ТЕПЛО РОДНОЙ ЗЕМЛИ
ТЕПЛО РОДНОЙ ЗЕМЛИ
В тот день, как мы оказались на кораблях, радио принесло нам приветствие И. В. Сталина:
«Папанину, Ширшову, Кренкелю, Фёдорову.
Поздравляем вас с успешным выполнением ответственного задания.
Вся наша страна гордится вашей героической работой.
Ждём вашего возвращения в Москву.
Братский привет!»
Как счастье были восприняты и так запомнились навсегда наш путь до Москвы и последующие дни и недели.
В Ленинград мы прибыли во вторник 15 марта. Газеты писали тогда, что «встреча вылилась в народное торжество». А как волновалась наша четвёрка!…
В 3 часа 50 минут, когда могучий ледокол, разукрашенный флагами, появился в порту, все суда приветствовали его гудками. На берегу гремели оркестры. Заглушая их, над портом пронеслась в небе эскадрилья самолётов.
Когда мы сошли на землю, сотни рук протянули нам цветы. Было трудно сдерживать слезы, и я, много повидавший за свою жизнь, долго не мог сказать ни слова. Потом сказал:
— Встреча, которую вы нам устроили, останется в нашей памяти на всю жизнь… Дрейфующая льдина, на которой мы жили и работали 274 дня, плывёт где-то в Гренландском море, неся гордый флаг нашей Отчизны.
Дальше я сказал, что наш дрейф, наша работа были успешными потому, что за нами стояла вся страна, мы не были одинокими исследователями.
Эрнст Кренкель, выступая на митинге, добавил:
— Победила советская техника, победили советские люди, победила Советская страна…
Нас везли через весь город. По обе стороны пути стояли люди, машины останавливались, и мы снова и снова слышали ласковые слова привета…17 марта в четыре часа дня мы прибыли в Москву. Снова нас ждала дорога, усыпанная цветами.
И вот мы подъехали к Красной площади. Комендант Кремля попросил нас подождать. Быть может, он хотел, чтобы мы немного успокоились, пришли в себя. Мы ждали, и я лихорадочно думал, как много мне надо сказать Политбюро нашей партии, всем тем, кто посылал нас в трудный ледовый дрейф и кто поддерживал нас всю ледовую экспедицию.
Двери Георгиевского зала раскрылись. Мы увидели ослепительно сверкающий зал, длинные ряды красиво убранных столов. Со всех сторон к нам были обращены улыбающиеся, приветливые лица. Крики «ура». Я шёл, держа в руках древко с нашим знаменем, привезённым с полюса. За мной шли Ширшов, Кренкель, Фёдоров.
И вдруг раздался новый взрыв аплодисментов. В зал вошли члены Политбюро. Сталин обнял меня и крепко поцеловал.
Я передал ему Красное знамя и сказал:
— Разрешите вручить вам знамя, с которым мы победили и которое давало нам энергию и волю в борьбе со стихией. Задание Родины нами выполнено!
Сталин посадил меня рядом с собой.
— Теперь выпьем, товарищ Папанин, за победу, — сказал он, поднимая бокал. — Работа была трудная, но все мы были уверены, что ваша четвёрка выполнит её с честью!
Потом он сказал, между прочим, что «все мы волновались в последние дни дрейфа».
Немного позже он узнал, что в зале находится и мой отец. Поставил меня рядом с ним, обнял нас обоих за плечи и спросил:
— Ну, кто из них старше: отец или сын?
Я посмотрел на отца: и в самом деле, мой старик выглядел молодцом…
В тот вечер Сталин произнёс речь о смелости советских людей, об истоках героизма, о том, что в нашей стране человек ценится прежде всего по его делам на благо общества.
Затем Сталин поднял бокал за здоровье всех героев — старых и молодых, за тех, кто не устаёт идти вперёд, за молодость, потому что в молодых сила.
С этого памятного вечера мне пришлось уйти раньше других: в Козловском переулке у дома, где я тогда жил, собрался народ — ждали меня. И я, попросив разрешения, ушёл к жителям своего переулка.
Потом было много встреч, митингов, разговоров. Мы иной день по пять раз выступали на собраниях и конференциях, моим друзьям было присвоено звание Героя Советского Союза (я получил его раньше, на льдине, после начала работы «СП-1», 27 июня 1937 года). На нас обрушился шквал приветствий, писем и телеграмм.
Иные было даже неловко читать — так высоко оценивали нашу работу. И если я процитирую некоторые, то лишь затем, чтобы показать, как взбудоражен был весь мир.
Адмирал Ричард Берд писал:
«Успешное завершение труднейшей научной миссии папанинской полярной группы является результатом великого мужества и исключительно эффективной подготовки. В анналах человеческого героизма это достижение навсегда останется как одно из величайших дел всех времён и народов. В научной области оно продолжило путь к освоению новых вершин познания на пользу всему человечеству».
Ему вторил Вильялмур Стеффансон из Лос-Анджелеса:
«Единственное, что получилось вопреки ожиданиям, — это быстрый дрейф льдины. Моя собственная точка зрения, высказанная советским властям по их просьбе в прошлом году, была, несомненно, типичной для всех исследователей Арктики: я утверждал, что скорость дрейфа, вероятно, не будет больше одной географической мили в день, в то время как она оказалась значительно выше…»
Учёный заключал:
«Экспедиция Папанина, основанная на здравой и отважной концепции, походит на великолепное предприятие Нансена. Научные результаты папанинской экспедиции даже превышают то, о чём мы могли мечтать».
Вот ещё одно высказывание. Оно принадлежит французу Полю Ланжевену:
«Все мы с тревогой и надеждой ждали окончания экспедиции Папанина, столь плодотворной в своих научных открытиях. Известие о том, что советские учёные, здоровые и невредимые, сняты со льдины, воспринято их французскими коллегами и друзьями с глубокой радостью. Советские народы испытывают сегодня великое счастье. В этих чувствах мы полностью объединены с СССР».
С волнением читали мы приветствия наших соотечественников. Писали моряки и домохозяйки, шахтёры и юристы, академики и колхозники.
Не могу не упомянуть о приветствии, полученном от Днепропетровского обкома партии, где работал тогда Леонид Ильич Брежнев. Была телеграмма доброй и сердечной. В заключение в ней говорилось, что вместе со всем советским народом гордятся нашим геройством. Поздравляют нас с успешным завершением задания.
Через тридцать восемь лет я встретил Леонида Ильича Брежнева в Барвихе и опять услышал от него добрые, приветливые слова, а также шутливое предложение вместе разок слетать на Северный полюс.
Я ответил, что с Генеральным секретарём ЦК нашей партии полечу на любой из полюсов в любой день. А про себя подумал: как хорошо, что он так молод душой и бодр, хотя и выглядел уставшим — только что закончил работу XXV съезд партии.
Я читал газетные статьи, посвящённые ледовому дрейфу, смотрел на горы писем, и в душу стало закрадываться смятение: какая же новая ответственность ложилась на плечи каждого из нашей четвёрки — не меньшая, чем на льдине! Думал о том, что каждый шаг в жизни должен сверять с тем высоким, чем одарила нас Родина, — признанием; о том, что нигде, ни при каких обстоятельствах не должны мы запятнать чести Героев. В этих моих раздумьях, когда схлынула первая радость встреч, больше всего было беспокойства.
Снова и снова я мысленно клялся быть достойным тех высоких слов, которые люди говорили в наш адрес.
Бригады, звенья, цеха вставали на папанинскую вахту. Ставились трудовые рекорды, совершались автопробеги, проводились всевозможные соревнования в нашу честь. Всё это было, конечно, приятно, но порой хотелось сказать некоторым товарищам: «Родные, не надо!»
Нас просили дать отзыв о спектакле, книге, картине, фильме. Мы, естественно, отказывались. На нас обижались. А чего только не было в почте! Оказывается, 21 мая 1937 года, в день нашей высадки на льдину, в семье москвичей Хотимских родился сын. В честь события назвали его Севполь — Сев[13] пол[14]. Каждый из нас, возвратись на родину, получил по фотографии малыша. Мальчика нельзя было не поздравить хотя бы с первой годовщиной. Я написал его родителям:
«Воспитайте Севочку так, чтобы он был хорошим и полезным гражданином нашей великой Родины. За фотокарточки большое спасибо. Буду хранить их. Желаю Севполю счастливой жизни».
Потом след мальчика я потерял: хлопоты, занятость с годами не уменьшались, а росли. Спустя 26 лет получил я письмо — от Хотимского-старшего:
«Памятуя Ваш наказ, с гордостью могу отчитаться, что сын носит такое имя вполне оправданно. Наши надежды родителей и Ваш наказ друга он оправдал. Окончил 10 классов. Четыре года прослужил на Балтике во флоте старшим матросом-радистом. Вернувшись из армии, он стал работать и учиться в вечернем институте факультета радиоэлектроники, теперь он учится на 6 курсе, работает инженером-конструктором, комсомолец, собирается вступить в члены КПСС, женат. Жена — инженер-экономист. Растят сына. Хорошая, дружная семья радует нас, родителей».
19 марта 1938 года в «Правде» появилась заметка «Мы гордимся вами». Когда я взглянул на подписи, мне стало жарко, пожалуй жарче, чем в те часы, когда на льдине крутил я с Женей Фёдоровым лебёдку, измеряя в очередной раз глубину Ледовитого океана. Мы тогда, на льдине, часто мечтали о том, как пойдём в театр, увидим любимых актёров. А теперь вот под небольшой заметкой, которая кончалась словами: «Всероссийское театральное общество ожидает встречи с вами в стенах „Дома актёра“ — стояло великолепное созвездие имён. Станиславский! Москвин! Качалов! Яблочкина! Барсова! Тарасова! Мансурова! Козловский! Щукин! Образцов!
Нет, думал я, на этот раз побегу на такую встречу!
Но митинги следовали за митингами, собрания — за собраниями, и жизнь нашей четвёрки, как и на станции «Северный полюс», оказалась расписанной по часам.
Однако встреча состоялась, да какая! До утра.
О том, как нас «ловили», чтобы договориться о встрече, рассказал в своей книге «В нашем доме» стремительный и весёлый человек — бессменный директор-распорядитель Центрального Дома актёра Всероссийского театрального общества Александр Моисеевич Эскин.
Оказывается, была создана особая комиссия, куда вошли (оцените, театралы!) Александра Александровна Яблочкина, Сергей Владимирович Образцов, Мария Владимировна Миронова, Осип Наумович Абдулов, Владимир Аркадьевич Канделаки и другие; как пишет А. М. Эскин, «большая группа энтузиастов». Был разработан план вечера с элементами детектива. И мы попались на удочку.
А. М. Эскин поехал в Ленинград, но так и не сумел увидеться с нами. А «перехватили» нашу четвёрку Эскин и его друзья в Москве, в Камерном театре, где шла пьеса Михаила Водопьянова (подумать только!) о нас же.
В антракте ко мне подошёл человек, которого я тотчас вспомнил (как-то мы ехали с ним в Ленинград в одном купе). Я поздоровался первым, он засмеялся и процитировал:
— Случай всегда приходит на помощь тому, кто борется до конца…
Мы сразу, конечно, условились о встрече, и я, воспользовавшись тем же всемогущим случаем, попросил для всех нас билеты ко МХАТ на «Анну Каренину»: ведь в спектакле играли А. К. Тарасова и Н. П. Хмелёв!
В день встречи каждому из нас подали машину, и у гостиницы «Метрополь» все машины «испортились». Мы не заподозрили в этом совпадении ничего странного, постарались успокоить сопровождавших нас актрис, которые занервничали. Пришлось пересесть в обычный рейсовый автобус. Ну, автобус как автобус, был в нём даже — чего не случается! — подвыпивший гражданин с дворняжкой, которую он вместо поводка держал на верёвке. Гражданин, пошатываясь, объяснял пассажирам, что именно он был на Северном полюсе и везёт теперь не просто пса, а самого Весёлого. Мы так заслушались, что опять не заподозрили подвоха.
Подошла молодая женщина с кожаной сумкой, типичным кондукторским голосом спросила: «Билетики, граждане!» Мы протянули мелочь — и в наших руках оказались билеты на «Анну Каренину». Раздался общий дружный смех! Все это подстроил Эскин!
Кондукторшу сыграла Мария Владимировна Миронова, а подвыпившего гражданина со стопроцентной достоверностью изображал Осип Наумович Абдулов!
Очень запомнилась мне поездка в Киев. Встречали киевляне нас с редкостным радушием.
После выступления на областной партийной конференции вышел я из здания. Вокруг, по обыкновению, собралась толпа. Хотел я уже сесть в машину, как кто-то сильно дёрнул меня за рукав. Обернулся и увидел древнюю старушку, впрочем жизнерадостную и подвижную.
— Куда ты все торопишься, — возмущённо сказала старушка, — я два литра лампадного масла сожгла, молилась за вас, чтобы не утонули. А теперь и не подступишься к вам. Я-то пришла сюда в гости тебя позвать, да, видно, не дозовусь.
Посадил я бабусю в машину и поехал к ней в гости, в рабочий пригород. Там нас уже ожидали. Старенькая моя спутница повторяла торжествующе:
— Я же говорила, что привезу Папанина!
Наша ледовая экспедиция доказала приоритет советских людей в изучении района Северного полюса. Начиная с 1937 года и до начала Великой Отечественной войны деятельность советских полярников была одной из важных тем периодической печати, широко освещалась в научно-популярной и общественно-художественной литературе. И после войны печать Советского Союза и зарубежная постоянно возвращаются к этой теме.
Сколько же было публикаций о станции «Северный полюс-1»? На этот вопрос решил ответить старший научный сотрудник Библиотеки естественных наук Академии наук СССР Г. С. Тихомиров. Как-то он зашёл ко мне и задал вопрос:
— Сколько, по вашему мнению, напечатано статей о вашей дрейфующей станции, о Папанине и папанинцах?
— Думаю, сотни две-три, — неуверенно ответил я.
— Ничуть! — воскликнул Георгий Сергеевич. — Я уже составил список более чем на две тысячи публикаций. Но это ещё далеко не все. И только в советской печати…
Да и моя книга-дневник «Жизнь на льдине» в Советском Союзе была издана массовым тиражом семь раз, переведена на многие иностранные языки. Шестое издание «Жизни на льдине» вышло у нас в 1972 году. Это была первая книга в массовой библиотеке «Путешествия и открытия XX века», выпускаемой по подписке издательством «Мысль». А седьмое издание с обстоятельным послесловием академика Евгения Константиновича Фёдорова было посвящено сорокалетию «СП-1».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.