Вена против Цюриха

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вена против Цюриха

В минуту сильного раздражения, одну из многих в тот период, Фрейд как-то назвал Штекеля и Адлера Максом и Морицем – так звали двух вошедших в поговорку мальчиков из знаменитого произведения немецкого поэта-юмориста Вильгельма Буша о непослушных и жестоких проказниках и ужасном возмездии, которое их постигло: «Меня беспрестанно раздражают эти двое». Однако «эти двое», друзья и союзники, были совсем не похожи друг на друга и дали Фрейду разные основания для тревоги и в конечном счете для решительных действий.

Штекель, несмотря на свои заслуги в организации Психологического общества по средам и в теории символизма, раздражал Фрейда с самого начала. Он обладал хорошей интуицией и был неутомим – плодовитый журналист, драматург, автор коротких рассказов и трудов по психоанализу. Будучи приятным в общении, он своим хвастовством и небрежностью в научных доказательствах умудрился восстановить против себя многих коллег. Всегда готовый прокомментировать доклад, представленный на обсуждение Психологического общества, он мог придумать пациента, который подтверждал его точку зрения. Выражение «пациент Штекеля в среду», вспоминал Эрнест Джонс, превратилось в дежурную шутку. Складывалось впечатление, что богатое воображение Штекеля просто невозможно держать в узде. В одном из своих докладов он выдвинул удивительную теорию, что имена часто оказывают невидимое воздействие на жизнь людей, и «подтвердил» сию гипотезу примерами имен нескольких своих пациентов. Когда Фрейд упрекнул его в нарушении врачебной тайны, Штекель заверил мэтра: все эти имена вымышленные! Неудивительно, заключил основатель психоанализа – тогда их отношения еще не испортились окончательно, – что Штекель слаб в теории и логике, хотя наделен «острым чутьем на смысл скрытого и бессознательного».

Это было в 1908 году. Вскоре тон Фрейда стал более резким – он сердился на то, что называл идиотской и мелкой ревностью – schwachsinnige Eifers?chteleien. В конечном счете он охарактеризовал Штекеля как «поначалу очень полезного, а потом абсолютно неуправляемого»[108]. Вердикт довольно суровый, но по сравнению с тем, что говорил Фрейд в частном порядке, его можно считать сдержанным. В личных письмах основатель психоанализа называл Штекеля бесстыдным лжецом, необучаемым человеком, mauvais sujet[109] и даже свиньей. Фрейду так пришелся по душе этот обидный эпитет, что он повторил его и на английском: «эта свинья Штекель». Так он назвал его в письме к Эрнесту Джонсу, который, как казалось мэтру, слишком доверял Штекелю. Многие последователи Фрейда из Вены, не опускавшиеся до таких выражений, соглашались с ним, что Штекель энергичен, но совершенно безответствен, зачастую несерьезен и в довершение всего нетерпим. Тем не менее в 1911 году он еще находился на хорошем счету в Венском психоаналитическом обществе, читал доклады, участвовал в дискуссиях. В апреле этого же года общество даже посвятило целый вечер комментированию – по большей части резкой критике – книги Штекеля «Язык снов». Вильгельма Штекеля, который сам отличался нетерпимостью, терпели несколько лет.

Несмотря на то что некоторые из венских сторонников раздражали Фрейда не меньше, чем Штекель, не это было его главной заботой. Приблизительно в то же время мэтр вступил в схватку с Карлом Краусом, остроумным и опасным противником, – после нескольких лет дружеских, хотя и неблизких отношений. Краус, никогда не терявший уважения к самому Фрейду, яростно возражал против модных в то время примитивных приложений его идей к деятелям литературы – включая себя самого. Особое негодование вызвало у него одно из таких приложений, автором которого был его бывший друг и соратник Фриц Виттельс, – оно пыталось приравнять выпуск его знаменитого журнала Die Fackel к обычному симптому невроза. Краус обрушил на психоанализ лавину острых, а иногда и злых шуток. Защищая соратников, даже когда они этого не заслуживали, Фрейд, которому вульгаризация психоаналитического метода вредила не меньше, чем самому Краусу, не стеснялся в выражениях (в частной переписке). «Вам известно неограниченное тщеславие и отсутствие дисциплины у этого талантливого животного, К. К.», – писал он Ференци в феврале 1910 г. Двумя месяцами позже мэтр признался все тому же Ференци, что разгадал секрет Крауса: «Он безумный глупец с огромным актерским талантом». Это, по мнению мэтра, позволяло ему имитировать ум и вдохновение. Подобный приговор был скорее продуктом приступа ярости, чем трезвых размышлений, и, несмотря на ядовитые и иррациональные нападки Клауса, от истины он далек.

Но все это были второстепенные проблемы. По мере того как психоаналитическое движение набирало силу, Фрейду требовалось воспитывать и держать в повиновении своих влиятельных и ненадежных сторонников в других странах. С годами его переписка становилась все более интернациональной и начинала походить на переписку генерала, планирующего военную кампанию, или дипломата, вербующего союзников. Вероятно, самым ненадежным и, вне всяких сомнений, самым важным из рекрутов Фрейда был Эйген Блейлер, шеф Юнга. Какое-то время Блейлер являлся ценным членом фрейдистского клана. В 1908 году он присутствовал на скромном международном конгрессе в Зальцбурге, первом из многих, на котором группа «друзей психоанализа», как они себя называли, из Вены, Цюриха, Берлина, Будапешта, Лондона и Нью-Йорка собралась вместе, чтобы послушать доклады Юнга, Адлера, Ференци, Джонса, а также, разумеется, Фрейда и наладить более близкое сотрудничество. Среди многообещающих результатов необходимо назвать основание первого периодического издания по психоанализу, Jahrbuch f?r psychoanalytische und psychopathologische Forschungen, руководителями которого стали Блейлер и Фрейд, а редактором Юнг. Двойное руководство служило радующим глаз символом союза между Веной и Цюрихом и не менее приятным свидетельством верности Блейлера идеям основателя психоанализа.

Внешне их отношения были неизменно дружескими, хотя и несколько сдержанными. Однако Блейлер, на которого произвели большое впечатление идеи Фрейда, все еще не был убежден, оправдан ли такой упор на сексуальность, и эти сомнения, дополненные подозрениями, что лидер движения строит жестко управляемую систему, заставляли его колебаться в оценке организации, которую создавал Фрейд. «Этот принцип «кто не с нами, тот против нас», – заявил он Фрейду в 1911 году, выйдя из недавно организованной Международной психоаналитической ассоциации, – это «все или ничего», на мой взгляд, необходим для религиозных комитетов и полезен для политических партий. Я могу понять принцип как таковой, но для науки считаю его опасным». Фрейд мог бы приветствовать такую открытую, по-настоящему научную позицию, но, находясь под сильным градом критики, не принял ее[110]. Он продолжал обхаживать Эйгена Блейлера и одновременно ругать его в письмах друзьям. «Блейлер невыносим», – признавался мэтр Ференци.

Какими бы утомительными ни находил Фрейд нескончаемые колебания Блейлера, дома ему предстояло решить более серьезные проблемы, особенно связанные с местом Альфреда Адлера в Венском психоаналитическом обществе. Отношения основателя психоанализа с Адлером были более запутанными, чем со Штекелем, и в долговременном плане более важными. Адлер был самоуверенным и серьезным. Недоброжелатели из близкого круга Фрейда считали его лишенным чувства юмора и жадным до похвалы. Джонс, например, описывает Адлера как угрюмого и жаждущего признания. Но те, кто знал его как завсегдатая венских кафе, видели перед собой другого человека – непосредственного и любящего шутку. Каким бы ни был «настоящий» Адлер, коллеги считали, что он уступает только Фрейду. Однако мэтр не опасался Адлера и не относился к нему как к сопернику. Наоборот, в течение нескольких лет Фрейд демонстрировал полное доверие к нему. В 1906 году, когда Адлер представил на рассмотрение общества доклад о психологической основе неврозов, мэтр искренне похвалил его, хотя почти не использовал любимый термин Адлера «неполноценность органа» – Minderwertigkeit и предпочитал более нейтральные определения, например «специфическая изменчивость органов». В остальном статью Адлера, как и его работу в целом, Фрейд нашел полезной и важной. Другие участники обсуждения в тот вечер были согласны с ним, за исключением Рудольфа Рейтлера, который прозорливо почувствовал беду в усиленном подчеркивании Адлером роли физиологии и наследственности в формировании неврозов.

Не обращая внимания на эти комариные укусы, Адлер под зонтиком психоанализа Фрейда продолжал создавать собственную психологию. При этом они во многом соглашались друг с другом. Оба считали наследственность и окружающую среду важными факторами в этиологии неврозов. Подчеркивая неприятности, которые неполноценность органа могла создать для психики человека, Адлер придерживался по большей части биологической ориентации, и Фрейд частично признавал такую возможность. В то же время, будучи социалистом и общественным деятелем, выступавшим за улучшение жизни при помощи образования и социальной помощи, Адлер приписывал окружающей среде важную роль в формировании психики. Фрейд, как нам известно, решительно настаивал на влиянии мира детства на психологическое развитие – роль родителей, братьев и сестер, нянек, товарищей по детским играм, а также сексуальных травм и неразрешенных конфликтов. Но взгляды Адлера на окружающую среду не совпадали со взглядами Фрейда. Фактически Адлер открыто ставил под сомнение фундаментальное положение мэтра о том, что сексуальное развитие в детском возрасте является решающим для формирования характера. Уточняя и пересматривая предположения, которые он выдвинул в самом начале своего обращения к психологии, Адлер убедительно, хотя и не очень изящно, сформулировал особое семейство идей. Его доклады, комментарии к выступлениям других членов общества, статьи, а также первая монография по психологии были безошибочно «адлеровскими». В основе всех лежало убеждение, что каждый невротик стремится компенсировать какой-то соматический недостаток. Независимо от того, насколько серьезно Адлер воспринимал окружающий мир, роль судьбы в своей психологии он отводил биологическим факторам. Однако все это не мешало Адлеру испытывать благожелательный интерес к маленькому, только нащупывающему свой путь сообществу психоаналитиков.

Minderwertigkeit оставалась навязчивой темой в выступлениях и печатных работах Альфреда Адлера все годы, когда он входил в ближний круг Фрейда. Впервые он использовал этот термин в 1904 году в короткой нравоучительной статье о враче и просветителе, где называл неполноценность некоторых органов причиной застенчивости, нервозности, трусости и других психологических проблем, которые преследуют детей. Адлер постоянно предостерегал против переоценки влияния травм на психику. «Конституция человека, – утверждал он, – находит свои сексуальные травмы». Мозг, обнаруживая некий физический или психический недостаток, пытается компенсировать его – иногда успешно, но довольно часто неудачно. Другими словами, Адлер определял невроз как неудачную компенсацию чувства неполноценности. Большинство нарушений, которым пытается противостоять мозг, он считал врожденными. Так, например, Адлер полагал, что можно доказать наследственные корни садизма и набора определенных черт – методичность, бережливость, упрямство, – которые Фрейд называл анальным характером. На собрании Психологического общества по средам во время дискуссии о сексуальном просвещении детей Адлер даже отвергал утверждение мэтра, что подобное просвещение, хотя оно и не может быть панацеей, является полезной профилактикой неврозов: «Детские травмы имеют значение только в связи с неполноценностью органов».

Фрейд и Адлер не сходились в существенных вопросах, но в их отношениях присутствовала и политика, в том смысле этого слова, который определяет формы, задачи, цели и содержание чего-либо. Конечно, она усиливала разногласия. В письме к Абрахаму основатель психоанализа однажды заметил: «Политика портит характер». В данном случае он имел в виду несходство мнений со Штекелем, но вполне мог думать и о том, как политика влияет на него самого. Нельзя не отметить, что именно в политических вопросах Фрейд проявил себя настоящим дипломатом, более коварным, чем в остальных своих ипостасях, и противостояние с Адлером пробудило все его спящие таланты ориентирования среди противоборствующих сил и достижения своей цели.

Впервые Фрейд серьезно выступил против Адлера и его союзников весной 1910 года во время международного конгресса психоаналитиков в Нюрнберге и после него, когда пытался организовать психоаналитическое движение в соответствии со своими далеко идущими планами. Его последующие усилия успокоить уязвленное самолюбие обиженных носили такой же политический характер. Здесь Фрейд проявил себя миротворцем, сняв воинственную маску. Конгресс в Нюрнберге можно считать его триумфом. Он придал Фрейду сил. «С нюрнбергским Reichstag, – радостно писал он Ференци через несколько дней после его открытия, – закончилось детство нашего движения. Таково мое впечатление. Надеюсь, что за этим последует ясное и чистое время юности». Но, делая такое заявление, основатель психоанализа прекрасно понимал, что конгресс все равно породил яростные споры и открытый бунт. Сообщая Джонсу новости из Нюрнберга, он отмечал: «Все исполнены новых надежд и веры в обещания работы. Я ухожу в тень, как надлежит пожилому джентльмену (Умоляю, не нужно никаких комплиментов!)». Зигмунд Фрейд не был до конца откровенным. Ведь именно в Нюрнберге он вступил в самый эмоциональный за всю свою карьеру спор с коллегами-психоаналитиками.

Все началось с обращения Ференци. Выступая на конгрессе в качестве представителя Фрейда, он высказал с трибуны предложения мэтра по созданию Международного психоаналитического объединения: бессменным президентом должен стать Юнг, а секретарем – Франц Риклин, другой швейцарский психоаналитик и родственник Юнга. Это была довольно горькая пилюля для первых последователей Фрейда, но Ференци еще больше обидел их, довольно резко раскритиковав Венское психоаналитическое общество. Вспоминая о конгрессе вскоре после его окончания, Фрейд винил себя не меньше, чем Ференци, за «недостаточно просчитанный эффект [предложений] на венцев». Самокритика была вполне справедливой. Основатель психоанализа не должен был удивляться их реакции. Но даже самое тактичное выступление не могло скрыть последствия плана Фрейда: Вена отступала на второй план.

Психоаналитики из Вены решительно возражали. Виттельс вспоминал, что они устроили отдельное собрание в Grand Hotel, «чтобы обсудить возмутительную ситуацию. Внезапно появился Фрейд, которого не приглашали. Никогда раньше я не видел его таким взволнованным». Однако на публике мэтр неизменно сохранял видимость полного самоконтроля. «Он сказал: «Большинство из вас евреи и поэтому не в состоянии привлекать друзей для нового учения. Евреи должны смириться со скромной ролью подготовки почвы. Мне чрезвычайно важно установить связи с остальным научным миром. Я пытаюсь пробиться уже много лет и устал от непрерывных нападок. Мы все в опасности». Рассказ Виттельса, в том числе характерная для Фрейда апелляция к своему возрасту и усталости – в то время ему еще не исполнилось и 54 лет – и драматическая просьба в конце звучит правдоподобно. «Схватив лацканы пальто, он сказал: «Они не оставят мне даже пальто. Швейцарец спасет нас – спасет меня и вас тоже». В конце концов был достигнут компромисс, позволивший всем сохранить лицо: срок президентства Юнга ограничили двумя годами. Но это не изменило мнение венцев, что Фрейд грубо игнорирует их, первых сторонников, и обхаживает новобранцев из Цюриха.

Они были правы. В конце концов, с 1906 года основатель психоанализа вел переписку с Юнгом, которая становилась все более дружеской. Не было секретом и то, что с 1907-го, когда начались визиты Юнга и других коллег из Цюриха, эта близость превратилась в дружбу, на которую Фрейд возлагал большие надежды. Конгресс в Нюрнберге лишь превратил подозрение венцев в мрачную уверенность. Основатель психоанализа ничего не скрывал. «Я решил, – писал он в своих воспоминаниях, – что связь с Веной является не рекомендацией для молодого движения, а скорее препятствием». Цюрих, в самом центре Европы, выглядел гораздо более перспективным. Кроме того, прибавил Фрейд, ловко переводя собственные навязчивые мысли о старости и смерти в причину для своих планов, он не молодеет. Психоанализ, который нуждается в твердой руке, должен быть вручен более молодому человеку, который в состоянии сменить основателя на руководящем посту. После того как «официальная наука» решительно объявила еретиками и бойкотировала тех врачей, которые использовали психоанализ в своей практике, он должен работать ради того дня, когда возникнут учебные заведения, гарантирующие аутентичность учения и компетентность преподавания. «Этого и только этого я хотел добиться путем учреждения Международного психоаналитического объединения»[111].

Венцы не поверили, что тревоги Фрейда имеют под собой основания и организационные новшества действительно необходимы. Даже верный Хичманн беспокоился, что «как раса» цюрихские члены общества «абсолютно не похожи на нас, венцев». Но в начале апреля, когда в Венском психоаналитическом обществе шло «посмертное» обсуждение только что завершившегося конгресса, ворчание соседствовало с вежливыми заявлениями. Компромисс по поводу президентства и беспомощное признание, что Фрейд по-прежнему незаменим, охладило пыл. Основатель психоанализа сделал все возможное, чтобы все-таки унять эмоции. Маневр был ловким и умиротворяющим: мэтр предложил назначить Адлера на свое место председателя общества – Obmann, а новое периодическое издание, ежемесячный журнал Zentralblatt f?r Psychoanalyse, редактировать Адлеру и Штекелю. Учтивый Адлер, в свою очередь, сначала назвал отставку Фрейда с поста руководителя излишним шагом, но затем принял предложенный пост и согласился вместе со Штекелем стать редактором нового журнала.

Зигмунд Фрейд истолковывал все эти проявления доброй воли со свойственным ему сарказмом. «Венцы здесь, – признавался он Ференци, – были после Нюрнберга очень нежны и страстно желали основать республику с великим герцогом во главе». Еще один компромисс был призван осчастливить всех – более или менее. В то время как Адлера при шумном одобрении избрали на пост Obmann, в обществе придумали новую должность, научного руководителя – wissenschaftlicher Vorsitzender, – и назначили на нее Фрейда. Впоследствии мэтр приводил свои примирительные шаги как доказательства того, что жалобы Адлера на притеснения необоснованны и иррациональны, но это лукавство. Разрабатывая стратегию, основатель психоанализа прямо говорил Ференци, что передает руководство венской группой Адлеру «не из любви и без удовольствия, потому что он единственный подходящий персонаж и потому что на этой должности он, возможно, будет вынужден выступить в защиту общего дела». Если Адлера не удалось убедить, то, возможно, с ним получится сотрудничать.

Тем не менее объяснить напряженные отношения Фрейда и Адлера и в конечном счете их разрыв только политическими требованиями невозможно. Организационные требования, подсознательные конфликты, несовместимость характеров и столкновение идей – все это питало друг друга, пока не достигло неизбежной кульминации. Положение усугублялось тем, что Фрейд и Адлер буквально во всем были полными противоположностями. Сторонники обоих из числа современников свидетельствовали, что манера одеваться, держать себя, а также методы лечения у них были абсолютно непохожими: аккуратный, аристократичный и стремящийся дистанцироваться от пациентов Фрейд и небрежный, демократичный и глубоко сочувствующий Адлер. И все-таки главной причиной разрыва оказалось столкновение взглядов. Если всего через год после попытки сгладить противоречия Фрейд называл позицию Адлера реакционной и сомневался, можно ли вообще считать его психологом, то делал это не по тактическим соображениям и не из чистой враждебности[112]. Основатель психоанализа желал мира в Вене, поскольку к 1911 году связи с Цюрихом уже казались непрочными. При этом непреодолимые расхождения во взглядах Фрейда и Адлера были несомненны – и не только в 1911-м. На самом деле мэтр размышлял о них уже несколько лет. Еще в июне 1909 года он описывал Юнгу Адлера как «теоретика, проницательного и оригинального, но не ориентированного на психологию; его цели биологические». Однако тут же прибавлял, что считает Адлера достойным и не думает, что тот скоро дезертирует. По возможности, заключил Фрейд, «мы должны держаться за него». Двумя годами позже такой примирительный тон стал уже невозможен: Адлер, писал Фрейд Оскару Пфистеру в феврале 1911 года, «создал для себя миропорядок без любви, и я служу главным орудием мести, которую обрушила на него оскорбленная богиня Либидо».

Когда основатель психоанализа сделал этот резкий вывод, отношения с Адлером уже несколько месяцев приближались к разрыву. «С Адлером, – признавался Фрейд Юнгу в декабре 1910-го, – все становится совсем плохо»[113]. До этого мэтр то с надеждой перечислял вклады Адлера в свои идеи, то переживал из-за того, что тот недооценивает подсознательные процессы полового влечения. Но постепенно еще теплившаяся надежда на примирение с Адлером погасла окончательно. Раздражение Фрейда из-за, как он выражался, бестактности и неприятных манер Адлера росло по мере того, как усиливались сомнения по поводу его идей. Нетрудно понять, почему основатель психоанализа не хотел признавать реальность. В конце 1910 года подобные дискуссии – их воздействие на Фрейда лишь усиливалось постоянной неопределенностью в отношении таких ненадежных рекрутов, как Блейлер, – казались ему роковыми. Он страдал от приступов утомления и депрессии, признаваясь Ференци, что ссоры, которые он вынужден терпеть в Вене, заставляют мечтать о прежней изоляции: «Можете мне поверить, когда я работал один, это часто было намного приятнее».

Как бы то ни было, наступление кризиса ускорил вовсе не Фрейд, а Хичманн, который из всех последователей мэтра больше всего симпатизировал Адлеру. В ноябре 1910-го Хичманн предложил Адлеру еще раз подробно изложить свои взгляды, чтобы все могли обсудить их. Ведь многие члены общества, включая самого Фрейда, относились к гипотезам Адлера как к ценному дополнению к психоаналитическим теориям, не считая их угрозой или альтернативой. Адлер с готовностью согласился. В январе и феврале 1911 года он представил два доклада. Второй доклад – «Мужской протест как главная проблема невроза» – настолько ясно излагал его позицию, что мэтр уже не мог оставаться в стороне. И встроить эту идею в свою систему он тоже не мог. После первого выступления Адлера Фрейд хранил молчание, а теперь высказал возражения и долго копившийся гнев.

Замечания основателя психоанализа можно назвать докладом оппонента. Первым делом он называл рассуждения Адлера настолько абстрактными, что зачастую их трудно понять. Более того, Адлер излагал старые идеи под новыми названиями: «Складывается впечатление, что под маской «мужского протеста» спрятано вытеснение». Более того, Адлер «называет знакомую нам бисексуальность психическим гермафродитизмом, как будто это что-то другое»[114]. Но фальшивая, искусственная оригинальность не худшее: теория Адлера пренебрегает бессознательным и сексуальностью. Это всего лишь общая психология, одновременно реакционная и ретроградная. С уважением отзываясь об уме Адлера, Фрейд обвинял его в том, что тот лишает психологию автономного статуса, низводя ее к биологии и физиологии. «Все эти доктрины Адлера, – мрачно предсказывал он, – произведут большое впечатление и нанесут ущерб психоанализу». За раздражением основателя движения скрывался постоянный страх, что его строгие идеи обретут популярность только в лишенной остроты версии Адлера, исключавшей такие радикальные представления, как эдипов комплекс, детская сексуальность и сексуальная этиология неврозов. Фрейд считал, что принятие психоанализа в трактовке Адлера представляет бо2льшую угрозу, чем его полное отрицание.

Адлер умело защищался, настаивая, что его теория неврозов не менее сексуальна в своей основе, чем теория Фрейда. Но это явное отступление уже не могло скрыть их разногласия. Гладиаторы вышли на арену, обреченные вступить в схватку. Столкнувшись с расколом, несколько испуганных членов общества прибегли к отрицанию: они объявили, что не видят несовместимости во взглядах Фрейда и Адлера. Штекель даже похвалил идеи последнего: «они углубляют и развивают факты, которые мы обнаружили ранее». Эти идеи просто продолжают строительство на заложенном мэтром фундаменте. Но Фрейд не был заинтересован в подобного рода вынужденных компромиссах. Если Штекель, сухо заметил он, не видит противоречий во взглядах двух главных действующих лиц, то он «вынужден обратить внимание, что эти действующие лица, Фрейд и Адлер, эти противоречия видят».

Развязка была лишь вопросом времени. В конце февраля 1911 года Адлер оставил пост руководителя Венского психоаналитического общества, и Штекель, вице-президент общества, «воспользовался возможностью продемонстрировать свою дружбу» и последовал его примеру. В июне Фрейду удалось уговорить Адлера отказаться от редактирования журнала Zentralblatt. Штекель остался редактором – и утвердил его уход из общества. Зигмунд Фрейд не забывал обид. Он долго терпел и выслушивал Адлера, но теперь с него хватит. В таком состоянии он был способен отрицать, что некоторые идеи Адлера, например предположение о независимом внутреннем импульсе агрессии, могут стать ценным вкладом в теорию психоанализа. Более того, Фрейд использовал применительно к Адлеру самые сильные психологические термины из своего словаря. В августе 1911 года он сказал Джонсу: «…что касается внутренних разногласий с Адлером, они были весьма вероятны, и я ускорил кризис. Это бунт ненормального человека, которого свели с ума амбиции, а его влияние на других зависит от сильнейшего запугивания и садизма». Фрейд, не далее как в 1909-м называвший Адлера приличным парнем, вскоре после этого убедил себя, что тот страдает «параноидальным бредом преследования»[115]. Это был разрыв как диагноз.

Тон Адлера, особенно поначалу, можно назвать более сдержанным. В июле 1911 года, излагая подробности спора Эрнесту Джонсу, он утверждал, что «лучшие головы и истинно независимые люди» на его стороне. Адлер жаловался на «позы фехтовальщика» Фрейда и настаивал, что, несмотря на то что, как любой автор, жаждет признания, он «всегда держался в рамках приличий, умел ждать и никогда не завидовал тому, кто придерживается другого мнения». Существенно преувеличив длительность периода, когда он занимался пропагандой общего дела, Адлер заявил Джонсу, что 15 лет без устали защищал психоанализ в Вене. Если, утверждал он, «сегодня врачебные и интеллектуальные круги Вены всерьез относятся к психоаналитическим исследованиям и высоко ценят их, если их не осмеивают и не подвергают остракизму – в Вене, – тогда и я внес в это свою скромную лепту». Совершенно очевидно, что Адлер дорожил собственной репутацией в глазах Джонса: «Я не хочу, чтобы вы поняли меня неправильно». В конце лета он стал более настойчив и жаловался Джонсу на «бессмысленную кастрацию», которую Фрейд собирался исполнить публично, «на глазах у всех». Адлер считал, что его преследование «в характере» Фрейда. Таким образом, не только мэтр использовал психиатрический диагноз как форму агрессии.

Долгие летние каникулы на какое-то время приостановили противостояние, но осенью, когда Венское психоаналитическое общество собралось снова, кризис, ускоренный Фрейдом, достиг апогея. «Завтра, – сообщил он Ференци в начале октября, – первое заседание общества, на котором будет предпринята попытка изгнать шайку Адлера». На собрании Фрейд объявил, что Адлер и трое его самых верных сторонников покинули общество и образовали группу Адлера, которая, по выражению самого мэтра, стала враждебным конкурентом. Эта формулировка отрезала все пути к отступлению. Фрейд настаивал, что членство в новом объединении несовместимо с пребыванием в Венском психоаналитическом обществе, и потребовал от всех присутствующих в течение недели выбрать между двумя группами. В последней тщетной попытке исправить неисправимое Карл Фуртмюллер, который станет одним из ближайших соратников Адлера, приводил аргументы против несовместимости – довольно долго. Фрейд, которого поддержали Закс, Федерн и Хичманн, был неумолим. Его взгляды победили, и шесть сторонников Адлера отказались от членства в обществе. Основатель психоанализа немного устал от борьбы и победы. Именно так он с удовлетворением сообщил Юнгу, когда все закончилось: «Вся банда Адлера ушла». «Это было резко, но вряд ли несправедливо». Фрейд с некоторым раздражением продолжал информировать Юнга, что они «основали общество «свободного ?A», в противовес нашему несвободному», и планируют выпускать специальный журнал. Однако сторонники Адлера продолжают заявлять о своем праве членства в Венском психоаналитическом обществе, «естественно» надеясь по своему «паразитическому» обыкновению эксплуатировать его и представлять в ложном свете. «Я сделал подобный симбиоз невозможным», – писал основатель психоанализа. Венское психоаналитическое общество осталось за фрейдистами и Фрейдом. И только Штекель напоминал ему, что работа не закончена.

Сам Адлер даже больше, чем мэтр, видел причину разрыва в борьбе идей. Когда они были уже на грани расставания, Фрейд в личной беседе за ужином попросил Адлера не покидать общество. Тот задал риторический вопрос: «Почему я всегда должен работать в вашей тени?» Трудно сказать, что это было: жалоба или вызов. Впоследствии Адлер предпочитал объяснять сей крик души как выражение страха, что его могут сделать ответственным за фрейдистские теории, в которых он все больше и больше разочаровывался, в то время как его собственная работа либо неверно истолковывалась, либо отодвигалась в сторону. Не только Фрейд отверг Адлера. Тот сам с не меньшей яростью отверг Фрейда – по крайней мере, в этом они сравнялись.

В июне 1911 года, как кратко и несколько преждевременно сообщал Фрейд Юнгу, он наконец избавился от Адлера. Это был возглас торжества. Впрочем, в глубине души основатель психоанализа понимал, что окончательно еще ничего не решено и успокаиваться нельзя: вместо endlich (наконец) он написал endlos (бесконечно). Казалось, мэтр заранее предчувствовал беду. Но на его стороне по-прежнему был Юнг – выбранный преемник. Во время неприятностей в Вене организационные вопросы психоанализа – встречи, конгрессы, журналы – занимали все больше места в его переписке с Юнгом, хотя обмен историями болезни и сводками с войны против филистеров продолжался. Выступив на нескольких конгрессах подряд и благодаря своим объемным публикациям по психоанализу, Юнг упрочил собственное положение, что впервые было признано в 1910-м, когда его избрали президентом нового Международного психоаналитического объединения. Год спустя, в сентябре 1911-го, на международном конгрессе, который собрался в Веймаре вскоре после изгнания Адлера, позиции Юнга казались несокрушимыми. Его переизбрание президентом, а Риклина секретарем прошло при всеобщем одобрении. Частые письма Фрейда по-прежнему начинались с обращения «Дорогой друг». Однако уже через месяц после веймарского форума, в октябре, Эмма Юнг заметила некоторую напряженность в отношениях супруга с почитаемым наставником. «Мне больно от одной мысли, – писала она Фрейду, набравшись смелости, – что ваши отношения с моим мужем не такие, какими они могут и должны быть». Фрейд сказал Ференци, что ответил на письмо с нежностью и очень подробно, однако утверждал, что не понимает, о чем речь. В тот момент фрау Юнг оказалась более тонко чувствующей и более проницательной, чем главные действующие лица. Что-то было не так.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.