Глава XVII. Таити и Новая Зеландия
Глава XVII. Таити и Новая Зеландия
Переход через Низменный архипелаг. – Таити. Вид на остров. – Горная растительность. – Вид на Эимео. – Экскурсия в глубь острова. – Глубокие ущелья. – Ряд водопадов. – Множество полезных дикорастущих растений. – Трезвость жителей. – Состояние их нравственности. – Созыв парламента. – Новая Зеландия. – Бухта Айлендс. Хиппа. – Экскурсия в Уаимате. – Хозяйство миссионеров. – Английские сорняки, ныне одичавшие. – Уаиомио. – Похороны новозеландки. – Отплытие в Австралию
20 октября. Закончив съемку Галапагосского архипелага, мы направились на Таити и начали длинный переход в 3200 миль. Через несколько дней мы вышли из облачной и сумрачной области океана, простирающейся зимой на большое расстояние от побережья Южной Америки. Теперь мы наслаждались солнечной, ясной погодой и, подгоняемые постоянным пассатом, весело плыли со скоростью 150–160 миль в день. Температура в этой области Тихого океана, лежащей ближе к его центру, выше, чем близ американских берегов. Термометр на юте днем и ночью колебался между 27 и 28°, и это было очень приятно; но уже одним-двумя градусами выше жара становится невыносимой.
Мы прошли через Низменный, или Опасный, архипелаг и видели несколько тех любопытнейших колец из коралловой почвы, чуть возвышающихся над водой, которым дали название лагунных островов. Над длинной, ослепительно белой береговой полосой тянется зеленая полоса растительности; уходя в обе стороны, полосы быстро суживаются вдали и теряются за горизонтом. С верхушки мачты внутри кольца видно обширное пространство спокойной воды. Эти низкие коралловые острова с лагунами посредине слишком малы по сравнению с необъятным океаном, из которого они круто поднимаются, и кажется чудом, что такие слабые поселенцы не сокрушаются всемогущими и неутомимыми волнами этого великого океана, незаслуженно называемого Тихим.
15 ноября. На рассвете показался Таити, остров, который навсегда, должно быть, останется классическим для всех, кто путешествует по южным морям. Издали он выглядит непривлекательно.
Пышная растительность в низменной его части еще не была видна, и, по мере того как облака рассеивались, взору открывались самые дикие и крутые пики в середине острова. Как только мы бросили якорь в бухте Матаваи, нас окружили каноэ. На нашем корабле этот день мы считали воскресеньем, на Таити же был понедельник; если бы дело обстояло наоборот, то к нам бы никто не выехал, ибо тут неуклонно соблюдается предписание не спускать каноэ в субботу.
После обеда мы высадились на берег, чтобы вкусить все удовольствие первых впечатлений от новой страны, и к тому же такой очаровательной, как Таити. Собравшаяся на знаменитом мысе Венеры[303] толпа мужчин, женщин и детей приветствовала нас с веселыми, смеющимися лицами. Они торжественно проводили нас к дому м-ра Вильсона, здешнего миссионера, который встретил нас по дороге и оказал нам самый дружественный прием. Посидев недолго у него дома, мы разошлись на прогулку и вернулись туда вечером.
Для обработки земля пригодна, пожалуй, только на полоске аллювиальной почвы, накопившейся внизу, у подножия гор, и защищенной от морских волн коралловым рифом, окружающим берег на всем его протяжении. По эту сторону рифа лежит пространство воды спокойной, как в озере, где могут безопасно плавать каноэ туземцев и где бросают якорь корабли. Низменность, переходящая внизу в пляж из кораллового песка, покрыта прекраснейшими произведениями тропиков. Посреди бананов, апельсинных, кокосовых и хлебных деревьев расчищены участки, на которых возделываются ямс[304], бататы, сахарный тростник и ананасы. Даже кустарник и тот представляет собой ввезенное плодовое дерево гуайаву, которая до того размножилась, что стала столь же пагубной, как сорняк[305].
В Бразилии я часто любовался разнообразной красотой бананов, пальм и апельсинных деревьев, так резко отличающихся друг от друга; здесь же к ним присоединяется еще хлебное дерево, привлекающее внимание своими большими и блестящими дланевидными листьями. Нельзя не восхищаться, глядя на рощи этих деревьев, раскидывающих свои могучие, как у английского дуба, ветви, обремененные крупными и чрезвычайно питательными плодами.
Как ни редко полезность какого-нибудь предмета может служить причиной удовольствия, доставляемого его созерцанием, но, когда смотришь на эти прекрасные леса, сознание их необыкновенной плодовитости, несомненно, играет не последнюю роль в вызываемом ими чувстве восхищения. Маленькие извилистые тропинки, тенистые и прохладные, вели к разбросанным там и сям домам, хозяева которых неизменно оказывали нам приветливый и чрезвычайно радушный прием.
Ничего мне так не понравилось, как жители. Лица их выражают кротость, сразу же прогоняющую мысль о дикарях, и ум, свидетельствующий о том, что они уже преуспели в цивилизации. Простой народ за работой оставляет верхнюю часть тела совершенно обнаженной, и тогда-то таитяне и предстают в выгодном свете. Они очень рослы и широки в плечах, атлетически и пропорционально сложены. Кто-то заметил, что немного требуется привычки, чтобы темная кожа казалась глазу европейца более приятной и естественной, чем его собственная белая кожа.
Белый человек, купающийся рядом с таитянином, выглядел точно бледное, взращенное искусством садовника растение по сравнению с прекрасным темно-зеленым растением, буйно разросшимся в открытом поле. Мужчины большей частью татуированы, и узоры так грациозно следуют за изгибами тела, что производят самое изящное впечатление. Один общий узор, видоизменяющийся в деталях, чем-то похож на крону пальмы. Он начинается на средней линии спины и изящно изгибается в обе стороны. Возможно, что это сходство воображаемое, но мне казалось, что разукрашенное таким образом человеческое тело похоже на ствол величавого дерева, обвитый нежным ползучим растением.
У многих стариков ноги были покрыты небольшими рисунками, вследствие своего расположения напоминавшими носки. Впрочем, эта мода уже отчасти устарела, и на смену ей приходят другие. Хотя моды здесь отнюдь не сохраняются неизменными, но каждому приходится оставаться верным той, которая господствовала в дни его юности. Таким образом, на теле старика раз и навсегда запечатлен его возраст, и он не может держаться молодым щеголем.
Женщины татуированы так же, как и мужчины, но очень часто у них татуируются и пальцы. Теперь там получила чуть ли не всеобщее распространение одна неуместная мода, а именно выбривать круглую плешь, оставляя только кольцо волос вокруг головы. Миссионеры пытаются убедить туземцев изменить этот обычай; однако такова мода, а подобный ответ достаточен на Таити, как и в Париже. Меня очень разочаровала наружность женщин: по чертам лица они во всех отношениях уступают мужчинам. Обычай носить белый или алый цветок на голове сзади или продевать цветки сквозь маленькие дырочки в обоих ушах просто прелестен. Кроме того, чтоб прикрыть глаза от солнца, они носят венок, сплетенный из листьев кокосовой пальмы. Женщины, кажется, больше нуждаются в какой-нибудь подобающей одежде, нежели мужчины.
Почти все туземцы знают немного по-английски, т. е. им известны названия обычных вещей; с помощью этих слов, а также знаков можно было с грехом пополам вести разговор. Возвращаясь вечером к шлюпке, мы остановились посмотреть на одно очень красивое зрелище. На пляже играло множество детей, разведя костры, освещавшие тихое море и окружающие деревья; другие, собравшись в кружки, пели таитянские песни. Присев на песок, мы присоединились к ним. Песни сочинялись экспромтом и, я полагаю, относились к нашему приезду; одна маленькая девочка пела один стих, а остальные по очереди подтягивали, составляя прелестный хор. Вся эта сцена напоминала нам, что мы, несомненно, находимся на берегу острова среди прославленного Южного моря.
17 ноября. Этот день занесен в наш вахтенный журнал как вторник 17-го, вместо понедельника 16-го, чему причиной была наша успешная – по крайней мере до сих пор – погоня за солнцем. Перед завтраком корабль окружила целая флотилия каноэ, и когда туземцам разрешили подняться на борт, их набралось, по-моему, никак не меньше двухсот. По нашему общему мнению, трудно было бы подобрать такое же количество людей любой другой нации, которые доставляли бы так мало беспокойства. Каждый захватил с собой что-нибудь для продажи; главным предметом торговли были раковины. В настоящее время таитяне вполне понимают ценность денег и предпочитают их старому платью и прочим вещам.
Впрочем, разнообразная английская и испанская монета ставит их в тупик, и они, казалось, вовсе не считали мелкое серебро вполне надежным, пока оно не оказывалось размененным на доллары. Некоторые из вождей уже собрали значительные суммы денег. Один из них недавно предлагал 800 долларов (около 160 фунтов стерлингов) за небольшое судно, а вельботы и лошадей они часто покупают по цене от 50 до 100 долларов.
После завтрака я отправился на берег и поднялся по ближайшему склону на высоту двух-трех тысяч футов. Передние горы конической формы, гладкие, но крутые; древние вулканические породы, их слагающие, прорезаны многочисленными глубокими ущельями, расходящимися из гористого центра острова к побережью.
Я пересек узкую низменную полоску обитаемой и плодородной земли и пошел по гладкому крутому отрогу, лежащему между двумя глубокими ущельями. Растительность тут была своеобразна: она состояла почти исключительно из мелких карликовых папоротников, к которым повыше присоединялась грубая трава; все это немногим отличалось от некоторых холмов в Уэльсе, и то обстоятельство, что внизу на берегу, так близко отсюда, лежит плодовый сад с тропическими растениями, было очень удивительно.
В самом высоком месте, которого я достиг, снова появились деревья. Из трех различающихся по богатству растительности зон нижняя влажна, а следовательно, и плодородна благодаря своей плоской поверхности, которая лишь чуть-чуть возвышается над уровнем моря, а потому вода с возвышенностей стекает по ней очень медленно. Промежуточная зона в отличие от верхней не достигает влажного, облачного воздуха и из-за этого остается бесплодной.
В верхней зоне растут красивые леса, в которых древовидные папоротники занимают место кокосовых пальм побережья. Не следует, однако, думать, что эти леса могут хоть сколько-нибудь сравниться великолепием с бразильскими. Нельзя ожидать, чтобы на острове встретилось то огромное множество естественных произведений, каким отличается материк.
С самого высокого достигнутого мной места открылся отличный вид на расположенный в отдалении остров Эимео, подвластный тому же государю, что и Таити. На высоких изломанных вершинах громоздились белые массивы облаков, образуя остров в синих небесах, как сам Эимео – в синем океане. Остров весь окружен рифом, в котором есть лишь небольшие ворота. Отсюда виднелась только узенькая, но резко очерченная ослепительно белая полоска, отмечающая место первой встречи волн с коралловой стеной. Горы круто поднимались с зеркальной поверхности лагуны, лежащей внутри этой узкой белой линии, по эту сторону которой вздымались сумрачные воды океана.
Вид был изумителен; его уместно было сравнить с гравюрой в рамке: буруны изображали рамку, зеркальная лагуна – белое поле гравюры, а сам остров – рисунок. Вечером, когда я спустился с горы, навстречу мне вышел человек, которого я расположил к себе каким-то пустячным подарком, и принес горячие печеные бананы, кокосовые орехи и ананасы. После прогулки под палящим солнцем, насколько я знаю, нет ничего лучше молока из молодого кокосового ореха. Ананасов здесь такое изобилие, что их едят так же равнодушно, как у нас репу. На вкус они превосходны, быть может, даже лучше тех, что разводят в Англии, а это, мне кажется, лучшая похвала, какую только можно сделать плоду. Перед моим отъездом на корабль м-р Вильсон передал таитянину, так кстати отблагодарившему меня, мое желание, чтобы он и еще какой-нибудь человек сопровождали меня в короткой экскурсии в горы.
18 ноября. Рано утром я высадился на берег, захватив с собой мешок с провизией и два одеяла – для себя и для слуги. Поклажу привязали к концам длинной жерди, которую поочередно несли на плечах мои спутники-таитяне. Люди эти привычны носить таким способом в продолжение целого дня до 50 фунтов [23 кг]на каждом конце жерди. Я предложил моим проводникам запастись едой и платьем, но они сказали, что в горах сколько угодно пищи, а что касается платья, то достаточно и их собственной кожи. Маршрут наш лежал по долине Тиа-Ауру, по которой течет река, впадающая в море у мыса Венеры. Это – одна из главных рек острова, и ее истоки лежат у подножия самых высоких центральных вершин, поднимающихся до высоты около 7000 футов.
Весь остров до того горист, что проникнуть во внутреннюю часть его можно, только поднимаясь по долинам. Путь наш сначала проходил через леса, окаймляющие оба берега реки, и высокие центральные пики, мелькавшие, точно сквозь аллею, между качавшимися с одной стороны там и сям кокосовыми пальмами, были чрезвычайно живописны. Вскоре долина начала сужаться, а склоны ее стали высокими и более обрывистыми. Через три-четыре часа ходьбы ширина долины была уже немногим больше ширины русла реки. Стены справа и слева были почти вертикальны; но благодаря мягкости вулканических пластов из каждого выступа вырастали деревья и другая обильная растительность.
Кручи эти имели, должно быть, около тысячи футов в вышину, а всё вместе представляло узкое горное ущелье, гораздо более великолепное, чем всё, что мне приходилось видеть до сих пор. Пока полуденное солнце еще не стояло прямо над ущельем, воздух был прохладный и сырой, но тут стало очень душно. Мы пообедали в тени нависшей скалы, у подножия лавового столба. Мои проводники уже раздобыли целую миску мелкой рыбешки и пресноводных креветок. У них была с собой маленькая сетка, натянутая на обруч; в глубоких местах и в водоворотах они ныряли и, точно выдры, держа глаза открытыми и загоняя рыбу в норы и уголки, ловили ее.
В воде таитяне движутся с ловкостью земноводных животных. Случай, сообщаемый Эллисом, показывает, что они чувствуют себя в этой стихии как дома. Когда в 1817 г. с корабля спускали лошадь для короля Помаре, канаты лопнули, и лошадь упала в воду; туземцы немедленно спрыгнули за борт и своими криками и тщетными усилиями помочь животному чуть не утопили его. Но как только лошадь добралась до берега, все население бросилось бежать, стараясь спрятаться от этой «носящей человека свиньи», как они окрестили лошадь.
Несколько выше река разделялась на три небольших потока. Два северных были недоступны из-за ряда водопадов, низвергавшихся с зубчатых вершин самых высоких гор; к третьему, по всей видимости, точно так же нельзя было подступиться, но мы ухитрились подняться по нему самым необычайным путем. Склоны долины были здесь почти отвесны, но, как то часто бывает со слоистыми породами, из них выдавались маленькие уступы, густо заросшие дикими бананами, лилейными растениями и другими роскошными произведениями тропиков. Таитяне, карабкаясь по этим уступам в поисках плодов, открыли тропу, по которой можно было взобраться на самый верх обрыва.
Вначале подъем из долины был очень опасен, потому что нужно было преодолеть крутую стену обнаженной породы с помощью захваченных нами с собой веревок. Каким образом кому-то удалось открыть, что это страшное место – единственное, где можно взобраться по склону горы, – этого я не могу себе представить. Потом, осторожно подвигаясь вдоль одного уступа, мы подошли к одному из трех потоков. Над этим плоским уступом изливает свои воды с высоты около 100 футов красивый водопад, а под ним другой высокий водопад падал прямо в реку, протекающую внизу в долине.
Из этого прохладного, тенистого уголка мы пошли в обход верхнего водопада. Как и прежде, мы пробирались по небольшим уступам, причем густая растительность отчасти скрывала от нас опасность. При переходе с одного уступа на другой мы натолкнулись на вертикальную каменную стену. Один из таитян, ладный и проворный мужчина, приставил к ней древесный ствол, вскарабкался по нему, а затем, пользуясь трещинами, добрался до вершины, Он укрепил веревки на одном из выступов, поднял на них собаку и поклажу, а потом вскарабкались и мы.
Пропасть под тем уступом, на который был поставлен ствол дерева, была, должно быть, 500–600 футов глубиной, и если бы бездна не была отчасти скрыта нависшими над ней папоротниками и лилиями, то у меня закружилась бы голова, и ничто в мире не могло бы заставить меня предпринять подъем.
Мы продолжали восхождение то по уступам, то по острым, как лезвие ножа, гребням, с обеих сторон которых были бездонные ущелья. В Кордильерах я видал горы гораздо более грандиозных масштабов, но по крутизне с горами Таити вообще ничто не может сравниться. Вечером мы добрались до плоского местечка на берегу того же потока, вдоль которого мы по-прежнему шли и который спускается вниз цепью водопадов; тут мы расположились на ночь.
Обе стороны ущелья были покрыты обширными зарослями горных бананов, покрытых спелыми плодами. Многие из этих растений достигали 20–25 футов в вышину и трех-четырех в окружности. При помощи полосок коры вместо веревок, бамбуковых стволов вместо стропил и огромного бананового листа вместо крыши таитяне в несколько минут выстроили нам превосходный домик, а из увядших листьев соорудили мягкую постель.
После этого они начали разводить огонь и стряпать ужин. Огонь был добыт путем трения: тупой конец палки быстро двигали по проделанной в палке канавке как будто для того, чтобы углубить ее, пока от трения не загорелось раскрошившееся дерево. Для этой цели используется только одно особое, белое и очень легкое дерево (Hibiscus tiliaceus)[306], то самое, из которого делают жерди для поклажи и плавучие аутригеры[307] для каноэ. Огонь был получен в несколько секунд, но тому, кто не сведущ в этом искусстве, требуется, как я убедился, приложить величайшие усилия; в конце концов, однако, мне, к моей великой гордости, удалось зажечь древесную крошку.
Гаучосы в пампасах употребляют иной способ: взявши гибкую трость длиной около 18 дюймов, они упирают один ее конец в грудь, а другой, заостренный, в ямку в куске дерева и затем быстро вращают ее, ухвативши рукой прогнувшуюся часть, как плотник вертит коловорот. Таитяне, разведя небольшой костер из веток, положили на горящее дерево десятка два камней размером с крикетный шар. Минут за десять ветки сгорели, а камни накалились.
Таитяне уже заранее завернули в листья куски говядины, рыбу, спелые и неспелые бананы и верхушки дикого аронника[308]. Эти зеленые пакетики разложили в ямке между двумя слоями горячих камней, а потом ямку засыпали землею, чтобы сберечь и дым, и пар. В какую-нибудь четверть часа все чудесно испеклось. Тут отборные зеленые пакетики были положены на скатерть из банановых листьев, при помощи скорлупы кокосового ореха мы напились прохладной воды из ручья и насладились нашей непритязательной трапезой.
Я не мог без восхищения смотреть на окружающие растения. Со всех сторон росли целые леса банана, плоды которого, хотя они и употребляются в пищу в разнообразом виде, лежали кучами, сгнивая на земле. Перед нами раскинулись обширные заросли сахарного тростника, а ручей осеняли темно-зеленые узловатые стебли авы, столь знаменитой в дни прошлого своим опьяняющим действием[309].
Я пожевал кусочек и нашел, что она горька и имеет неприятный вкус, сразу же наводящий всякого на мысль, что она ядовита. Благодаря миссионерам это растение процветает теперь только в этих глухих ущельях, не причиняя никому вреда. Рядом я увидал дикий аронник, корни которого в печеном виде очень вкусны, а молодые листья вкуснее шпината. Тут же росли дикий ямс и одно лилейное растение, называемое ти; последнее растет в изобилии, и его мягкий коричневый корень, по форме и размерам напоминающий огромную деревянную колоду, послужил нам десертом, потому что он сладок, как патока, и приятен на вкус[310].
Тут были и другие дикие плоды и полезные овощи. Ручей кроме своей холодной воды доставил нам угрей и раков. Я не мог не восхищаться этим местом, сравнивая его с какой-нибудь невозделанной местностью в умеренном поясе. Тут я почувствовал всю справедливость замечания, что человек, по крайней мере дикий человек с его лишь отчасти развитыми умственными способностями, – дитя тропиков.
К концу вечера я пошел прогуляться под сумрачной сенью бананов вверх по течению ручья. Вскоре моей прогулке положил конец низвергавшийся с высоты 200–300 футов водопад, над которым находился другой водопад. Я упоминаю обо всех этих водопадах по течению одного только этого ручья, чтобы дать общее представление о наклоне местности. В этом уголке, где падает вода, казалось, никогда не дует ветер. Тонкие края огромных банановых листьев, влажных от водяной пыли, были целы, а не разодраны на тысячи лоскутьев, как то обыкновенно бывает. С нашего месторасположения, которое чуть ли не висело над пропастью, в просветах виднелись глубокие соседние долины, а высокие пики центральных гор, вздымавшиеся до 60° к зениту, наполовину заслоняли вечернее небо. Я сидел и с восхищением следил, как ночные тени постепенно окутывали последние, самые высокие, вершины.
Прежде чем мы улеглись спать, старший таитянин упал на колени и, закрыв глаза, прочел длинную молитву на своем родном языке. Он молился, как подобает христианину, с надлежащим благоговением, без страха перед насмешкой и без показной набожности. За нашими трапезами ни один таитянин не прикасался к еде, не произнеся наперед краткой молитвы. Тем путешественникам, которые думают, что таитянин молится только тогда, когда на нем останавливается взор миссионера, следовало бы провести с нами эту ночь на склоне горы. К утру пошел сильный дождь, но благодаря доброй крыше из банановых листьев мы остались сухими.
19 ноября. На рассвете мои друзья, прочитав свою утреннюю молитву, приготовили превосходный завтрак таким же способом, как накануне. Конечно, они и сами съели изрядную часть его; я даже никогда не видал, чтобы люди так много ели. Я полагаю, что такая громадная вместимость их желудков, должно быть, следствие их пищи, состоящей по большей части из фруктов и овощей, содержащих в том же объеме сравнительно мало питательных веществ.
Оказалось, что я, как узнал впоследствии, невольно заставил своих спутников нарушить одно из их правил и решений: у меня была с собой фляжка с водкой; и они не в силах были отказаться от того, чтобы выпить со мной; но всякий раз, отпивая понемножку, они прикладывали палец к губам и произносили слово «миссионер». Года два назад, несмотря на запрещение употреблять аву, очень широко распространилось пьянство вследствие ввоза спиртных напитков.
Миссионеры уговорили нескольких порядочных людей, видевших, что их родина быстро идет к гибели, основать вместе с ними Общество трезвости. Благодаря ли здравому смыслу или же от стыда, но в конце концов все вожди и сама королева присоединились к Обществу. Немедленно был издан закон о запрещении ввоза спиртных напитков на остров и наказании штрафом как продавцов, так и покупателей запрещенного товара.
С удивительной справедливостью было разрешено в течение определенного срока распродать имевшийся на руках запас, прежде чем закон вступит в силу. Но когда подошел срок, был устроен повальный обыск, от которого не были избавлены даже жилища миссионеров, и всю аву (как туземцы называют все спиртные напитки) вылили на землю. Если вспомнить о тех последствиях, какие принесла невоздержанность коренному населению обеих Америк, то, мне кажется, нельзя не признать, что каждый доброжелатель Таити должен быть глубоко признателен миссионерам.
Пока маленький остров Св. Елены оставался под управлением Ост-Индской компании[311], ввоз спиртных напитков, ввиду приносимого ими огромного вреда, не разрешался; впрочем, виноградное вино привозилось из колонии Мыса Доброй Надежды. Весьма замечателен, но отнюдь не удивителен тот факт, что в тот самый год, когда была разрешена продажа спиртных напитков на острове Св. Елены, их употребление было изгнано с Таити по доброй воле самого народа.
Позавтракав, мы продолжали наше путешествие. Поскольку я намеревался только посмотреть, как выглядит внутренняя часть острова, мы возвратились по другой тропинке, спускавшейся в главную долину. Некоторое время мы шли по чрезвычайно извилистой тропинке, вьющейся по склону горы, образующему бок долины. Там, где склон был не так крут, мы проходили через обширные рощи диких бананов. Таитяне с их обнаженным, татуированным телом и убранной цветами головой являли в густой тени этих рощ великолепный образчик людей, населяющих первобытную страну.
Спускаясь, мы следовали по направлению гребней, которые были чрезвычайно узки и на значительных протяжениях круты, как веревочная лестница; однако все они были одеты растительностью. Необходимость самым тщательным образом следить за сохранением равновесия на каждом шагу делала ходьбу весьма утомительной. Я не переставал дивиться этим ущельям и кручам; когда я обозревал местность с одного из этих острых, как нож, гребней, моя точка опоры была так мала, что впечатление было, должно быть, почти такое же, как если бы смотреть с воздушного шара. Употребить веревки при спуске нам пришлось всего один раз, в том месте, где мы выходили в главную долину. Ночевали мы под тем же скалистым выступом, под которым обедали накануне; ночь была ясная, но из-за того, что ущелье было глубоко и узко, не было видно ни зги.
Пока я не повидал этой страны своими глазами, мне трудно было понять два обстоятельства, отмеченные Эллисом. Во-первых, говорит он, после кровопролитных битв прошлых времен те из побежденных, кто уцелел, уходили в горы, где горсточка людей могла противостоять толпе врагов. И действительно, в том месте, где таитяне поставили стоймя мертвое дерево, полдюжины человек легко могли бы отразить целые тысячи. Во-вторых, по его словам, после введения христианства тут оставались дикари, которые жили в горах, и их убежища были неизвестны более цивилизованным жителям.
20 ноября. Утром мы вышли рано и к полудню пришли в Матаваи. По пути мы повстречали большую группу красивых, атлетически сложенных мужчин, направлявшихся за дикими бананами. Я узнал, что наш корабль из-за трудностей с пресной водой перешел в гавань Папауа, и тотчас же пошел туда. Это очень красивое место. Бухта окружена рифами, и вода там спокойна, как в озере. Возделанная земля с ее прекрасными произведениями и разбросанными повсюду домиками спускается к самой воде.
Заинтересованный различными описаниями, которые мне пришлось читать до того, как я попал на эти острова, я очень хотел составить на основании собственных наблюдений суждение о состоянии здешних нравов, хотя такое суждение и должно неизбежно оказаться несовершенным. Первые впечатления человека всегда очень сильно зависят от представлений, которые он заранее создал себе. Мои сведения были почерпнуты из «Полинезийских изысканий» Эллиса – превосходного и интереснейшего сочинения, в котором, однако, автор естественно рассматривает всё с благожелательной точки зрения, из «Путешествия» Бичи и из «Путешествия» Коцебу, который относится резко отрицательно ко всей системе миссионеров.
Мне кажется, что, сравнив все три описания, можно составить себе довольно точное представление о состоянии Таити в настоящее время. Одно из впечатлений, вынесенное мной из двух последних источников, было, безусловно, неправильным, а именно, что таитяне стали угрюмы и живут в страхе перед миссионерами. Что касается последнего чувства, то его я не встречал и следа, если, впрочем, не считать, что страх и почтение одно и то же. Здесь не только нет никакого широкого недовольства, но, наоборот, в Европе трудно было бы найти среди толпы хоть половину такого количества веселых и счастливых лиц. Запрещение игры на флейте и плясок здесь порицается как бесполезная и безрассудная мера; точно так же смотрят здесь и на более строгое, чем у пресвитериан, соблюдение субботнего дня. По всем этим вопросам я не берусь противопоставлять какое-нибудь свое мнение высказываниям людей, которые провели на этом острове столько же лет, сколько я дней[312].
В общем, мне кажется, что нравственность и религиозность жителей делают им большую честь. Многие здесь еще более зло, чем Коцебу, нападают и на миссионеров, и на их систему, и на результаты, ею принесенные. Эти резонеры никогда не сравнивают настоящего состояния острова ни с тем, что он представлял собой всего двадцать лет назад, ни даже с нынешней Европой, а только с высоким образцом евангельского совершенства. Они ждут от миссионеров того, что не удалось самим апостолам.
Поскольку народ не достиг этого высокого образца, они посылают миссионерам упреки вместо похвалы за то, чего они добились. Они забывают или не желают помнить, что человеческие жертвоприношения и власть языческого духовенства, возведенное в систему распутство, равного которому не было больше нигде на свете, детоубийство как следствие этой системы, кровавые войны, в которых победители не щадили ни женщин, ни детей, – все это ушло в прошлое, что бесчестность, невоздержанность и безнравственность много уменьшились с введением христианства. Забывать такие вещи – низкая неблагодарность со стороны путешественника; ибо, если бы ему случилось потерпеть кораблекрушение на каком-нибудь незнакомом берегу, он горячо молил бы небо о том, чтобы этих мест достигли поучения миссионера.
Что касается нравственности, то добродетель женщин, как о том не раз говорили, здесь всего менее безупречна. Но прежде чем слишком сурово осуждать их, следовало бы припомнить описанные капитаном Куком и м-ром Банксом сцены, в которых принимали участие бабушки и матери нынешнего поколения. Наиболее строгие судьи должны были бы учесть, насколько нравственность женщин в Европе обусловливается правилами, которые систематически с малых лет внушают матери своим дочерям, и насколько, в каждом отдельном случае, – религиозными заповедями. Но с теми, кто так рассуждает, спорить бесполезно: мне кажется, что, не найдя такого открытого поля для разврата, как в прежние времена, и потому разочаровавшись, они не желают воздать должное ни нравственности, которая им неугодна, ни религии, которую они недооценивают, если не презирают.
Воскресенье, 22 ноября. Гавань Папеэте, резиденцию королевы, можно считать столицей острова; здесь находится также правительство и сюда же пристают корабли. В этот день капитан Фицрой взял с собой часть экипажа послушать богослужение сначала на таитянском языке, а потом на английском. Службу отправлял м-р Притчард, главный миссионер острова. Церковь представляла собой большое и легкое деревянное строение; она была набита до отказа опрятно одетыми мужчинами и женщинами всех возрастов.
Я был несколько разочарован их как будто не особенно усердным вниманием, но, должно быть, я слишком многого ожидал. Во всяком случае все это выглядело ничуть не иначе, чем в какой-нибудь деревенской церкви в Англии. Пение гимнов было, безусловно, очень приятным, но речь с кафедры, хотя и текла гладко, отнюдь не была благозвучна: постоянное повторение слов, вроде «тата та, мата маи», делала ее какой-то монотонной. После службы на английском языке часть из нас пешком возвратилась в Матаваи. Это была приятная прогулка то по приморскому пляжу, то под сенью многочисленных прекрасных деревьев.
Года два назад маленькое судно под английским флагом было ограблено жителями Низменных островов, находившихся тогда под властью королевы Таити. Предполагали, что преступников подстрекнули к совершению этого поступка некоторые неблагоразумные законы, изданные ее величеством. Британское правительство потребовало возмещения убытков, на что было изъявлено согласие, и было договорено, что 1 сентября нынешнего года должна быть выплачена сумма почти в 3000 долларов. Командующий эскадрой в Лиме приказал капитану Фицрою выяснить вопрос с этим долгом и требовать удовлетворения, если деньги еще не уплачены. Поэтому капитан Фицрой выразил желание увидеться с королевой Помаре, получившей впоследствии такую известность вследствие дурного обращения с ней со стороны французов[313]; для рассмотрения вопроса был созван парламент, где собрались все главные вожди острова и королева.
После интересного отчета капитана Фицроя я не стану описывать всего, что произошло. Деньги, как оказалось, уплачены не были, а представленные объяснения были, может быть, весьма сомнительны, но что касается остального, то я не могу даже выразить нашего общего изумления необыкновенным здравым смыслом, рассудительностью, умеренностью, беспристрастием и быстротой в принятии решения, какие были проявлены всеми без исключения таитянами.
Я уверен, что все мы, покидая это собрание, имели о таитянах мнение, совершенно отличное от того, с которым пришли туда. Вожди и народ решили провести подписку, чтобы пополнить сумму до требуемой; капитан Фицрой убеждал их в том, что жертвовать своей личной собственностью за преступления жителей отдаленных островов было бы несправедливо. Они возразили, что благодарны за его соображение, но Помаре их королева, и они решили помочь ей в ее затруднении. Это решение и быстрое его исполнение – подписка была открыта на следующий день рано утром – как нельзя лучше завершали замечательное проявление преданности и доброжелательности.
По окончании обсуждения главного вопроса некоторые вожди воспользовались случаем и задали капитану Фицрою много разумных вопросов о международных обычаях и законах, касающихся обращения с кораблями и чужеземцами. По некоторым пунктам, как только принималось решение, тут же на месте изустно издавался закон. Таитянский парламент заседал несколько часов, а по окончании капитан Фицрой пригласил королеву Помаре нанести ответный визит на «Бигль».
25 ноября. Вечером за ее величеством были высланы четыре шлюпки; корабль к ее приезду украсили флагами, а на реи поставили людей. Королеву сопровождала бо?льшая часть вождей. Все они вели себя очень достойно, ничего не просили и, казалось, остались очень довольны подарками капитана Фицроя. Королева – крупная, неуклюжая женщина, без каких-либо признаков красоты, изящества или важности. У нее была только одна королевская черта – полная неподвижность в выражении лица при любых обстоятельствах, да и то на нем была написана какая-то угрюмость. Ракетам таитяне дивились всего более, и после каждого взрыва с берега по всему погруженному во мрак заливу разносилось глубокое «О!». Песни моряков также вызвали большой восторг, и о самой шумной из них королева сказала, что это, должно быть, не религиозный гимн. Королева и сопровождавшие ее вернулись на берег только после полуночи.
26 ноября. Вечером мы направились под легким береговым бризом к берегам Новой Зеландии и с заходом солнца бросили прощальный взгляд на горы Таити – острова, которому каждый путешественник приносит дань своего восхищения.
19 декабря. Вечером мы увидели вдалеке Новую Зеландию. Теперь уже можно считать, что мы почти переплыли Тихий океан. Нужно поплавать по этому великому океану, чтобы понять, как он громаден. Медленно продвигаясь вперед, мы в продолжение целых недель подряд не видели ничего, кроме все того же синего бездонного океана. Даже в архипелагах острова – всего только пятнышки, далеко отстоящие одно от другого. Привыкнув смотреть на вычерченные в мелком масштабе карты, на которых точки, краски и названия скученны, мы неправильно представляем себе, как бесконечно мала часть, занимаемая сушей, по сравнению с необъятными водными просторами.
Мы миновали уже и меридиан антиподов, и теперь каждое пройденное лье – с радостью мы думали об этом – приближало нас к Англии. Эти антиподы пробуждают далекие воспоминания о сомнениях и изумлении, охватывавших нас когда-то в детстве. Только вчера я с нетерпением ожидал этой воображаемой вехи как поворотного пункта в нашем путешествии, означавшего начало возвращения домой; но теперь я убедился, что этот и ему подобные пункты, фиксируемые нашим воображением, то же, что собственная тень человека, за которой он гонится и не может поймать. Шторм, продолжавшийся несколько дней, дал нам недавно полную возможность поразмыслить на досуге об этапах, которые нам еще предстояло пройти в нашем долгом путешествии домой, и горячо пожелать его окончания.
21 декабря. Рано утром мы вошли в бухту Айлендс и, попав на несколько часов в штиль у входа, добрались до якорной стоянки только к середине дня. Местность тут холмистая, с мягкими очертаниями и глубоко рассечена многочисленными морскими рукавами, отходящими от бухты. Издали кажется, что поверхность земли одета грубой пастбищной травой, но в действительности там нет ничего, кроме папоротника. Более далекие холмы, как и многие места в долинах, покрыты довольно большими лесами. Общий оттенок ландшафта отнюдь не ярко-зеленый; он напоминает ту местность, которая лежит несколько южнее Консепсьона в Чили.
В некоторых местах бухты, у самой воды, разбросаны деревушки с чистенькими прямоугольными домами. На якоре стояли три китоловных судна да время от времени между берегами проплывали каноэ, и больше ничего не нарушало того отпечатка удивительного покоя, какой носила на себе вся окрестность. К нашему борту подошло только одно каноэ. Всё это представляло разительный и не очень приятный контраст с тем радостным и шумным приемом, какой оказали нам на Таити.
После полудня мы отправились на берег, к одной из самых больших групп домов, которая все же вряд ли заслуживает названия деревни. Она называется Пахия и служит местопребыванием миссионеров; из туземцев тут живут только слуги и работники. В окрестностях бухты Айлендс живет от 200 до 300 англичан, в том числе и членов их семейств. Все дома, многие из которых выбелены и очень опрятны на вид, принадлежат англичанам. Хижины туземцев до того малы и убоги, что их почти не видно издали. В Пахии мы с удовольствием увидели в садах перед домами английские цветы; тут было несколько сортов роз, жимолость, жасмин, левкой и сплошные изгороди шиповника.
22 декабря. Утром я отправился на прогулку, но вскоре убедился, что местность весьма труднопроходима. Все холмы густо заросли высоким папоротником, к которому присоединялся еще низкий кустарник, растущий как кипарис; очень мало земли расчищено или обработано. Тогда я попробовал идти по низкому морскому берегу, но с обеих сторон путь мне был вскоре прегражден маленькими и узкими солоноводными заливами или глубокими ручьями. Сообщение между жителями различных частей бухты поддерживается (как и на Чилоэ) почти исключительно на лодках.
Я с удивлением обнаружил, что почти все холмы, на которые я поднимался, некогда были более или менее укреплены. В вершинах были высечены ступени или следующие одна за другой террасы, нередко защищенные глубокими траншеями. Впоследствии я заметил, что и в глубине страны главные холмы имели те же искусственные очертания. Это так называемые па, упоминаемые Куком под названием хиппа: разница в произношении связана со стоящим перед словом артиклем.
О том, что этими па много пользовались в былые времена, свидетельствовали кучи раковин и ямы, в которых, как мне сообщали, обыкновенно хранили запас бататов. Так как воды на этих холмах не было, их защитники не могли бы выдержать длительной осады, а в состоянии были, пожалуй, отражать только внезапные набеги с целью грабежа, против которых поднимающиеся друг за другом террасы должны были служить неплохой защитой.
Повсеместное введение и употребление огнестрельного оружия в корне изменило систему ведения войны, и открытая позиция на верхушке холма стала теперь не только бесполезной, но даже, наоборот, вредной. Поэтому в настоящее время па строят всегда на каком-нибудь ровном участке. Они представляют собой двойной частокол из толстых и высоких столбов, расставленных по зигзагообразной линии так, чтобы любое место ее можно было прикрыть с фланга.
Внутри частокола насыпается земляной вал, за которым защитники могут в безопасности отдохнуть или же стрелять из-за него. Иногда через этот бруствер на уровне земли идут небольшие сводчатые ходы, по которым защитники могут выползти к частоколу на разведку врага. Преподобный У. Вильямс, рассказавший мне обо всем этом, добавил, что в одном па он заметил что-то вроде отрогов, или контрфорсов, отходящих от внутренней, т. е. защищенной, стороны земляного вала. На вопрос об их назначении вождь ответил, что если двух-трех его людей убьют, то их соседи не увидят мертвых тел и не падут духом.
Новозеландцы считают эти па весьма совершенным средством защиты, потому что войско нападающих никогда не бывает настолько дисциплинированным, чтобы всей массой ринуться к частоколу, срубить его и проникнуть внутрь. Когда племя отправляется на войну, вождь не может приказать одному отряду идти туда-то, а другому сюда, каждый сражается так, как ему больше нравится; приблизиться же к частоколу, защищенному огнестрельным оружием, в одиночку каждому, безусловно, должно показаться смертельно опасным. Мне кажется, нигде в мире не найти расы более воинственной, чем новозеландцы.
Об этом свидетельствует, в частности, их поведение в тот момент, когда они впервые увидели корабль; как пишет о том капитан Кук, они встретили такой огромный и невиданный предмет градом камней и вызывающе кричали: «Сойдите на берег, и мы убьем и съедим вас всех», что говорит об их необыкновенной храбрости. Этот воинственный дух проявляется во многих из их обычаев, даже в самых мелких поступках. Если новозеландца ударить, пусть даже в шутку, он должен возвратить удар; я наблюдал такой случай с одним из наших офицеров.
В наши дни благодаря успехам цивилизации войн ведется гораздо меньше, и только некоторые южные племена продолжают воевать между собой. Мне передавали один характерный случай, происшедший несколько времени тому назад на юге. Один миссионер обнаружил, что какой-то вождь и его племя готовятся к войне: ружья были вычищены до блеска, снаряжение приведено в готовность. Миссионер долго толковал о бесполезности войны и о незначительности повода к ней. Вождь был сильно поколеблен в своем решении и, по-видимому, сомневался; но в конце концов ему пришло в голову, что у него целый бочонок с порохом в плохом состоянии и вскоре станет вовсе негодным.
Это было представлено как неопровержимый довод в пользу необходимости немедленного объявления войны: о том, чтобы такое количество хорошего пороха пропало даром, не могло быть и речи, и это решило вопрос. Миссионеры рассказывали мне, что у Шонги, вождя, посетившего Англию, страсть к войне была единственной и постоянной побудительной причиной любого поступка. Племя, в котором он был главным вождем, одно время терпело много притеснений со стороны другого племени, с реки Темзы[314]. Мужчины дали торжественную клятву, что когда их сыновья вырастут и будут достаточно сильны, то никогда не забудут и не простят этих обид.
Стремление выполнить эту клятву и было, по-видимому, главной причиной, побудившей Шонги поехать в Англию, и, находясь там, он только этой мыслью и был занят. Подарки он ценил только такие, которые можно было превратить в оружие; из ремесел его интересовали лишь те, что были связаны с производством оружия. В Сиднее Шонги по странному стечению обстоятельств встретил в доме м-ра Марсдена вождя враждебного племени с реки Темзы; враги вели себя один в отношении другого вполне вежливо, но Шонги сказал своему врагу, что, вернувшись обратно на Новую Зеландию, он обязательно перенесет войну на территорию противника. Вызов был принят, и по возвращении Шонги в точности исполнил свою угрозу. Племя на реке Темзе было разбито наголову, а вождь, которому был брошен вызов, убит. Хотя Шонги так глубоко таил ненависть и жажду мщения, говорят, что человек он был добродушный.
Вечером я отправился с капитаном Фицроем и м-ром Бейкером, одним из миссионеров, в Корорадику; мы прогулялись по этой деревне, видели многих жителей – мужчин, женщин и детей – и разговаривали с ними. Глядя на новозеландца, невольно сравниваешь его с таитянином – оба принадлежат к одной и той же семье рода человеческого. Сравнение это, однако, говорит далеко не в пользу новозеландца. Быть может, он и энергичнее, но во всех иных отношениях стоит гораздо ниже. Достаточно мельком сравнить выражение их лиц, чтобы прийти к убеждению, что один из них дикарь, а другой цивилизованный человек.
Напрасно было бы искать по всей Новой Зеландии человека с наружностью старого таитянского вождя Утамме. Несомненно, необыкновенная манера татуировки, принятая здесь, придает лицам какое-то неприятное выражение. Сложные, хотя и симметричные узоры, покрывающие все лицо, озадачивают и вводят в заблуждение непривычный глаз; кроме того, вероятно, глубокие надрезы, нарушая игру поверхностных мышц, производят впечатление какой-то неподвижности в выражении лица. Но помимо всего этого блеск их глаз не может означать ничего другого, кроме хитрости и жестокости. Фигурой они высоки и массивны, но лишены того изящества, каким отличается рабочий люд на Таити.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.