«Одиссей» XX века

«Одиссей» XX века

Иодля защищал профессор международного права Экснер — один из немногих адвокатов в фиолетовой мантии. Мне казалось странным, что этот старый ученый, как любил именовать себя Экснер, избрал в качестве подзащитного начальника штаба оперативного руководства, по существу, руководителя личного штаба Гитлера.

Сам Экснер тоже, видимо, чувствует необходимость дать суду объяснения по этому поводу. Но какой горькой, чтобы не сказать чудовищной, иронией обернулись они в ходе процесса!

Свою защитительную речь Экснер начал довольно эффектно:

— Я познакомился с Иодлем двадцать лет тому назад в доме его дяди — философа Фридриха Иодля — в Вене. Там у нас состоялась беседа относительно воспитания кадровых офицеров. То, что мне тогда говорил молодой капитан, было так серьезно, чисто и так далеко от всего того, что называют милитаризмом, что я навсегда запомнил наш разговор. С того времени я не встречался с ним, до тех пор пока совершенно неожиданно этой осенью не получил приглашения защищать его здесь, на суде. Моей первой мыслью было: «Этому храброму солдату надо помочь». Но я колебался, так как не являюсь профессиональным защитником. Когда я, однако, увидел его в здании суда в первый раз, он мне сказал слова, которые рассеяли все мои колебания. Он сказал: «Будьте уверены, господин профессор, если бы я чувствовал хоть каплю вины, я бы не ваял вас себе в защитники». Господа судьи, я думаю, так может говорить только джентльмен, но не преступник!..

«Джентльмен» Альфред Иодль в годы первой мировой войны служил в артиллерии, а потом стал генштабистом. Он слыл очень способным офицером генерального штаба и вскоре выдвинулся там на ключевые позиции. Занимая специально созданный для него пост начальника штаба оперативного руководства ОКВ, неутомимый генерал-полковник руководил разработкой всех операций вермахта.

Язвительный, острый на язык, достаточно образованный в своей сфере, чтобы не лезть за словом в карман, он избрал совсем иной метод защиты, чем Кейтель, Прежде всего решил, что обвинители не получат от него ни одного признания. Иодль был глубоко уверен в том, что Кейтель делает ошибку, признаваясь, хотя бы и с оговорками, в некоторых из своих преступлений.

Я уже говорил, что на весах нюрнбергского правосудия вина Иодля в принципе была не только не меньше, а в определенном смысле даже больше, чем вина Кейтеля. Умный враг всегда опаснее. В Иодле народы мира должны были видеть главного закоперщика военных авантюр гитлеровской Германии. Это в его мозгу рождались планы разбойничьих нападений на другие страны. Это он готовил агрессии против Австрии и Чехословакии, против Греции, Югославии. Это ему прежде всего народы СССР «обязаны» появлением на свет «плана Барбаросса».

И все-таки своими показаниями на процессе Иодль стремился создать впечатление, будто он всего лишь стратег, будто не имеет никакого отношения к тягчайшим преступлениям нацизма. Более того, он якобы, где только было возможно, стремился их прекратить.

Неплохо зная военную историю, он очень часто обращался к ней, чтобы доказать, что многие провокации (Иодль называет их военными хитростями), к которым прибегала военная верхушка нацистского рейха, уже были известны в прежние времена. Когда заходила речь о провокационных маневрах, организованных ОКВ против Австрии, Кейтель ссылался на приказ Гитлера, а Иодль — на историю.

— Мне кажется, — заявлял он, — что подобные маневры отнюдь не идут вразрез с нормами права. Вообще в игорном доме истории как в политике, так и в войне всегда пускают в ход крапленые карты.

Старый профессор, друг философа Фридриха Иодля, доктор Экснер поспешил поддержать своего подзащитного. Обращаясь к суду, адвокат просил верить ему, что «такие хитрости» обычны с тех пор, как греки построили своего троянского коня. Одиссей, автор этой идеи, потому и восхвалялся античными поэтами как «многоумный», а не был заклеймен ими как «преступник».

— Я, — продолжал доктор Экснер, — не вижу в поведении Иодля также ничего аморального... В отношениях между государствами действуют другие моральные принципы, чем в воспитательных институтах для христианских девиц.

Единственное достоинство приведенных сентенций Иодля и его адвоката состоит, пожалуй, в том, что они вовсе не нуждаются в комментариях.

Иодля спросили о провокациях в отношении Чехословакии. И он с откровенным цинизмом назвал их просто «инцидентами», «соображениями генерального штаба», которым сам Иодль не придал бы никакого значения, если бы к ним прибегли, скажем, французы.

Что угодно, только не признавать своей вины. Я замечал, сидя в зале суда, как бывший начальник штаба оперативного руководства ОКБ кривился от злости, когда его шеф оказывался вынужденным делать те или иные признания. Иодль был уверен: признания не лучший способ защиты. Конечно, в руках обвинителей много документов за подписью Иодля. Но он всегда был хитрее, предусмотрительнее Кейтеля и редко делал на бумагах такие прямолинейные, не допускающие толкования резолюции, какие позволял себе фельдмаршал.

Иодлю предъявляют обвинение в том, что по приказу генерального штаба расстреливались взятые в плен партизаны. Обвинитель приводит выдержки из этого приказа. Там, в частности, говорится, что «всякое сопротивление будет пресекаться не путем судебного преследования виновных, а при помощи распространения такого террора, который единственно будет в состоянии искоренить всякое стремление к сопротивлению». Потом оглашается еще один приказ, подписанный Иодлем, где он требует «усиления мер по борьбе с бандами», то есть с партизанами. «Необходимо с этой целью, — предписывает Иодль, — использовать службу безопасности и тайную полевую жандармерию». Приказом декретируются «коллективные меры против всего сельского населения, в том числе поджоги населенных пунктов».

Если бы предъявили такой документ Кейтелю, он, видимо, промолчал бы или сослался на то, что действовал как подчиненный. Ответы Кейтеля в подобных случаях угадывались наперед. Они были стереотипны:

— Я подписал этот приказ, так как мне было дано соответствующее указание.

Или:

— Я это подписал, и я это признаю здесь.

Или, наконец:

— Я не могу вам сказать больше того, что я подписал этот приказ и что тем самым я взял на себя определенную долю ответственности.

Иодль ведет себя иначе. Он старается найти любой повод, чтобы затеять дискуссию, и притом обнаруживает порой неплохое знание международного права (очевидно, за время процесса его натаскал в этом отношении адвокат — профессор Экснер).

Огласив приказ о расправах над пленными партизанами, обвинитель обращается к Иодлю с вопросом:

— Это ужасный приказ, подсудимый, не правда ли?

— Нет, господин обвинитель, — отвечает Иодль, — это вовсе не ужасный приказ. Ведь нормами международного права предусмотрено, что население занятых областей должно выполнять предписания оккупационных властей, а всякий бунт, всякое сопротивление войскам, оккупировавшим эту страну, запрещается и носит название партизанской войны. Средства борьбы с этой партизанской войной не указаны в нормах международного права. Здесь в силе принцип: «Око за око, зуб за зуб». И это даже не немецкий принцип.

Как ни отвратительна, как ни цинична такая тирада Иодля, она свидетельствовала о том, что он в курсе не только международно-правовых норм, но и того, что называется доктриной международного права. Дело в том, что в буржуазной правовой науке длительное время шел спор: разрешает ли Гаагская конвенция партизанское движение на оккупированной территории? И как раз немецкая школа международного права, отражая агрессивные вожделения пруссачества, стояла на позиции непризнания законности партизанского движения. Вот Иодль и решил использовать этот спор, чтобы затеять дискуссию на процессе.

Однако и с хитроумным Иодлем случались курьезы. Только что он пытался обосновать расправы с захваченными партизанами, убеждал, что партизаны должны рассматриваться как бунтовщики, подлежащие расстрелу. Позиция чисто полицейская, но все-таки позиция. И вдруг — крутой поворот: обвинитель перешел к другим вопросам. Иодль изобличается в том, что он систематически визировал приказы, нарушающие международное право. Новые обвинения вытеснили из головы подсудимого прежнюю его аргументацию. Защищаясь, Иодль старается вспомнить примеры уважительного, с его стороны, отношения к законам и обычаям войны. Память у него хорошая. Недаром Кейтель во время допросов частенько говаривал:

— Не помню, спросите Иодля, у него память лучше...

Иодль вспомнил, что после расстрела британских летчиков он «твердо решил покончить с явными и демонстративными нарушениями международного права». С этой целью летом 1944 года был разработан документ под заглавием «Памятка о борьбе с бандами» (так именовались партизаны), где предписывалось рассматривать партизан как обычных солдат и предоставлять им при захвате режим военного плена.

— Я не представил этой «Памятки» ни фельдмаршалу Кейтелю, ни фюреру, — похвалялся Иодль, — так как эта «Памятка» противоречила всем приказам, которые были изданы до того времени.

Иодль мобилизует всю свою изворотливость, тужась доказать, что в нацистской Германии именно он, и только он, заботился о человеческих понятиях права:

— С первого мая тысяча девятьсот сорок четвертого года... управление Канариса было упразднено, а отдел разведки с группой референтов по вопросам международного права перешел в мое подчинение. Я принял тогда решение не допускать более нарушений международного права с нашей стороны. Начиная с этого дня до окончания войны я так и действовал. В этой инструкции (сиречь «Памятка о борьбе с бандами». — А. П.) я заявил о том, что все банды и их сообщников, даже тех, которые были в гражданской одежде, следует рассматривать как регулярные войска и как военнопленных.

Иодль очень надеялся, что в Нюрнберге этот документ принесет ему большие дивиденты. Как-никак «Памятка» действительно появилась на свет за его подписью. Но многим ли рисковал германский генштаб, издавая ее?

Общеизвестно, что наиболее мощным партизанское движение было на советских оккупированных территориях. К лету же 1944 года, как признал и сам Иодль, «русские партизанские районы находились уже перед фронтом». Другими словами, к тому времени советская территория была полностью освобождена от немецких захватчиков и партизанские отряды в подавляющем своем большинстве влились в регулярную армию. Реально (и это Иодль тоже признал) в «Памятке» речь шла «о бандах, существовавших в то время во Франции и Югославии». Но летом 1944 года во Франции под напором союзных войск вторжения германские дивизии только и делали, что отступали. Аналогичное положение вскоре сложилось и в Югославии, откуда агрессоры были изгнаны совместными усилиями Советской и югославской Народно-освободительной армий. Таким образом, изданная Иодлем «Памятка» уже не имела практического значения. В сущности, она ничего не отменяла и не изменяла, а потому и не могла сыграть никакой роли в положении Иодля на процессе. Вспомнив о ней, Иодль лишь еще раз продемонстрировал свою изворотливость и предусмотрительность. Даже в самых сложных условиях начальник штаба оперативного руководства ОКВ не забывал на всякий случай заметать следы. Вот этим он и отличался от более прямолинейного Кейтеля. Тому бы и в голову не пришла подобная затея.

Нам уже известен приказ Кейтеля от 12 мая 1941 года о поголовном расстреле пленных комиссаров и политработников Красной Армии. Политработники и комиссары были военнослужащими, ничем не отличающимися от других. Они, естественно, носили форму и в случае захвата подлежали режиму военного плена. Но Кейтелю, как он сам изволил выразиться, было «наплевать» на все это.

Иодль тоже не проявлял милосердия к этой категории советских военнослужащих. Он даже напомнил, что Германия имела свой опасный опыт деятельности комиссаров в период Баварской республики. Однако береженого бог бережет. Ссылаясь на то, что русские в отместку могут применить аналогичные меры по отношению к германским летчикам, Иодль предлагал тогда обойти требование Гитлера и воздержаться от издания такого приказа. Ему представлялось более целесообразным просто расстреливать комиссаров и объявлять это репрессалией, то есть ответными действиями за нарушение международного права, якобы совершенного русскими. Волки-то в любом случае оказываются сыты. А в архивах, между тем, сохранилась собственноручная резолюция Иодля, которую защита, конечно, пробовала трактовать как подтверждение его отрицательного отношения к приказу об уничтожении комиссаров.

Эти заранее подготовленные алиби и неплохая осведомленность в сфере международного права, безусловно, помогали Иодлю вести свою особую линию защиты.

Вряд ли кто в наше время решится оправдывать практику заложничества. Заложник — это человек, который ни в чем не повинен, но должен быть казнен либо за действия, которые совершены другими лицами, либо для того, чтобы своей смертью устрашить других, не склонившихся перед оккупантами. Зверская эта практика осуждена во всем цивилизованном мире.

Когда Кейтелю предъявляли приказы ОКВ о расстреле заложников, он молчал, мучительно долго молчал, а потом преподнес свой обычный стереотип:

— Приказ есть приказ.

А Иодль? Как он реагировал на это обвинение? То ли сам, то ли по подсказке многоопытного профессора Экснера он затеял дискуссию по поводу того, запрещает ли безоговорочно международное право взятие и расстрел заложников. Не могу не привести здесь краткую выдержку из стенограммы:

Робертс (английский обвинитель). Раз вы затронули этот вопрос, я утверждаю, что нигде в международном праве вы не найдете положения, которое бы оправдало расстрел заложников в качестве законной меры.

Иодль. Однако совершенно точно, что нигде в категорической форме не говорится и о запрете убийства заложников.

Как это ни странно, но в данном случае оба — и обвинитель, и подсудимый — были правы. Робертс — по существу, Иодль — формально. Здесь не место вдаваться в юридический анализ, но скажу, однако, что минимально добросовестное толкование четвертой Гаагской конвенции приводит к единственному выводу о незаконности заложничества11.

А вот еще пример того, как Иодль использовал любую возможность, любую недоговоренность в международном праве, чтобы оправдать свои тягчайшие преступления.

18 октября 1942 года ОКВ издает за подписями Гитлера и Кейтеля приказ о немедленном расстреле без суда и следствия участников коммандос.

Коммандос — это отряды смельчаков, которые сбрасывались англичанами с самолетов или высаживались с кораблей для выполнения особых, обычно диверсионных заданий на оккупированных территориях. Они носили военную форму и уже по одному этому должны были рассматриваться как солдаты. Тем не менее Кейтель подписал приказ об их расстреле.

А Иодль? Какова была его позиция? Он и на этот случай кое-что припас для своего обеления. Оказывается, перед изданием приказа о расстреле участников отрядов коммандос, штаб Иодля представил Кейтелю записку, в которой высказывалась мысль о необходимости решить предварительно некоторые вопросы:

«1. Имеем ли мы сами намерение сбрасывать на парашютах диверсионные отряды в районах войск противника, находящихся за линией фронта, или также в районах глубокого тыла?

2. Кто будет сбрасывать на парашютах большее число диверсионных отрядов — противник или мы?»

Иодль пытался убедить суд в том, что он и на сей раз был в оппозиции, потому что стремился руководствоваться международным правом. Но разве принцип «кто будет сбрасывать больше?» — высший критерий для оценки законности репрессивных мер?

Утопающий, говорят, хватается за соломинку. И в самый последний момент Иодль обнаруживает такую спасительную соломинку в уже цитированном документе. Настаивая на том, что он был против издания приказа о немедленном расстреле коммандос без суда и следствия, бывший начальник штаба оперативного руководства ОКВ ссылается на следующие слова, содержащиеся в его записке:

«Придаем ли мы значение предварительному аресту отдельных членов этих отрядов с целью их допроса разведкой вместо их немедленного умерщвления?»

Иодль, оказывается, напоминал: боже упаси, не забудьте допросить пленного, заставьте его дать показания, а потом уже можете казнить.

И это говорится в оправдание!

* * *

19 февраля 1945 года. Советская Армия приближается к Берлину. Гитлеровцы звереют с каждым днем. В ставке у Гитлера происходит совещание. Рассматривается вопрос: следует ли Германии открыто отказаться от Женевской конвенции. Вопрос сам по себе довольно странный. Кому неизвестно, что германское командование на протяжении всей войны отбрасывало прочь любые конвенции, стеснявшие его действия.

Судя по протоколу, под Женевской конвенцией участники совещания понимали все международное право. Дениц и Иодль говорили о войне на море, о возможности торпедирования торговых кораблей без предупреждения и оглядывались почему-то на Женевскую конвенцию, хотя в ней, как известно, речь шла только о режиме пленных и раненых. Но дело не в этом. Обратим внимание на тогдашнюю позицию Иодля.

Читатель помнит, что он заявил трибуналу о своей решимости после убийства британских летчиков не допускать больше нарушений международного права. И 19 февраля 1945 года Иодль действительно возражал против открытого отказа от ограничений международного права. Начальник штаба оперативного руководства объяснял Гитлеру, что Германия в прошлом была непредусмотрительна. Он ссылался при этом на 1914 год: «Мы торжественно объявляли войну всем государствам... таким образом, возложили на свои плечи всю ответственность за войну перед всем внешним миром». Иодль был убежден, что всегда нужно находить какие-то предлоги, чтобы, напав на то или иное государство, приписать инициативу нападения жертве агрессии. Высказав это свое кредо, он сделал вывод: «В той же степени сейчас (то есть в 1945 году. — А. П.) было бы неверным отказаться от обязательств, налагаемых международным правом, которые мы приняли на себя, и, таким образом, вновь выступить перед внешним миром в качестве виновных». И чтоб уж ни у кого из присутствовавших на совещании не осталось никаких неясностей в отношении его, Иодля, точки зрения, он уточнил: «Соблюдение принятых на себя обязательств ни в коей мере не требует, чтобы мы налагали на себя ограничения, которые мешали бы нам вести войну».

Итак, «нарушайте Женевскую конвенцию, но не говорите миру о том, что так поступаете». Этими словами Дениц как бы суммировал все сказанное Иодлем, и хитроумный генерал-полковник подтверждает, что гросс-адмирал правильно понял его.

Вот так на практике выглядела «борьба» Иодля за соблюдение норм международного права.

* * *

Я уже говорил о поведении на Нюрнбергском процессе Риббентропа, о его вызывавших чувство омерзения заискиваниях то перед одним, то перед другим из обвинителей. Этот «великий мастер реальной политики» почему-то уверовал, что если он станет вести себя именно так в эти десять месяцев процесса, то умиленные обвинители будут готовы позабыть все его преступные деяния на протяжении последних десяти лет.

Иодль рассудил иначе. Несмотря на все уловки защиты, несмотря на искусно создаваемое алиби, он все-таки понимал, что решение его судьбы меньше всего зависит от того, как он станет отвечать на вопросы обвинителей и судей, будет ли вести себя с внешним достоинством или униженно. Он предпочел первое и при любом подходящем случае применял «наступательную тактику». Линия поведения Иодля во многом напоминала поведение Шахта. Точно так же, как Шахт ловко использовал в интересах своей защиты мюнхенские мотивы в политике Англии и Франции, Иодль сумел использовать некоторые не вполне благопристойные моменты в боевой деятельности англо-американских вооруженных сил.

Английский прокурор Робертс предъявляет Иодлю обвинение в варварской, без всякого предупреждения бомбардировке Белграда. Но, задавая этот вопрос, он не учел того, на что давно обратил внимание Иодль. Англичанин не заметил осторожности, проявленной главным американским обвинителем Джексоном при допросе Геринга. Тот в течение нескольких дней потрошил подсудимого № 1, однако ни разу не коснулся тотальных воздушных бомбардировок, осуществлявшихся люфтваффе.

Я помню, как поразило меня это обстоятельство. После окончания допроса Геринга я спросил у американского обвинителя, почему среди множества обвинений, предъявленных им бывшему рейхсмаршалу, не фигурировало обвинение в бомбардировке германской авиацией мирных городов? И Джексон ответил:

— Видите ли, как-то неудобно, находясь здесь, в Нюрнберге, где не осталось почти ни одного целого здания, кроме того, в котором мы заседаем, обвинять немцев в бомбардировках.

Да, хорошо известно, что на последнем этапе войны англо-американская авиация без всякой военной необходимости бомбила многие германские города, в результате чего погибло несколько сот тысяч человек гражданского населения. Достаточно вспомнить бомбардировку Дрездена, во время которой было убито много тысяч граждан. Джексон исходил из того, что возлагать на весы Фемиды даже тяжкие преступления нацистов можно только «чистыми руками».

Английский обвинитель Робертс не учел этого и задал Иодлю вопрос:

— Как вы думаете, сколько гражданского населения, сколько тысяч людей погибло во время бомбардировки Белграда без предупреждения?

И Иодль не замедлил с ответом:

— Я не могу этого сказать, но не больше чем десятая часть того числа, которое было уничтожено в Дрездене, когда вы уже выиграли войну.

Еще раз Иодлю удалось воспользоваться аналогичным просчетом английского обвинителя, когда тот извлек на свет белый документ под названием «Продолжение войны против Англии». Автор этого документа Иодль писал: «Если политические мероприятия окажутся безрезультатными, то волю Англии к сопротивлению придется сломить силой». И в числе других мер для этого бывший начальник штаба оперативного руководства ОКВ предлагал «террористические налеты на основные английские населенные пункты».

Огласив документ, обвинитель Робертс спрашивает Иодля:

— Здесь говорится о террористических налетах на основные английские населенные пункты. Вы хотели бы сказать что-нибудь в оправдание этой фразы?

— Да, — отвечает Иодль, — я признаю тот факт, что здесь выразил ту мысль, которую впоследствии англо-американская авиация осуществила с таким совершенством.

Такие внешне эффектные ответы на некоторые вопросы английского обвинителя позволили Иодлю, правда ненадолго, отвлечь внимание от того факта, что разрушение мирных городов производилось германской авиацией задолго до налетов союзной авиации. Это были хотя и редкие, но удачные для Иодля минуты процесса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.