На реактивный…

На реактивный…

Первый реактивный истребитель был испытан капитаном Военно-воздушных сил Бахчиванджи еще во время войны. То была заря реактивной авиации. Бахчиванджи не было суждено увидеть большую реактивную авиацию, он погиб при испытании истребителя.

Когда фашистская авиация потеряла инициативу и была наполовину уничтожена советскими летчиками, а германская промышленность уже не имела сил восстанавливать потери, немцы решили заполнить пробел новым оружием. Надеялись, что это им удастся.

Гитлер угрожал: «Я закончу войну потрясающим ударом, от которого содрогнется все человечество». Трудно сказать определенно, что он имел в виду, но реактивные машины они создавали. Немцы не успели наладить их серийное производство, они построили только несколько самолетов, которые еще не представляли собой реальной боевой силы и не могли противостоять нашей авиации: перед концом войны летчик капитан Кузнецов сбил под Котбусом реактивный фашистский истребитель.

У нас большая реактивная авиация появилась в послевоенные годы. Проходили испытания самолеты Як-15, МиГ-19, Як-17. Это были первые плоды исканий инженеров-конструкторов.

Для истребителей открылся новый фронт, требующий жертв и дерзаний. Летчики гибли, но не отступали, штурмуя скоростные барьеры.

Большая заслуга в освоении полетов на реактивных истребителях принадлежит Маршалу авиации Евгению Яковлевичу Савицкому, который во время Отечественной войны был командиром нашей дивизии. Человек редкой энергии, он неутомимо работал на новом поприще, разрабатывая методику обучения летчиков и тактику боевого применения новых машин.

Развитие реактивной авиации тормозилось тем, что старый профиль крыла не соответствовал скорости, которую можно было развить при помощи реактивного двигателя. Вскоре конструкторам удалось найти новый профиль. Это было ламинарное стреловидное крыло.

В такой аэродинамической компановке появился МиГ-15. Это был самолет нового качества, отличающийся от своих предшественников большими скоростями. Он открывал дорогу в стратосферу и позволял летать, не видя земной поверхности как днем, так и ночью, в облаках и за облаками.

Полеты в облаках днем и ночью требовали не только мастерства, но и высоких моральных качеств. Летчику, привыкшему пилотировать самолет при видимости земли, нужно было заставить себя безоговорочно верить приборам.

Как инспектору истребительной авиации Советской Армии, мне посчастливилось попасть в особую группу по освоению полетов на реактивном истребителе в сложных метеорологических условиях. В этой группе были прославленный летчик Великой Отечественной войны трижды Герой Советского Союза Покрышкин, герой испанских боев генерал Коробков, Герой Советского Союза Максимов, дважды Герой Советского Союза Покрышев и отличные летчики Немировский и Карих. Все они уже имели по нескольку полетов на новой машине. Мне нужно было их догонять — изучить самолет и вылететь на нем.

С утра до поздней ночи я не выходил из учебных классов. Наконец самолет и двигатель изучены, я имею право вылететь на скоростном истребителе.

Декабрь. Солнечный морозный день. Небо высокое, воздух необычайной прозрачности. Инструктор Семиков идет спокойно, по-медвежьи переваливаясь в теплых собачьих унтах. Я шагаю рядом, слушая бесконечные указания. Подходим к серебристому истребителю. Техник самолета в замасленной куртке стянул рукавицу и вскинул под козырек покрасневшую от холода руку.

 — Самолет к вылету подготовлен, — доложил он заученной фразой.

 — Прошу садиться, — предлагает инструктор. Техник заботливо помогает мне надеть парашют. Поднимаюсь по трапу и усаживаюсь в тесную кабину истребителя. Пока все делаю правильно: тренировки не прошли даром.

 — Хорошо, — одобряет инструктор. — А теперь проверим знание кабины.

 — Сколько же можно проверять?

 — Вы меня извините: бывают случаи, когда человек на зачетах отвечает без запинки, а стоит ему сесть в кабину и приготовиться к вылету, как он все забывает, — спокойно поясняет инструктор.

Мне не терпится скорее подняться в воздух, но я перечисляю множество приборов, тумблеров и кнопок, их назначение и порядок работы с ними. Закончив, спрашиваю:

 — Теперь, надеюсь, можно вылетать?

 — Вот повторим особые случаи в полете и тогда можно, — невозмутимо отвечает инструктор. — Запускаете двигатель — температура газов выше допустимой, ваше решение?

 — Закрываю стоп-кран.

Инструктор доволен.

 — При запуске слышите урчание, двигатель не выходит на обороты?

 — Проверяю, снята ли заглушка.

 — Правильно. Взлетели — падают обороты двигателя.

 — Проверяю, включен ли изолирующий клапан.

 — Загорелась лампочка «пожар», ваше решение?

 — Проверяю температуру газов, если все в порядке, иду на посадку. Если температура выше допустимой, закрываю стоп-кран и нажимаю кнопку огнетушителя.

Инструктор спрашивает так въедливо, будто у меня и в самом деле должен в полете остановиться и почему-то не запуститься двигатель, вспыхнуть пожар и произойти еще куча неприятностей. Сплошные неприятности от взлета до посадки.

Наконец проверка закончена.

 — Теперь — в добрый час, запускайте двигатель. Подаю одну за другой установленные команды:

 — Питание!

 — Есть, питание, — отвечает техник.

 — Снять заглушки!

Техник забегает вперед и показывает жестом, что заглушки сняты.

 — Смотреть запал!

 — Нажимаю на кнопку автомата запуска, загорелась сигнальная лампочка «пусковое давление».

 — Есть пламя, — слышу последний ответ техника.

Нарастает ровный шум, двигатель выходит на обороты. Инструктор, навалившись на борт кабины, неотступно следит за каждым моим движением. Все в порядке. Закрываю фонарь кабины. Мой учитель, еще раз бросив взгляд через плексиглас фонаря на приборы, сошел с трапа. Сигнал «Убрать колодки», и самолет, послушный сектору газа, с мощным гулом покатился по укатанной рулежной дорожке на старт.

Плавно даю газ. Самолет быстро набирает скорость и, оторвавшись от взлетной полосы, переходит в набор высоты. Бегло оглядываю приборы, бросается в глаза непривычный, бешеный рост скорости. Прибираю обороты, успеваю заметить, что высота первого разворота на триста метров больше заданной. Первый и второй разворот выполняю одним полувиражом.

Устанавливаю высоту круга.

 — Пятнадцатый, — слышу в наушниках, — как работает матчасть?

Отвечаю восторженно:

 — Отлично!

Выполняю первый круг над аэродромом без посадки. Впечатление от полета такое, что и сравнить не с чем. Крыльев не видно, они сзади кабины, нет воздушного винта, будто лечу в снаряде или ракете.

Выполнен второй круг.

Теперь все внимание расчету на посадку. Проверяю скорость. Самолет помимо моей воли, покачиваясь с крыла на крыло, планирует.

 — Так держать, — слышу команду руководителя полетов. Под самолетом, совсем близко, мелькают крыши домов небольшой деревни.

 — Так держать, — звучит знакомый голос, подтверждающий точность захода.

Убираю газ, сохраняя высоту пятнадцать — двадцать сантиметров над серым фоном бетонки. Легкое касание колес о землю, и машина несется по ровной посадочной полосе, постепенно замедляя бег.

 — Разрешаю рулить по полосе, — передает руководитель полетов.

Подруливаю к старту, около командного пункта вижу друзей: пришли посмотреть вылет. Ни у кого, наверное, не развито так чувство товарищества, как у летчиков. Его ощущаешь и в воздухе, и на земле. Оно поддерживает в тяжелые минуты, но и взыскательно требует совершенного мастерства.

Стараюсь не ударить в грязь лицом, контролирую каждое свое действие, каждое движение. Летчики говорят: «Как взлетишь, так и сядешь, а как подготовишься, так и взлетишь». Получив разрешение на взлет, даю газ, мельком бросаю взгляд на товарищей: каждый впился глазами в машину. Выполняю один за другим четыре полета и заруливаю на стоянку, где с нетерпением ждет меня техник.

Мет человека счастливее авиационного техника, встречающего свой самолет из очередного полета. Он готов его обнять, как любимое дитя, смотрит на него, как на живое, разумное существо. Да и как ему не любить свою машину, ведь это его трудом и стараниями она поднимается в воздух. Отправляя летчика в полет, этот скромный человек переживает за него больше всех, потому что именно ему, технику, тот вверил собственную жизнь. Ни расписок, ни актов, лишь короткий скупой рапорт: «Самолет к полету готов», за которым истинное доверие одного человека другому.

Закрываю стоп-кран, отстегиваю плечевые ремни и, согретый горячим воздухом обогрева, выбираюсь из кабины.

 — Разрешите узнать, как работала матчасть, какие будут замечания? — спрашивает техник.

 — Отличный самолет, замечаний нет.

Техник не может скрыть радостной улыбки.

От стартового командного пункта к самолету идут инструктор Семиков и товарищи, наблюдавшие за полетом.

 — Поздравляю, — первым протянул свою широкую руку Покрышкин. И я не могу сдержать улыбку. Приняв поздравления, обращаюсь к инструктору:

 — Разрешите получить замечания.

Инструктор не давал провозных полетов, не мог их дать: тогда еще не было двухместных учебных самолетов. Семиков младше меня по званию, но я все равно спрашиваю, нет ли у него замечаний. Таков порядок.

Замечаний у инструктора нет.

 — Вот так и летайте, — говорит он.

 — А теперь, по старой традиции, надо отдать долг Бахусу, — напоминает Немировский.

 — Только для обозначения традиции, — говорит Покрышев.

 — Пошли, — приглашаю я, свертывая на тропинку, ведущую к деревне.

 — Идем, как на работу, — шутит веселый Покрышев. — Буфетчик, наверное, свой «борт-журнал» ведет.

 — Точно… в том буфете побывали все, кто вылетал на этом аэродроме, — подтверждает Семиков. — Так уж повелось.

В маленьком помещении сельского буфета посетителей не было. Даже сам буфетчик, веселый старичок, вынырнул из-под занавески, отделяющей жилую половину, лишь после нашего появления.

 — Что прикажете, товарищи летчики? — спросил он гостеприимно.

 — По маленькой, — заказываю я.

 — Понятно, — буфетчик тряхнул козлиной бородкой. — Поздравляю вас, молодой человек, — обратился он ко мне.

 — А с чем вы его поздравляете? — спросил Немировский.

 — Военная тайна, — ответил, улыбаясь, старикан. Все дружно расхохотались.

 — Я же говорил, что ведет «борт-журнал», — напомнил Покрышев.

Буфетчик налил небольшие стаканчики, составил их в ряд на прилавке.

 — Ну что ж, предлагаю тост за новую авиацию, за славу русского оружия, за партию, — предложил Покрышкин.

Все дружно чокнулись.

 — Счастливых посадок, и чтоб турбина крутилась, — добавил Максимов.

 — И чтоб крутилась она от взлета до посадки, — дополнил Карих.

 — И выходить всегда на дальний привод, — вставил Немировский.

 — Ну, будем здоровы, — закончил Коробков. Опорожнив стаканчики, мы направились к выходу.

 — За ваши замечательные тосты, товарищи, — буфетчик тоже держал в руках чарку. — Летайте на страх врагам!

Я шел счастливый, радуясь тому, что слетал сегодня успешно, что у меня такие замечательные товарищи. Скрипел под ногами снег, с аэродрома доносился мощный гул излетающих самолетов, самых скоростных в мире. И на одном из них я сегодня летал!

 — Вот бы нам такие самолеты в сорок первом году, — сказал Максимов.

 — Хотя бы одну эскадрилью, и то дали бы духу фашистам, — продолжал Покрышкин.

 — А если бы их Александру Невскому, — засмеялся Немировскийи.

 — Невскому бы пару автоматов было достаточно, — вставил Карих. — Но Васька Буслаев и оглоблей обошелся.

Ты бы тоже, наверное, оглоблей обошелся, — сказал, улыбаясь в черные усики, Покрышев. — И как ты только в кабине помещаешься?

 — С трудом, по помещаюсь, — ответил Карих, — вот только ночью противобликовую шторку снимать придется, она верхний ряд приборов будет загораживать.

 — А ночные полеты не за горами, еще недели две — и про дневные забудем, — сказал Коробков.

Я мысленно представил полет в облаках ночью. Заманчиво! Любая погода станет для истребителей летной, отвоюем у природы еще один рубеж. Здорово!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.