ИСПЫТАНИЕ ОГНЕМ И НЕ ТОЛЬКО ОГНЕМ
ИСПЫТАНИЕ ОГНЕМ И НЕ ТОЛЬКО ОГНЕМ
28 июня 1941 года в Пинске нас подняли по тревоге. На двух автомашинах отряд выдвинулся к Рябому мосту через речку Ясельда на тракте Пинск—Логишин. Укрылись в засаде.
Установка была такая: подпускать противника близко, бить только наверняка, чтобы ни один патрон не тратить впустую. Вскоре появились три легких немецких танка. Как потом выяснилось, это был взвод разведки 293-й немецкой дивизии.
Инструктор горкома партии Солохин, который успел послужить в армии и был лучше других знаком с военным делом, связкой из пяти гранат подбил первый танк. Тот завертелся на месте с перебитой гусеницей. Мы сразу открыли огонь по смотровым щелям этого и других танков.
До войны, хочу напомнить современному читателю, нас неплохо учили стрелять в Осоавиахиме – военно-спортивном обществе. И винтовками пользоваться, и пулеметами, и тому, как оказать первую помощь в случае ранения. Потому стреляли мы по немецким машинам довольно успешно. Задымил второй танк и повернул обратно. А экипаж третьего сделал крутой разворот еще метров за триста до моста, не рискнув попасть под неожиданный огонь.
Кто-то из наших взобрался на броню подбитой машины и стал стучать прикладом по люку. Выбрались танкисты. Это были первые плененные нами немцы. У них мы отобрали планшет с картой.
В числе трофеев были автомат, с которым Корж потом не расставался до 1944 года, а также добротная записная книжка в кожаном переплете, с застежкой и даже с замочком.
Записная книжка оказалась совершенно чистой. Лишь на внутренней стороне обложки было написано пожелание какой-то немецкой девушки Марии, видимо, своему другу, отправлявшемуся на войну, фиксировать свои впечатления: «На память от твоей Марии. Пиши о своих переживаниях и хороших, замечательных днях».
Пожелание «писать о своих переживаниях» выполнил… Василий Захарович Корж. В этой записной книжке с 4 июля 1941 года он вел свой дневник. Точнее, делал пометки о том, чем занимался отряд, каковы настроения бойцов, о чем говорилось во время встреч с населением.
На первой странице он записал слова любимой песни: «На закате ходит парень возле дома моего…» Мне эта деталь тоже представляется весьма многозначительной для характеристики нашего командира. Никак не собирался такой человек проигрывать войну.
Той записной книжки Коржу хватило почти на два года. Теперь она хранится в Национальном архиве Республики Беларусь. Ее фотокопия находится у меня дома.
Офицер из подбитого танка, видный парень, как только выбрался из люка, сразу обрушился на нас с громкой бранью. Он долго не мог понять, что с ним произошло, причем тут эти гражданские люди, как они посмели стрелять по его машине.
Притих только после того, как ему «убедительно дали понять», что попал он в серьезные руки. Потом он потребовал передать его военным.
– Это не по правилам, – твердил офицер. – Я гражданским в плен не сдаюсь. Доставьте меня к военному командиру.
На одной из полуторок мы отправили пленных гитлеровцев в Пинск в военную комендатуру.
Таким было наше боевое крещение. И долгое время мы не акцентировали на нем внимание. Короткая стычка – не битва. Теперь я знаю, что тот бой был первым партизанским боем во второй мировой войне.
Прежде я полагал, что это произошло раньше, что это сделали югославские партизаны. Всем известно, что в Югославии тоже было мощное партизанское движение, эту страну гитлеровцы оккупировали еще в апреле 1941 года. Но потом в статье одного из югославских генералов лет через пятьдесят после войны я прочитал, что первый бой партизаны Югославии провели 7 июля. Тогда и подумалось: «Мы-то сделали это 28 июня, на седьмой день войны».
Значит, это у Рябого моста прозвучали первые выстрелы по оккупантам со стороны тех, кого впоследствии все в СССР и не только в СССР стали называть народными мстителями. К сожалению, я теперь остаюсь последним участником того боя.
И до конца своих дней я буду гордиться тем, что в нем участвовал, что эхо этих выстрелов прокатилось по всей стране и стало сигналом к великой и невероятно тяжкой борьбе в тылу врага.
Это были малые сражения, не фронтовые операции. Но в первую неделю войны увидеть растерянность пленного обер-лейтенанта из сожженного танка, до этого победно прошедшего по всей Европе, значило очень много для поднятия нашего морального духа.
Тогда ведь еще не было ни постановления ЦК ВКП(б) «Об организации борьбы в тылу германских войск», ни набатного выступления Сталина: «Братья и сестры!.. Создавайте невыносимые условия для врага, преследуйте и уничтожайте его на каждом шагу».
Потом мы провели десятки, сотни боев, громили мелкие и крупные гарнизоны, пустили под откос почти пять сотен эшелонов, выдержали затяжные блокады и позиционные сражения, которые длились по нескольку недель, как это было на Днепровско-Бугском канале. Но значение боя у Рябого моста ничто в нашем сознании не умалит. Отсчет пошел от него.
Второй бой был потяжелее. Состоялся он 4 июля. Отряду было приказано задержать гитлеровцев на северной окраине Пинска, чтобы дать возможность продлить эвакуацию в городе.
Закрепились у деревни Галево, на трассе, ведущей на Телеханы. Теперь это уже пригород Пинска, а тогда от улицы Первомайской до наших позиций надо было протопать километра четыре. Возле старого сада вырыли окопы, выслали дозоры, расположили в разных точках боевые группы. Сам Корж с двумя группами окопался у имения Заполье.
На рассвете разведка доложила, что движутся три десятка кавалеристов. Это было боевое охранение, и Корж приказал его пропустить. За ними из леса выехали еще примерно два эскадрона конников.
Тогда партизаны, которые были под руководством Коржа, дали залп по голове колонны. Заметались кони, повалились на землю всадники. Немцы шарахнулись в сторону кладбища. А там их дружными залпами встретила наша группа под командой Сергея Корнилова. Он поднял своих людей в атаку, и гитлеровцы показали спины. Через год мы привыкли к тому, что они от нас бегут. А тогда все было впервые. Такой наглости враг явно не ожидал.
В том бою фашисты потеряли два десятка человек. Но силы были все-таки неравные. У нас не было ни одного пулемета и всего один автомат, захваченный в первом бою, но и он был у Коржа, не в нашей группе. Гитлеровцы вскоре опомнились и. крепко прижали нас пулеметным огнем.
Никогда не забуду, как пулеметные очереди, словно бритвой, срезали побеги молодого картофеля, поднимавшиеся из междурядий. Нам, вжимаясь в эти междурядья, пришлось группами отступить к окраине Пинска и занять место в общей цепи бойцов, обороняющих город.
Там дрались взвод милиции и несколько десятков красноармейцев с двумя легкими пушками и одним минометом. Вот и все воинство, защищавшее тогда областной центр.
В том бою мы потеряли трех бойцов. Одним из них был командир нашей молодежной группы Сергей Корнилов, который возглавил атаку и получил несколько пуль. Как недавний военный он смог оценить тяжесть своего положения, потому приказал нам отступать, отдал Ивану Чуклаю бинокль и планшетку.
Мы с Иваном его не послушались. Иван тащил командира от укрытия к укрытию, я прикрывал этот отход. Так добрались до неглубокой канавы, по которой ушли к Пинску.
Тогда же мне пришлось помогать и легко раненному Шае Берковичу, который в придачу разбил очки, а без них он, близорукий, был почти беспомощным. На руках у Чуклая Сергей Корнилов и скончался.
Чуклай вскоре стал всеобщим любимцем отряда и любимцем Коржа, чего Василий Захарович не скрывал. Иван погиб 4 сентября 1942 года во время разгрома гарнизона в местечке Погост. Его именем был назван один из отрядов. Тогда же мы потеряли мудрого Никиту Бондаровца, нашего отрядного комиссара.
И сейчас помню его слова, адресованные нам, молодым: «Вы убиваете не людей, вы убиваете врагов, которые пришли сюда, чтобы лишить нас права называться людьми».
К тому времени мы лишились уже многих и несколько отвердели сердцами. Но первые потери переживали тяжело, особенно командир. Тем более что именно ему предстояло сообщить Вере Хоружей о гибели ее мужа Сергея Корнилова.
Назавтра мы ушли из Пинска. Уходили самыми последними. Саперы Пинской военной флотилии готовились поджечь деревянный мост через реку Пина. Вооруженные люди – милиционеры, чекисты – сидели в трех грузовиках. Наш командир дал команду садиться в машины. Но нас не пустили. Тогда Корж вскипел:
– Мы только что вышли из боя, а вы не пускаете нас в машины. Ни один грузовик не тронется с места. Хлопцы, по моей команде стрелять по колесам!
Только вмешательство внезапно появившегося секретаря обкома партии П.Г. Шаповалова предупредило инцидент.
На этих машинах мы добрались до Столина – райцентра в нескольких десятках километров к востоку от Пинска. Во время остановок на дороге В.3. Корж встретился с первым секретарем обкома А.М. Минченко. Тот уже располагал указаниями ЦК КП(б)Б об организации партизанских отрядов и диверсионных групп в тылу врага.
В Столине с нами произошло еще одно «приключение». Военные патрули попытались изъять у нас оружие. Мы воспротивились. Опять пришлось вмешаться в дело Коржу. Нас оставили в покое.
6 июля 1941 года в Столине на лужайке, в глубине роскошного парка вокруг бывшего имения князя Радзивилла собрался партийный актив области.
Пригласили и нас – группу комсомольцев. Выступили первый секретарь обкома партии Авксентий Малахович Минченко и представитель ЦК КП(б)Б, который привез директиву ЦК о развертывании партизанской борьбы.
Фамилия представителя ЦК Петра Андреевича А6расимова тогда мне ни о чем не говорила. Как недавний комсомольский работник я уже понимал, что такие представители выехали во все регионы и что дело не в них, а в тех указаниях, которые они привезли.
После войны мы с Абрасимовым виделись не раз. Петр Андреевич стал секретарем ЦК Компартии Белоруссии, первым заместителем председателя правительства республики, в качестве посла представлял интересы СССР во Франции, в Польше, в Германской Демократической Республике, Японии.
Выступила тогда в сталинском парке и Вера Захаровна Хоружая. Она была известным всей республике партийным и комсомольским деятелем, умела убеждать, зажигать. Но после того собрания Корж отправил ее за линию фронта. Вера Захаровна не хотела идти, полагала, что командир ее, беременную, просто жалеет.
Василий Захарович напирал на то, что она опытная подпольщица, кроме нее никто не дойдет. О том, что ее муж Сергей Корнилов погиб, он сообщить так и не решился. Сказал, что тот остался вести разведку в околицах Пинска.
Перечитывая эту директиву в наше время, понимаешь, что она носила во многом пропагандистский характер в стиле того времени и давала установки общего плана:
«Уничтожать врагов, не давать им покоя ни днем, ни ночью. Убивать их всюду, где застигнешь, убивать чем попало: топором, косой, ломом, вилами, ножом… Для уничтожения врага не стесняйтесь прибегать к любым средствам: душите, рубите, сжигайте, травите фашистскую гадину…
Нельзя ждать ни минуты, начинать действовать сейчас же, быстро и решительно». В директиве были слова о вероломстве врага, о его намерении поработить советский народ, восстановить власть помещиков и капиталистов, о необходимости «действовать, не теряя ни минуты, враг должен быть уничтожен».
Директива грешила некоторой категоричностью:
«Все местности Белоруссии, занятые врагом, должны немедленно покрыться густой сетью партизанских отрядов, ведущих непрерывную, ожесточенную борьбу на уничтожение врага. В районах и селах создаются подпольные партийные и комсомольские ячейки, главная задача которых – мобилизация народа на беспощадную расправу с врагом».
Впоследствии мы имели возможность убедиться, что немедленно ничего не делается. Для создания такой сети потребуется многих усилий и жертв. Но установку директива давала нужную.
Были и указания более конкретного характера: нарушать связь в тылу немцев, портить мосты, дороги, поджигать склады, автомашины, устраивать крушения поездов, нападать на аэродромы.
Очень важным, считаю и сейчас, было разъяснение, что «партизанская борьба не имеет ничего общего с выжидательной, пассивной тактикой… Не надо ждать врага, надо его искать и уничтожать». В целом тогда все это воспринималось как нечто само собой разумеющееся.
На совещании в радзивилловском парке был создан подпольный обком партии. Ему предстояло действовать на базе одного из наиболее крупных отрядов – Столинского. Он создавался в двух составах для работы в разных частях области – во главе с секретарями П.Г. Шаповаловым и А.Е. Клещевым.
Тогда же были сформированы семнадцать партизанских отрядов для действий в различных районах. В Ганцевичском районе – из 30 человек во главе с Тимаковым, в Телеханском – из 19 во главе с Квинто, в Давыд-Городокском – из 23 во главе со Скоробогатько, в Столинском – из 25 во главе с Ковальковым, в Лунинецком – из 12 во главе с Анисимовым, в Ивановском – из 28 человек во главе с Рожновым.
Командирами становились, как правило, местные партийные работники. Например, Всеволод Иванович Анисимов до войны работал первым секретарем Лунинецкого райкома партии, Николай Алексеевич Скоробогатько – Давыд-Городокского, Иван Давыдович Ковальков – Столинского, Владимир Иванович Квинто был секретарем по кадрам Телеханского райкома, Кондратий Фомич Рожнов – вторым секретарем Ивановского райкома.
Наш отряд считался уже не только сформированным, но и обстрелянным. Регионом действий для него были определены Лунинецкий и Ленинский районы.
8 июля был создан Пинский подпольный обком комсомола тоже в двух составах. Первый предназначался для работы в Пинске и Пинском районе, а также в Ленинском, Лунинецком, Телеханском, Ганцевичском, Логишинском районах. Его секретарем назначили Шаю Берковича, до войны работавшего секретарем Пинского горкома комсомола.
Заместителем Берковича стал я. Второй состав создавался для работы в Давыд-Городокском, Сталинском, Дрогичинском, Ивановском и Жабчицком районах. Его возглавил секретарь Давыд-Городского райкома комсомола К.Н. Жаврид.
Но случилось так, что ни подпольный обком партии, ни второй состав подпольного обкома комсомола не смогли приступить к работе. Сталинский отряд попал под мощный удар карателей и был разбит.
Подпольный обком партии перестал существовать. Был убит и секретарь обкома П.Г. Шаповалов, толковый и организованный человек. Погиб и командир отряда И.Л. Масленников.
Член подпольного обкома А.Е. Клещев ушел за линию фронта. Ему, откровенно говоря, повезло. Как потом он писал в своей докладной записке, уже в Ельском районе Гомельской области их группа была окружена немцами и бросилась врассыпную.
Несколько человек, среди которых был и Клещев, побежали «в южную сторону и напоролись на станковый пулемет, но немец за пулеметом не стал стрелять, а показал направление выхода и добавил сквозь зубы: «Лутчей утекай». Ушел к линии фронта и второй состав обкома комсомола во главе с К.Н. Жавридом.
Клещев вернулся на Пинщину через год, его перебросили самолетом с Большой земли. И то, говорили, дважды отказывался, потому что надо было прыгать с парашютом. Он был уполномоченным ЦК КП(6)Б, а затем первым секретарем Пинского подпольного обкома партии. В отсутствие В.3. Коржа, которого вызывали в Москву, возглавлял Пинское партизанское соединение. А через год улетел уже Героем Советского Союза, генерал-майором.
Но партизаны «первого призыва» в душе так и не простили ему того ухода в 1941-м. При случае в глаза говорили, что самое трудное время он просидел в комфортабельном «окопе» столичной гостиницы «Москва».
Я не ставлю под сомнение заслуги А.Е. Клещева. Тем более задним числом. Я сам говорил неприятные для него слова в его присутствии на одном из совещаний в Минске в те времена, когда Алексей Ефимович занимал высокие должности в республике. Другие выражались еще жестче: не носи при нас звезду Героя, можем обидеть ненароком. Как говорится, слово из песни не выкинешь, такое было.
И особенно задевало нас то, что В.3. Корж свою звезду Героя Советского Союза получил почти на год позже Клещева, уже после освобождения Пинска Красной Армией.
А ведь Василий Захарович ходил партизанскими тропами в самое трудное для страны и народа время. Был для нас примером во всем. Первым поднимался в атаку. Не давал себе никаких поблажек во время переходов и на стоянках. Пока отряд был невелик, сам стоял в караулах, вместе со всеми заготавливал дрова, готовил еду.
В.З. Корж не только создал самый большой и самый боеспособный отряд. Он создал и возглавил партизанское соединение, в котором дрались с оккупантами восемь с половиной тысяч бойцов.
Для сравнения: в партизанской дивизии Ковпака в то время, когда она под командованием Героя Советского Союза генерал-майора Петра Вершигоры совершала рейд по нашим местам, было полторы тысячи человек. Разве могли мы, знавшие истинную цену Коржу, молчать, когда умалялись его заслуги?
Мы, начавшие отсчет боевым делам с того собрания в радзивилловском парке Сталина и даже раньше и не растерявшие в страшных испытаниях веру в советские идеалы, да вдруг будем молчать! Такое просто невозможно.
Первые партизанские отряды создавались из партийного, хозяйственного, комсомольского актива, включавшего местных жителей, работников НКГБ и НКВД.
Милиционерам, чекистам предлагалось немедленно переодеться в гражданскую одежду. Многие это сделали прямо в парке. Тогда в кустах можно было найти немало добротных офицерских галифе, гимнастерок.
Мы с Лифантьевым, носившие ситцевые рубашки да другие одежки домашнего изготовления, этим воспользовались. Я выбрал себе гимнастерку из хорошего английского шевиота по росту. И носил ее до сорок третьего года, пока она не истлела на моих плечах. «Подвела» она меня в самое неподходящее время. Я даже дату хорошо запомнил. Это случилось 5 октября 1943 года в Пусловских лесах.
В тот день должна была состояться комсомольская конференция нашей бригады. Прибыли делегаты, избранные на собраниях в одиннадцати отрядах. В сосновом лесу была подобрана подходящая поляна. На поляне поставили стол для президиума, сколотили скамейки из жердей для участников конференции. Все они были при оружии, с винтовками, автоматами.
Сейчас смотрю на фотографию и представляю всех как живых: М.Голякевич, А.Темкин, между ними я, затем комиссар бригады Ф. Куньков, П. Емельянцев, наш комбриг Михаил Герасимов, кстати, тоже комсомолец, а также Кокшин, Курочкин, Исайченков.
Я на той конференции выступал с докладом, рассказывал о боевых делах молодых партизан, о задачах, которые ставят Верховный Главнокомандующий, Центральный и Белорусский штабы партизанского движения, ЦК ЛКСМБ. Хорошо прошла конференция. Главный лозунг, который там звучал: «Убей врага на Полесье, и он не дойдет до фронта!»
Перед началом конференции произошел казус, результатом которого стало то, что мне не в чем было идти выступать. Мою гимнастерку, уже не раз штопанную, девчата из отряда имени Лазо предложили постирать и кое-где подправить. К утру она высохла, но распалась на куски. Хорошо что кто-то из ребят одолжил пиджачок, который свободно болтался на моем теле.
Так я и выступал с той лесной комсомольской трибуны: в пиджаке с чужого плеча, надетом на нательную сорочку. Но я с большой теплотой вспоминаю ту гимнастерку, подобранную в столинском парке. Все-таки она целых два года мне служила. Только петлицы с нее спорол еще тогда, сразу после примерки под деревьями.
Из Столина мы перебрались в Давыд-Городок, где нам обещали помочь оружием, особенно пулеметами. Но ограничились двумя ящиками винтовочных патронов.
Правда здесь мы почти все обулись в новые сапоги. Жители Давыд-Городка испокон века славились как прекрасные скорняки. Сапоги в местных мастерских мы взяли под расписку. В райвоенкомате В.3. Корж разжился картой-километровкой и планшетом. Потом моряки речной флотилии высадили нас на хуторах Запросье около станции Лахва. Мы остались совсем одни.
Судьба почти всех отрядов, созданных в Столине, была, к сожалению, одинакова. В течение июля—сентября они были или разбиты, или, израсходовав боеприпасы и продовольствие, двинулись к линии фронта. Сказалось отсутствие подготовленных баз, связей, постоянного контакта с Большой землей, а больше всего – опыта ведения партизанской борьбы и владеющих таким опытом командиров.
В сентябре был частично разбит, частично рассеян Телеханский отряд. Бойцы одного из отрядов, отправившись 11 августа на операцию к деревне Олышаны, проявили непростительную беспечность. Они сложили оружие на подводы, а сами налегке шагали рядом, даже не выслав дозор. В результате наткнулись на немцев и разбежались.
Отряд пришлось вооружать заново, дать ему нового командира. И он стал активно действовать. Но после ряда тяжелых боев в сентябре был разбит. Оставшиеся в живых партизаны двинулись к линии фронта. Их дальнейшая судьба неизвестна.
При невыясненных обстоятельствах прекратил свое существование отряд в Ивановском районе. Его руководители – командир Рожнов, комиссар Драгоценный и начальник штаба Гуляев – погибли. Был разбит в бою Ганцевичский отряд.
Лунинецкий отряд уничтожил два моста, бронемашину, потерял в боях командира В.И. Анисимова и двинулся к фронту. И тоже неизвестно, дошел ли. К ноябрю из 17 партизанских формирований, созданных в Столине в начале июля, продолжал действовать только «отряд Комарова», то есть наш.
Трагичной была судьба многих отрядов не только на Пингцине. Умение воевать во вражеском тылу пришло не сразу. Не избежал разгрома и отряд знаменитого Батьки Миная (Миная Шмырева) на Витебщине.
В одном из тяжких боев его отряд был разбит. Шмыреву и еще одному партизану удалось спастись, а комиссар отряда был повешен гитлеровцами. Но эта неудача не остановила Миная. Вскоре он набрал новых бойцов и продолжил борьбу. У нас в отряде тоже была договоренность: если нас разобьют или рассеют, оставшимся в живых собираться в условленном месте.
Однако нельзя в этом безоглядно винить тех партизан и командиров. Эти отряды разожгли искры партизанской борьбы, из которых потом и возгорелось мощное пламя. И погибли они, как правило, в неравной борьбе.
В августе – сентябре 1941 года пинские партизаны разгромили немецкие комендатуры в деревне Ольшаны Столинского района, в деревнях Хильчицы и Бухча Туровского района.
Было много других боев и засад. Бывший солдат вермахта Эрих Мирек в своих воспоминаниях напишет: «22 июня 1941 года 293-я пехотная дивизия вермахта, в составе которой я находился, переправилась через Буг в районе Бреста и двинулась на Пинск. Я был слесарем в ремонтно-восстановительной команде, расквартированной в Пинске.
С первого месяца войны белорусские партизаны дали о себе знать. По шоссе спокойно не проедешь – эту истину офицер штаба дивизии Кальбфельд уяснил быстро. И если в первые дни вторжения его «мерседес» возглавлял колонну, то теперь он твердо держался в хвосте».
В этом большая заслуга и первых отрядов. И не только тех, о которых я веду рассказ. В Белоруссии к концу августа 1941 года действовал 231 партизанский отряд, насчитывавший более 12 тысяч партизан.
Уже в августе 1941 года немецкое командование на Пинщине и Брестчине вынуждено было провести значительные карательные операции, в которых были задействованы целые полки и бригады регулярной армии и войск СС.
В боях против партизан в районе пинских болот участвовали два полка 1-й кавалерийской дивизии, моторизованная и артиллерийская части 162-й и 225-й пехотных дивизий.
О том, насколько это было трудное время, знаю по себе и по боевому пути нашего отряда. Тем более что не все просто было и у нас, даже у такого опытного командира, как В.3.Корж.
В своем дневнике он пишет: «8 июля подошел ко мне боец Медович и с ним еще три человека, которые заявили, что у них слабое здоровье, они не выдержат в тылу, лучше пойдут догонять своих и воевать в Красной Армии. Я их решил отпустить, действительно видел в них малоспособных бойцов в тылу врага». Но, как оказалось, это было только начало.
Крупных боев в то время мы, разумеется, не вели. Для этого у отряда не было ни оружия, ни боеприпасов. Каждый патрон был на счету. Но Корж постоянно устраивал засады на одиночные автомашины и мотоциклистов. 22 июля сделали очередную засаду на дороге. Было убито четыре гитлеровца, ехавших на мотоциклах, среди них один офицер. Мотоциклы сожгли, оружие забрали.
5 августа на тракте между местечком Ленин и райцентром Житковичи уничтожили пятнадцать немцев, в том числе пять офицеров. Корж тогда выбрал очень удобное место для обстрела. Но колонну грузовых автомашин пропустили.
Немцы ехали беспечно, раздетые до пояса. Играли на губных гармошках, самодовольные, веселые. Руки наши чесались, ударить бы. Но нас было в 15 – 20 раз меньше. И ни одного пулемета.
Через час появилась большая автомашина (как оказалось, штабная) в сопровождении нескольких мотоциклов. Корж бросил гранату и ударил из автомата по кабине. По этому сигналу открыли огонь из винтовок и мы.
Достались нам богатые по тому времени трофеи – оружие, патроны, гранаты, штабные карты, несколько плащ-накидок, а также диковинные для нас, полешуков, французские коньяки и ром, шоколад, консервы, сигареты с изображением верблюда на пачках.
Автомобиль и мотоциклы мы сожгли, забрали 12 винтовок и несколько пистолетов. Мне достался «парабеллум». Правда, он меня подвел через год во время разгрома гарнизона в Ананчицах. Тогда из-за перекоса патрона от меня ушел матерый полицай, которого я должен был взять прямо у него в доме. Заметив, что у меня проблема с оружием, он ударил рукой по лампе и сиганул в окно.
Операция, в ходе которой мы уничтожили штабную машину, была для нас очень важной. Не столько из-за трофеев, сколько для поднятия боевого духа. Провели ее «очень чисто», как выражался Корж, без единого выстрела со стороны немцев. Он отметил в дневнике, что хлопцы потом долго обменивались мнениями на сей счет и даже бравировали друг перед другом.
А ведь перед этим у нас в отряде был кризис. Фронт отдалялся. Моральное состояние партизан ухудшалось. В отряде началось брожение.
И вот 25 июля к Коржу подошел его заместитель Березин. В некоторых бумагах он значится как Дерезин. Я даже не помню, как он оказался в нашем отряде. Так вот этот Березин-Дерезин потребовал от Коржа идти вслед за фронтом:
– Что мы сделаем с одними винтовками! У них танки, артиллерия. На фронте мы принесем больше пользы. Среди нас есть больные. Надо уходить. Раздавят нас.
Были и такие суждения: мы, командиры, на фронте возглавим роты, батальоны и принесем больше пользы. Зачем нам быть рядовыми в маленьком отряде! Примкнувшие к нам командиры Красной Армии активнее других высказывались за уход к фронту. Оно и понятно. Партизанской борьбе их не обучали, они не были готовы к ней даже психологически.
Корж сначала возражал, потом решил, что нельзя никого удерживать силой. Только доброволец может быть полноценным партизаном, считал он. Построил отряд и обратился к бойцам:
– Кто чувствует, что не может воевать в тылу врага, кто болен – два шага вперед!
Вперед шагнула почти половина отряда – три десятка человек. Стали делить припасы. Продуктов было не жалко, хотя их осталось очень мало. Разделили все по-братски. А вот из-за оружия пришлось поругаться. Уходившие уносили три автомата, у нас оставался только один, тот самый, который достался нам в первом бою у Рябого моста.
Откровенно говоря, мы серьезно переживали. Уходили-то крепкие, в основном хорошо обученные военному делу мужики. Примерно в то же время мы встретились с отрядом, которым командовал начальник Ленинского районного отдела НКВД Сахаров. Он создавался для действий именно в этом районе.
Корж и Сахаров обсудили план действий, договорились о проведении засад на дорогах Лахва—Ленин, Ленин—Старобин. Но через несколько дней Сахаров тоже повел свой отряд на восток, оставив нам трех человек из местных. Корж крепко психовал и в глаза спрашивал Сахарова: «Почему не сказал в райкоме, что у тебя кишка тонка, что не выдюжишь?! На тебя возлагали надежды, а ты…»
Впоследствии Василий Захарович называл таких «хнытиками». Видимо, слова хныкать и ныть он соединил в одно. А еще – маловерами, испугавшимися трудностей. Вспомнил об этом эпизоде и в своей записке Центральному партизанскому штабу. Добавил, что аргументов у него тоже было маловато. Его отряд был единственным партизанским формированием в районе.
Некоторые отряды были разбиты, другие двинулись к фронту. Рассчитывать на чью-то помощь не приходилось. А просто слова, что уходить нельзя, что нужно воевать здесь, в тылу врага, повисали в воздухе.
В глубине души я понимаю тех «уходцев». Есть такая русская поговорка: «На миру и смерть красна». Смысл ее в том, что все-таки легче драться, чувствуя локоть многих сотоварищей, так сказать, умирать на виду. Можно даже рубаху на груди рвануть. Это по-нашенски, по-русски. Зато люди запомнят, другим расскажут, и не канет в Лету ни человек, ни его поступок.
А тут как раз давило ощущение одиночества. Надо было уходить в неизвестность, зная, что во всей округе, в лучшем случае в двух определенных для нас районах, наш отряд – единственный, по крайней мере, пока.
Понимали, что рассчитывать нужно только на себя. Никакой готовой базы нет, значит, твоя постель – несколько еловых веток, а крыша над головой – кроны деревьев. Если сегодня поел, это не означает, что поешь и завтра. А случись что-либо с отрядом, ни мать, ни отец, ни жена, если таковая есть, не узнают, где тлеют твои косточки.
Особенно действовало на психику чувство несоизмеримости сил. Что такое несколько десятков человек на фоне потоков оккупантов, движущихся по всем дорогам! Это был очень трудный выбор для любого. И человек делал его сам. Это была драма, в которой каждый был и автором, и героем, и жертвой.
С Березиным-Дерезиным ушли не только армейские командиры. Ушли комсомольские работники М. Ласута, Д. Тябут, В. Хоменюк. Неизвестно, дошел ли кто-нибудь из них до фронта.
Знаю, что Д. Тябут потом оказался в Витебской области и стал комиссаром бригады. После войны был министром в белорусском правительстве, возглавлял Минский облисполком. В. Хоменюк остановился в Гомельской области, в своих родных местах, а позже стал комиссаром партизанского отряда.
Мы – молодежь, комсомольцы – единодушно держались Коржа. Однако уход части людей произвел на всех удручающее впечатление. Нас оставалось менее двух десятков – 17 человек. Однако мы намерены были продолжать действовать. Василий Захарович постоянно повторял нам, что отряд, который не будет воевать, станет отсиживаться и пережидать время, неизбежно превратится в банду.
Удачная операция, проведенная 5 августа, показала, что наша даже немногочисленная боевая единица способна бороться, что мы обязательно будем сражаться, потому что дух наш крепок. Этот дух был главной нашей опорой и единственной мотивацией.
После боя отряд быстро ушел в глубь леса. Через час у места, где мы делали засаду, снова появились немцы и начали жестокий обстрел леса из минометов и пулеметов. Но мы были уже вне пределов досягаемости их огня.
Отмахав километров десять, сделали привал. Командир разрешил выпить по 50 граммов рома или коньяка. Я никогда до этого не употреблял спиртного, поэтому отказался. Мне это казалось противным до невозможности, а зря. Надо было принять немного для профилактики. Началась дизентерия, и не только у меня.
Под звуки немецкого обстрела мы быстренько закончили трапезу и вперед, к спасительным болотам. До лагеря добрались к вечеру.
Но последние километры меня уже несли на самодельных носилках. Потерял сознание, упал. Хорошо, что вес был «петушиный», как говорят боксеры. Меньше пятидесяти килограммов. Так что нести меня, полагаю, было не очень тяжело.
Переболели тогда многие, но тяжелее всех болел я. Лекарств никаких. «Доктор» Гусев (в тридцатые годы он был санинструктором кавалерийского эскадрона в Красной Армии) отпаивал настоем из каких-то трав, горьким и противным.
Есть записи о тех болезнях и в дневнике В. 3.Коржа. Одна из них, помеченная 6 августа, касается и меня: «Два человека заболели кровавым поносом. Один при походе упал, пришлось нести».
Интересна и еще одна его запись. Смысл ее следующий. Сидели мы тогда посреди большого болота, на острове. Холодно. Голодно. Хлопцы мучаются животами. Пошел по острову и подстрелил из нагана рябчика. Ощипали, сварили птицу.
Партизаны едят и удивляются: это же надо, командир из нагана попал в рябчика. И далее Корж добавляет, что никакого труда это для него не составило, но все равно слышать похвалу было приятно.
7 августа заболел и он сам. Четырьмя днями позже, 11 августа, Корж делает пометку: «Во второй половине дня я себя стал чувствовать опять плохо…» Ученого слова «дизентерия» он не употреблял. Пользовался более привычной, крестьянской лексикой.
Выручили нас пастухи из колхоза «Комсомолец». Они принесли немного овсяной крупы и два пуда муки. Мы упросили их под расписку отдать колхозного бычка.
Старший из пастухов Григорий Давидович больше ничего не дал. «Нельзя, – сказал, – потому что это не наше, а общественное». Плохо, что не было соли. Правда, был мед. На месте сожженного хутора осталась пасека. На могучих дубах и липах – около десятка колод-ульев.
Нашлись среди нас «бортники» поневоле. Окуривали пчел пороховым дымом. Вынимали из патрона пулю, поджигали порох и приставляли к летку. Бедные пчелы «отдавали» мед.
Способ варварский, но другого выхода не было. Это было спасением для нас. Но мед – такой продукт, что его много не съешь. Один партизан, кажется, Витя Лифантьев, переел и катался по земле от боли в животе.
Дед Дубицкий, мудрый человек, спасал его по собственной методике. Разложил большущий костер, уложил больного поближе к огню и держал его так до тех пор, пока на животе не появились кристаллики сахара. Возможно, кто-то не поверит, но мне запомнилось именно это.
Так питались пару недель: собирали чернику, варили в котелках на костре, добавляли мед. Жарили грибы на костре, но без соли это не еда. Только-только больные стали поправляться, как начались дожди. Все промокли до нитки. Оружие покрылось ржавчиной. А ружейного масла ни у кого не было, только щелочь.
Неожиданно 11 августа в отряд пришли два командира Красной Армии, пробиравшиеся к линии фронта. Один с карабином, другой с винтовкой СВТ – самозарядной. Оба двигались из-под Минска. Они стали первым пополнением.
Потом пришел комсомолец из деревни Боровое Иван Алексеевич Некрашевич. Он попал в окружение, но до своей деревни в Житковичском районе добрался с двумя винтовками. Он попросил взять вместе с ним в отряд брата Григория, сестру Веру и младшего брата Михаила, которому было всего шестнадцать лет.
Позже пришел и средний брат Сергей, железнодорожник со станции Орша. Прекрасное пополнение. Целая первичная комсомольская организация, шутили тогда ребята.
Иван в 1943 году стал командиром отряда. Хорошо воевала вся семья до июля 1944 года. В те дни вернулись в отряд Владислав Станиславович Буйницкий и Константин Иванович Конушкин, которые сопровождали до Гомеля Веру Хоружую. Принесли нам пожелания успехов и сообщение о том, что ЦК ничем пока помочь не может. Раций в наличии нет, а оружия два человека за полтораста километров много не унесут.
Через неделю оклемались и опять в поход. Покинули гостеприимный лес 15 августа, а 16-го ночевали в лесу у озера рыбхоза «Белое».
До сих пор помню ту ночь. Звездное небо, земля, нагретая солнцем. Карпы резво плещутся. Их выпустили из прудов в озеро, чтобы не достались оккупантам. Видать, крупные. Ударяли хвостом по воде так, что слышно было за версту. Странная все-таки натура человек. Даже в самых трудных обстоятельствах в памяти откладывается что-то жизненное.
Командир конспиративно встретился со связной Алиной Игнатьевной Кирибай. Она описала обстановку в окрестных деревнях. Встретился и с Анной Васильевной Богинской из рыбхоза, которая сообщила, что убитых нами немцев хоронили с почестями. Но народу эти похороны напомнили о другом: жива советская власть, воюет.
Молва о неуловимых и вездесущих «комаровцах» уже разнеслась по всей округе. И дело было не только в проведенных нами операциях.
Корж знал психологию людей. Поэтому он не упускал случая, когда можно было, всем отрядом открыто пройти по деревне, остановиться, не спеша побеседовать, не отказаться от приглашения перекусить. Раздавали написанные от руки листовки. Это в основном были выдержки из июльской речи Сталина.
Вот красноречивые записи в дневнике В.З. Коржа, относящиеся к тому времени:
«20.08.1941. Я почувствовал, что последние три дня наше легальное появление в деревнях и разговор со всеми и некоторыми языкастыми в отдельности дал большую пользу в нашу сторону. 9.09.1941. Утром вышли из хутора Стеблевичи и демонстративно прошли через всю деревню. С многими говорили, позавтракали в нескольких дворах».
Партизаны показывали свою уверенность. Зерна этой уверенности находили почву для прорастания. Забирая из местных складов или магазинов продовольствие, оставшееся с советских времен или собранное по приказу оккупантов, обязательно оставляли записку, что изъятие сделали «комаровцы».
А поскольку все продовольствие нам унести не было возможности, остальное раздавали людям. Те поначалу брать опасались, но когда мы писали записку, что это работа «комаровцев», вычищали склады до зернышка.
Группы по сбору продовольствия Корж направлял в разные деревни и разные стороны одновременно. Это тоже помогало создавать впечатление, что нас много.
В селах, через которые мы проходили, особенно после разгрома местных полицейских участков, обязательно проводились собрания населения. Были откровенные, зачастую трудные для нас дискуссии, в которых опять же самым трудным был вопрос «почему».
Позволю себе еще раз обратиться к докладной записке В.З. Коржа, в которой он пишет, что 24 августа «…взял всех боевых товарищей, и пошли маневрировать по деревням Житковичского района… с задачей уничтожать полицию, которая росла по деревням, множила и распространяла свое влияние на людей. Они легко поддавались полицейскому влиянию, потому что ничего не знали о фронте, а немцы распространяли слухи, что уже занята вся Россия, Москва.
Наш открытый поход по деревням и рассказ правды населению сделал много полезного для партизан, подрывал и опрокидывал то влияние полиции и немцев на население, которое они создавали. Такая же работа была проведена среди местного населения Ленинского района… Одновременно наше быстрое и умелое маневрирование создавало у людей впечатление о множестве партизанских отрядов, в то время как на самом деле наш отряд был единственным».
Уже в Краснослободском районе (на нынешней Минщине) Корж сделает для себя такую пометку: «Само присутствие партизанского отряда в районе поднимало дух населения».
Не могу не сказать о том, что на первых порах для меня и моих молодых товарищей было просто дико слышать о какой-то «немецкой полиции» из местных жителей, о «старостах», «солтысах», что одно и то же, только первое на русский и белорусский манер, второе – на польский. Мы свято верили тому, что писали в газетах до войны, были убеждены в нерушимом единстве и сплоченности советского народа.
Я твердо был уверен, что все люди за советскую власть. А тут такое… Свои стали бояться своих. И не только бояться, предавать, убивать. Не щадили даже женщин и детей. У меня это с трудом укладывалось в голове. Не хотело укладываться. Нам пришлось воевать не только с немцами, но и с полицаями, власовцами, различными легионерами – прибалтийскими, кавказскими, туркестанскими.
Помню, послали меня в деревню раздобыть хлеба для отряда. Выбор пал на меня, потому что я был из восточных краев Белоруссии, а местных партизан в деревне могли узнать. Послали еще с одним бойцом для надежности. Но он был чистый «русак», поэтому условились, что он будет изображать немого. Мы оба беженцы, пробираемся домой.
Зашли в один из дворов. Там – несколько мужчин. Хозяйка как раз испекла хлеб и выкладывала на расстеленной скатерти большие, круглые и еще горячие буханки. Стали просить продуктов в дорогу. Сельчане давай расспрашивать: кто мы, откуда.
Оказалось, что один из мужиков – только что назначенный староста. Вот он-то и не поверил мне. Скомандовал тащить вожжи, чтобы повязать нас. Пришлось достать из-под рубашки пистолет, забрать несколько буханок и смываться. Да еще сделали большой круг, чтобы не навести никого на своих товарищей. А те уже отчаялись ждать.
Впоследствии некоторых из тех мужиков я встретил в одном из партизанских отрядов. Спросил: «Что ж вы так тогда?» Смущались, разводили руками.
Через много лет после войны уже в 1971 году я работал начальником управления КГБ по Ставропольскому краю. Каждый год на отдых в санатории Кисловодска и Железноводска приезжал отдыхать председатель КГБ СССР Юрий Владимирович Андропов. Говорили с ним о многом и откровенно.
Однажды я рассказал ему о партизанских делах, о том, как все было в самом начале войны. О том, что уже в первые месяцы появились предатели, полицаи, старосты, которые пошли в услужение к оккупантам. И вдруг Андропов задал вопрос:
– А если, не дай Бог, в наше время возникнет ситуация, подобная 1941 году?
– Могу сказать, что предателей и негодяев будет в несколько раз больше.
– Подумай, что говоришь.
– Я думал об этом не один день и не одну ночь.
До 1991 года – распада СССР и последовавшей за этим вакханалии – Ю.В. Андропов не дожил семь лет. Полагаю, ему было бы чему удивляться. Но это, как принято говорить в таких случаях, из другой оперы. А тогда разговор был долгим и непростым.
Однако я был уже зрелым человеком, неплохо информированным об обстановке в стране и в различных ее регионах. А в 1941-м мне было девятнадцать. С новой ситуацией приходилось сживаться и бороться одновременно.
20 и 21 августа мы устроили засады на дороге Ленин – Микашевичи. Особенно удачным был день 21 августа. Подбили мощный мотоцикл, уничтожили двух мотоциклистов. Один их них был начальником микашевичской полиции. У него нашли рапорт немецкому военному коменданту о действиях нашего отряда. Не думал он, что попадет его рапорт в наши руки. Комендант предлагал немцам, где, в каких деревнях провести карательные операции против партизан.
На дорогу около райцентра Ленин оккупанты выгоняли молодых евреев ремонтировать деревянные мосты. С одной такой группой мы долго беседовали.
– Уходите с нами в партизаны, – убеждали мы. – Будем вместе воевать против фашистов.
– Нет, не можем уйти с вами, немцы расстреляют заложников.
У каждого была своя причина:
– У меня мама тяжело больна, за детьми некому присмотреть.
– У меня две сестры и брат малолетний, расстреляют их.
– Но вы должны понять, что расстреляют и вас, и ваших родных. Всех расстреляют. У нас тоже нет никакой гарантии, что останемся в живых, но лучше погибнуть в бою за Родину, чем умереть бесславно.
Так мы, комсомольцы, агитировали молодых ребят. Они почти согласились. Однако старший из гетто что-то грозно сказал им на еврейском языке, и они присмирели. А уже осенью немцы уничтожили несколько сотен евреев в том самом гетто.
И только летом 1942 года отряды В.З. Коржа, Н.Т. Шиша и отряд имени С.М. Кирова разгромили гарнизон в райцентре и освободили уцелевших узников гетто. Большинство из них ушли в партизаны, а многие – пожилые, женщины и дети – укрылись в так называемых семейных лагерях в партизанской зоне.
Тысячи людей погибли, поверив немцам и еврейским «авторитетам-юденратам», что они останутся в живых, если отдадут все ценности оккупантам.
Только в Пинске той осенью было уничтожено более десяти тысяч евреев. Немецкие власти пригласили их якобы на регистрацию. Потом построили в колонну по четыре, вывели за город, заставили вырыть ров и расстреляли. Так было в Лунинецком, Столинским и других районах области.
В то же время должен сказать, что в партизанских бригадах имени Молотова, Куйбышева, Кирова и других евреи сражались наравне со всеми. Шацман, Доминич, Карпюк, Хинич стали бесстрашными разведчиками-партизанами.
Были среди них прекрасные оружейники, которые не только чинили оружие, но и создавали автоматы собственной конструкции. Сапожники и портные обували и одевали бойцов. Пригодились в отрядах повара и пекари. На войне всем находится дело. А сколько в гетто было прекрасных врачей, которых так не хватало в отрядах.
Наш поход по деревням и районам длился до 10 сентября. В двадцатых числах августа в отряде случился, можно сказать, праздник. Принесли бытовой радиоприемник, кажется, «Пионер». Шая Беркович соорудил из проволоки антенну и настроился на московскую волну.
Мы узнали, что героически дерутся моряки на острове Ханко, что идут бои за Таллинн, а моряки нашей Пинской флотилии воюют на Березине. Услышали также, что советские и английские войска вошли в Иран. Значит, есть у страны силы, сражается Красная Армия на всех фронтах и не помышляет о прекращении борьбы.
Сводки Совинформбюро мы записывали и переписывали. Раздавали в деревнях. Это была для нас пища, может быть, даже более нужная, чем хлеб. И не только для нас, но и для тех, кто верил в нас, снабжал продовольствием, ценной информацией.
В тот же день группа Ивана Некрашевича сходила в его родную деревню Боровое и принесла три пуда муки. Корж приказал испечь хлеб. И не кому-нибудь, а жене старосты ближайшей деревни. Пусть попробует после этого доложит немцам, что кто-то помогал партизанам. Некрашевич и его хлопцы притащили и картошки. Наелись мы тогда досыта, что в то время случалось не часто. Потому и запомнилось, наверное.
В те дни Корж раз за разом ходил по разным местам вдоль реки Случь. Мы тогда впервые узнали, что, оказывается, он в свое время работал в Слуцком НКВД и отвечал за подготовку партизанских кадров на случай войны и за тайники с оружием и продовольствием.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.