«Забавная мордашка» Как станцевать с Фредом Астером

«Забавная мордашка»

Как станцевать с Фредом Астером

Это было то, чего мне не хватало, – мюзикл! Снова сказка о Золушке, которой после мрачноватого книжного магазина, забитого книгами по философии, выпало вдруг стать лицом известнейшего журнала мод. Джо Стоктон и не помышляла о такой работе, считая модные журналы вредными для интеллектуального развития умов, когда магазин неожиданно стал декорацией съемок экстравагантных моделей, а она сама попала на глаза фотографу Дику Эйвери.

Необычная «забавная мордашка» героини показалась Дику подходящей для нового лица, он сумел убедить в этом владелицу журнала, и Джо отправилась вместе со съемочной группой в Париж. Продавщицу заумных трактатов в Париж манила возможность посетить лекцию обожаемого ею профессора философии.

Благодаря роскошным нарядам и макияжу Джо мгновенно превратилась просто в красавицу, у них с Диком вспыхнуло взаимное чувство, а профессор философии, попасть на лекцию которого Джо мечтала несколько лет, оказался заурядным любителем хорошеньких женщин. Показ коллекции в исполнении Джо, конечно, прошел исключительно успешно, и они с Диком поняли, что бороться со своими чувствами ни к чему.

Обычная голливудская сказка со счастливым концом, но в этом фильме главной была возможность играть и танцевать с Фредом Астером, а еще демонстрировать модели моего обожаемого Юбера Живанши. Красиво, музыкально, счастливо… Как раз то, чего уже давно жаждало мое сердце.

Кто из женщин не мечтал станцевать с великолепным Фредом Астером? Наверное, только те, кто вообще не знает, кто это такой. А демонстрировать наряды Юбера Живанши? Те, кто пока в пеленках, а модели пеленок Юбер не создает.

Продюсеры немного обманули нас с Фредом, мне сказали, что Астер уже дал согласие на участие в съемках, надеясь, что я тут же соглашусь тоже. А самому Фреду это же сказали обо мне. Оказывается, Фред давно хотел сняться со мной, и это сыграло свою роль. Мой агент Курт Фрингс объявил, что сценарий пустой и фильм будет таким же, а я согласилась.

Современная сказка, Фред Астер в качестве влюбленного в меня фотографа, наряды Живанши, музыка Гершвина, натурные съемки в Париже… Что могло быть прекрасней? Но в каждой бочке меда есть своя ложка дегтя. В «Забавной мордашке» их оказалось несколько. В Голливуд я отправилась одна, у Мела в Париже шли съемки фильма с Ингрид Бергман. Я так привыкла быть рядом с мужем каждую минуту, что первое время невыносимо скучала, тем более что работа над «Забавной мордашкой» началась только через месяц.

Мы с Фредом Астером очень хотели сняться вместе, а когда это произошло, так старались угодить друг дружке, что чуть все не испортили. Я очень боялась не соответствовать гениальному Астеру, а он боялся не соответствовать… моей молодости. Астер настолько пластичен и заразителен, что мог бы станцевать, кажется, даже на самой верхушке Эйфелевой башни, ведь танцевал же он на стенах и потолке в великолепном фильме «Королевская свадьба», который, как и «Забавную мордашку», снимал Стэнли Донен.

Конечно, коронными кадрами должны стать танцы с Фредом, но все почему-то сосредотачивалось на Золушке из книжного магазина. Во время съемок Астеру исполнилось пятьдесят семь лет (если я не путаю), он на тридцать лет старше меня, хотя вовсе не выглядел таковым, это не Богарт. Фред доброжелателен, интеллигентен и просто заряжен сумасшедшей энергией, не выплескивающейся, однако, как у Софии Лорен, через край, но разливающейся вокруг добрым светом.

Но Астеру очень мешала боязнь выглядеть старым, много старше меня. Это заставляло его быть со всеми, в том числе и со мной, резковатым, иногда до некоторой грубости. Вся съемочная группа обожала Фреда и его возраст не замечала вовсе, мы даже не догадывались, что именно его мучает, наоборот, казалось, все недовольство великого актера из-за недостаточно хорошей игры партнеров. Надо ли говорить, как переживала я…

Режиссер Стэнли Донен почти не делал мне замечаний, просто объяснял, что именно должна чувствовать героиня в момент съемки, и пускал остальное на самотек, доверяя моему состоянию. А вот Астер не раз раздраженно останавливал съемку, когда ему казалось, что я фальшивлю. Я страшно боялась и от этого фальшивила еще сильней, в тысячный раз вспоминая Грегори Пека, который в случае неудачи смеялся:

– Не бойся, у Уайлера в запасе еще десяток дублей.

Но тогда я была никем, начинающая актриса, у которой ни одного известного фильма за плечами, теперь я имела «Оскара» и опыт работы в известных картинах у известных режиссеров, это накладывало определенные обязательства. Считалось, что я должна сыграть с первого дубля совершенно точно и правдиво и повторять так все двадцать раз подряд. Это не всегда удавалось. Кэй Томпсон, по роли главный редактор журнала, из-за идей которой все в фильме и заварилось, успокаивала меня:

– Одри, он просто очень хочет тебе понравиться.

– Кто?!

– Фред. Разве ты не видишь, что он переживает из-за своего возраста, боясь показаться папашей рядом с хорошенькой молодой дочкой?

Может, так и было, но я невольно пожаловалась, что мне трудно играть с гениальным Астером. Вообще-то жаловаться совсем не хотелось, я во всем винила себя, считая, что это я неумеха и плохо справляюсь с ролью. Астер держался от труппы чуть на расстоянии, иногда, поджидая начала съемок, мы сидели, пили кофе, рассказывали забавные истории, просто болтали, но стоило появиться Фреду, как веселье стихало, по утрам он бывал раздражен. Мне казалось, что это из-за меня, очень хотелось подойти и просто попросить прощения.

Зато как я отводила душу в тех сценах, где мне не нужно выдерживать строгий взгляд великого Астера! Особенно в сценах с танцами. Мы поставили грандиозный танцевальный номер в парижском кафе. Конечно, снимали не в Париже, а на студии, но мне очень нравилось выплясывать бог весть что, будучи одетой в облегающий черный свитер и черные лосины. Казалось, черный силуэт как нельзя лучше передаст остроту движений.

Номер отменно отрепетировали, я радовалась, потому что танцы давались легко, сказывалась балетная подготовка. Но когда пришлось сниматься, вдруг возник спор со Стэнли Доненом. Режиссер потребовал, чтобы я к черному свитеру, черным лосинам и черным балетным тапочкам надела… белые носки! Я возмутилась:

– Ни за что! Я так стараюсь подчеркнуть достоинства черного силуэта, а вы… К тому же это зрительно укоротит мои ноги.

Донен спокойно пожал плечами:

– Ваши ноги достаточно длинны, чтобы этого не бояться, а без белых носков вы просто сольетесь с фоном, и никто ничего не увидит.

Я пыталась настаивать, Стэнли все так же спокойно заметил:

– Здесь режиссер я.

Это показалось очень обидным, я разревелась и бросилась в свою гримерку. Но, чуть успокоившись, подумала, что режиссер действительно он, к тому же его право снять сцену с белыми носками, а когда не получится, мы переснимем по-моему. По-моему не вышло, Донен оказался прав, без белых носков мои ноги просто потерялись бы на темном фоне кафе, а так глаза вынужденно следили за движением белых пятен на экране, привлекая внимание к ногам и вовсе отвлекая его от моей костлявой фигуры. Было очень стыдно за свое упорство и несдержанность, пришлось отправить Стэнли Донену записку с извинениями и признанием его правоты.

Режиссер даже не вспомнил о моей строптивости. Он прав: когда точно знаешь, как лучше, актера нужно просто заставить выполнить требование и показать результат. К сожалению, не у всех режиссеров достает терпения учить строптивых актрис именно таким способом.

К сожалению, нас не баловала погода. Дождь в Париже, конечно, не редкость, но не каждый же день, к тому же мелкий и нудный. Мы просто сидели и ждали, когда наконец тучи хоть чуть-чуть разойдутся, чтобы можно было выйти в парк Тюильри на совершенно мокрую траву и делать вид, что тепло и сухо.

Дождь… дождь… дождь… Астер ненавидел его, а потому настроение актера портилось, он мрачнел, хмурились и все вокруг. Зонтики в сцене съемок с воздушными шариками вовсе не дань режиссерской выдумке, а суровая необходимость, как и наши бесконечные плащи во время прогулок по улицам Парижа. Я невольно вспоминала страшную жару в Риме во время «Каникул» или то, как мы умирали от духоты в шубах на съемках «Войны и мира» летом предыдущего года.

Такова актерская судьба – играть лето в разгар морозов и зиму в жару, не покрываться пупырышками на ледяном ветру, делая вид, что млеешь на жарком солнышке, и не потеть под горячими софитами в студийной июльской духоте.

В Париж на съемки приехала мама, ей очень хотелось посмотреть, что такое киносъемки. Маме не понравилось, хотя она подружилась с Леонардом Гершем – автором «Мордашки». Тот с удовольствием общался с баронессой ван Хеемстра, показывал ей город таким, как видел его сам, не позволял скучать. Но по поводу съемочной площадки мама сказала, что большего бедлама никогда не видела и просто не понимает, как из этого беспорядка вообще может родиться что-то путное.

Мама дала интервью, выглядела при этом важно и много философствовала. Ей явно понравилось быть матерью известной личности, мама предпочла общение с журналистами и поездки по Парижу вместе с Гершем пребыванию на съемочной площадке. Я только радовалась, потому что чувствовать еще и критический взгляд своей мамы, когда и без того страшно переживаешь из-за собственного несоответствия уровню Фреда Астера, слишком большая нагрузка.

В фильме есть сцена, когда я в красном платье с воздушным шарфом в руках бегу по лестнице, раскидывая руки, словно Ника – богиня победы. Это был нелегкий момент, потому что бежать приходилось не глядя, выражая восторг, и я очень боялась упасть и попросту свернуть шею. Нет, бегать я умею, вернее, умела, теперь уже нет – из-за болезни. Но не стоит о грустном, тогда я бежала дубль за дублем…

Проблема заключалась не только в невозможности смотреть под ноги, но и в том, что я была обута в туфли на высоком каблуке. Просто балетки к такому платью не подходили совсем, пришлось заказывать Феррагамо высокий каблук.

О Сальваторе Феррагамо, обувавшем все наши ножки в Голливуде и не только, нужно сказать отдельно. Это лучший мастер не только по моему мнению, но по всеобщему. Обувать стольких звезд и при этом угодить каждой… У него существовали деревянные колодки под каждую ножку клиенток, потому можно было не беспокоиться о примерках, любая обувь садилась по ноге как влитая, нигде не жало, не давило, не терло.

Знаете, как сам Феррагамо определял своих клиенток? Золушки, Венеры и Аристократки! Причем делил нас согласно… размеру стопы, совершенно серьезно утверждая, что именно она показатель натуры женщины, мол, как бы ни пряталась актриса за своим экранным образом, только увидев ее ножку, он сразу расскажет о ее предпочтениях. По-моему, еще никто не догадывался делить женщин именно по такому признаку.

Сальваторе говорил, что Золушки – это те, у кого ножка маленькая, они очень женственны и большие любительницы мехов и драгоценностей. Потому для Золушек в оформлении их туфелек применимы стразы, перышки и всякая дорогая всячина. Венеры – женщины со стопой средней длины, такие красивы, очень взыскательны, обаятельны, но противоречивы, им лучше создавать модели изящные, но простые, без особой вычурности. И третий тип – Аристократки – женщины с большой стопой. Аристократки чувствительны и благородны.

Можете проверить правильность оценки Феррагамо. К Золушкам относились Ава Гарднер, Мэри Пикфорд, Эвита Перрон, Джина Лоллобриджида… К Венерам – королева Елизавета, Анна Павлова, Ева Браун… К Аристократкам – Ингрид Бергман, Грета Гарбо, мы с Кэтрин Хепберн…

Сальваторе Феррагамо – обувщик от Бога, так же как Юбер Живанши от Бога модельер. Бежать по лестнице я должна в платье от Живанши и в туфельках от Феррагамо! Да еще и перед фотоаппаратом, который был в руках у Фреда Астера. Вообще-то фотографии делал Ричард Эйвдон, замечательный фотограф, прообраз героя, которого играл Астер. Туфельки Феррагамо с моих ног не свалились, а умница Эйвдон сумел сделать удачный кадр с первой попытки.

Вообще, в фильме было много минут, когда мы откровенно боялись, что ничего не выйдет. Танцевать под дождем, который просто преследовал нас в Париже, и одновременно петь – невозможно, конечно, все песни записывались отдельно, но в кадре нужно было четко попадать движением губ в запись. Я научилась не сразу. Мало того, певица из меня не слишком хорошая, голос не сильный, да и фальшивила частенько. Пока фальшивила одна, еще куда ни шло, но когда начались записи с оркестром, а потом и втроем с Фредом Астером и Кэй Томпсон, от волнения я исполняла еще хуже.

Конечно, сначала шли репетиции, репетиции и еще раз репетиции. Все прорабатывалось по отдельности, оттачивалось, отшлифовывалось, потом соединялось вместе, снова отрабатывалось и отшлифовывалось… Фред не только танцевал, он и пел великолепно, а вот я то и дело пропускала ноту, а волнуясь, делала только хуже. Однажды Астер схитрил, он не прервал пение, хотя прекрасно расслышал мое вранье, но через пару тактов совершенно намеренно взял неверную ноту и остановился:

– Извини, Одри, я промазал.

Все всё слышали и поняли, но я вдруг почувствовала защиту, словно играла со своим любимым Грегори Пеком. Фред Астер тоже умел прощать неопытность. Стало легко, напряжение спало, и, успокоившись, я больше не фальшивила.

Безобразно портила съемки погода, нудный каждодневный дождь мог вывести из себя кого угодно, а нам приходилось делать вид, что все прекрасно, счастливо и весело. Позже нас спрашивали, зачем мы показали Париж в дожде. Да не было у нас тогда другого Парижа! Мы и сами очень хотели бы солнышка, особенно в парке Тюильри. Я вздыхала:

– Двадцать лет мечтать станцевать с Фредом Астером и делать это в луже грязи!

Действительно, мы пользовались малейшим просветом в облаках, чтобы начинать съемки. Трава была мокрой, ноги бесконечно за что-то цеплялись, из-за угрозы поскользнуться и растянуться во весь рост мы становились неуклюжими. Мел решил бы этот вопрос просто: построил Тюильри в павильоне и позволил танцевать вообще где-нибудь на площадке для танцев. Но Стэнли Донен сторонник натурных съемок.

Позже мы с Феррером снимали в павильоне даже девственные джунгли Амазонки, правда, они и выглядели искусственными, искусственный фильм и искусственная жизнь на экране. Нет, Стэнли прав, он, как и я, считает, что все должно быть настоящим, и дождь тоже. Хотя однажды ему пришлось посреди совершенно мокрого Парижа приказать рабочим… поливать нас из шланга! Смешно, но нам нужно было доснять вчерашнюю сцену с весьма дождливой погодой, а в тот день, как назло, было ветрено и сыро, но дождь не шел. И мы, столько страдавшие от ежедневных осадков и получившие коротенький перерыв в потоках с неба, оказались вынуждены стоять под искусственным дождем. Чего только не бывает на съемочной площадке…

Выражению лица у Стэнли Донена, когда он наблюдал, как нас в единственный почти сухой день поливали из шланга, мог бы позавидовать Хичкок, такого мрачного садистского удовлетворения я никогда не видела. Конечно, стоило режиссеру произнести: «Стоп! Снято!», осветителям выключить софиты, а рабочим свернуть шланги, как дождь пошел сам по себе. Один из рабочих усмехнулся:

– И чего поливали, подождали бы часа три, вон он сам пошел…

Как ему объяснить, что три часа для съемок в очень людном месте Парижа удовольствие слишком дорогостоящее. График съемок расписан по минутам, потому что закрыть, например, Эйфелеву башню, чтобы мы могли беспрепятственно потанцевать на ее площадке, требует, кроме денег, и тысячу согласований. Натурные съемки, особенно в популярных у туристов местах, всегда сложны и очень коротки. Сейчас научились все делать на фоне картинки на экране позади или в студийных декорациях. Там фильтр, там немного тумана, там подкрасить, там подправить, и получится нечто похожее на Эйфелеву башню, на сад Тюильри, на Париж, Лондон, Нью-Йорк, даже дикие джунгли. Или вообще снимают на белом фоне, а картинку добавляют уже при монтаже.

Но в те времена еще снимали на натуре, и Эйфелева башня была настоящей. Как настоящей была лодка, в которой мы плыли по реке в Конго, полной бегемотов, настоящими – рынок, вокзал, люди в массовке, когда мы снимали «Историю монахини». Я бы не смогла играть наездницу, сидя на деревянной лошадке (настоящую подрисуют), не смогла бы изображать восторг от нарисованного на полотне Рима, как радовалась настоящему. Наверное, я устарела для современного кино. Но мне все равно нравится то прежнее, настоящее, со вкусом мороженого в маленьком рожке, с визгом шарахавшихся от мотороллеров прохожих, даже с огромными пауками в Конго. Там можно жить ролью, а не изображать жизнь.

Фильм удался, он получился веселым, в меру легким, неглупым и имел успех. Конечно, за такие фильмы не дают «Оскаров», но их очень любят зрители. Мне не удалось стать примой в балете, но я станцевала у подножия Эйфелевой башни и на площадях Парижа с Фредом Астером! Ради одного этого стоило учиться танцу в оккупированном Арнеме или мучиться от собственного несовершенства у мадам Рамбер в Лондоне.

Интересно, видела ли мадам этот фильм? А если видела, поняла ли, кто именно танцует? И что бы она сказала из-за несовершенства движений? Боюсь, замечания были бы не слишком лестными для меня, мадам всегда отличалась строгостью и нелицеприятными выражениями.

Очень хочется подвигаться так же легко, как в фильме, но я уже ничего не могу, мое время ушло. Сегодня подумала, что, не пройди я тяжелейшую школу сначала в Арнеме, а потом в местах бедствий, куда пять лет ездила вместе с Робом в качестве посла доброй воли ЮНИСЕФ, я не смогла бы вот так спокойно принимать конец собственной жизни. Когда видишь столько мучительных смертей других людей и их удивительное мужество, начинаешь понимать, что собственные проблемы не так уж велики.

А еще, конечно, роль сестры Люк в «Истории монахини» и общение с такими замечательными, божественными женщинами, как Кэти Халм и Мария Луиза Хабетс, а также Фред Циннеман, его супруга Рене и все-все, с кем мы создавали удивительный фильм – «Историю монахини».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.