Лейб-гвардии рядовой

Лейб-гвардии рядовой

Лето прошло. Наступила пора, когда можно было одеть выданные еще при выпуске блестящие кожаные регланы — «мечта пилота» — и пофрантить на танцевальной площадке.

Летать стали в одну смену: осенние дни коротки: Хотя палатки сделали двойными, в них стало холодно. Небо нахмурилось, подул пронизывающий ветер, начались дожди.

В лагере остались лишь те летчики и техники, которым поручили перегнать машины. Курсанты ушли в центральный городок.

В первые дни мы не проявляли нетерпения. Но когда пошла вторая неделя нелетной погоды, стало невмоготу.

Мы уже потеряли надежду покинуть надоевший раскисший аэродром, как начало подмораживать и в облаках появились «окна». Через пару дней уже можно было вырваться из «мокрого плена».

И вот палатки свернуты. Самолетная стоянка опустела. Мы вырулили на старт. Через час вся эскадрилья перебазировалась на центральный аэродром школы.

Целый месяц техники приводили самолеты в порядок: меняли двигатели, проверяли все до мелочей. Летчики занимались командирской подготовкой, повторяли теорию аэродинамики, изучали тактику истребительной авиации. А когда закончили подготовку матчасти к зиме, подошел долгожданный отпуск. Дружна была летная семья, но повидаться с родными мечтал каждый из нас.

 — Завтра буду дома, — укладывая чемодан, говорил Нестеренко. — Из отпуска приеду с женой и дочкой. Не видел семью с тех пор, как ушел в школу. Дочурке тогда годика не было.

 — Не узнает, наверное?

 — Конечно, не узнает, — ответил с добродушной улыбкой Нестеренко. — А ты в Сибирь поедешь?

 — Поеду. Отца с матерью надо повидать. На комбинат схожу, посмотрю, как он отстроился.

 — Я тоже на шахту загляну, наведаюсь в свое угольное племя. Ты в чем поедешь?

 — Кроме летного реглана и фуражки, ничего не возьму.

 — А не замерзнешь?

 — Моряки даже в декабре приезжают в отпуск в бескозырках и бушлатах. У нас морозы крепкие, но не злые. Воздух сухой, и тихо. Тридцать — сорок градусов переносить легче, чем здесь пятнадцать, — убеждал я не только товарища, но и себя.

Не мешало бы, конечно, одеться потеплей. Но ехать в шинели, оставив летный реглан — эту обязательную принадлежность всех летчиков, — я, разумеется, не мог.

И вот уже чемоданы набиты подарками. Мы с Нестеренко разъехались в разные стороны.

Чем дальше от Ростова, тем холоднее. Московская зима встретила мягкими хлопьями снега, легким морозцем. Я попал в столицу впервые. Хочется поскорее увидеть знаменитый город, посмотреть Кремль.

На Курский вокзал поезд прибыл вечером. Сдав чемодан в камеру хранения, я вышел на площадь. Хотелось осмотреть город. С чего начать осмотр Москвы? Куда пойти? Ну конечно на Красную площадь!

Москва удивляла на каждом шагу. Станции метро напоминали дворцы. А вот и сердце столицы — Кремль. Мавзолей Ленина, Спасская башня, подсвеченное прожекторами Красное знамя над Кремлевским дворцом.

Без устали бродил я по городу, на вокзал вернулся с последним поездом метро. Утром с Ярославского вокзала уехал в Сибирь.

…Позади остались Урал, Омск. Поезд прибывает на станцию Тайга. А что, если заехать в Томск, повидать сестренку? Не долго раздумывая, набросил на плечи кожанку, забрал чемодан и вышел из вагона. Поздняя ночь. Трескучий мороз. Под ногами скрипит сухой снег.

В Томск поезд пойдет не скоро. Брожу по обледеневшим путям в надежде найти какую-нибудь оказию. На мое счастье, в сторону Томска собираются послать паровоз. Машинист охотно согласился меня подвезти и предложил место у окна. Через несколько минут шумная машина, разрезая темноту мощным лучом света, помчалась меж высоких заиндевелых елей. Под ногами вздрагивал металлический пол, спину приятно согревала стенка котла, а сбоку задувал холодный ветер. Меня не на шутку начал пробирать родной сибирский морозец. Дорога казалась бесконечной. Но вот машинист нажал рычаг, раздался пронзительный гудок — паровоз остановился.

 — Приехали, товарищ летчик, — сказал машинист. — Отсюда до города километра три, будьте здоровы.

Томск спал предутренним сном. На улицах ни души. Даже не у кого спросить, как пройти в студенческое общежитие. Иду наугад, читая таблички с названиями улиц. Так и дошел до Комсомольской.

В общежитии ни огонька. Стучу в дверь. Послышались шаги. Заспанный голос спросил:

 — Кто там еще?

 — Откройте, я к сестре.

 — Ну, коль к сестре, заходите, — открывая дверь, сказала пожилая женщина. — Только надо подождать, до подъема еще час. Откуда в такую рань?

 — С поезда.

 — С какого же? В эту пору нет поездов. — Женщина смотрела на меня подозрительно.

 — На попутном паровозе.

 — Ну, если на попутном, то можно поверить. Вы летчик?

Вопросы задавались бесцеремонно. Через полчаса женщина знала всю мою биографию. Удовлетворив свое любопытство и узнав, что я приехал внезапно, она поспешила будить сестру.

Через несколько минут послышались торопливые шаги. Люда, не скрывая восторга, бросилась меня обнимать и потащила к себе. Девушки уже успели одеться.

 — По тревоге поднял? — сказал я, входя в уютную, чистенькую комнату.

Сестра засыпала меня вопросами, а девушки деликатно молчали, готовя завтрак.

 — Хорошо, что заехал, сегодня у нас университетский вечер, будет очень весело, — радовалась сестра.

 — Вечером я буду подъезжать к Красноярску. Сестренка огорчилась:

 — Да ты что? Останься хотя бы дня на два.

Но я не остался. Мы позавтракали, я проводил сестру до университета и надолго расстался с ней. Встретились мы только после войны.

На другой день я был дома. Все тут знакомо, как прежде. Даже собака во дворе — та же. Сначала она тявкнула, но, узнав, бросилась ко мне, пытаясь лизнуть в лицо.

 — Лейб-гвардии рядовой команды разведчиков его величества полка, — вытянувшись, доложил отец, как только я переступил порог. Я обратил внимание на его выправку — отличная. Даже капитан Львов не нашел бы, к чему придраться.

Мать молча кинулась мне на грудь, смеялась и плакала от радости. Потом отодвинулась, оглядела с ног до головы и сказала отцу:

 — Видишь, лейб-гвардия, сын-то по-старому — офицер, он теперь командир над тобой, — пошутила она.

 — Точно, офицер, — согласился отец. — Только летчиков мне не приходилось тогда видеть.

 — Ты почему же не предупредил? — с укором спросила мать. — Мы с отцом только что вспоминали и тебя и Люду. Разъехались и оставили нас, стариков, одних.

 — Надолго? — спросил отец.

 — На месяц.

 — Значит, в отпуск. На комбинат сходи, такую махину отстроили! Когда-то там луг был, скот пасли, а теперь и места того не узнать.

 — А труба-то день и ночь дымит, погляжу на нее — и тебя вспоминаю, — добавила мать.

 — Давай, мать, на стол накрывай, корми с дороги, — сказал отец.

 — Ах, батюшки, — спохватилась она, — я и забыла, старая. А ты тоже хорош — нет чтоб напомнить.

 — А кто тебе подсказал? Садись, Анатошка, за стол — соловья баснями не кормят.

После завтрака отец собрался на работу.

 — Может быть, вместе пойдем? В цеха заглянешь, друзей повидаешь.

Отцу не терпелось пройти по улице с сыном-летчиком. Я понял его желание, быстро оделся, и мы ушли.

 — Не холодно в фуражке-то? — спросил он, выходя из дому.

 — Не замерзну, — уверенно ответил я.

 — Вот это по-нашему, — одобрил отец. — Я, когда молодым был, в любой мороз без рукавиц ходил и шапку не завязывал.

Здороваясь со знакомыми на улице, отец с гордостью говорил:

 — Сын приехал — летчиком стал, вот идет комбинат посмотреть. Отец тележного скрипа боялся, а сын на самолете летает…

 — Ты, Леонид Иванович, в молодости-то сам орлом был, — хвалили его знакомые. — Не зря говорится: от орла родится орленок, а от порося — поросенок.

Приятели отца здоровались со мной подчеркнуто уважительно, называли по имени и отчеству. А батя даже в проходной задержался дольше обычного — перебросился словечком с вахтером.

Комбинат теперь работал на полную мощность. Из первых строителей почти никого не осталось. Только в механическом цехе нашлись знакомые. Встретили они меня сердечно, интересовались моей профессией, расспрашивали о полетах на истребителе.

С секретарем комсомольской организации мы обошли всю территорию. Посмотреть было на что. Слух радовал ровный заводской шум, пахло свежей сосной.

 — Все это нашими руками создано, — не без гордости говорил секретарь. — Помнишь, в каком клубе мы собирались? Теперь у нас настоящий дворец.

Я понимал и разделял его гордость.

 — А помнишь, как в половодье работали? Дружный у нас был коллектив, — задумавшись, сказал комсорг. Помолчал и добавил: — Вот как получилось: был строитель, а теперь — истребитель… Что у вас нового слышно о фашистской армии? Мне кажется, что Гитлер наших границ не минует.

Ну что я мог ему ответить? Сам знал не больше чем он. Сказал, что, если фашисты полезут, ударим так же, как по самураям.

Вечером, закурив после ужина самокрутку, отец потребовал:

 — Докладывай, как служба идет, какие теперь порядки в армии?

Рассказывать пришлось подробно, он не любил скороговорок. Отец слушал внимательно, интересовался каждой мелочью, сравнивал мою службу со своей солдатчиной.

 — В боях с японцами, значит, не участвовал, — сказал он с некоторым разочарованием.

 — Нет, не пришлось, учился летать.

 — Ну понятно, что-нибудь одно. А как у нас самолеты в сравнении с, неприятелем, если не секрет?

 — Чего же ты, миленький, не предупредил, когда с востока проезжал? Повидались бы, — вставила молчавшая до этого мать.

 — Не предупредил, значит, нельзя было, дело военное, — ответил за меня отец. И требовательно посмотрел на меня, ожидая ответа на вопрос о самолетах.

 — Если японцев побили, значит, лучше, — ответил я.

 — Это верно, — согласился отец. — Лишь бы оружие было лучше, а солдат наш всегда был крепче. На германском, бывало, у нас артиллерии — кот наплакал, а стояли. Он замолчал и задумался, глядя перед собой, а когда поднял голову, со вздохом сказал:

 — Рано или поздно, а воевать и тебе придется, сыпок. Без войны не обойтись.

Меня война не страшила, по-настоящему я ее и не представлял.

 — При современном оружии война будет страшная, — сказал он, — не то что в четырнадцатом. Я вот с одним человеком говорил, он сказывал, что фашисты могут начать войну в любое время.

 — Справимся. Самураев разбили и фашистов разобьем, — бодро ответил я.

 — Разобьем-то разобьем, да народу много поляжет, — задумчиво продолжал отец. — Но уж если начнется, и в бой пойдешь — будь впереди, пример показывай. Смелого пуля боится. Когда идешь впереди и чувствуешь, что за тобой идут, и страху нет. Передовой солдат в большом ответе: он идет — и тысячи идут, он залег — и все залягут, повернет назад — и все побегут… Мне в атаках не раз приходилось бывать, тут уж помогай товарищу, самого себя не жалей, тогда и тебя не оставят в беде. Тебе-то не придется ходить в штыковую, но, как я понимаю из твоих рассказов, — воздушный бой то же самое, что и рукопашная, только в воздухе. Смысл-то один.

Отец по-своему, но совершенно правильно толковал взаимовыручку, необходимую в любом бою.

Отпуск пролетел как один день. Дорог родной дом, хорошо в нем, но о товарищах тоже вспоминалось все чаще и чаще.

 — Соскучился, наверное, по друзьям? — спросил перед отъездом отец.

 — Есть и это, — отвечаю ему. Отец улыбнулся:

 — Это хорошо, значит, народ у вас дружный, и служба не в тягость, коль скучать начал.

К вечеру я собрался. Присели на минуту по русскому обычаю — и в дорогу. На прощание отец обнял меня и со слезами на глазах сказал:

 — Служи верой и правдой, не за страх, а за совесть — вот тебе мой наказ.

Долго, не отрываясь, целовала мать. А когда поезд пошел, оба они стояли на платформе, не шелохнувшись, пока скрылся из глаз последний вагон.

На одной из станций к нам сел возвращавшийся из отпуска младший лейтенант — выпускник нашей школы. Разговор, конечно, зашел о летных делах и самолетах. Он рассказывал о своем полку, который стоял на западной границе, о странном поведении фашистской авиации.

 — Не проходит и дня, чтобы их самолеты не нарушили границу. Летают спокойно: у нас приказ — огня не открывать, но принуждать к посадке. А как его принудишь, если догнать можно только на полном газу, и то с потерей высоты.

 — А новые самолеты? — спрашиваю летчика.

 — Новых у нас пока нет, все полки на И-16 летают, — отвечал он разочарованно. — Говорят, весной поедем переучиваться на Як-1. Хорошо бы, если на «яках», говорят, отличная машина. А вот ЛаГГ-3 не хвалят — слишком тяжелый, и маневр хуже. Есть еще МиГ-1. Но он сделан для высоты. Интересная машина: у земли тяжелая, как утюг, а на высоте на редкость маневренная.

Летчик снизил голос до шепота и, оглянувшись, добавил: — Вообще-то дело пахнет керосином. Немцы скоро и с нами воевать начнут. У нас все об этом говорят.

 — А договор, они ведь с нами в дружбе, — возразил я.

 — В дружбе? А зачем они наши укрепленные районы фотографируют, границу нарушают, разве это по-дружески? Я как-то с одним танкистом разговаривал. Его отец, комбриг, однажды признался: если война начнется в этом году, то они не успеют переучиться на новые танки.

Мне вспомнились письма Рогачева. Они не расходились с тем, что говорил младший лейтенант. Но я не давал воли мрачным мыслям, надеялся, что в скором будущем мы переучимся на скоростные машины. О войне многие поговаривали, но никто, кажется, не верил, что она скоро может начаться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.