5
5
«С разрешения начальника лагеря я стала работать в лазарете санитаркой, — вспоминает дочь, — потом сестрой и за это получала обед; а позже — и сестрой в городской больнице. 14 января 1934 года, всё еще не получая ничего конкретного относительно освобождения, по совету Онегина и Чернова, я отправилась в Медвежью Гору. Страшновато было идти на станцию в 4 часа утра, поезд отходил в 6. В Медвежьей Горе провела три дня, подала Сутырину заявление о пересмотре дела, заручилась его обещанием запросить Москву и прислать ответ в Кемь и 17-го вернулась домой. Через несколько дней… мне было предложено написать заявление в ГУЛАГ о пересмотре дела и подписаться “за больного отца”, а также сказано, что по распоряжению Пильнера (зам. начальника ГУЛАГа) мне дают на 20 дней свидание. В конце января меня попросили выступить в клубе на вечере… Я танцевала матросский танец и мазурку Венявского…
Через три дня после концерта меня вызвал Иевлев и строго, по-начальнически, начал допрашивать, по каким документам я прохожу в лагерь, почему и кто меня привлёк к участию в концерте (в тот день на концерте было всё начальство); я была во всеоружии: показала ему мой “пильнеровский пропуск” (он, кстати, подходил к концу) и немедленно стала советоваться с ним о продлении, говорила о Медвежьей Горе, о Сутырине, о заявлении в ГУЛАГ, о письмах мамы, говорила долго и, в конце концов, получила свидание на 25 суток».
В январе 1934 года на Вегеракшу прибыл профессор Оршанский, главный врач Наркомюста, главный невропатолог и психиатр Беломоро-Балтийского комбината. Осматривал немногих больных-коллегиальников, то есть осуждённых коллегией ОГПУ, а не тройкой. Весьма тщательно осмотрел Снесарева, позже в лагере прошелестел слух, что ради него-то он и приезжал.
Разные слухи курились над Кемью, в холодных бараках и палатках, на лагерных работах. Мол, мужчин всех отправят на БАМ — Байкало-Амурскую магистраль. Мол, всех инвалидов соберут в лагерь под Москвой, и они там будут плести лапти. Часто звучало слово «колонизация», а это значило, что сверхударникам, уже отбывшим часть срока, предлагалось выписать семью и поселиться на особо отведённой территории.
Зима выдалась суровая, сорокаградусная. Февраль оправдывал своё название вьюжного месяца, и мело так сильно, что не видно было другой стороны улицы — какая-то белая беснующаяся пелена. Снегу наметало такие сугробы, что, бывало, утром нельзя было выйти, снег заваливал двери.
Дни очень короткие — часа полтора-два, остальное время — тёмная ночь. В особенно сильные морозы из леса выходили волки, совсем недалеко от дорог, знобко были видны точки-огоньки их глаз…
Снесарев то впадал в тоску, то вновь становился собран. Но не деятелен. Много думал, вспоминал, размышлял о будущем, уже мало надеясь участвовать в нём. Главное своё дело на земле он сделал: и дети, и книги, и войны, и путешествия, и пророчества. Силы ушли, он предсказал будущее, его никто не услышал.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.