Часть вторая (1892–1902 гг.) Аксельбанты

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть вторая (1892–1902 гг.)

Аксельбанты

Армейское захолустье. Дуэли. Академия Генштаба. Политика. Государь император. Скандал. Виктория.

Осенью 1892 года двадцати летний подпоручик Антон Деникин прибыл к своему первому месту службы – во 2-ю полевую артиллерийскую бригаду Варшавского военного округа. Квартировалась она в 159 верстах от Варшавы в городке Бела Седлецкой губернии, которая позже, в 1921 году по Рижскому договору перейдет к Польше.

Это захолустье было типичным для стоянок большинства российских частей Варшавского, Виленского, частично Киевского округов. В таких местечках иногда проходила половина судьбы армейцев, поэтому их быт тесно сплетался с окружающим. В Беле из восьмитысячного населения проживало пять тысяч евреев, остальные – поляки; немного русских, в основном служащих по гражданскому ведомству.

А.Деникин выпускник Киевского юнкерского училища, 1893 год

По всему этому Бела была копией городка детства Деникина Влоцлавска. Как и там, в Беле евреи – поставщики, подрядчики, мелкие комиссионеры («факторы») – задавали тон городу, держа в руках торговлю. Например, нельзя было обходиться офицерам без «факторов». Те доставали артиллеристам все что угодно. Через них – обстановка квартиры и возможность одеваться в долгосрочный кредит. И весьма важно военному перехватить денег под вексель, офицерский бюджет у младших чинов очень скромен. Деникину положили ежемесячное содержание в 51 рубль.

Деловые взаимоотношения полезно пересекались, но нельзя было шагнуть ни тем, ни другим за определенную грань. Мужчины с пейсами, в длинных лапсердаках и женщины в своеобразных париках строго держались своих древних законов и обычаев. Детей они направляли не в правительственную начальную школу, а в старинные хедеры – еврейские религиозные школы талмудистского средневекового характера. Эти учебные заведения допускались властями, но не давали прав по дальнейшему образованию. Редкие еврейские юноши проходили курс в гимназиях, чтобы сразу же исчезнуть на приволье крупных городов.

В иудейской среде особенных религиозных и экономических порядков были под руководством кагала свои суд и наказания, которые поддерживали цадики, раввины. Существовало свое финансовое обложение, взимаемое также исправно, как и государством. Царили негласные нотариальные функции, система бойкота провинившихся. Самый богатый бельский еврей Пижиц был привержен укладу не менее бедняков-соплеменников. Единственным исключением являлся местный доктор.

Отношение офицерства к местечковому еврейству с дебошами, которое еще проступало в 1860—70-х годах, стало преданием. Случайные выходки буянов резко карались командирами, потерпевшим выплачивали деньги. Бывший офицер А. Куприн, служивший в эту пору, выйдя в отставку в 1894 году, позже в своих произведениях «Поединок», «На переломе» исказит военный быт. В повести «Поединок» – как раз в таком же «бедном еврейском местечке», что и Бела.

В действительности иногда припадало наоборот. Во время службы Деникина немолодой подполковник 2-й бригады влюбился в красивую, небогатую еврейскую девушку. Он поселил ее у себя, зажили душа в душу. Подполковник сделал все, чтобы она получила хорошее домашнее образование. Вместе они никому на глаза не показывались, так что бригадное начальство не вмешивалось. Помалкивала и еврейская община, но когда узнала, что девушка готовится принять другую веру, взволновалась необычайно. Самые рьяные пригрозили убить соплеменницу.

Однажды их толпа в отсутствие подполковника ворвалась в его квартиру, и счастье, что изменницы не оказалось дома. В следующий раз большая группа евреев подстерегла офицера на окраине Белы и напала. По офицерскому кодексу чести, подполковник, не сумевший защитить себя от оскорбления, должен быть уволен в отставку. Дознание производилось по распоряжению командующего войсками округа. И окончилось тем, что влюбленного подполковника перевели в другую бригаду. Позже он женился на этой девушке.

Польское общество городка сторонилось русских. Особенно нетерпимы были пани, хотя с поляками офицеры выпивали в ресторане, играли в карты в городском клубе. Бывало, что и приятельствовали, но никогда не дружили семьями. Впрочем, и здесь неписанное вето на тесные взаимоотношения рушилось, если вмешивалась страсть накала того злосчастного подполковника. Столкновений не возникало, но «русско-польский» Деникин чувствовал себя все же неуютно.

Общение артиллеристов в основном замыкалось на военных и местных русских. В этом обществе дружили, выбирали невест. Из года в год тянулись одни и те же темы, шуточки. Как позже напишет Деникин:

«Ни один лектор, ни одна порядочная группа не забредала в нашу глушь. Словом, серенькая жизнь, маленькие интересы – «чеховские будни». Только деловые и бодрые, без уездных «гамлетов», без нытья и надрывов. Потому, вероятно, они не засасывали и вспоминаются с доброй улыбкой».

Как в любом глубинном городке Российской империи, были и в Беле два-три дома, где беседовали по серьезным вопросам. Сюда стали приглашать подпоручика Деникина, когда поближе узнали. Потом на него даже стали звать:

– Приходите, поговорим – Деникин будет.

По своей духовности и начитанности подпоручик выглядел выше рядового офицерства. Он стремился анализировать жизнь, умел ярко и глубоко излагать мысли. Убежденно высказывался о современном офицерстве:

– Выросло новое поколение людей, обладающих менее блестящей внешностью и скромными требованиями к жизни, но знающих, трудолюбивых, разделяющих достоинства и недостатки русской интеллигенции.

Его низкий голос звучно наполнял комнату. Из-под густых бровей светили проницательные глаза. Большие смоляные усы и борода клином чеканили открытое лицо.

Когда на досуге Антон Деникин появлялся в офицерском кругу, на его коренастую фигуру, окаймленную сталью погон сюртука, поглядывали с теплотой или уважением. Незаурядный ораторский талант подпоручика вскоре отличили. Его просили как о тостах в застолье, так и о приветствиях юбилярам, прощальных речах тем, кто покидал бригаду. Он не стеснялся выговориться и по злободневным военным проблемам.

Предпочитал же Деникин общество своих сверстников. Здесь он был не очень разговорчив, может быть, потому, что молодежь с маху решала все вопросы. Сомнений и споров не было: «За Веру, Царя и Отечество».

Любопытства к общественным, народным движениям не проявляли, с предубеждением относились клевым, к либеральным партиям.

Деникин любил трунить над своими двумя близкими товарищами, вышедшими одновременно с ним в бригаду. Немало они извели времени, чтобы сделать визиты для представления всем в городе. Подпоручик поглаживал усы, улыбаясь.

– Навестили всех, у кого только был звонок у подъезда.

Молодежь, собираясь другу друга, играла в винт, много пела под гитару и фортепьяно. Пили умеренно, тому следовало учиться. А единодушным хорошим армейским тоном было глотать рюмку залпом, медлить с закусыванием, никогда не морщиться. Это на флоте офицеры-аристократы в своих сияющих кают-компаниях довели приемы употребления водки до изощренности. Даже на разных кораблях пили наособицу: и «ополовинивали» рюмку, и в неком ритуале шевелили после глотков пальцами, и крякали после выпивки для традиции.

Независимо от происхождения и достатка, офицерская молодежь армии горячо верила в свое Отечество. Все они в бельском захолустье были из разночинцев. Исконный дворянский состав уже тогда сохранился лишь в гвардии. На плечи таких армейских подпоручиков ляжет тяжесть русско-японской войны, а потом Первой мировой. В ту войну, последнюю для императорской русской армии, ее поведет корпус офицеров на 60 процентов из разночинцев.

Сказывалась противоречивость российского общества конца XIX – начала XX века. Разночинцы-интеллигенты тогда презирали или ненавидели существовавший государственный строй. А большинство их собратьев в погонах явилось оплотом русской государственности. И не, аристократы, а сыновья рядовых, выслужившихся в офицеры, – генералы Алексеев, Корнилов и Деникин первыми начнут организованную вооруженную борьбу против захватчиков-большевиков.

* * *

Когда подпоручик Деникин начал службу во 2-й артиллерийской, бригадой командовал очень пожилой генерал Сафонов. Старик был из армейских динозавров, слишком мягкий, не очень сведущий, малодеятельный, чтобы соответствовать своему посту. Но между бригадным и офицерами царила сердечность, они старались не уронить честь артиллеристов и не подвести добряка.

Боевой дух Варшавского округа был заложен командовавшим когда-то им генералом Гурко, прозванным в русско-турецких сражениях «генералом Вперед». К тому же, артиллеристы традиционно отличали свою роль, культово служили врученному оружию. Они, как и офицеры флота, военные инженеры, относились к интеллектуальной элите армии.

Киевское юнкерское училище, выпустив Деникина с несколькими однокашниками в артиллерию, не дало им глубокой подготовки по этому роду войск. На первом году службы подпоручику пришлось много трудиться, чтобы овладеть делом. Ему повезло постепенно входить в него, потому что сразу Деникину поручили не артиллерийскую специальность, а батарейную школу. Но к началу первого лагерного сбора он был уже на высоте, а потом Деникина даже назначили преподавателем бригадной учебной команды, готовившей унтер-офицеров.

В бригаде было на кого равняться. Лучшими батареями и в артиллерийском сборе округа командовали два замечательных, талантливых офицера Гомолицкий и Амосов. Лихих командиров всеобще обожали за мастерство в деле и веселость на офицерских пирушках. Молодежь безотказно находила у них совет и заступничество.

На втором году службы Деникина генерал Сафонов умер. С прибытием его замены жизнь бригады резко повернулась.

Новоиспеченный командир, недавно получивший генеральское звание, был так презрителен, что никому из старших офицеров не подавал руки. Природный грубиян, он словно не замечал вокруг себя ни военных, ни штатских. Быт подчиненных генерала не интересовал, а на батареи он заходил лишь в дни бригадных церемоний. Уже на втором году своего командования бригадный однажды заблудился среди казарменного расположения. Вся часть, собранная в конном строю, ожидала его около часа.

Обычно командир сидел в канцелярии и сыпал оттуда предписаниями, запросами, взысканиями и даже арестами офицеров на гауптвахту, чего в бригаде сроду не бывало. В его служебных записках просвечивали отжившие воинские взгляды, да и просто незнание артиллерийского дела.

Удалец Амосов ушел, получив свою бригаду. Гомолицкого командир не выносил, стал преследовать, тот совершенно замкнулся в себе. Начались в гарнизоне дрязги, ссоры, пьянство, безудержный картеж. Многие офицеры будто бы забыли дорогу в казармы.

Разор бригадной жизни особенно подавлял молодежь, какая во многом прислушивалась к Деникину. Молодые офицеры демонстративно отказывались от приглашений бригадного на пасхальные разговения или на его домашние торжества. А трое из них застрелились. Совершили самоубийства, вроде бы, по своим личным причинам, но ведь главное для офицера – его военная семья.

Честь бригады меркла, и артиллеристы 2-й полевой, переживая, держались среди офицеров других частей едва ли не вызывающе. И так традиционно была рознь среди родов войск. Гвардия, в которой соперничали кавалергарды и конногвардейцы, свысока относилась к армии. Кавалеристы небрежно смотрели на иные виды оружия. Полевая артиллерия недолюбливала кавалерию и конную артиллерию, снисходительно глядела на пехоту. Конная артиллерия сторонилась полевой и искала дружбы с кавалерией. Пехотинцы терпели от всех.

2-я полевая артиллерийская бригада отлично общалась с пехотой своей дивизии, но избегала отношений с конной артиллерией и конницей ее корпуса. И вот сослуживец Деникина, храбрец и превосходный пистолетный стрелок, штабс-капитан Славинский сидел во время лагерных сборов в ресторане Брест-Литовска, когда туда пожаловали два конно-артиллерийских поручика.

Штабс-капитан, оказавшийся вне бригады с ее сыр-бором, в одиночестве расслабился, но сразу насторожился, когда присевшие за его стол поручики начали шутить о различии их и полевых артиллерийских частей. Славинскому показалось, что метят не вообще в полевых, а в его несчастную бригаду. Он вспылил. Постояли за себя и конно-артиллеристы.

Отходчивый Славинский остыл, когда понял, что поручики взялись не за его бригаду, а попросту зубоскалили. Чтобы предотвратить дуэль, штабс-капитан извинился. Разойтись миром решили и конноартиллерийские офицеры.

Так бы и осталось, если б не нрав командира конной батареи поручиков подполковника Церпицкого. Узнав о происшествии в ресторане, он потребовал от обоих этих офицеров послать вызовы Славинскому. Не уступили и во 2-й полевой, на бригадном суде чести обязали Славинского принять дуэли. Драться штабс-капитану предстояло с двумя противниками по очереди.

Как раз в те времена (20 мая 1894 года) вышел долгожданный ревнителями офицерской чести закон о дуэлях. На его основании правила о разборе ссор в офицерской среде гласили:

«I) Командир полка о всяком оскорблении, роняющем достоинство офицерского звания, нанесенном офицером своему товарищу, а равно нанесенным офицеру посторонним лицом или офицером другой части, передает на рассмотрение суда общества офицеров;

2) суд общества офицеров принимает меры к примирению в том случае, если признает примирение согласным с достоинством офицера и с традициями части; в противном же случае постановляет, что поединок является единственным приличным средством удовлетворения оскорбленной чести офицера;

3) когда поссорившиеся согласно определению суда решат окончить ссору поединком, суд общества офицеров употребляет свое влияние на секундантов в том смысле, чтобы условия дуэли наиболее соответствовали обстоятельствам данного случая;

4) если в течение двух недель по объявлении решения суда общества офицеров поединок не состоится и отказавшийся от поединка офицер не подаст просьбы об увольнении со службы, то командир полка входит по команде с представлением об его увольнении без прошения;

5) обязанности суда общества офицеров, указанные в предыдущих параграфах, возлагаются непосредственно на командиров частей в таких случаях, когда названного суда в части не имеется или когда самый случай, не касаясь обер-офицеров, превышает пределы его ведомства».

Накануне поединков вечером в бригадном лагере около адъютантского барака офицеры взволнованно обменивались мнениями. Пришли поддержать Славинского и офицеры из других полевых артиллерийских бригад. Все были возмущены, что двоих против одного выставил Церпицкий. Один из ветеранов резюмировал:

– Какова же честь его батареи, ежели ее надо защищать вдвое превосходящими силами?

Этой ночью Деникин, как и все молодые офицеры бригады, не сомкнул глаз. Не спали и солдаты, с которыми служил штабс-капитан.

Дрались на опушке леса возле бригадного лагеря. В назначенные четыре утра у прибывших конных артиллеристов случилась заминка. С ними не приехала лазаретная линейка, посланный за ней фейрверкер вернулся ни с чем. К возможным услугам стоявшей здесь бригадной линейки они прибегать не желали. Было очевидно, что конно-артиллеристы никаких компромиссов в поединках не хотели.

Дуэль установили на пистолетах, 25 шагов дистанция, по одному выстрелу, огонь по команде. Первым вышел против Славинского поручик Квашнин-Самарин. Отлично стреляющий штабс-капитан сразу после секундантской команды нажал на курок. Попал Квашнину-Самарину в живот, и тот рухнул.

Это была тяжелая рана, но конно-артиллеристы от помощи присутствовавшего бригадного врача отказались наотрез. Увезли своим ходом поручика в госпиталь.

Требовалось продолжать. Побледневший Славинский мрачно курил одну папиросу за другой. Спустя несколько минут он через своих секундантов предложил принести извинение второму конноартиллерийскому дуэлянту. Поручик отказался это принять.

Славинский хорошо знал и такие слова из дуэльных правил:

«Подлежит изгнанию из полка, когда обнаружится, что офицер, защищая свою честь или давая удовлетворение оскорбленному, не проявил при этом истинного чувства чести и личного достоинства, а обнаружил старание соблюсти лишь одну форму».

Штабс-капитан стал перед вторым противником. После команды он не стрелял. Поручик же дал по Славинскому промах. Тогда штабс-капитан выстрелил в воздух.

Самарин-Квашнин спустя два дня умер в госпитале. В следствии по этим дуэлям поведение штабс-капитана Славинского признали джентльменским. На подполковника Церпицкого наложили взыскания.

В другой заварушке Деникину самому пришлось горячо участвовать. Его бригада шла походом через Седлец, где стоял Нарвский гусарский полк. Артиллеристы расположились здесь отдохнуть до утра. И тут их подпоручик Катанский связался с гусарским корнетом. Катанского уважали в бригаде за его порядочность и хорошую образованность, но имел он и буйную натуру.

Катанский заспорил с корнетом на почве все той же корпоративной розни, за которой сослуживцам Деникина все чудился подвох их родной бригаде с горе-командиром. Подпоручик, как когда-то и Славинский, тягавшийся с конно-артиллеристами, без заминки оскорбил корнета.

Выделялся Катанский своим норовом среди сдержанных артиллеристов, а корнет с его исторически беззаветным гусарством вмиг воспламенился. К тому ж был корнет Карницкий поляком со всеми комплексами своего национального самолюбия. Гусар немедленно вызвал Катанского на дуэль и моментально прислал секундантов.

Гусарские и артиллерийские секунданты заседали всю ночь. Пригласили на совещание и Деникина, как старшего среди подпоручиков. Улаживать дело приходилось артиллеристам. Деникин трудился со всей осмотрительностью и красноречием. Гусары же фыркали и демонстрировали, что и сами готовы стать на барьер.

Не с этой ли дискуссии Антон Деникин начал осваивать азы труднейших переговоров, искусство чего так пригодится ему в роли Главнокомандующего Белой армии? Только к утру стало удаваться оставить ссору без последствий. И лишь на рассвете, когда бригадные трубачи заиграли «Поход», артиллеристы помирились с гусарами.

Последствия все-таки оказались. В Нарвском гусарском полку, как когда-то и у конно-артиллеристов, задним числом вдруг сочли, что оскорбление корнета Карницкого все же перевешивает примирение. Собрание гусар решило, что не стрелявшийся по такому поводу Карницкий не может оставаться в их полку.

Для окончательного выяснения происшедшего уже в Белу приехала делегация гусарского суда чести. Снова заседал Деникин со своими офицерами, бывшими секундантами в Седлеце. Теперь им требовалось проработать позицию, с которой корнет Карницкий выглядел бы в благоприятном свете. Артиллеристам удалось убедить высокую депутацию гусар, что поведение Карницкого было безупречным. Благодаря этому и многим усилиям лично Деникина, корнета Карницкого суд общества офицеров его полка оправдал и оставил на службе.

Знал бы тогда подпоручик Деникин, как аукнется его доброе дело. Через четверть века к Главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России генералу Деникину прибудет посланник Польши, бывший гусарский корнет, ставший генералом Карницким. Им надо будет договориться о взаимодействии добровольцев и польской армии на противобольшевистском фронте.

В Таганроге в 1919 году генерал Карницкий сразу же сделает вид, что никогда Деникина не встречал. А в донесениях своему правительству приложит все силы, чтобы Белая армия выглядела в самых черных красках. Он исказит политику белогвардейцев и их отношение к Польскому государству. Такой вклад генерала Карницкого уместно послужит Пилсудскому в предательстве Белого движения. Тот тайно от белых и их союзников заключит соглашение с большевиками…

Так шли два первых года службы Антона Деникина во 2-й артиллерийской. А на третий он с головой ушел в работу, которая только и могла вознаградить его беспощадную целеустремленность. Отец Антона грустил, что не увидит на плечах сына офицерские погоны, теперь сам подпоручик грезил, чтобы продеть под погон «ученый», серебряно-витой аксельбант офицера Генерального штаба.

Он замкнул себя в батареи учебников, решившись поступить в Николаевскую академию Генерального штаба. С этих пор, кроме служебных обязанностей и занятий, мир для Деникина не существовал. Требовалось проработать уйму материала, повторив весь научный курс военного училища. А также по расширенной программе – изучить иностранные языки, математику, историю, географию, ряд других общеобразовательных предметов.

Об этой поре Деникин вспоминал:

«Нигде больше не бывал. Избегал и пирушек у товарищей. Начиналось настоящее подвижничество, академическая страда в годы, когда жизнь только еще раскрывалась и манила своими соблазнами».

* * *

Начальным испытанием на прочность уже поручика Антона Деникина был предварительный экзамен в Академию при окружном штабе. Просеивали абитуриентов немилосердно. Набралось их по округам полторы тысячи, а на вступительные экзамены в Академию допускалось лишь 400–500 офицеров. И Деникин, взяв эту первую высотку, попал в их число.

Летом 1895 года поручик прибыл на конкурсные экзамены в Петербург. Здание Академии размещалось в монументальном месте столицы около Суворовского музея, но Деникину было не до экскурсий. Из полутысячи абитуриентов, приехавших вместе с ним, попасть в «академисты» предстояло только полутора сотне.

Окончившие полный трехлетний курс этого высшего элитного военного заведения, основанного в 1832 году и существующего в России и через сто лет, выходили в корпус офицеров Генерального штаба. Русская армия единственной в мире имела такой корпус генштабистов, отличавший его командиров высокой образованностью и интеллектом. Талантливая офицерская молодежь больше стремилась в него не из-за аксельбантов.

Пестрота мундиров и лиц, довольно разных выражением, царила в сводчатых академических коридорах. Самоуверенно поглядывали лейб-гвардейцы. Для них, под стать великим князьям, учившимся здесь, провал на экзаменах был не крахом надежд. Для непривилегированного же офицерства сделать военную карьеру в мирные годы без Академии являлось почти невозможным. Например, перед Первой мировой высшие командные должности подавляюще займут офицеры из корпуса Генштаба: четверть полковых командиров, приблизительно семьдесят процентов начальников пехотных и кавалерийских дивизий, шестьдесят процентов корпусных командиров.

Большинство офицеров, возбужденно вышагивавших в ожидании экзаменов, чувствовали себя как перед решающим сражением судьбы. Среднему армейцу с его небольшим ежемесячным содержанием в 81 рубль, да еще семейному, предстояло биться подлинно за право на существование. Провалившиеся в Академию возвращались в части с печатью неудачника, с весьма неопределенным будущим. Бывало, что, не доезжая обратно до полка, стрелялись.

На Деникина и его товарищей-артиллеристов с их воротниками из черного бархата посматривали неприязненно. Артиллеристы всегда отличались хорошими знаниями по математике. И как обычно в предэкзаменационной горячке, старожилы, поступавшие сюда уж не раз, дополнительно нагоняли страху. Рассказывали о свирепстве экзаменаторов. Например, обязательно впутывали генерала М. И. Драгомирова, по «Учебнику тактики» которого счастливчикам предстояло учиться:

– Да что ж, без ножа на экзаменах режут… А Драгомиров офицеру из сибирских полков так и сказал: «Охота была вам из такой дали тащиться, чтобы нам лапти плести». Другого он в конце экзамена спрашивает: «Знакома ли вам песня «Огород городить»? Офицер отвечает: «Я знаю другую – о камаринском мужике». А Драгомиров говорит: «За находчивость хвалю. И потому поставлю вам за удачный ответ вместо нуля единицу…» – Генерал еще душа-человек был, а нынешние-то неумолимы.

Генерал Драгомиров сам заканчивал эту Академию. С 1878 по 1889 год являлся ее начальником. Уважался и за то, что выступал за внедрение в армии строгой законности, обязательной для всех военнослужащих. Благодаря таким преподавателям вышел «Протест Ста Шести» – призыв 106-ти офицеров Академии Генштаба и Царскосельской стрелковой школы против телесных наказаний.

Треп старожилов в академических коридорах был небезоснователен. Абитуриент не должен был путать артикли в немецком языке, весьма грамотно писать на русском, не ошибиться в глубине устья Рейна или высоте пиков Апьп, давать исчерпывающие характеристики крупных военачальников старины. И ко всему этому в данном офицерском вузе не существовало понятия «шпаргалка». Честь офицера в этих стенах была такой же нормой, как вычищенный мундир…

Коренастый поручик Деникин взял свою первую академическую высоту. Он стоял в конференц-зале Академии среди ста пятидесяти счастливцев, уже рассеянно слушая напутствия на учебу. А жаль, что несколько расслабился, это настроение подведет его через год. Новоиспеченным «академистам» строго внушали, что любая оплошность в учебе или дисциплине незамедлительна отчислением.

Теоретический курс Академии, который Деникин начал изучать на лекциях, был, на первый взгляд, необъемен. Кроме массы военных предметов, он трещал от общеобразовательных: иностранные языки, история с основами государственного права, славистика, госправо, геология, высшая геодезия, астрономия, сферическая геометрия.

Правда, пройти курс требовалось за два года, но он, как позже утверждал Деникин, «был едва посилен для обыкновенных способностей человеческих».

В снятой Деникиным квартирке стопок учебников на столе, в сравнении с теми, по которым он готовился в Беле, куда как прибавилось. И к ним неутомимый поручик накупал и накупал самой разной литературы, приносил ее из библиотек: книги, брошюры, журналы. Его остро интересовали новые труды о войне, современная проработка армейских вопросов, и еще очень занимала художественная, очерковая литература. Бывший сочинитель стишков Антон Деникин теперь мечтал попробовать себя в серьезном литераторстве. Он засиживался, читая, Делая пометки на полях, за полночь.

Опаздывать же на занятия невозможно: каждый из «академистов» должен был расписываться в специальном журнале о своем прибытии в Академию.

В это время многие горячие головы были недовольны столпами Академии Генштаба. Шестой год ее начальником был генерал Г. А. Леер накануне своего 80-летия. Он имел заслуженную мировую известность по стратегии и философии войны. Его теория о неизменных основах боевого искусства была базой преподавания всех академических военных кафедр. Но по ней, на взгляд Деникина, выходило, что во многом приемы и в эпоху Цезаря, и Ганнибала, и Наполеона, и в современности не очень различаются. Догмы, переживал поручик, состарились вместе с их проповедником-генералом…

Деникин был слишком эмоционален. Труды и педагогическая деятельность крупнейшего русского военного мыслителя Г. А. Леера, которого всегда ставили рядом с М. А. Драгомировым, осталась золотым фондом отечественного военного искусства. После кончины генерала его память Академия будет глубоко чтить.

Деникин считал, что Академия отстает от жизни. Исходил из того, что масштабность вооруженности государств сменила одиозность регулярных армий. И это должно было резко отразиться на будущей тактике войн (что и докажут русско-японская, Первая мировая). Бурно ломала стереотипы только что появившаяся скорострельная артиллерия. Уже не выдерживало критики и, например, учение о крепостной обороне страны. Жадно изучая свежую военную печать, Деникин окунался в горячие споры на все эти темы.

Деникина поразило, что в Академии изучали военную историю с древнейших времен, но не читали курса по последней русско-турецкой войне. А ее полководцы еще были в строю, тот же генерал Драгомиров командовал войсками Киевского военного округа. В товарищеском кругу Деникин возмущался:

– Вот показатель нравов военных верхов! Семнадцать лет минуло после окончания русско-турецкой, а наша военная наука еще не имеет ее документальной истории. В то же время где-то в недрах Главного штаба уже много лет существует соответственная историческая комиссия.

Поручик переживал за недочеты, за нередкое загромождение курса несущественным и ненужным, отчего Академия иногда отставала в актуальном прикладном искусстве. А в общем сразу ее полюбил и отдавал должное своей «альма матер». Она неизмеримо расширяла кругозор, обеспечивала методом, глубоким критерием познания военного дела. И главное, Академия очень серьезно вооружала тех, кто хотел продолжать учиться в своих офицерских жизнях и боях.

* * *

Однокашник Деникина по Академии спустя годы так аттестовал его в то время:

«Антон Иванович учился плохо. Не потому, конечно, что ему трудно было усвоение академического курса. Но Академия требовала от офицера, подвергнутого строгой учебной дисциплине, всего времени и ежедневной регулярности в работе. Для личной жизни, для участия в вопросах, которые ставила жизнь общественная и военная вне Академии, времени почти не оставалось. А по свойствам своей личности Деникин не мог не урывать времени у Академии для внеакадемических интересов в ущерб занятиям. И если все же кончил ее, то лишь благодаря своим способностям».

С первых месяцев в Петербурге Деникин, выросший и служивший в провинции, с большим интересом вошел в общение со столичной интеллигенцией разных толков. Он жадно вбирал в себя все, что могло расширить его кругозор. Был близок и с университетской молодежью, разнообразным студенчеством.

Однажды к нему домой заглянули две знакомые курсистки. В один голос взволнованно затараторили:

– Ради Бога помогите! У нас ожидается обыск. Нельзя ли спрятать у вас на несколько дней «литературу»?

Речь шла о подпольных пропагандистских изданиях, на которых воспитывались широкие студенческие круги. До того ни эти девушки и никто из студентов, приятельствовавших с офицером, не только не заикался о подобных услугах, а и не заговаривал о нелегальных делах. Но он знал, сколько искреннего чувства, пламенного горения влагала молодежь в эту деятельность, и сколько молодых судеб и высоких талантов исковеркало подполье.

Поручик Деникин сказал:

– Извольте. Но с условием, что я с «литературой» ознакомлюсь.

– Пожалуйста! – радостно воскликнули курсистки, сияя голубыми глазами.

Три объемистых чемодана притащили они к Деникину вечером. Была ему напряженная читальня…

С первых же брошюрок этой духовной пищи передовой молодежи поручик удивился ее нежизненности, начетничеству. Ничего не встречалось созидательного, лейтмотивом – разрушение, злоба и ненависть. Православного офицера словно бы обдало кипятком. Он считал, что власти дают достаточно поводов для их осуждения, обличения, но «литература» часто опиралась на заведомую неправду.

Деникин провел в одиноком «подпольном семинаре» несколько бессонных ночей. Убедился, что в освещении рабочего и крестьянского вопроса была демагогия, игра на низменных страстях, без всякого учета государственных интересов. Его поразило удивительное незнание анонимными авторами военного быта и армейских взаимоотношений. Они не понимали сущности армии как государственно-охранительного начала.

«Что этими возмущаться, – думал Деникин, – если бывший офицер Л. Толстой, автор отличных произведений «Севастопольские рассказы», «Война и мир», в роли яснополянского философа пишет брошюры «Письмо к фельдфебелю», «Солдатская памятка», «Не убий». Они также зовут армию к мятежу и поучают: «Офицеры – убийцы… Правительства со своими податями, с солдатами, острогами, виселицами и обманщиками-жрецами – суть величайшие враги христианства…»

Спустя несколько дней поручик подумал, что, возможно, в этих чемоданах низкосортная пропагандистская литература – ведь, в основном, анонимные авторы. Он обратился к наиболее «передовым» из своих знакомых интеллигентов дать почитать серьезную нелегальщину. Ему предоставили кипу журналов, издававшихся за границей, ходивших по рукам в России: «Освобождение» Струве, «Красное Знамя» Амфитеатрова… Но и здесь Деникин нашел демагогию, особенно грубая хлестала со страниц «Красного Знамени».

На них ему попалось даже такое откровение: «Первое, что должна будет произвести победоносная социалистическая революция, это, опираясь на крестьянскую и рабочую массу, объявить и сделать военное сословие упраздненным».

Поручик схватился за голову, подумав:

«Какую же участь старается подготовить России «революционная демократия» перед лицом надвигающихся, вооруженных до зубов паназиатской, японской и пангерманской экспансий?»

Складывалось политическое мировоззрение Антона Деникина. В итоге оно выглядело так. Он не сочувствовал народничеству и его преемникам социалистам-революционерам (эсерам) из-за ставки этих партий на террор и крестьянский бунт. Отрицал марксизм из-за преобладания в нем материалистического над духовным с уничтожением человеческой личности. Деникин идеологически принял российский либерализм. Политическим кредо офицера стали: конституционная монархия, радикальные реформы. Позже это приобретет оттенок республиканства.

Странна готовность, с какой Деникин схватился за «подпольные» чемоданы. Ведь при производстве в офицеры он подписал документ, неизменный с первой половины XIX века:

«Я, нижеподписавшийся, дал сию подписку в том, что ни к каким масонским ложам и тайным обществам, Думам, Управам и прочим, под какими бы они названиями ни существовали, я не принадлежал и впредь принадлежать не буду, и что не только членом оных обществ по обязательству, чрез клятву или честное слово не был, да и не посещал и даже не знал об них, и чрез подговоры вне лож, Дум, Управ, как об обществах, так и о членах, тоже ничего не знал и обязательств без форм и клятв никаких не давал».

Это было, конечно, не присягой, но обязательством и в дальнейшем не замарывать свою честь вольнодумством, общением с бунтовщиками. Безусловно, офицер должен быть в курсе всех современных проблем, но одно дело – взять по ним у кого-то почитать, и другое – спрятать у себя антигосударственную библиотеку. Выглядит такое подобно тому, если б глубоко православный человек (каким до конца своей жизни оставался Деникин) кланялся бы, например, в буддийском храме.

«Чайные» разговоры с учителем Епифановым не прошли для Деникина даром. Сын фельдфебеля, и майором предпочитавшего глядеть на мир святорусски, незамутненно, уверовал в либерализм, который плохо сосуществует с иерархичностью. Возможно, «плюрализм» впитался в Антона, так сказать, с молоком матери-католички, хотя внешне он готику рационализма в образе костела и отверг? Бывший церковный служка не смог и не захотел стать консерватором, ортодоксом. Поручик встал на путь, во многом духовно взаимоисключающийся.

После восстания декабристов офицеры незначительно участвовали в антиправительственной деятельности. Тем более в Академии Генштаба не могло быть никаких политических кружков или вхождения ее слушателей в конспиративные организации. «Академисты» традиционно чтили слова, как-то сказанные на этот счет генералом Драгомировым:

– Я с вами говорю как с людьми, обязанными иметь свои собственные убеждения. Вы можете поступать в какие угодно политические партии. Но прежде чем поступить, снимите мундир. Нельзя одновременно служить своему царю и его врагам…

В результате страстного овладения поручиком Деникиным политикой вместо сферической геометрии и других скрупулезных предметов у него и пошло прахом. На экзаменационной сессии первого курса он провалился.

Деникин благополучно ответил по истории военного искусства профессору Гейсману и перешел экзаменоваться к профессору полковнику Баскакову. Тот предложил рассказать о Ваграмском сражении. Поручик более или менее помнил эту решающую битву между наполеоновской армией и австрийцами эрцгерцога Карла в 1809 году. Он, все более воодушевляясь, говорил некоторое время, как Баскаков прервал:

– Начните с положения сторон ровно в 12 часов дня.

Деникин лихорадочно подумал:

«Ровно в двенадцать! Дрались пятого и шестого июля… Шестого французы нанесли решающий таранный удар колонной Макдональда. Это самое главное при Ваграме – применение глубокого таранного боевого порядка… Но что творилось именно в 12 часов? И разве часовой расклад так важен?..»

Поручик, сбиваясь, продолжал рисовать общую картину.

Баскаков монотонно сказал:

– Ровно в двенадцать.

Деникин замолчал, соображая:

«Да вроде б в двенадцать никакого перелома и не было. Чего ж от меня он хочет?»

Снова заговорил, и опять полковник, глядя в пространство рыбьими глазами, раздраженно произнес:

– Ровно в 12 часов.

Поручик замолк окончательно. Баскаков, держа свой обычный презрительно-бесстрастный взгляд выше его головы, осведомился:

– Быть может, вам еще минут шестьдесят подумать нужно?

Деникин, бледнея, отчего резко выделились усы и клин бороды, отчеканил:

– Совершенно излишне, господин полковник.

После окончания этого последнего экзамена сессии преподавательская комиссия долго совещалась. И вот вышел Гейсман, прочитал отметки и произнес:

– Кроме того, комиссия имела суждение относительно поручиков Иванова и Деникина и решила обоим прибавить по полбалла. Таким образом, поручику Иванову поставлено семь, а поручику Деникину шесть с половиной баллов.

Для перевода на второй курс требовалось не менее семи! Прибавка в полбалла Деникину была злым издевательством, конечно, по инициативе Баскакова. Теперь кровь бросилась в лицо поручику, но он сдержанно сказал:

– Покорнейше благодарю комиссию за щедрость…

В 1905 году подполковник Деникин будет начальником дивизионного штаба в Мукденском сражении, после которого он получит орден и чин полковника – «за боевые отличия». Начальником штаба в тамошний Конный отряд пришлют знатока сражения Ваграмского полковника Баскакова. Перед началом боя он спешно прискачет на наблюдательный пункт Деникина с диким вопросом:

– Как вы думаете, что означает это движение японцев?

Деникин с трудом удержится от улыбки и ответит с прилежанием экзаменующегося «академиста»:

– Это начало общего наступления и охвата правого фланга наших армий.

– Я с вами совершенно согласен, – пролепечет потерявший свое бесстрастие полковник.

Грянет сражение, и Баскаков еще четырежды будет залетать на деникинский НП за разъяснениями, предваряя их очень вежливым:

– Как вы думаете?

Лишь после того, как расположение Деникина накроют бешеным пулеметным огнем, Баскакова тут не увидят.

Все же в 1896 году поручика Деникина отчислили из Академии за те самые недостающие полбалла, потому что на второй год здесь не оставляли.

Деникин ощутил чувства тех, кто пускал себе пулю в лоб после провала на вступительных экзаменах. А ему после того, как вошел в семью «академистов», было еще горше. Как возвращаться в бригаду после подобного афронта? Он был в отчаянии, думал об отставке. На что теперь такой поручик мог рассчитывать? Перевод к черту на кулички…

Сын боевого офицера, он сумел подавить истерику. Вернулся в бригаду, решив через три месяца снова держать экзамен на первый академический курс.

В эти длинные недели в Беле сердце отводил поручик в семействе Чиж, с которым давно дружил. Его глава Василий Иванович недавно вышел в отставку из артиллерии и служил местным податным инспектором. Добрые отношения у Антона Деникина с его четырехлетней дочкой Асей. В прошлом году на Рождество Деникин подарил ей куклу, у которой открываются и закрываются глаза. Для девочки это самая любимая игрушка.

Не может и подозревать расстроенный поручик, что Ася, превратившись в красивую девушку, обвенчается с ним в Новочеркасске перед уходом Добровольческой армии в свой первый знаменитый Ледяной поход и станет верной женой на всю жизнь…

Деникин в это время знает лишь одно: он должен снова встать в строй Академии! И превосходно снова сдает экзамены – четырнадцатым по отметкам из ста пятидесяти принятых. Не подвели «спецотличие» артиллериста и любовь к русскому языку: по математике – одиннадцать с половиной баллов, по русскому сочинению – высшие 12.

После нового зачисления Деникина в Академию, в 1897 году в ней состоялось-таки рассмотрение вопроса, который волновал его и многих, – о наследии русско-турецкой войны 1877—78 годов. Предыдущая медлительность, как оказалось, диктовалась и деликатностью из-за того, что немало ветеранов сражений было живо. Но государь император Николай II решился и лично пожелал, чтобы выяснить: «Возможно ли появление в печати истории войны при жизни ее видных участников?»

Лектору Академии подполковнику Мартынову по материалам комиссии, изучавшей войну, поручили прочесть стратегический очерк кампании в присутствии старейшего генералитета. Слушателям Академии разрешили присутствовать на этих заседаниях, начавшихся в одной из ее аудиторий.

Деникин непременно был здесь. Его очень впечатлило яркое изображение доблести русских войск, талантов некоторых полководцев. И вместе с тем лектор подчеркивал плохое общее ведение войны, хотя и победоносной. На этих высокосановных собраниях находился и бывший главнокомандующий на том военном театре великий князь Михаил Николаевич. Квалифицированность его и ряда присутствовавших сильно задевалась. Поэтому мужественный Мартынов однажды перед очередным докладом обратился к залу:

– Мне сообщили, что некоторые из участников минувшей кампании выражают крайнее неудовольствие по поводу моих сообщений. Я покорнейше прошу этих лиц высказаться. Каждое слово свое я готов подтвердить зачастую собственноручными документами лиц, выражающих эту претензию.

Никто подполковнику не отозвался. Но в итоге вопрос, поставленный государем, был провален. Выпуск истории опять отложили, издадут ее только в 1905 году.

Во время учебы в Академии Деникин неоднократно видел государя и его семью. Впервые это произошло на открытии офицерского «Собрания гвардии, армии и флота», заложенного повелением императора Александра III. В громадном, переполненном зале Собрания – государь, великие князья, высший генералитет и масса рядового офицерства на рядах кресел. На кафедру вышел профессор Академии полковник Золотарев, чтобы рассказать о царствовании основателя Собрания.

Пока полковник говорил о довольно консервативной внутренней политике Александра III, зал слушал в напряженном молчании. Но вот он коснулся внешней, резко очертив:

– Пронемецкая политика предшественников Александра III была унизительной для русского достоинства, крайне вредной и убыточной для интересов России. Большая заслуга его величества Александра III в установлении им лозунга: «Россия для русских». Очень важно, что император отказался от всех обязательств в отношении Гогенцоллернов и возвратил себе свободу действий по отношению к другим западным державам.

Первые ряды с сановниками зашумели. Их лица саркастически исказились, пролетел шепот возмущения, они демонстративно задвигали креслами. Деникин ошеломился крайней беспардонностью в присутствии государя и таким ярым германофильством высшей знати.

Когда Золотарев закончил речь, государь порывисто встал и направился к нему. С радушием заговорил:

– Весьма благодарю вас за беспристрастную и правдивую характеристику деятельности моего отца…

Периодически в Зимнем дворце в узком кругу высшей родовой и служебной знати давались балы. На более же широкий первый бал сезона съезжалось до полутора тысячи гостей. Гофмаршальской частью приглашались и офицеры петербургского гарнизона, столичных военных академий. Здесь были еще Михайловская артиллерийская, Николаевская инженерная, Военно-юридическая. Академия Генштаба получала двадцать приглашений, и одно из них однажды вручили Антону Деникину.

Чуть не подвел Деникина казус, которыми столь пестра его судьба. Одеваясь к балу, в последний момент он вдруг заметил, что эполеты мундира недостаточно свежи! Бросился к соседу-артиллеристу. Слава Богу, что тот оказался дома и выручил его новенькими. Прилаживая черно-серебряные парадные озерки, Деникин, впопыхах уже не смотря в зеркало, пристегнул их.

Выскочил Деникин на улицу и, лишь подъезжая к Зимнему, с ужасом увидел, что цифра на эполетах не 2 – не номер его родной 2-й артиллерийской бригады! На этих эполетах красовался номер части соседа… Времени, чтобы заменить его, не было.

Много потов сошло с Деникина, когда он подходил к казачьим офицерам, пропускающим во дворец. Ведь им достаточно было сверить номер бригады в его удостоверении с эполетным, чтобы несмываемо оскандалиться будущему генштабисту. Но охрана почтительно взглянула лишь в карточку деникинского приглашения.

«Как же так? Ведь моим приглашением мог воспользоваться и другой», – недоумевал Деникин, приходя в себя. Но быстро забылся, двигаясь в роскошных волнах военных, статских мундиров и туалетов дам. Он с двумя однокашниками вступил в грандиозный бальный зал.

Здесь окружающая феерия умопомрачила провинциального Деникина: невиданная импозантность, великолепие придворного ритуала. И вместе с тем он не чувствовал никакого стеснения от неравенства с ним многих присутствовавших. То же читалось на лицах всего бального общества.

Вот придворные чины, быстро скользя по паркету, привычными жестами очистили середину зала. Портьеры соседней гостиной распахнулись. Оттуда под звуки полонеза вышли парами государь и государыня Александра, члены царской семьи. Они двинулись вдоль круга гостей, приветливо кивая.

Потом император и императрица удалились в другую открытую гостиную. Там уселись, наблюдая за начавшимися танцами, беседуя с приглашаемыми туда. В зале нетанцующие гости по придворному этикету стояли, здесь стулья отсутствовали.

Не очень интересующийся танцами Деникин подошел ближе к гостиной государя, чтобы полюбопытствовать. О придворном быте он много слышал от знатоков балов из Академии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.