Георгий Гинс[10]   СИБИРЬ, СОЮЗНИКИ И КОЛЧАК

Георгий Гинс[10] 

СИБИРЬ, СОЮЗНИКИ И КОЛЧАК

Переворот 18 ноября

Рано утром меня разбудил секретарь Вологодского.

— Вы ничего не знаете?

— Нет.

— Директория арестована! Сейчас экстренное заседание Совета министров.

Еду в Совет министров. По дороге встречаю Вологодского в сопровождении только что прибывшего из Томска Гаттенбергера и большого конвоя. В здании Совета еще не все министры, многие взволнованы. Никто ничего не знает, Вологодский не осведомляет.

— Подождите, — говорит, — сразу скажу.

Приходит Колчак. Он только что прибыл с фронта, куда поехал сейчас же по назначении его министром. Рассказывает о теплой встрече, которая ему была оказана, о тяжелых условиях, в которых живут на фронте солдаты. Все стараются говорить о посторонних вещах.

Позже других является Михайлов. Его разыскивали. Наконец все в сборе.

Вологодский открывает заседание; рядом с ним Виноградов, Вологодский сообщает об аресте Авксентьева, Зензинова, Аргунова и Роговского, о том, что уже обнаружились очевидцы того, как полк. Красильников, один из организаторов противобольшевистских казачьих отрядов, ночью на улице спрашивал своих офицеров:

— Ну что, готово?

— Видели какой-то грузовик, набитый солдатами.

Что же дальше?

Воцарилось тягостное молчание. Я могу утверждать с полным убеждением, что для подавляющего большинства переворот был совершенно неожиданным. Я, например, только догадывался о подготовляющемся заговоре, потому что слышал как-то от одного офицера, что все военные были бы рады видеть, вместо Директории, одно лицо. И когда я спросил, есть ли такое лицо, которое пользовалось бы общим авторитетом, то он сказал:

— Да, теперь есть.

Могу также с уверенностью сказать, что о перевороте ничего не знал и Колчак. Мне рассказывал впоследствии один из участников переворота, покойный ныне В. Н. Пепеляев, как происходили совещания в вагоне на ветке омского вокзала, как решено было предварительно показать адмирала Колчака на фронте, где заранее подготовлена была ему встреча, как адмиралу внушили мысль поехать и выполнили весь план, в расчете, что под влиянием выслушанного там и под впечатлением встречи он не уклонится принять на себя роль диктатора.

Совет министров был застигнут врасплох. Некоторое время в заседании царило тягостное молчание.

Первым взял слово министр продовольствия Зефиров.

— Я думаю о политике, — сказал он, — прежде всего с точки зрения рубля, которым оперирую, как покупатель. В интересах этого рубля я желал бы, чтоб сейчас же было выяснено, кому же принадлежит теперь власть.

После этого прения пошли по пути искания форм власти. Факт свержения Директории был признан. Восстановление Авксентьева и Зензинова казалось немыслимым. Власть могла перейти к трем оставшимся членам Директории, но это был бы суррогат Директории, идея которой, как коалиции, умирала вместе с выходом левой половины. Принятие власти всем составом Совета министров было бы повторением неудачного опыта Временного российского правительства князя Львова и Керенского. Казалось невозможным и создание новой Директории, после того как эта форма оказалась скомпрометированной примерами только что пережитой эпохи Сибирской ди-ректории* какою, по существу, было правительство Вологодского, разлагавшееся от внутренних раздоров и внешних партийных воздействий, и еще более кратковременной и безотрадной деятельности Директории.

— Значит, диктатура? — окончательно формулировал в форме вопроса Виноградов.

Признаюсь, когда этот вопрос был задан, я пережил минуты тяжкого волнения.

Подготовляя декларацию Вологодского для Сибирской областной думы, я с полным убеждением и искренностью вставил в нее фразу о диктатуре, «заранее обреченной на неудачу». Я был убежден в этом, потому что только исключительно выдающийся и удачливый диктатор мог бы примирить с собою стихию революции, не выносящей никакого «навязанного» ей порядка, признающей только то, что сохраняет ее свободу.

Кто мог быть диктатором? После теоретических рас-суждений о форме власти надо было поставить и этот роковой вопрос. Тогда взоры всех обратились на адмирала Колчака.

— Кто? — спросил Вологодский,

— Генерал Болдырев! — ответил Розанов, начальник штаба Верховного главнокомандующего.

Болдырев, который уже сейчас состоит верховным вождем армии, не может быть в настоящее время смещен без ущерба для дела. В этом смысле высказался и адмирал Колчак.

— Адмирал Колчак, — назвали другие.

«Генерал Хорват!» — почему-то не сказал, а написал мне министр путей Устругов.

Генерал Хорват был популярен, главным образом на востоке, да и там благодаря тому, что он возглавлял одно из правительств, вокруг его имени создались слишком ожесточенная борьба и озлобленность. Ген. Болдырев был малопопулярен в армии. Это был «новый человек», он не мог конкурировать с адмиралом Колчаком.

Но знал ли кто-нибудь близко адмирала Колчака? В Совете министров — никто.

С Дальнего Востока были привезены кое-какие сведения о неуравновешенности его характера, но здесь, в Омске, его видели всегда сосредоточенным и спокойным. Устругов мог рассказать больше, но он этого не сделал.

Колчак не отказался баллотироваться. За него были поданы все голоса, кроме одного. Один был дан за Болдырева.

Любопытно, что из состава Совета против диктатуры возражал только Шумиловский. Все министры, ставленники Директории, оказались сторонниками единовластия. Так совершился переход к диктатуре. Был ли другой выход из положения, сложившегося к 18 ноября, я затрудняюсь сказать. Для меня ясно лишь то, что избрание Верховного правителя оказалось актом вынужденным, последствием партийной борьбы и военного заговора. История знает диктатуру, сила которой покоилась на народном избрании — этого в Омске не было. Идея диктатуры была выдвинута малочисленною группою населения. Адмиралу Колчаку предстояло завоевать себе всеобщее признание. Если бы диктатура создалась сама собою, по мере роста влияния и укрепления авторитета одного лица, то общее преклонение заменило бы тогда официальное признание. У адмирала Колчака было славное имя, оно помогло ему укрепиться, но имя его было чуждо широким народным кругам, и ему предстояло создать себе народную популярность.

Адмирал принял избрание; но он еще не отдавал себе ясного отчета, как широка будет его власть. Это обнару-жилось при установлении титула. Он был смущен предложенным званием Верховного правителя, ему казалось достаточным звание Верховного главнокомандующего, с полномочиями в области охраны внутреннего порядка. Между тем членам правительства казалось, наоборот, что адмирал не должен быть Верховным главнокомандующим. В его лице рассчитывали видеть устойчивую верховную власть, «свободную от функций исполнительных, не зависящую от каких-либо партийных влияний и одинаково авторитетную как для гражданских, так и для военных властей.

Однако адмирал настаивал, что именно Верховным главнокомандующим он и должен быть, так как не иметь непосредственного влияния на ход военных дел — значило, по его мнению, не иметь вообще ни силы, ни значения.

Совет министров согласился, не продумав значения и последствий своего решения. На этот раз ошибка оказалась несомненной, но обнаружилась она позднее, когда выяснилось, что адмирал фактически не был и не мог быть главнокомандующим, так как он был силен на море, а не на суше.

Роковая неожиданность переворота поставила Совет министров перед фактом, заставила его принять решение без подготовки, избрать диктатора, недостаточно оценив его качества, определить его права, не выяснив твердо политических целей.

Я никогда не был революционером, и опыт пережитого лишь укрепил меня в убеждении, что всякий переворот приносит больше несчастья, чем выгод. Те, кто свергнул Директорию, приняли на себя тяжкую ответственность, и, судя по тому, что произошло, они, видимо, мало продумали политическую программу будущего, сговорившись лишь на замене Директории Колчаком.

Вологодский остается

После избрания Верховного правителя Вологодский и Виноградов заявили об оставлении ими должностей председателя Совета министров и заместителя председателя. Виноградов при этом добавил, что он остался бы, если бы верил, что происшедшее принесет благо стране, но он в это не верит.

Попытка уговорить его остаться, чтоб усилить преемственность власти, не увенчалась успехом. Иначе отнесся к этим просьбам Вологодский. Он расплакался в заседании — до такой степени был взволнован всем происшедшим. Со свойственной ему искренностью он заявил, что ни совесть, ни рассудок не позволяют ему остаться и что он не видит в себе надобности. Но общая единодушная просьба, поддержанная и Колчаком, остаться во главе Совета министров, чтобы Сибирь, привыкшая к имени Вологодского, знала о том, что у власти остались прежние люди, повлияла на мягкого и уступчивого председателя, и он остался.

Конструкция власти

— Значит, диктатор? — спросил Виноградов.

По существу, это было так. Но Совет министров, не стремившийся к установлению диктатуры, искал какого-то среднего выхода, и, когда Старынкевичу, Тельбергу и мне предложено было выработать основной закон, определяющий права Верховного правителя и права Совета министров, мы остановились на мысли, что Российское правительство составляет Верховный правитель и Совет министров. Законодательная власть Верховного правителя была ограничена, он стал «диктатором конституционным».

На акте 19 ноября отразились как спешность его составления, так и двойственность настроения его авторов, и я, один из трех авторов, сознаю, что акт был не вполне удачен. Мы рассчитывали на восполнение его новым Положением о Совете министров, которое было поручено разработать новому управляющему делами, проф. Тель-бергу. Но он не сделал этого, а практика пошла путем зигзагов, которые в результате исказили сущность ноябрьской конституции.

Совет министров превратился в законодательный орган, не ответственный за внутреннюю и внешнюю политику. Вся тяжесть политической ответственности пала на плечи адмирала и его ближайших советников.

Причины переворота

Что послужило причиною переворота?

Я думаю, основная причина — это общая неудовлетворенность уфимским компромиссом. Директория — креатура левых — утратила свой престиж у эсеров, как только там появился Чернов.

Из оставшихся после Директории материалов выяснилось, что на заседаниях эсеров, происходивших в Самаре с конца августа по начало сент. 1918 г., когда постановлен был вопрос об ответственности власти в ультимативной форме, большинство высказалось за возможность, в крайнем случае, признать безответственную власть — такое решение принято было большинством: 35 голосов против 7. Затем, когда этот вопрос был поставлен не в ультимативной форме, ответственность Временного правительства перед съездом членов Учредительного собрания была принята большинством: 19 против 14 при двух воздержавшихся, а вся резолюция принята была 25 против 13 при 1 воздержавшемся, на собрании фракции 4 октября.

Первое голосование явно свидетельствовало о готовности партии принести партийные интересы в жертву государственной необходимости создать всероссийскую власть. Но стоило Чернову взять в свои руки бразды правления — и все эсеры-максималисты закусили удила. Второй партийный съезд, состоявшийся уже после избрания Директории, постановил, что члены партии, участвующие в правительстве, должны нести ответственность за свою политику перед центральным комитетом партии. Это решение окончательно скомпрометировало Авксентьева, Зензинова и Роговского в глазах военных и буржуазных кругов.

Левые и правые группы были настроены враждебно к Директории. Центр еще не успел сложиться. Он еще связан был с эпигонами Сибирского правительства, которое имело реальную жизненную опору в умеренных элементах. Директория висела в воздухе — некому было прийти ей на помощь.

Неизбежность решения

Что мог сделать в такой обстановке Совет министров? Мыслимо ли было воссоздание Директории? Каков был бы ее удельный вес после вынужденного путешествия главы Директории на грузовом автомобиле в загородные казачьи казармы? Какими средствами можно было бы предотвратить новые самоуправства отдельных воинских отрядов?

Совет министров вынужден был всем ходом событий сосредоточить верховную власть в руках одного лица, одинаково авторитетного и для гражданских, и для военных кругов.

Совет министров не закрывал глаза на ту грозную опасность военного самоуправства, которая создавалась справа. Он одинаково осуждал и разрушительную работу черновцев, и укреплявшуюся атаманщину.

Эти мотивы указаны в опубликованном 20 ноября правительственном сообщении о перевороте:

«Сосредоточение власти, отвечающее общественным настроениям, остановит, наконец, не прекращающиеся покушения справа и слева на неокрепший еще государственный строй России — покушения, глубоко потрясающие государство в его внутреннем и внешнем положении и подвергающие опасности политическую свободу и основные начала демократического строя.

Сосредоточение власти необходимо как для деятельной борьбы против разрушительной работы противогосударственных партий, так и для прекращения самоуправных действий отдельных воинских отрядов, вносящих дезорганизацию в хозяйственную жизнь страны и в общественный порядок и спокойствие».

Процесс борьбы с большевизмом, ее подпольный период и бессистемность свержения большевиков, созданная чешскими выступлениями в различных местах, привели к неожиданным и крайне уродливым явлениям.

Бывшие руководители антибольшевистских офицерских организаций в главных городах Сибири как будто поделили ее между собой, учредив военные округа и став во главе этих округов. Они ввели территориальную систему, при которой каждый округ автономен, т. е. он формирует у себя корпус войск из местных людей и на местные средства. Поэтому каждый округ считает своей собственностью все войсковое имущество, находящееся на складах в округе, и не делится им с другими.

Это и было нарождение «атаманщины», превращение государства в какое-то феодальное средневековое сожительство вассалов, мало считающихся с сюзереном.

Пока Самара с Томском сочиняли заговоры и отвлекали внимание омского правительства от деловой работы, эти уродливые явления становились все прочнее.

Кто кроме авторитетного военного человека, казалось Совету министров, мог справиться с этими местными царьками?

Был ли другой выход? Можно было повернуть обрат-но — созвать Сибирское собрание и воссоздать Сибирское правительство. Но жребий был брошен; провозгласив лозунг объединения, возвращаться к областничеству казалось уже безумием. Страна вновь распалась бы, и мучительный процесс ее собирания мог бы оказаться более трудным. В момент собирания страны, при попытке создания общегосударственного центра, областничество может быть только вредно. Оно хорошо как средство при освобождении окраин и как цель второй очереди после объединения государства.

Вина Директории

Можно ли упрекать слабых волею, недальновидных людей за то, что они не обладают характером и прозорливостью? У Директории не было другой вины перед Россией. Все вымыслы о якобы имевших место сношениях Авксентьева с большевиками, никем никогда не подтверждавшиеся искаженно передававшиеся отзывы его об армии — все это тень злобы и раздражения нападавших. Неумение показать независимость от эсеров, постоянные совещания с партийными деятелями, многословие и отсутствие реальности в политике — вот истинная вина Директории. Но если всмотреться в обстановку ее работы, то приходится признать, что Директория с первых же дней не владела событиями. Жизнь шла мимо нее: слишком искусственно было ее создание, слишком далеко она стояла от реальных политических сил.

Акты государственного переворота

18 ноября по телефону во все концы Сибири были переданы следующие сообщения:

«Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность временного всероссийского правительства, Совет министров, с согласия наличных членов Временного всероссийского правительства, постановил принять на себя полноту верховной государственной власти.

Постановление Совета министров от 18 ноября 1918 г. Ввиду тяжкого положения государства необходимо сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках. Совет министров постановил передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного правителя».

Адмирал Колчак, со своей стороны, обратился к населению со следующим воззванием:

«Всероссийское временное правительство распалось. Совет министров принял всю полноту власти и передал ее мне, адмиралу Александру Колчаку.

Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю, что я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности.

Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру.

Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, к труду и жертвам.

Верховный правитель адмирал Колчак.

18 ноября 1918 года. Город Омск».

Отношение Сибири к перевороту

Переворот 18 ноября прошел не вполне гладко, но в общем был принят спокойнее, чем можно было думать. В Омске он вызвал некоторое волнение умов, но оно скоро улеглось.

Помню, в день избрания Колчака я встретился с одним из своих сослуживцев по кооперации.

— Неужели диктатора избрали? — спросил он, почти бледный.

— Не бойтесь, не так страшно, — успокоил я его.

В этот день ожидались выступления. В городе в это время уже расквартирован был английский отряд во главе с тем самым полковником Воорд, который, проезжая по Сибири, стыдил русских за упадок их национальных чувств и дисциплины. Присутствие этих войск влияло успокаивающе на возбужденные умы.

Протестующие голоса раздались лишь на окраинах.

С запада протестовали «учредиловцы» и чехи, с юга, из Семипалатинска — атаман Анненков, с востока очень быстро пришло приветствие ген. Хорвата, но вслед за ним — протест Семенова. Некоторые сомнения, впрочем очень осторожно, выразил от имени оренбургского и уральского казачества атаман Дутов.

Протест эсеров

Первою пришла протестующая телеграмма из Уфы на имя Вологодского:

«Узнав о государственном перевороте в Омске, Совет управляющих ведомствами заявляет: узурпаторская власть, посягнувшая на Всероссийское правительство и Учредительное собрание, никогда им не будет признала. Против реакционных банд красильниковцев и анненковцев Совет готов выслать свои добровольческие части. Не желая создавать нового фронта междоусобной войны, Совет управляющих ведомствами предлагает вам немедленно освободить арестованных членов правительства, объявить врагами родины и заключить под стражу виновников переворота, объявить населению и армии о восстановлении прав Всероссийского временного правительства. Если наше предложение не будет принято, Совет управляющих ведомствами объявит вас врагом народа, доведет это до сведения союзных правительств и предложит всем областным правительствам активно выступать против реакционной диктатуры в защиту Учредительного собрания, выделив необходимые силы для подавления преступного мятежа. Подписали: председатель Совета В. Филипповский, члены: П. Климушкин, Нестеров, Веденяпин».

В копиях эта телеграмма была направлена: «Екатеринбург — Съезду Всеучредительного Собрания, Чехосовету, Оренбург — Войсковому кругу и Войсковому правительству, Уральск — Войсковому кругу и Войсковому правительству, правительству Башкирии, Семипалатинск — правительству Алаш-Орды».

Отклик чехов

Не замедлили высказать свое авторитетное мнение по поводу переворота и чехи.

В екатеринбургских газетах от 22 ноября опубликовано было заявление чехословацкого Национального совета, в котором говорится, между прочим:

«Так продолжаться дальше не может.

Чехословацкий национальный совет (отделение в России) надеется, что кризис власти, созданный арестом членов Всероссийского временного правительства, будет разрешен законным путем, и потому считает кризис незаконченным».

Это заявление подписано Потейдлем и Слободой.

Заявление мотивировано тем, что переворот 18 ноября, во-первых, противоречит идеалам свободы и народоправства и, во-вторых, нарушил начало законности, которое должно быть положено в основу всякого государства.

Тон чешского заявления вызвал горячую отповедь со стороны национальной печати, «Отечественные ведо-мости» (московские «Русские ведомости», перебравшиеся в Екатеринбург) указали чехам всю неуместность их вмешательства во внутренние дела России. «Сибирский стрелок» в Челябинске, орган действовавшей армии, писал так:

«Относительно заявления гг. Потейдля и Слободы можем сказать, что братья должны оставаться братьями. Мы очень благодарны за помощь на фронте, но просим не мешать нам строить жизнь, как мы хотим, о чем уже раз и просили г. Рихтера в Омске по случаю разгона Сибирской областной думы, где г. Рихтер, благодаря неверной ориентировке, мог сыграть в судьбе России печальную роль».

Протест Семенова

В бытность свою на Д. Востоке адмирал Колчак резко повздорил с Семеновым, о котором он сохранил самое нелестное мнение. Не особенно хороши были его отношения и с японцами.

Семенов отказался признать власть адмирала. В своей телеграмме он потребовал освобождения преданных суду виновников переворота, полк. Волкова, войскового старшины Красильникова и войскового старшины Катанаева (это делалось, конечно, для укрепления популярности среди казачества), а затем заявил, что он не признает адмирала Колчака Верховным правителем, но согласится признать таковым Деникина, Дутова или Хорвата.

Отношение Дутова и Анненкова

Атаман Дутов, приезжавший в Омск летом 1918 г., произвел на всех впечатление лукавого, неглупого человека, который не гонится за внешними успехами, но любит побить. Небольшого роста, коренастый, с монгольского типа лицом, он обладал невидною, но оригинальною внешностью.

Интересна его политическая гибкость. Он состоял членом «Комуча», приезжал в Омск, для обеспечения некоторых выгод и в то же время считал свое войско никому не подчиненным, так как оно имело свое правительство. Претендовать на звание Верховного правителя он не собирался. Это связало бы его как человека, любящего, прежде всего, независимость атамана. Он сразу признал адмирала, но от имени войск Оренбургского и Уральского он сделал запрос адмиралу по поводу отношения его к Учредительному собранию, так как войска якобы волновались ввиду конфликта между адмиралом и Учредительным собранием.

Что касается атамана Анненкова, то он временно воздержался признавать новую власть, заставляя, однако, своим поведением думать, что он не считает себя зависимым от этой власти.

Ликвидация фронды

Из всех заявленных протестов наиболее серьезным был, конечно, чешский. За ним стояла реальная сила. Но чехи зависели от союзников, а последние не были очарованы ни Директорией, ни эсерами; они имели гораздо больше оснований верить Колчаку. Военные представители Англии были определенно расположены к адмиралу, и чехам это дано было понять. Они прекратили фронду, но зато последние из оставшихся на фронте или, вернее, вблизи его небольшие чешские части начали поспешно отступать, оставляя фронт на произвол судьбы.

Не желавшим воевать чехам переворот 18 ноября открыл возможность прикрыть истинные причины уклонения от военных действий политическими мотивами. Эсеры много способствовали такому исходу; они, не желая сознавать того, как гибельна их политика для всего дела борьбы с большевизмом, и продолжая свою чисто партийную игру, создали себе из чешских эшелонов революционное подполье.

Новой власти был брошен вызов.

«Ко всем народам России» лидер учредиловцев Вольский обратился со следующим воззванием:

«17 ноября в Омске кучка заговорщиков арестовала членов Всероссийского вр. правит. Авксентьева, Зензино-ва и Аргунова. Часть министров во главе с членом правительства Вологодским нарушила торжественное обязательство, подписанное ими самими, захватила власть и объявила себя Всероссийским правительством, назначив диктатором адмирала Колчака. Съезд членов Всерос. учр. собр. берет на себя борьбу с преступными захватчиками власти. Съезд постановляет: 1) Избрать из своей средам комитет, ответственный перед Съездом, уполномочив его принимать все необходимые меры для ликвидации заговора, наказания виновных и восстановления законного порядка и власти на всей территории, освобожденной от большевиков. 2) Избрать в состав этого комитета председателя Учредительного собрания Чернова, председателя Съезда членов Учр. собр. Вольского, тов. председателя Съезда Алкина, членов Учр. собр. Федоровича, Брушвита, Фомина и Иванова. 3) Поручить комитету для выполнения возложенных на него задач войти в соглашение с не причастными к заговору членами Веер, времен, прав, областными и местными властями и органами самоуправления, чешским Национальным советом и другими руководящими органами союзных держав. Всем гражданам вменяется в обязанность подчиниться распоряжениям комитета и его уполномоченных».

Гайда, стоявший со штабом в Екатеринбурге, где заседал Чернов с компанией, не оказал им поддержки. Наоборот, там был произведен воинскими чинами самовольный арест Чернова, о котором повествует следующий доклад офицеров и солдат 25-го екатеринбургского горных стрелков полка на имя командующего войсками екатеринбургской группы ген. — майора Гайда:

«19 ноября 1918 г. мы, офицеры и солдаты 25-го екатеринбургского горных стрелков полка, вернувшиеся с фронта, узнали о провозглашении Верховным правителем Земли русской адмирала Колчака.

Светлой радостью прониклись сердца наши; засветилась надежда, что с созданием единой твердой военной власти прекратятся партийные распри, предательски разлагающие тыл доблестной армии чехословацкого народа и молодой армии нашей; твердой верой прониклись мы, боевые офицеры и солдаты, в возрождение свободной единой великой России.

Но омрачена была радость эта, радость всего фронта, всех тех, кто отдает свою жизнь для блага России и народа ее, погибающего под игом германско-большевистского гнета.

Усталые от боев и потерь, возвратившись в Екатеринбург, мы увидели предательские воззвания, призывавшие к свержению законной власти Верховного правителя — того, именем которого связаны надежды фронта на близкую победу над врагами России, чешского народа и наших великих союзников.

Возмущенные этим и желая спасти наших братьев, оставшихся на фронте, от предательства тыла, мы, видя отсутствие мер по отношению к предателям, решились на крайние меры по отношению к нарушившим воинскую дисциплину. Каждая минута казалась нам промедлением — и потому, не спросив разрешения своих высших начальников, мы арестовали мятежников во главе с Черновым и другими членами Учредительного собрания, отняли у них припасенное оружие, документы и преступные воззвания, составлявшиеся ими.

Сознавая всю тяжесть допущенного нами нарушения воинской дисциплины, мы просим о предании нас военному суду. Пусть же русский военный суд вынесет свой суровый приговор над нами как над солдатами возрождающейся армии российской; но мы останемся гордыми и счастливыми, сознавая, что и на фронте, и вне его сумели до конца выполнить свой неоплатный долг перед армией и перед нашей великой родиной.

(Следуют подписи офицеров и солдат полка). 22 ноября 1918 года».

Решительные меры были приняты и в отношении уч-редиловцев. Адмирал объявил, что не признает первого Учредительного собрания законным, ввиду неправильных условий его избрания (так было отвечено и Дутову на его запрос от имени казачества). Ввиду приступа учредилов-цев к организации мятежа и избрания для руководства им особого комитета был отдан приказ арестовать членов комитета.

«Бывшие члены Самарского комитета членов Учредительного собрания, — говорилось в приказе, — уполномоченные ведомств бывшего Самарского правительства, не сложившие своих полномочий до сего ^времени, несмотря на указ об этом бывшего Всероссийского правительства в примкнувшие к ним некоторые антигосударственные элементы в уфимском районе, ближайшем тылу сражающихся с большевиками войск, пытаются поднять восстание против государственной власти; ведут разрушительную агитацию среди войск; задерживают телеграммы Верховного командования, прерывают сообщения Западного фронта и Сибири с оренбургскими и уральскими казаками; присвоили громадные суммы денег, направленные атаману Дутову для организации борьбы казаков с большевиками, пытаются распространить свою преступную работу по всей территории, освобожденной от большевиков.

Приказываю:

§ 1. Всем русским военным начальникам самым реши-, тельным образом пресекать преступную работу вышеуказанных лиц, не стесняясь применять оружие.

§ 2. Всем русским военным начальникам, начиная с командиров полков (включительно) и выше, всем начальникам гарнизонов арестовывать таких лиц, для предания их военно-полевому суду, донося об этом по команде и непосредственно — начальнику штаба Верховного главнокомандующего.

§ 3. Все начальники и офицеры, помогающие преступной работе вышеуказанных лиц, будут преданы мной военно-полевому суду.

Такой же участи подвергнуть начальников, проявляющих слабость и бездействие власти.

Верховный правитель и Верховный главнокомандующий адмирал Колчак.

Гор. Омск. 30 ноября 1918 года».

После этого приказа значительная часть членов бывшего Самарского правительства, вместе с главою его Вольским, скрылась. Как это обыкновенно бывает, попались и были заключены в тюрьму менее видные деятели. Западная фронда была, таким образом, ликвидирована. Но эта ликвидация положила начало внутреннему фронту. Эсеры начали энергичную работу по разложению тыла.

Легкая победа в Екатеринбурге и Уфе не была окончательною победою. Правительству Колчака все время пришлось вести борьбу на два фронта: с большевиками и эсерами.

Превращение земств в революционные гнезда

Из Миаса было сообщено в Омск последнее постановление нелегально существовавшего в Уфе центрального комитета партии эсеров. Оно призывало все партийные организации употребить свои силы на борьбу с диктатурою Колчака.

«Партийным организациям, — говорилось в постановлении, — вменяется в обязанность немедленно реорганизоваться применительно к условиям нелегальной работы, не отступая на полумерах, способных разлагать энергию, не выводя организацию из-под репрессий. Партийные организации должны вернуться к методам и формам работы, практиковавшимся при самодержавном режиме, объявив беспощадную борьбу не на жизнь, а на смерть режиму единоличной диктатуры, не отступая ни перед какими способами борьбы.

Отнюдь не вызывая искусственно местных стычек, восстаний, партийные организации в то же время не должны задерживать их возникновения, раз они самопроизвольно вытекают из настроения широких слоев демократии, гражданской или военной, и имеют шансы на успех распространения. В этих случаях надо брать в свои руки руководство движением, принимая все меры к его расширению».

Далее говорится:

«Соответственные энергичные шаги должны быть предприняты фракциями, группами членов партий, местных городских и земских самоуправлений и особенно членов наличных, не успевших ликвидироваться областных правительств». Предписывается также вести противоправительственную агитацию среди чехословаков и народной армии. Таким образом, земские и городские самоуправления, в которых было значительное число членов партии социалистов-революционеров, с этого момента стали органами партийной борьбы, подчиненными директивам центрального комитета партии.

Нелады с востоком

Нелегко оказалось сговориться и с Семеновым. Атаман Анненков сдался очень легко, так как иначе был бы принужден к капитуляции силой. Мне известно, что от атамана приезжали гонцы в Омск для выясне-ни я обстановки. Они получили от торгово-промышленного класса, который поддерживал Анненкова в период его подпольной работы и отчасти после свержения большевиков, категорическое заявление, что дальнейшей поддержки отдельным отрядам больше оказываться не будет. После этого Анненков прислал телеграмму, что он со своими солдатами целиком отдается в распоряжение адмирала.

Не то было с Семеновым. Подобно тому, как эсеры были сильны поддержкою чехов, которые и укрывали ИХ, и помогали сношениям их тайных организаций (чехами была организована своя почта), и морально поддерживали своими противоправительственными заявлениями, дискредитировавшими власть во внешнем мире, — так атаман Семенов был силен японской поддержкой. Ликвидировать его выступление можно было только дипломатическою, а не физическою силою. Но как раз дипломатии в этом инциденте со стороны Омска и не проявилось. Прежде чем остановиться подробнее на этом инциденте, необходимо вернуться к первым дням власти адмирала Колчака.

Процесс Волкова, Красильникова и Катанаева

Суд над виновниками переворота, которые сами заявили о себе адмиралу и министру юстиции, произведен был с молниеносной быстротой. Приговор суда был вынесен уже 21 ноября. На суде зачтены были все документы, относившиеся к деятельности эсеров. Давление последних на Директорию, выразившееся, в частности, в телеграмме на имя Зензинова и в «совершенно доверительном» послании Зензинова Чернову с объяснением, почему Директория не может сразу свергнуть Сибирское правительство, черновская грамота, данные об организации эсеровского центра в Екатеринбурге, свидетельство о намеренном затягивании бывшим Самарским правительством сдачи дел в Уфе, подозрительное поведение ведавшего полицией эсера Роговского в Омске и, наконец, сведения о хищениях казенных денег эсеровскими деятелями — все это развернуло перед судом картину, в которой ясно обозначились намерения эсеров захватить власть. Полковник Волков, войсковой старшина Красильников и войсковой старшина Катанаев были признаны оправданными по суду.

Можно сожалеть о том, что чрезвычайный военный суд не происходил в обстановке полной гласности. Едва ли можно было вынести обвинение виновникам переворота, после того как выяснилось, что одна сторона стремилась предать другую, что эсеры явно подготовляли выступление против власти и что они умело обрабатывали, для обеспечения себе помощи, политических чешских представителей. Для этого они пользовались и всемогущим оружием — деньгами.

Хищения эсеров

В Уфе была произведена ревизия казначейства.

При ревизии бросилось в глаза прежде всего то, что до созыва в Уфе Государственного совещания, избиравшего Директорию, открытие кредитов и расходование средств происходили в нормальном, законом установленном порядке. Расходы, связанные с созывом указанного совещания, явились первым отступлением от сметного порядка, а в дальнейшем, как открытие кредитов, так и расходование отпускаемых средств происходили совершенно тем же порядком, который существовал и при большевистских советах.

Самое крупное ассигнование приходится на долю агитационного культурно-просветительного отдела Совета управляющих ведомствами, именно 4 600 000 рублей. Эти кредиты отличались исключительными свойствами: 1) кредиты отпускались без указания предмета расхода; 2) проводились всегда в спешном порядке; и 3) ассигнованные суммы немедленно по получении их по ордеру казначейств из банка бесследно исчезали, ибо в государственном банке текущего счета агитационно-культурного отдела совершенно не имелось.

Управляющему водным транспортом г. Рындыку выдано было 2/4 миллиона руб. Здесь дело не обошлось без скандала. Назначенный г. Рындыком на место заведующего административным отделом районного комитета водного транспорта г. Патрушев, получив крупные суммы для расчета с конторами и служащими, что-то около 700 000 руб., скрылся. В комитете г. Рындыка, по удостоверению «Уфимской жизни», творилось что-то неладное. Тем не менее на пополнение учиненной растраты г. Рындыку 12 ноября отпущен был еще 1 000 000 руб., а 16 ноября еще 2 000 000 руб. Далее, весьма странной, если не сказать большего, представляется выдача ведомству иностранных дел, руководимому г. Веденяпиным, 2 000 000 руб. на «расходы для зарубежной работы». Необходимо отметить также получение председателем Съезда членом Учредительного собрания г. Вольским 20 октября 400 000 рублей и 23 октября — 40 000 рублей, опять на неизвестные цели. При этом, по заявлению губ. казначейства, г. Вольским было представлено при получении последней суммы постановление Сов. упр. ведомствами, что выдача должна последовать кредитными билетами старого всероссийского образца. Казначейством это было выполнено.

Наконец, следует отметить выдачу, не известно на какие расходы, бузулукскому уполномоченному Комитета членов Учр. собр. 500 000 рублей, представителю чехословацкого Нац. совета Власаку — 300 000 рублей и 3 000 000 рублей тому же уполномоченному «для поддержания и развертывания русско-чешских частей». Имели место и такие выдачи: 22 октября, по требованию № 938 — 70 000 рублей, на «бесспорные, непредвиденные и текущие расходы» различных ведомств, и 6 октября, по требованию № 1034, на «неопределенные расходы» г. председ. Сов. управл. ведомствами — 25 000 рублей. Из расходов, связанных с созывом Гос. совещания, обращает на себя внимание расход в 30 000 рублей — также на «неотложные надобности» Ком. чл. Всеросс. учр. собрания при Государственном совещании. Что это за «неотложные надобности» — для казенной палаты осталось неизвестным.

При первых же известиях о событиях в Омске, Сов. упр. ведомствами объявил, что вся полнота власти принадлежит ему, и поспешил осуществить эту власть производством очередной выемки денег из отделений Гос. банка. 19 ноября г. Веденяпин, управляющий ведомством иностранных дел, предъявил чек на 1 миллион рублей, но встретил решительный отпор со стороны представителей мин. финансов, указавших, что они не могут допустить расхищения государственных средств в столь тревожное время, и притом на совершенно неизвестные и неопределенные цели. Тогда Совет управляющих ведомствами пошел по линии наименьшего сопротивления и арестовал лиц, заграждавших доступ к государственному сундуку, а затем беспрепятственно изъял из отделения Гос. банка 5 миллионов рублей.

Заслуживают также внимания и расходы Совета в связи с военными обстоятельствами. Сумма последних за время с 10 октября по 8 ноября составляет в общем около 15 миллионов рублей, причем свыше 9/4 миллионов рублей ассигновано в один день, 7 ноября.

Щедрые ассигнования на поддержание и развертывание партизанских отрядов и батальонов Всерос. учр. собрания в полки последовали вслед за известной «грамотой» В. Чернова о необходимости иметь в своем распоряжении батальоны совершенно особого и специального назначения. Мало того, Совет управляющих ведомствами считал себя вправе снимать ценности с эшелонов эвакуируемых казначейств и отделений Государственного банка. Таким путем ему удалось захватить 36 миллионов рублей, и все они израсходованы вышеуказанным порядком.

Сотрудники справа

Если переворот 18 ноября окончательно оттолкнул от омского правительства эсеров, то он зато обеспечил ему поддержку элементов, которые до сих пор держались, в лучшем случае, нейтрально. Убийство Новоселова, переворот 18 ноября — все это косвенно подтверждавшиеся и другими данными симптомы, что первые группы вели такую же подпольную работу, как и эсеры. У них были свои военные организации, своя контрразведка, свои люди в правительственных учреждениях. Переворот 18 ноября удовлетворил эти группы, но они сразу усилили свои позиции и укрепили влияние на власть. Вокруг Верховного правителя в первые же дни появились новые люди, началось забегание с заднего крыльца.

Еще 18 ноября, когда составлялось правительственное сообщение о перевороте, в канцелярию Совета министров приехал один из членов военно-промышленного комитета и просил помочь ему и дипломатическому чиновнику Сукину, только что приехавшему в Омск из Америки, но уже успевшему связаться с некоторыми общественными кругами, выработать текст обращения к населению с объяснением причин перевороту.

Тельберг, тогда уже принявший от меня управление делами правительства, совершенно правильно указал, что составление подобных актов не входит в обязанности военно-промышленного комитета, и составил сообщение сам. Но примеры подобного «участия в делах» стали повторяться.

Грустные эпизоды начала интервенции

Некоторые подробности, относящиеся к начальному периоду интервенции, далеко не безынтересны.

Началась она военною поддержкою со стороны Японии атаманов Семенова и Калмыкова. Первый действовал в Забайкалье. Снабжали его оружием и французы. Он сформировал свой «Особый маньчжурский отряд» в полосе отчуждения и дошел, при поддержке отряда Враште-ля, высланного из Харбина, до р. Онона. Второй расположился на ст. Пограничная, т. е. на восточной границе полосы отчуждения, в сторону Никольск-Уссурийска.

Обоих атаманов поддерживали японцы. Но как? Была ли это случайная помощь отдельным отрядам или систематическая поддержка русских военных формирований? Япония была союзницей России в. войне с Германией, и последнее было бы вполне естественно особенно в то время, когда большевизм считался несомненным детищем Германии. Однако дело было не так.

Летом 1918 г. в Харбине уже появился адмирал Колчак в качестве организатора военных сил. Он стремился достигнуть объединения всех разрозненных отрядов, прекращения их своеволий, централизации управления и восстановления дисциплины. Но военные представители Японии предпочитали поддержать Семенова и Калмыкова непосредственно.

На этой почве произошло столкновение адмирала Колчака с начальником японской военной миссии, генер. Накашимой. Мне неизвестны подробности этого столкновения. Но рассказывали, что вспыльчивый адмирал, лишенный всякой дипломатической выдержки, наговорил Накашиме неприятностей, обвиняя последнего в том, что он мешает русским создать здоровую военную силу. Вслед затем адмирал уехал в Японию и прекратил работу. Вероятно, неправы были обе стороны. Но главной причиной этого инцидента были, как мне казалось, не вспыльчивость адмирала и не коварство Накашимы, а отсутствие ясности в тех взаимных уступках, которые могли бы послужить основою добросовестного сотрудничества обеих наций.

С момента вступления иностранных войск на русскую территорию количество недоразумений стало расти. Не было той признанной русской власти, которая могла бы сразу определить взаимоотношения с интервентами, и в самом начале произошел прискорбный эпизод, как бы предвестник последующего.

Правительство Дербера сообщило союзному командованию, что генерал Хорват и его деловой кабинет подготовляют во Владивостоке переворот при помощи офицерства. Так ли это было или не так, но результатом явилось разоружение русского офицерства.

Не выдержав позора разоружения, один офицер застрелился. Когда его хоронили, английский крейсер салютовал.

Общественное мнение было так возмущено, что под влиянием его вскоре произошел возврат оружия.

Союзные дипломаты

Еще в Харбине Вологодского посетили Высокий комиссар Англии сэр Чарльз Эллиот и начальник японской дипломатической миссии на Д. Востоке граф Мацудайра.

Сэр Чарльз Эллиот, впоследствии английский посол в Токио, уже не раз бывавший в России, свободно говорит по-русски, хорошо знает Восточную Сибирь и Восток вообще. Он проявил большой интерес к положению дел в Сибири и намерениям Вологодского и на другой день отправился на запад, в Омск, для личного ознакомления с обстановкой.

Граф Мацудайра — типичный японский дипломат. Он никогда не отвечает на вопросы без оговорок и предпочитает спрашивать.

Оба посла отнеслись к главе омского правительства с большим вниманием и интересом.

Во Владивостоке круг дипломатических сношений расширился. Там были еще представители Франции и Америки, послы Реньо и Моррис.

Почтенный Реньо долго служил на Ближнем Востоке. Перед приездом во Владивосток он был французским послом в Токио. Более сердечного отношения к правительству, чем проявил он, я не представляю себе. Это был действительно благожелательный друг. Он отлично понимал, как трудно положение Вологодского во Владивостоке, где в его распоряжении не было никакой реальной силы и где все, и русское и иностранное, было одинаково расчленено, запутано, сложно и непонятно. И он охотно давал советы и указания, помогая или ускоряя решение.

Совершенно иначе встретил Вологодского Моррис. Он не только не сделал визита главе Сибирского правительства, даже после признания его всеми группировками Д. Востока, но и не отдал визита, к чему, казалось, обязывала обычная вежливость. По впечатлениям лиц, сопровождавших Вологодского при поездках к американскому послу, Моррис встречал его надменно и иронически.

Каково было людям, сохранившим в себе национальное чувство, видеть себя в русском городе на положении худшем, чем положение иностранцев! В то время как чехи, обладавшие военною силою, были на положении, равном со всеми союзниками, мы, «хозяева» страны, должны были просить разрешения на проезд по некоторым загородным шоссе. Так, однажды, когда я с кем-то из членов делегации выехал кататься за город, наш автомобиль остановил американский часовой, потребовавший пропуска.

Через несколько дней после нашего приезда уезжал на запад Гайда. Провожать его собрался весь дипломатический корпус. В блестящем обществе дипломатов серенькие фигуры скромных омских представителей совершенно терялись. На вагоне Гайды, быть может намеренно, была оставлена надпись «Иркутск — Москва». Публика проводила Гайду овациями.

Переговоры во Владивостоке