У окна, раскрытого в будущее

У окна, раскрытого в будущее

Как ясно из названия, основная часть исследований «Летучей лаборатории» проходила в воздухе. Именно там развернулись эксперименты, которые позволили накопить факты для более глубокой разработки проблем динамики полета.

Самолет входит в пике. Он несется вниз, стремительно наращивая скорость. С каждым мгновением земля все ближе. Резко оттянув рукоятку управления на себя, летчик вздергивает машину, заставляя ее изменить направление полета. В этот миг пилоту кажется, что кто-то невидимый, но сказочно сильный обрушивается на него, прижимает к сиденью, давит на каждый квадратный миллиметр кожи. Темнеет в глазах, кружится голова.

Самолет летчика Братолюбова, на борту которого находится Ветчинкин, выписывает в небе весьма замысловатые линии. Как любого инженера, Владимира Петровича прежде всего интересуют наиболее опасные, самые невыгодные с точки зрения нагрузки случаи работы конструкции самолета. В этих поисках исследователь и меряет перегрузки. Да, да, меряет. Ветчинкин сравнивает возникающие ускорения, сопоставляя их с величиной ускорения силы тяжести.

Как это часто бывает в науке, прибор для измерения перегрузок, предложенный Ветчинкиным, оказался на редкость простым. На самолет установили обыкновенные пружинные весы — безмен, какие в ту пору имелись почти в каждом доме. Гиря, подвешенная к крюку безмена, в обычных условиях весит три с половиной фунта. Но вот машина делает вираж — и гиря «утяжеляется». Ее вес достигает шести-восьми фунтов. Петля — и та же гиря весит уже четырнадцать фунтов. Так просто, обыденно удалось измерить перегрузки, подтвердив опытом правильность теоретических взглядов. Ценность материалов, накопленных в «Летучей лаборатории», несомненна. Ведь полет с перегрузками — это прежде всего фигуры высшего пилотажа, а высший пилотаж — основа воздушного боя.

Есть в новом учреждении и другой отдел — аэростатный. Проект этого отдела разработал пилот-воздухоплаватель Н. Д. Анощенко, а Николай Егорович его полностью одобрил. И тут были поставлены задачи, которые предстояло решать и для войны, и для мира, и для сегодняшнего, и для завтрашнего дня республики: проведение разного рода аэродинамических исследований, изучение падения Снарядов, исследования парашютов, метеорологические наблюдения, как общие, так и специальные для сельского хозяйства, влияние подъема на физиологические процессы человеческого организма.

Голодные, со стынущими руками, но упрямые, настойчивые, вели научные сотрудники свои эксперименты, исследуя качества различных машин, столь необходимых фронту.

Как военачальник, выслушивающий доклады своих офицеров, воспринимал Жуковский сообщения о поражениях и успехах. Он повседневно направлял работу своих учеников, помогая исследователям дружескими советами. В этих беседах все полнее, все отчетливее прорисовывался облик научного учреждения, необходимого стране, которое стало бы центром исследовательской работы в области авиации. В квартире Жуковского незаметно, постепенно шла подготовка к созданию будущего ЦАГИ.

Николаю Егоровичу хотелось, чтобы этот институт появился на свет как можно скорее, но… приходится ждать. Слишком многого не хватает молодой республике. И, как ни важны исследования в области авиации, есть дела более срочные. Отечество по-прежнему в опасности. Разутые, раздетые дерутся с офицерскими корпусами красноармейцы. Вооруженные до зубов, готовятся задушить большевизм бывшие союзники России. Новорожденное советское общество требовало от своих граждан такой энергии, какой никто и не ведал в старой России.

Если мы назовем бурной деятельность Жуковского с первых же месяцев революции, то, пожалуй, не всякий поверит нашему утверждению. Быть может, и среди читателей этой книги найдутся скептики, которые скажут:

— Помилуйте! Откуда бы появиться приливу сил у человека, которому идет восьмой десяток, который живет в крайне трудных, не по возрасту трудных, условиях.

Но с теми, кто захочет нам возразить, мы готовы спорить решительно и во всеоружии фактов:

— Нет, вы не правы в вашем трезвом скептицизме благополучия. Не хлебом единым жив человек, а тому, кто обладает идеей, не страшны никакие трудности. Именно таким человеком стал Жуковский. Спала пелена политической слепоты, почти всю жизнь закрывавшая глаза на мир. За окружающими трудностями профессор разглядел светлое будущее, ожидавшее Россию, поверил в победу революции.

В те годы немало ученых торопливо паковали свое имущество, чтобы поспешить за границу. Их, кому не были дороги интересы Родины, манила тишина комфортабельных лабораторий. За крохи жизненного благополучия они готовы были забыть Отечество.

Жуковскому становилось больно и тяжко, когда он узнавал имена эмигрантов. Среди них находились и такие, кого он отлично знал по совместной работе, кому верил и на кого надеялся.

Иногда в его адрес приходили письма из-за рубежа.

Написанные на изящной, тонкой бумаге, которая уже стала редкостью здесь, в России, эти гаденькие письма источали призыв поскорее покинуть Родину: кого-кого, а профессора Жуковского, ученого с мировым именем, охотно примет любая страна.

Николаю Егоровичу было неприятно читать фальшивые слова сочувствия.

Долгими часами (просиживал, размышляя о письмах, профессор, закутавшись в свою потертую шубу. Иногда в такие минуты приходил Чаплыгин (в трудные месяцы 1918 года ученые сдружились, пожалуй, больше, чем за все прошлое время). Заваривался жиденький чаек. Прихлебывая его без сахара, учитель и ученик задушевно толковали друг с другом. И в адрес Чаплыгина приходили такие же письма. Как и Жуковский, он отвечал на них одно: я русский человек, своей жизни без России не мыслю.

России тяжко. Не сразу скажешь даже, где труднее всего, но один из тяжелейших участков — транспорт, растрепанный годами разрухи мировой войны.

Без транспорта нельзя ни воевать, ни обеспечить жизнь в тылу. Транспорт — один из ответственнейших фронтов борьбы за революцию. Жуковский становится солдатом этого фронта. Чтобы разжечь потухшие паровозы, чтобы перебрасывать грузы для армии и народного хозяйства, нужна помощь специалистов. Один из первых шагов партии — созыв при Комиссариате путей сообщения особого совещания профессоров и специалистов-практиков. И тут, на этом совещании, была единодушно выдвинута мысль об учреждении в России Экспериментального института путей сообщения. 18 апреля 1918 года этот институт начал свою жизнь. Не прекращая работы в области авиации, Жуковский немедленно принялся сотрудничать с железнодорожниками.

Под стеклом одного из стендов Музея Жуковского лежит маленький кусочек серого картона — пропуск Николая Егоровича в Комиссариат путей сообщения. Картон достаточно потерт. Загнувшиеся уголки свидетельствуют о том, что не раз профессор принимал участие в совещаниях, решавших судьбы транспорта. Чем занимался в этом институте Жуковский? На этот вопрос точно отвечают его труды: «Работа (усилие) русского сквозного и американского несквозного тягового прибора при трогании поезда с места и в начале его движения», «Сила тяги, время в пути и разрывающие усилия в тяговом приборе и сцепке при ломаном профиле», «О колебании паровоза на рессорах».

Николай Егорович, как никогда, ощущал, что его труд нужен народу. Это чувство прибавляло сил, рождало желание дальнейшей деятельности, а потребность в активной работе ученых республика испытывала очень остро.

Руководя непрерывными сражениями за жизнь страны, партия отнеслась к науке, как к важнейшему делу. Беглым, телеграфным языком военного приказа изложены указания ученым:

«Академии Наук, начавшей систематическое изучение и обследование естественных производительных сил России, следует немедленно дать от Высшего совета народного хозяйства поручение образовать ряд комиссий из специалистов для возможно быстрого составления плана реорганизации промышленности и экономического подъема России. В этот план должно входить: рациональное размещение промышленности в России с точки зрения близости сырья и возможности наименьшей потери труда при переходе от обработки сырья ко всем последовательным стадиям обработки полуфабрикатов вплоть до получения готового продукта.

Рациональное, с точки зрения новейшей наиболее крупной промышленности и особенно трестов, слияние и сосредоточение производства в немногих крупнейших предприятиях.

Наибольшее обеспечение теперешней Российской Советской республике (без Украины и без занятых немцами областей) возможности самостоятельно снабдить себя всеми главнейшими видами сырья и промышленности.

Обращение особого внимания на электрификацию промышленности и транспорта и применение электричества к земледелию. Использование непервоклассных сортов топлива (торф, уголь худших сортов) для получения электрической энергии с наименьшими затратами на добычу и перевоз горючего.

Водные силы и ветряные двигатели вообще и в применении к земледелию» [27].

Этот документ, намечавший пути работы ученым, составил и подписал Владимир Ильич Ленин.

Семена ленинского призыва упали на благодатную почву. «Мне представляется особенно важным, — писал на страницах «Известий» президент Академии наук А. Карпинский, — исходить из конкретных заданий в области наиболее существенного и неотложного, с тем чтобы, объединив и испытав силы на этих определенных задачах, затем уже перейти к широкому обобщению… Долголетний рабочий опыт убеждает Академию в необходимости начинать с определенных реальных работ, расширяя их затем по мере выяснения дела…»

Итак, ученые готовы. Они будут работать, несмотря ни на что. И их труд без преувеличения можно назвать подвигом.

Чтобы оценить этот подвиг и отчетливее показать обстановку, в которой начала возрождаться русская наука, ограничимся пересказом событий, случившихся 12 апреля 1918 года, в тот самый день, когда «Известия» опубликовали письмо Карпинского.

Этим же днем Ленин подписал постановление Совнаркома: «…пойти навстречу этому предложению, принципиально признать необходимость финансирования соответственных работ Академии и указать ей, как особенно важную и неотложную задачу — разрешение проблем правильного распределения в стране промышленности и использования ее хозяйственных сил».

В ночь на 12 апреля, да и на протяжении всего дня орудийная и винтовочная пальба взволновала жителей Москвы. Стрельба в ту пору совсем не была в диковинку, но то, что происходило в эти сутки, свидетельствовало не о случайных действиях патрулей, а о настоящих сражениях, развернувшихся в разных концах города. Пушки гремели на Малой Дмитровке [28] и на Донской и Поварской [29] улицах. Дробно стучали пулеметные очереди, рвались ручные гранаты. Лишь на следующий день газеты разъяснили смысл этой неожиданной битвы. Набранное жирным шрифтом сообщение Совета Народных Комиссаров города Москвы и Московской области было озаглавлено весьма лаконично: «Ко всем».

«Население Москвы, — читаем мы в этом сообщении, — взволновано было за истекший день артиллерийской и ружейной стрельбой на улицах Москвы. Но еще более население взволновано было за последние месяцы целым рядом непрекращавшихся налетов на отдельные дома и квартиры, на все усиливающееся количество ограблений и убийств, совершаемых под флагом разных групп анархистов.

Перед Советом и всем населением вырастала несомненная угроза: захваченные (анархистами. — М. А.) в разных частях города 25 особняков, вооруженные пулеметами, бомбами, бомбометами и винтовками, были гнездами, на которые могла опереться любая контрреволюция… Угроза такого выступления была налицо, и за последнее время все чаще выдвигалась отдельными группами анархистов…»

Разумеется, такие операции, как разгром банд анархистов, случались не часто, но стрельба раздавалась в Москве все время. Об этом красноречиво говорит первомайский приказ городского военного комиссариата. Напоминая о том, что 1 Мая — праздник братства, мира, труда, военный комиссар призывал: «…нигде ни единого выстрела, ни одной капли крови!»

Николаю Егоровичу хорошо запомнился этот день — день первого пролетарского праздника республики в 1918 году. Утро холодное и хмурое, без обычных хвостов у лавок и магазинов. Город, серый от недоедания и разрухи, словно озарился красным цветом знамен, реявших над колоннами демонстрантов. Шли солдаты и матросы, рабочие заводов и пожарные, маршировали с красными флажками в руках ребятишки.

На улицах и площадях — вся Москва. Стайки прокламаций, сбрасываемых с аэропланов, несли городу слова привета и праздничных поздравлений. Москва бурлила и радовалась. Тучи расступились, теплое майское солнце слало красной столице потоки своих лучей.

А во второй половине дня Ходынское поле заполнилось множеством людей. Республика устраивала первый смотр своим армиям. Неподалеку от авиационного павильона стояли ряды аэропланов. Среди них особенно выделялся ярко-красный «Ньюпор». На нем должен был лететь ученик Жуковского Борис Россинский.

В центре поля группа штатских и военных. В середине группы — Ленин. Владимир Ильич оживленно беседовал с окружающими, часто обращаясь к управляющему делами Совета Народных Комиссаров Бонч-Бруевичу.

Солнце уже клонилось к закату, когда закончился смотр наземных войск и в воздух поднялись летчики. Летая невысоко над аэродромом, Павлов, Россинский и другие пилоты продемонстрировали фигурные полеты.

За праздником снова вернулись будни, наполненные хлопотами и тревогами. Стало теплее. По сравнению с ^мой жизнь в Москве выглядела спокойнее, хотя и еще голоднее. Жуковскому казалось, что все стало налаживаться — и вдруг неожиданное сообщение — постановлением Совнаркома от 29 мая 1918 года, опубликованным за подписью Ленина, Москва объявлялась на военном положении. ВЧК раскрыла крупный заговор против советской власти. А на следующий день Николай Егорович прочитал обращение Ленина, Чичерина и Сталина, набранное огромными буквами во всю ширь газетной полосы. Глубокая искренность этого обращения, исключительное доверие к народу, пронизывающее его с первой до последней строчки, волнуют и сегодня, сорок лет спустя:

«Рабочие и крестьяне! Честные трудящиеся граждане всей России!

Настали самые трудные недели. В городах и во многих губерниях истощенной страны не хватает хлеба. Трудящееся население охватывается тревогой за свою судьбу. Враги народа пользуются тем тяжелым положением, до которого они довели страну, для своих предательских целей…

Бывшие генералы, помещики, банкиры — поднимают головы. Они надеются на то, что пришедший в отчаяние народ позволит им захватить власть в стране. Они хотят себе вернуть земли, банки, фабрики, чины и восстановить самодержавие богатых. Все контрреволюционные силы работают с удесятеренной энергией над тем, чтобы еще более ухудшить продовольствие, расстроить транспорт, разрушить производство, внести смуту в ряды Красной Армии.

Корниловцы, кадеты, правые эсеры, белогвардейцы, саботажники объединились в тесный союз между собой и с иностранными агентами. Клевета, ложь, провокации, подкуп, заговоры являются их средствами борьбы.

В Саратове только на днях раздавлено восстание, в котором правые эсеры, бывшие офицеры и натравленные ими хулиганские банды пытались опрокинуть Советскую власть. На Урале неистовствуют дутовские шайки. На Дону поднял знамя бывший генерал Краснов, который в октябре был захвачен в плен петроградскими рабочими, когда он вместе с Керенским шел походом на Петроград, а затем был отпущен на волю. Краснов хочет отторгнуть Дон и Кубань от России, превратить эти благодатные области в чужеземную колонию и лишить голодающих русских рабочих и крестьян донского и кубанского хлеба. В Сибири контрреволюционные заговорщики, при посредстве русских офицеров, вовлекли в восстание сбитых с толку чехословаков. В Москве раскрыт военный заговор, в котором рука об руку выступают правые эсеры и офицеры-монархисты.

В эти трудные дни Совет Народных Комиссаров считает необходимым прибегнуть к чрезвычайным мерам для прокормления голодающих рабочих и крестьян и для сокрушения врагов народа, покушающихся на Советскую республику.

Дело идет прежде всего о хлебе насущном. Нужно вырвать его из цепких рук кулаков и спекулянтов. Не только земля и фабрики, но и хлеб должен быть общенародным достоянием… Центральный Исполнительный Комитет уже предписал Советам Москвы и Петрограда мобилизовать десятки тысяч рабочих, снарядить и вооружить их для похода за хлебом, против хищников, кулаков и мародеров. Это предписание должно быть осуществлено в недельный срок. Каждый призванный под ружье рабочий обязан беспрекословно выполнить свой долг!»

На такой призыв можно было ответить только делом. И Жуковский отвечает тем, что возрождает деятельность Расчетно-испытательного бюро. В технический комитет Военно-Воздушного Флота уходит обстоятельный документ — докладная записка и исторический очерк развития бюро. Николай Егорович подробно описывает всю проделанную работу. Чтобы привлечь внимание руководителей Красного Воздушного Флота, он упоминает не только о теоретических изысканиях, но и о том опыте, который накоплен работами «Летучей лаборатории». Памятуя о том, как трудно было получать средства в старой России, учитывая напряженность финансового положения молодой республики, Жуковский старается изложить свои мысли предельно ясно и доходчиво.

«Правда, — пишет он, — Расчетно-испытательное бюро представляет для Управления Воздушного Флота некоторый расход, но содержание Расчетного бюро в течение целого года стоит столько же, сколько стоят три разбитых боевых аэроплана. На самом же деле на одном Московском аэродроме за последние пять недель было разбито… восемь аппаратов, что окупает содержание Расчетного бюро в течение приблизительно трех лет…

Представляя этот исторический очерк работ Расчетного бюро, я надеюсь, что Управление Воздушного Флота поддержит это, по-моему, необходимое учреждение».

Профессор не зря работал над своим докладом. Ответ последовал без промедлений и совсем не казенный, не чиновничий. Работники комитета отметили, что исследования, проведенные коллективом Жуковского, очень интересны, не скрыв при этом, что значительная часть их, к сожалению, «оставалась неизвестной Управлению Воздушного Флота». Военно-Воздушный Флот не только поддержал ходатайство Жуковского, не только утвердил представленную смету, но и просил, чтобы обо всех работах бюро незамедлительно сообщалось комитету, представляя их «в копии, хотя бы в одном экземпляре».

Даны деньги, можно комплектовать штат сотрудников, а приглашать на работу уже было кого — в ту пору Техническое училище заканчивали первые инженеры-аэромеханики: А. Н. Туполев, Б. С. Стечкин, а за ними А. А. Архангельский, В. М. Петляков, К. А. Ушаков, Г. М. Мусинянц, А. А. Микулин.

Этот боевой коллектив был готов к любой работе. Важным делом стала постройка глиссера. Николай Егорович придавал работе над глиссером большое значение. В одном из своих докладов он писал: «…проектируемая скользящая лодка послужит для получения целого ряда экспериментальных данных, которые особенно необходимы теперь, когда гидроавиация переходит к работе мирного времени и проектирование аэропланов должно производиться не ощупью и наспех, с постоянным риском построить негодный аппарат и даром загубить материал, а медленно, но сознательно и уверенно».

Разумеется, деньги были отпущены. Тем, кто решал судьбы авиации, по душе пришлось бережливое, вдумчивое отношение к делу, которым были пронизаны работы Расчетно-испытательного бюро.

Трудностей в стране словно и не убавлялось, а работать ученым становилось все-таки легче. Стремясь к централизации научных исследовании, Совнарком учредил при ВСНХ Научно-технический отдел. В документе, подписанном В. И. Лениным, четко сформулированы задачи нового отдела — объединение сил исследователей научных и технических обществ, университетов, вузов, согласование их работ с нуждами республики, содействие в приобретении нужных приборов и аппаратов, установление контактов между советскими и иностранными учеными в целях «своевременного использования новейших завоеваний науки и техники».

С огромным вниманием вчитывается Жуковский в строки этого документа. В них он видит новые штрихи портрета Ленина — рачительного хозяина, заботящегося о будущем государства, подлинного друга ученых. И, вспоминая, как отвергались до революции его предложения создать государственные исследовательские учреждения, старый профессор чувствует, что он дожил до тех дней, о которых мечтал всю жизнь. Образ Ленина, трибуна революции, постепенно переосмысливался в его сознании, делаясь простым, близким, человечным.

Не прошло и недели после этого декрета, как вечером 30 августа страшное известие ворвалось в дом в Мыльниковом переулке:

— Тяжело ранен Ленин!..

Наутро Москва узнала подробности чудовищного злодеяния. Два покушения произошли 30 августа: утром на Дворцовой площади Петрограда был убит Урицкий, вечером в Москве, на заводе Михельсона, тяжело ранен Ленин. Толпы народа собирались подле мальчишек-газетчиков, вокруг плакатов, расклеенных на заборах и стенах домов. По улицам Москвы ездили автомобили, с которых разбрасывались бюллетени о здоровье Владимира Ильича. Ветер разносил листовки по городу, люди торопливо подхватывали их. Тут же кто-нибудь читал очередной бюллетень вслух.

Враги революции рассчитывали запугать тех, кто строил новый мир, но и на военных и на хозяйственных фронтах республика перешла в решительные контратаки. Отвечая на ранение Ильича, красноармейцы брали города, инженеры и ученые возрождали промышленность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.