специалисты ошибались. Даже в XIX столетии писатели, изображавшие женщину наделенной эротическим желанием, громко выражали свою точку зрения. Французские романисты были не одиноки, описывая необыкновенную сексуальность представительниц слабого пола. Тем не менее фигура неизбежно фригидной женщины привлекала больше внимания, чем она того заслуживала, – и тогда, и потом. Она стала главной составляющей оборонительной антифеминистской идеологии в XIX веке, а впоследствии вылилась в удобную пародию, которую наследники викторианцев могли использовать в споре со своими родителями. Проблема тут намного глубже, чем просто технический вопрос, насколько сильное удовольствие получает женщина в постели и получает ли она его вообще: сексуально нечувствительная женщина подходила тем, кто хотел удержать женщин дома, ограничить их жизнь домашними обязанностями, а свою – мужскую, как однажды объяснил Фрейд дочери Матильде, сделать приятнее.

Консервативные взгляды основателя психоанализа, как мы уже видели, не помешали ему считать само собой разумеющимся, что женщина сексуальное существо – как и мужчина. Разработанная Фрейдом в начале 90-х годов XIX столетия теория о том, что все неврозы обусловлены сексуальными конфликтами, предполагает одинаковую уязвимость мужчин и женщин перед сексуальными стимулами. В черновиках, которые он в этот период отправлял Флиссу, Фрейд прямо связывал невротические болезни с использованием контрацептивов, препятствующих удовлетворению того, кто предохраняется, будь то мужчина или женщина. Конечно, нельзя отрицать, что психоаналитические работы мэтра, написанные до Первой мировой войны, содержат намек на возможное превосходство мужчин. В одной из них, датированной 1908 годом, Фрейд предполагает, что сексуальное влечение у женщин слабее, чем у мужчин. Более того, основатель психоанализа считал либидо – эту примитивную, первичную сексуальную энергию – мужской по своей природе. В 1905-м, в первом издании «Трех очерков по теории сексуальности», говоря об аутоэротическом поведении и мастурбации девочек, он осторожно предположил, что «сексуальность маленьких девочек носит вполне мужской характер». В 1913 году мэтр описывал источник сексуального наслаждения у девочек, клитор, как мужской орган: «…их сексуальность во многих отношениях ведет себя, как сексуальность мальчика». В то же время он прекрасно осознавал и неоднократно предупреждал, что эта терминология неточна и сбивает с толку: термины «мужской» и «женский» означают то, что подразумевает под ними каждый автор. Назвать либидо мужским означает лишь то, прямо указывал Фрейд в 1915-м, что оно активное. В тот период, а также в годы войны для него важнее был факт параллельного, как полагал мэтр, развития сексуальной жизни мальчиков и девочек, дифференцировавшейся только под давлением общества. Будучи сексуальными существами, как считал тогда основатель психоанализа, мужчины и женщины в той или иной степени являются зеркальным отражением друг друга. В любом случае это были технические вопросы, предмет исследования, а не полемики.

Такова одна из причин, почему в 20-х годах ХХ века внутренняя дискуссия о женской сексуальности не превратилась в яростный спор. Все участники рассматривали ее в основном как вопрос психоаналитической теории, но, когда Фрейд пересмотрел сравнительные схемы развития мальчиков и девочек, его критикам понадобилось немалое самообладание, чтобы удержать дискуссию на научном уровне. Грубый и желчный тон мэтра стал поднесенной к легковоспламеняющемуся материалу спичкой. В болезненном вопросе о женщинах Фрейд сдвинулся вправо, отвергнув собственную идею о сходном психологическом развитии мужчин и женщин, которая так нравилась феминистам. Как бы то ни было, основателю психоанализа политика, даже сексуальная политика, была безразлична. В атмосфере 20-х годов и в психологической биографии самого Фрейда не было ничего, что подтолкнуло бы его к изменению противоречивого, временами оскорбительного отношения к женщине. Это стало результатом теоретических трудностей и особенно новых дополнений в описание эдипова комплекса – его появления, расцвета и угасания.

В начале 20-х годов ХХ столетия Зигмунд Фрейд, похоже, пришел к выводу, что маленькая девочка – это неудавшийся мальчик, а взрослая женщина – нечто вроде кастрированного мужчины. В 1923-м, описывая фазы сексуального развития человека, основатель психоанализа определил, что за оральной и анальной фазами следует фаза, которую он назвал фаллической. Маленькие мальчики, как и маленькие девочки, сначала верят, что у всех, в том числе у матери, есть фаллос, и избавление от иллюзий в этом вопросе неизбежно вызывает травму. Таким образом, мерой Фрейда был мужчина. К тому времени мэтр уже отказался от своих прежних взглядов и не считал сексуальное развитие мальчиков и девочек параллельным. Перефразируя знаменитое высказывание Наполеона о политике, он предложил провокационный афоризм: «Анатомия – это судьба»[255].

Самым очевидным свидетельством этой судьбы, полагал Фрейд, служит наблюдаемое отличие гениталий мальчиков и девочек. Это становится причиной решающих различий в психологическом развитии полов, особенно в судьбе эдипова комплекса, поэтому должны также различаться последствия разрушения данного комплекса, в частности формирование «Сверх-Я». Мальчик обретает «Сверх-Я» после того, как угроза кастрации разрушила его эдипову программу завоевания, а девочка уже «кастрирована». У нее не такие частые и сильные побуждения к развитию строгого «Сверх-Я», типичного для мужчины, поэтому она формирует свое «Сверх-Я» из страха потерять любовь.

В следующем, 1925 году Фрейд уже был готов прямо сказать о последствиях своих новых гипотез. У него хватило сомнений (не говорить же о том, что у мэтра хватило находчивости!), чтобы продемонстрировать определенную осторожность: «Я не решаюсь произнести это вслух, но не в силах сопротивляться идее, что для женщины уровень этической нормы становится не таким, как у мужчины. Ее «Сверх-Я» никогда не бывает таким непреклонным, таким беспристрастным, таким независимым от его эмоциональных корней, как мы требуем этого от мужчины». Такая особая тонкость женского «Сверх-Я», предполагал Фрейд, придает вес упрекам женоненавистников в адрес женского характера, известных с незапамятных времен: «Она демонстрирует меньшее чувство справедливости, чем мужчины, меньшую склонность покоряться насущной жизненной необходимости, в своих решениях чаще руководствуется нежными или враждебными чувствами». В том, что вместо отца прочитать все это перед международным конгрессом психоаналитиков в Бад-Хомбурге должна была дочь Фрейда Анна, можно усмотреть определенную иронию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.