Глава 11. ВГИК. «Я не затем пришла сюда, чтобы молчать!»
Глава 11. ВГИК. «Я не затем пришла сюда, чтобы молчать!»
В 1953 году, после окончания десятилетки, Люся поехала в Москву и поступила во ВГИК, в мастерскую Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. На дипломном курсе играла роль Кето в оперетте «Кето и Котэ» и роль Имоджин в сценической композиции по Теодору Драйзеру «Западня», в которой и пела, и танцевала, и играла на рояле. ВГИК она окончила в 1958 году.
И такой штрих к портрету будущей всенародно любимой. Приехав во ВГИК, Люся услышала, что, оказывается, можно поступать одновременно в несколько вузов и быстро подала документы еще в Щукинское училище и в ГИТИС, на отделение музыкальной комедии. При поступлении в ГИТИС абитуриентка так пела и танцевала, что ей даже аплодировала приемная комиссия, хотя аплодисменты на экзаменах не приветствовались вообще. В Щукинском тоже все складывалось благополучно, и девушку допустили к следующему туру.
Учеба во ВГИКе давалась с переменным успехом, если речь шла о нелюбимых предметах, как, к примеру, политэкономия. Но самой большой проблемой Гурченко во время учебы был ее харьковский говор. Как сама она признавала, для актера харьковский или одесский говорок – все равно что инвалидность, ограничивающая возможности человека.
С местечковым говором Гурченко пытались бороться еще во время ее учебы в музыкальной школе. А нынче эта борьба обрела масштабный смысл, ведь говори наша героиня, как ее любимый папка, она бы никогда не стала великой и знаменитой.
– Все «прэкрасно»! Если бы не та моя самая затянувшаяся болезнь – безуспешная борьба с харьковским акцентом. С утра до вечера я редуцировала все слова в предложениях, с утра до вечера сидела наедине со своими упражнениями и смотрела на них с мольбою и отчаянием: «Ну, ларчик, ну, откройся, миленький, скажи, в чем твой секрет?»
В своей книге «Люся, стоп!» она же озвучивает эту проблему с другого ракурса:
– В то время меня уничтожали в институте за мой несусветный харьковский диалект. Юрия Левитана я слушала по радио в течение всей войны и после. Он был моим негласным учителем русской речи: «Говорит Москва. От Советского Информбюро»… Как же это было не похоже на наше родное харьковское: шорыте? (что говорите?). И вот Гердт, мой второй учитель. Я его выбрала. Я знала весь его закадровый текст из фильма «Фанфан Тюльпан»[12].
Несмотря на талант и рвение, оказалось, что к концу второго курса она была единственной из своей группы, кто ни разу не снимался в кино, даже в самой малюсенькой эпизодической роли.
– Как мы мечтали сниматься! С какой надеждой смотрели в глаза ассистентам режиссера, которые появлялись у нас на этаже. Сейчас это явление частое. В наше время снималось не много картин. А молодость более раннего поколения прошла вообще в безнадежном и мучительном периоде малокартинья.
Наконец Тамара Федоровна Макарова, видя как расстраивается и переживает ее ученица, устроила так, что киностудия «Ленфильм» пригласила студентку на небольшую роль в фильм «Дорога правды» по сценарию Герасимова. Так Люся Гурченко сыграла молоденькую агитаторшу комсомолку Люсю, которая в одном из первых кадров своего появления на экране, рьяно произносит: «Я не затем пришла сюда, чтобы молчать!» «Я была здорово разочарована, когда впервые увидела себя на экране», – признавалась после актриса. Само собой, фильм, ставший поводом для особой гордости, родители будущей звезды посмотрели не единожды.
– Папа и мама смотрели «Дорогу правды» десять раз. Эта небольшая роль была для моих родителей – радость «агромадная». Они этого не понимали, но думаю, что они уже никогда не были счастливы так, как после того, первого, появления их «дочурки» на большом харьковском экране, да еще лучшего кинотеатра, который стоит на самой главной улице города.
После «Дороги правды» Людмила снялась еще в одной эпизодической роли в фильме «Сердце бьется вновь» Абрама Роома. В главной роли доктора Голубева в этой ленте играл молодой красавец, неизвестный Слава Тихонов, будущий Штирлиц.
О работе с известным советским режиссером Роомом и его влиянии на ее становление, как сценической актрисы, наша героиня говорила:
– С тех пор я как-то интуитивно стала внимательнее вслушиваться в интонации партнера, в паузы. В диалоге училась принимать реплику и парировать ее, наступать и вовремя отступать. Училась работать параллельно с партнером, не тараща на него глаза, слушая, чувствуя и понимая партнера «спиной». Как Абрам Матвеевич Роом.
Кадр из кинофильма «Сердце бьётся вновь».
О своих творческих метаниях поры юношества, о вступлении на широкую, но ухабистую дорогу актерства кинозвезда вспоминала в своих книгах и своих многочисленных интервью, давая нам яснее понять ее внутреннее «я».
– …в драматических отрывках я не была так выразительна, как в своем излюбленном музыкальном, жизнерадостном жанре. Да и внешность моя требовала тщательной режиссуры, обработки. Трудно было поверить, что девица с беспечным пухленьким лицом может убедить зрителя в правдивости какого-нибудь важного драматического события. Я экспериментировала. Хотелось быть и необыкновенной, потрясающе изысканной и в то же время милой, очаровательной и простой. Вот попробуй соедини это!
Юной актрисе все время приходилось находиться в поиске, ведь даже такая мелочь, как платье, имело свое колоссальное влияние на ее натуру, на ее приверженность тому или иному образу. Вот как описывает это состояние Людмила Марковна в книге «Аплодисменты».
«Это началось с детства. Саморежиссура. Я заранее, наперед отгадывала будущую атмосферу события и под нее организовывала свой внешний вид и внутренний настрой. Долгое время это происходило стихийно, подсознательно… А потом стало необходимым, естественным и закономерным. Как в работе над ролью, так и в повседневной жизни. Я замечала: если я одета в длинное – у меня и походка, и пластика, и голос, и рост, и улыбка, и возраст, и строй мыслей – одни. Если я одета в строгий деловой костюм – другие. Если на мне широкое и бесформенное – третьи. Если я в узком и коротком – четвертые. Иногда главное в костюме, в поведении решает периферическая деталь – ну… ширина проймы рукава, например.
Несколько раз я делала «ляпсус» и была одета не в «атмосфере», и меня уносило совсем в другую сторону. Я «разочаровывала». Стала учиться на своем горьком опыте и извлекать выводы. Есть женщины, актрисы, – всегда ровные, приятные, красивые. От того, что они надевают красивый, необычный наряд, они становятся еще красивее, но остаются узнаваемыми. У меня все труднее. Я совершенно, тотально меняюсь. Становлюсь новой сама для себя. И это новое вводит меня в азартную игру. Я вдруг боюсь себя. И мне нужно огромное напряжение всего организма, максимальный контроль за собой, чтобы это новое не «занесло», чтобы не повторять ошибок. Невероятно трудно вернуть к себе потерянный интерес.
Если в роли до мельчайших подробностей разработан костюм, прическа, если в них точно угадано время – то и походка, и пластика, и голос, и рост, и улыбка, и возраст, и строй мыслей – все приходит само, независимо от меня. Я уже свое главное предугадала. И тогда мне совершенно неважно, красивая я или некрасивая, молодая или старая. Тогда «работает» характер персонажа – человек».
Меж тем, с ранних лет Люся привыкла одеваться «в атмосфере», ведь для нее каждый прожитый день был словно бы проведен на съемочной площадке. С того самого момента, как ее любимый папочка предрек ей великое актерское будущее.
Подруга актрисы Татьяна Бестаева много позже, когда Л. Гурченко была знаменитой и востребованной, вспомнила об одной ее особенности:
– Она прекрасно шила и умело маскировала отечественные наряды под заграничные. Была в ней какая-то тяга к роскоши – эти наряды, шубы (тоже, правда, сшитые самостоятельно – из какой-то рухляди, купленной в комиссионке), рестораны…
Но прежде, чем Люсе удалось гармонично совместить в себе все: талант, неуемность, энергию, открытость, голос и даже наряд – прошли долгие годы. Годы радости и испытаний, востребованности и отчаяния. Взлеты и падения для ее тонкой, восприимчивой души не прошли даром. Но именно они отшлифовали ее до конца, создав ту Людмилу Гурченко, которую знал и любил весь многомиллионный советский народ.
«Знаешь, девочка, кино – вещь жестокая. Тут каждый проходит суровую проверку на то, что ты в конце концов такое. Нужен сильный характер, железная выдержка. Не выдержать важно, а важно продержаться. Продержаться и не потерять своего лица – вот задача. Потеряешь свое лицо – и нет тебя…» – поддержал ее как-то кто-то из киношных руководителей в тяжелую минуту, не дав роль, но дав понимание, что все невзгоды временны, стоит лишь проявить выдержку. И она научилась держать удары судьбы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.