3
3
Декабрьским ранним утром Снесарев прибыл в Бенарес, священный город с полутора тысячами индусских храмов, город Шивы, в котором и буддизм и особенно магометанство оставили свои следы. Именно здесь двадцать пять столетий назад Будда произнёс первую свою проповедь…
Снесарев на протяжении всей жизни будет так или иначе обращаться к имени создателя самой кроткой религии на земле, пленившей не только азиатские этносы, но и скифов, и бактрийских греков. Через десять лет он в газете «Голос правды» выступит с небольшой заметкой о прахе Будды, который якобы был найден в северо-западной Индии близ Пешавера, бывшего столицей во времена правления скифского царя Канишки, который был для буддистов (их в начале девятнадцатого века насчитывалось четыреста миллионов) что для христиан римский император Константин.
Молодой индус, проводник и переводчик, перевезёт русского офицера на противоположный низкий песчаный берег священной реки Ганг. Вид оттуда открывался неповторимо прекрасный. По правобережному хребту тянулся в голубой дымке сказочный Бенарес (месторасположением своим показался Снесареву похожим на Киев). Возносились ввысь храмы, минареты, дворцы. Властвовала над городом мечеть Ауренгзеба с её двумя столпами-минаретами. Ярко-жёлтой массой выделялся Золотой храм — Бишевар — величайшая индусская святыня. К реке спускались бесчисленные каменные лестницы-гаты. У берега, и на гатах, и на проложенных в Ганг мостках, творилась непонятная европейцу жизнь: проповедники, пилигримы, факиры — всё это увидит он, переправляясь через Ганг обратно в город. Кто-то купался в мутной воде, кто-то дожидался счастья быть сожжённым, кого-то уже сожгли, и обгорелые останки бедняка трепали и рвали на куски огромные черепахи. На берегу Ганга — шум, гам, трудно протолпиться. Он почувствовал, что какие-то нервные волны, вызванные, быть может, массовой религиозной экзальтацией, пронзают его, и он поспешил выбраться наверх и ознакомиться разве что с Золотым храмом, но больше ни с чем: чувствовал — не выдержит. Но и посещение храма оказалось гнетущим испытанием: тяжело было видеть больных, парализованных, сумасшедших, кликуш, слепых, хромых — их конвульсии, слёзы, их чаянье вдруг прозреть, исцелён-но встать на ноги, почувствовать себя сильными…
А более всего поразил и запомнился на чёрном камне сидящий у ворот храма старик, весь в белом, с красивой посадкой головы, с длинной белой бородой, с куда-то устремлённым взглядом. В недвижно-одинаковой позе, с глазами, видящими не суетное движение толпы, но что-то далёкое и высшее, — таким его застал русский офицер и заходя в храм, и через три часа выходя. И когда он спросил у проводника, долго ли ещё почтенный сиделец пребудет в застылом положении, тот ответил, что белый старик на одном месте и в одном положении пребывает уже десятки лет. Снесарев тогда подумал о Ниле Столбенском, Серафиме Саровском и подумал ещё, что у каждого народа, верно, есть свои пророки, призванные в мире что-то наисущее увидеть, что-то изменить к лучшему, быть может, не действием, не речами, а именно великим сидением и молчанием.
Пророки по-разному являют себя в разных уголках земли. Гаутама Будда, Шакьямуни, должный бы взять меч как сын царский, никогда его в руки не возьмёт, уйдёт и от пестрой, сверкающей яви царского двора; не столь и длинные речи оставит ученикам Просветленный; зато найдёт высшее в нирваническом состоянии, среднем меж бытием и небытием. Существуют сотни рассказов о перевоплощениях Будды, но вместе с тем он един, и «Дхаммапада», начертанная его учениками, предложит один из духовных вариантов никогда до конца не постижимого бытия.
На Снесарева произвела неизгладимое впечатление буддийская символическая картина «Колесо всего сущего» — некая метафора извечной суеты сует, изображающая человеческую жизнь со всеми её искушениями, падениями и разочарованиями. Индийская философия — сколь неповторима она, и Снесарев не раз сожалел, что не имел времени осмыслить её во всей возможной для отдельной человеческой личности полноте.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.