11

11

Жупел № 2. — Куар забивает решающий гол. — Советский футбол вступает в пору зрелости. — Первый чемпион Советского Союза и первый обладатель кубка. — Футбольный клуб на северной трибуне. — В редакцию «Красного спорта» приходит Иван Поддубный. — Мой последний футбольный матч.

Встреча сборной «Динамо» — «Спартак» с чемпионом Франции «Рэсингом», происходившая в Париже 1-го января 1936 года, превратилась для парижан в главный новогодний аттракцион. В течение нескольких дней до соревнования толпы болельщиков держали в осаде кассы стадиона «Парк-де-Пренс».

«Рэсинг», недавно вернувшийся из Лондона, где он сыграл вничью с знаменитым «Арсеналом», представлял собой типичную профессиональную команду эпохи футбольного «экспорта-импорта». Ее основу составляла Франция с колониями: четыре коренных француза, высокий, худощавый сенегальский негр защитник Диань и центральный нападающий стройный светловолосый алжирец Куар. Англия и Югославия были представлены полусредними — маленьким кривоногим Кеннеди и рослым, сильным Живковичем. Германия «делегировала» второго крайнего защитника Шмидта. Стержнем команды были австрийцы: вратарь Хиден, которого многие считали лучшим вратарем мира, и центральный защитник Жордан. Тренировал команду для встречи с нашими игроками английский тренер Кемптон, специально приглашенный хозяином «Рэсинга», крупным промышленником Бернаром Леви из Лондона. Леви сделал все, чтобы его «мальчики» не ударили лицом в грязь. Словом, этот жупел был куда грознее, чем скромная «Жиденице».

Сборная «Спартак» — «Динамо» не обманула ожидания парижан: она играла великолепно, показала футбол высокого класса, имела почти все время территориальное преимущество и... проиграла со счетом 1:2. Что-то странное, необычное для наших футболистов было в ходе игры: причины проигрыша так и остались для них неясными.

«На половине поля «Рэсинга» тесно. На нашей половине свободно», — пишет, вспоминая об этом соревновании, Андрей Старостин. — «У меня впереди лишь два края и Куар. Оба инсайта оттянуты назад. Однако странная вещь: мы нападаем чаще, а моменты атаки острее у них. В чем же дело? Почему то Куар, то Вейнант, то Мерсье так неожиданно и как-то легко, как нож масло, проходят нашу защиту?»

Дело было в том, что советские футболисты впервые столкнулись с жупелом № 2 — тактической системой «дубль-ве».

Теперь ее знает каждый новичок, тогда она была новинкой. Ее вызвала к жизни новая редакция правила «вне игры», принятая в 1925 году.

По старой редакции этого правила игрок, принимая мяч от партнера, должен был, чтобы не оказаться в положении «вне игры», иметь перед собой не меньше трех противников. Пользуясь этим, один из защитников играл обычно далеко впереди, почти в линии полузащиты, заставляя нападающих другой команды оттягиваться назад, чтобы не оказаться «вне игры». Второй защитник — по современной терминологии «чистильщик» — оставался сзади на случай прорыва.

Заметим, что такое расположение игроков носило название «пять в линию», название не совсем точное, так как нападающие почти никогда не располагались шеренгой поперек поля, а играли в разных вариантах: с оттянутыми назад или с выдвинутыми вперед полусредними, или же с оттянутыми назад центральным нападающим.

Широкие права защитников постепенно создали явный перевес обороны над атакой, брони над снарядом. Футболу стала грозить «ничейная смерть». Кроме этого, маневры опытных и сыгранных между собой защитников вынуждали судью тридцать-сорок раз на протяжении соревнования останавливать игру и назначать свободные удары за нарушение правила «вне игры». Футбол стал зрелищно скучным.

Все это и вызвало изменение правил. Теперь, чтобы при приеме мяча от партнера не оказаться в положении «вне игры», достаточно было иметь впереди себя не трех, а всего двух противников, включая вратаря. Поэтому продвижение вперед одного из защитников уже не заставляло нападающих другой команды отступать. Они могли спокойно оставаться за его спиной и ждать там мяча. Пришлось перестроить всю систему защиты. Центральный полузащитник оттянулся назад и превратился в центрального защитника. На его обязанности было закрывать самую опасную зону — пространство перед воротами. Крайние защитники стали держать крайних нападающих противника, полузащитники — полусредних. Нападение играло с оттянутыми назад для связи с полузащитой полусредними. При новой расстановке игроков команда представляла собой как бы две английские буквы «дубль-ве» — одна из них была повернута «вверх ногами»: отсюда и название системы.

Всего этого не знали наши игроки. Центральный полузащитник Андрей Старостин держался, как всегда, впереди, защитники Александр Старостин и Корчебоков прикрывали ворота каждый со своей стороны, и Куар, Мерсье и Вейнант легко проникали в коридор между ними.

Так встала перед советским футболом задача освоить новую тактическую систему. Без этого нечего было и думать о международных победах.

Перестройка затянулась. Во-первых, ни наглядный урок на футбольном поле, ни лекция Кэмптона на другой день в отеле «Кавур» не убедили наших игроков в преимуществах новой системы: она казалась чересчур защитной, они еще не уловили ее тесную связь с новой редакцией правила «вне игры», слишком еще прочны были навыки прежней системы «пять в линию», в течение многих лет царившей во всех странах, где играли в футбол. Нужен был второй, еще более наглядный урок, который преподали через год футболисты Басконии. Во-вторых, чтобы внедрить «дубль-ве», надо было сначала покончить со сборными командами, этими футбольными однодневками, и перейти к клубным командам со стабильным составом, с хорошими условиями для тренерской работы, а также к твердым календарям розыгрышей первенства.

Это было сделано в том же 1936 году, когда первенство и кубок СССР впервые были разыграны не сборными командами, а командами клубов. Советский футбол вступил в пору зрелости.

Я пишу не историю футбола, а лишь свои «футбольные» воспоминания. Но несколько слов о первенстве и кубке СССР мне все же хотелось бы сказать. Первыми чемпионами страны стали московские динамовцы, первым обладателем кубка — московский «Локомотив». За время с 1936 по 1963 год московские динамовцы выходили на «золото» одиннадцать раз и завоевывали кубок два раза, «Спартак» был чемпионом страны семь раз и обладателем кубка шесть раз. ЦДСА выигрывал первенства пять раз и кубок четыре раза. Кубок покидал Москву четырежды: в 1944 году его завоевал «Зенит». Это была замечательная победа. Футболисты города Ленина, города-героя, истерзанного блокадой, бомбежками, голодом, сумели, лишь только армия погнала немцев от ленинградских застав, пройти без поражений все напряженные кубковые встречи. Второй раз кубок покинул Москву ради первопрестольного града Киева. Наконец, два года подряд он гостил в Донецке у «Шахтера».

Вместе с твердым календарем и стабильными командами появились и «стабильные» болельщики: спартаковские, динамовские, торпедовские, приверженцы ЦДСА. Некоторые скоро будут справлять тридцатилетний юбилей своего преданного «боления».

Кожаный мяч завоевывает прессу. Отчеты о соревнованиях появляются не только на страницах «Красного спорта» — предтечи «Советского спорта», — но и в общей печати. В дни соревнований в ложе прессы на стадионе «Динамо» собирается целый «корпус» спортивных корреспондентов. Семен Нариньяни и Мартын Мержанов от «Правды», Ефим Рубин от «Известий», Юрий Ваньят от «Труда», Колодный от «Вечёрки» ловят на летучие листки блокнотов стремительный ход футбольных сражений. Изобретаются диаграммы, позволяющие проследить и зафиксировать путь мяча по полю от первой до последней секунды игры.

Заглядывал и я в эту шумную, веселую ложу. Но чаще я забирался в тридцать шестой ряд северных трибун, под самую радиорубку, сквозь стеклянную стену которой просвечивал силуэт Вадима Синявского. Отсюда, сверху, поле просматривалось лучше. Рядом со мной садился начальник «Физкультснаба» и председатель московской и всесоюзной теннисных секций Константин Иосифович Масс, или, как его любовно звали друзья и знакомые, Массик. Мы приходили за полчаса до начала игры, смотрели, как заполняются трибуны, следили за разминкой команд, обсуждали шансы.

Постепенно вокруг нас образовался своего рода футбольный клуб из завсегдатаев соревнований. Тут же, по ходу игры, сыпались реплики, возникали споры. «Феерия в красках!» — азартно кричал Масс при виде эффектно забитого гола. Это было его любимое выражение.

Добродушный толстяк, человек редкого обаяния, готовый помочь всем и каждому советом и делом, он был одним из самых популярных людей в спортивных кругах. Уже тяжело больной, он продолжал руководить сложной работой «Физкультснаба». В день его шестидесятилетия зал центрального шахматного клуба, где происходило чествование, был заполнен спортсменами всех специальностей. Свой юбилей он пережил ненадолго...

Со своего места на северной трибуне я видел с 1936 по 1943 год не меньше ста игр на первенство и кубок страны, и ни одна из них не была похожа на другие.

Многие до сих пор сохранились в моей памяти. Хорошо помню, как ликовали тбилисские динамовцы, забив в первом тайме три «сухих» мяча в ворота московского «Торпедо», и как разочарованно покидали они поле, пропустив столько же во втором тайме в свои, помню великолепный гол, забитый в этой игре в высоком прыжке миниатюрным тбилисцем Джеджелавой.

Самые острые, самые упорные бои разыгрались, когда встречались извечные соперники — московские «Спартак» и «Динамо». В спартаковском нападении играли невозмутимо спокойный, постигший все премудрости владения мячом Глазков, неистовый боец Степанов по прозвищу Болгар; рослый таран Семенов с размашистым, совсем не футбольным бегом; Алексей Соколов, прирожденный, по моему твердому убеждению, полузащитник, всю свою футбольную жизнь игравший форвардом; прямолинейный, несколько примитивный быстроход Корнилов. Трудно понять, как из таких разнородных «компонентов» получился отлично сыгранный ансамбль.

Не раз приходилось мне видеть Сергея Ильина, левого крайнего из «могучей кучки» московского «Динамо», маленького, верткого, с неожиданными рывками от боковой линии к центру, к штрафной площади противника, с меткими завершающими ударами, с молниеносным и всегда верным решением самых сложных тактических ситуаций; его напарника правого крайнего Трофимова, неотвязчивого, настырного, способного измотать любого полузащитника, и такого же меткого «стрелка», как Ильин; видел знаменитый дуэт Бобров — Федотов из ЦДКА и ажурные «кружева» киевского трио — Шиловского, Щегодского и Лайко.

Целое поколение советских футболистов, поднявших уровень нашего футбола, от проигрыша «Рэсингу» до побед над лучшими командами Англии в 1945 году, прошло перед моими глазами.

С моего места в тридцать шестом ряду северных трибун я видел игру футболистов Басконии. Наблюдая за ней, я снова утверждался в мысли, что спорт в его высших проявлениях сроден искусству, вернее, представляет собой один из его видов. Подобно музыке и балету, он не создает материальных художественных ценностей. Его стихия, как и стихия балета, — движение. Но в балете движение становится искусством, когда оно предельно эмоционально, передает все оттенки человеческих страстей, все движения человеческой души, в спорте — когда оно предельно просто, целеустремленно, рационально. Тогда оно обретает особую строгую красоту.

Я сказал «снова утверждался в мысли». Снова, потому что взлеты спорта к искусству мне приходилось видеть и раньше: в артистических бросках за мячом вратарей Соколова и Идзковского с их поразительным предугадыванием направления ударов, без чего нельзя защитить семиметровый раствор футбольных ворот, в безупречно изящной игре многократного чемпиона СССР по теннису Кудрявцева, изящной даже в минуты высшего напряжения, даже при неудачах и проигрыше, в движениях чемпионки по плаванию Кочетковой: коренастая, приземистая, она, войдя в воду, теряла, казалось, весомость. Ее тело становилось предельно обтекаемым. Словно веретено, пронизывала она прозрачную стихию, и даже при спуртах и на финише, когда вокруг нее бешено вскипали буруны белой пены, ее движения сохраняли обманчивую непринужденность. Не спортом, а высоким искусством был бег приезжавшего в Москву рекордсмена мира на средних дистанциях француза Жюля Лядумега. Он не бежал, а плыл над гаревой дорожкой, словно не касаясь ее шипами черных туфель.

...После соревнований я пробивался сквозь густую толпу зрителей к выходу, отыскивая среди тысяч машин маленький газик «Красного спорта», и садился в него вместе с тремя сотрудниками футбольного отдела — Дуровым, Виттенбергом и Ваньятом, который еще не перешел в «Труд». Газик, непрерывно сигналя, медленно прокладывал себе путь сквозь скопление машин на Ленинградском шоссе. По дороге в редакцию мои спутники успевали в жарком споре обсудить все подробности только что закончившейся игры.

Футбольные парадоксы Дурова сталкивались с психологическими соображениями Виттенберга, а совсем еще молодой, высокий, тонкий, как хлыст, пронзительный Ваньят, прирожденный репортер и живая энциклопедия футбола, сыпал сведениями о всех предыдущих встречах игравших сегодня команд и освещал закулисные стороны сегодняшнего соревнования. Я мрачно молчал: у меня никогда не было журналистской хватки, умения творить на лету.

Впечатления от матча должны были отлежаться в моем сознании, уйти в подсознание и вернуться оттуда в виде готового «отстоя». Поэтому я писал отчеты долго и мучительно.

Приехав в редакцию, я уединялся в какой-нибудь комнатушке и начинал «творить». Хорошо известно, в какой спешке создается текущий номер газеты. Время от времени дверь приоткрывалась, снова закрывалась, и я слышал иронический голос Ваньята или Виттенберга: «Старик еще мучается». Затем проявлял беспокойное любопытство сам редактор. Наконец отчет готов. В нем оказывалось, конечно, вдвое больше строк, чем мне было отведено. Начинался бой за «место». Каждая строчка, каждое слово в отчете казались мне откровением. Отторговав десяток строк, я садился сокращать. На другое утро, развернув свежий номер газеты, я убеждался, что карандаш редактора еще раз прогулялся по тексту, ампутировав именно те места, которыми я больше всего гордился. Я мчался в редакцию, и в кабинете редактора начинался трудный разговор, заканчивавшийся полным примирением, чтобы снова возникнуть после очередного соревнования.

Работать в «Красном спорте» было интересно. Редакция была физкультурным штабом, куда стекались все спортивные новости и сенсации, куда приходили спортсмены всех специальностей. Заходил худой, как скелет, Ощепков, инициатор джиу-джитсу в Москве (самбо тогда еще не знали), толстый бочкообразный Романовский, пловец на сверхдальние дистанции, ветеран русской атлетики Шульц, похожий на профессора, гиревик Ян Спарре, жизнерадостный, неугомонный остряк. Однажды ввалился в редакцию Иван Поддубный, огромный, медлительный, слишком громоздкий для редакционных комнатушек. Привел его маленький худенький Борис Михайлович Чесноков, большой знаток и любитель — очевидно, по закону контраста — тяжелой атлетики. Поддубный «разменивал» седьмой десяток, но все еще глядел богатырем, хотя годы провели глубокие борозды на его лице.

— Я еще мог бы бороться, — говорил он глуховатым басом, — спина и руки сильные, да вот ноги ослабли, не выдерживают.

Всего десять лет тому назад, приехав в Америку, он выиграл первенство мира по вольной борьбе, хотя выступал в ней впервые. Врачи при контрольном осмотре заявили, что у него сердце тридцатипятилетнего здорового человека.

Поддубный рассказал нам несколько случаев из своего прошлого. Знаменитому русскому богатырю, многократному чемпиону мира, за долгие годы своих выступлений лишь однажды побежденному, было о чем рассказать.

Кто-то из нас спросил его, что он считает более надежным средством самозащиты — борьбу или джиу-джитсу.

— Тут и гадать не надобно, — ответил Поддубный. — Дело проверенное. Приехал как-то в Париж, когда там шел чемпионат борьбы, ихний профессор, худенький такой японец, самый что ни на есть знаток по части джиу-джитсу. «Давайте, говорит, мне любого борца из чемпионата, я его за пять минут изломаю». Ну, мы собрались, посовещались. Выбрали меня с японцем бороться.

Происходило это дело на боксерском помосте, в канатах, чтобы, значит, ни мне, ни ему никуда податься нельзя было. Стал профессор вокруг меня крутиться и прыгать, норовит поймать на какой-нибудь ихний прием, руку или ногу выкрутить, захват какой сделать. Ну, и я за ним из стороны в сторону кручусь, стараюсь все время к нему лицом стоять. Наконец попробовал он меня ногой ударить, Я его за ногу-то и поймал. Тряхнул — перелом бедра. Унесли на носилках...

Поддубный на минуту замолчал, а затем мрачно произнес:

— На этот раз я боролся бесплатно...

Чувствовалось, что он никак не мог примириться с этим тяжелым воспоминанием.

Борец неподкупной честности, единственный из всех борцов, ни разу не легший на лопатки в угоду жульническим комбинациям антрепренеров, он все же оставался профессионалом.

С теплым чувством вспоминаю я годы работы в «Красном спорте», — тесные комнатки редакции и своих, тогда еще молодых, товарищей по футбольному отделу. Дурова я потерял из вида, Ваньят и Виттенберг до сир пор не изменили спортивной журналистике. Ваньят, как уже говорилось, ведет спортивный отдел в «Труде», и ведет его дельно и подробно. Футбольные отчеты Виттенберга, подписанные коротко «Вит», появляются почти в каждом номере «Советского спорта». Надеюсь, я не совершил нескромности, разоблачив псевдоним моего жовиального друга.

Приезжая в Москву, я не упускаю случая заглянуть в футбольный отдел «Советского спорта», где Виттенберг строчит свои статьи и отчеты, то и дело хватая трубку почти непрерывно звонящего телефона, чтобы удовлетворить любопытство какого-нибудь болельщика, жаждущего узнать, кто выиграл первенство CCCP в 1932 году, или отразить нападки ярого приверженца какой-нибудь команды, негодующего по поводу того, что «Советский спорт» осмелился критиковать ее игру.

Напротив Виттенберга сидит Мартын Мержанов, редактор «Футбола», воскресного приложения к «Советскому спорту», один из ведущих наших футбольных обозревателей, объездивший, вернее облетевший с нашими футбольными командами немало континентов и стран. С Мержановым меня связывает особое воспоминание. В 1938 или 1939 году мы с ним были участниками своеобразного футбольного матча, происходившего на тренировочном поле стадиона «Динамо» при довольно-таки пустых трибунах. Сражались команды журналистов «Правды» и «Красного спорта». Мартын защищал правдинские ворота, я играл за «Красный спорт» на своем обычном месте правого защитника. Это был мой последний матч. Мне уже было под пятьдесят, футбольное поле казалось мне огромным, необозримым, по крайней мере вдвое большим, чем в дни моей юности, а молодые журналисты из «Правды», обгонявшие меня без особого труда, — рекордсменами в беге. Насколько я помню, встреча окончилась вничью. Лично для меня она окончилась растяжением всех связок, которые можно растянуть...