II. Трудный характер
II. Трудный характер
Характер у Капитолины Антоновны всегда был трудный. Ей казалось, что люди — это сплошь обманщики и лгуны.
Поэтому она всегда держала ухо востро и в любых самых невинных словах и поступках видела скрытый, тайный смысл.
Скажет ей соседка:
— Здравствуйте, Капитолина Антоновна! Какой нынче вечер хороший!..
А Капитолина Антоновна уже насторожилась и соображает: «Сейчас деньги будет в долг просить».
И, поджав губы, соседке:
— Вам он, может, и хороший, а мне с моими достатками он очень даже плохой!..
Соседка видит — разговор не получается, — возьмет и уйдет.
А Капитолина Антоновна рада: «Не прошел твой номер, голубушка!»
…Сейчас Капитолина Антоновна сидит у себя в комнате, штопает носки и жалуется знакомой старухе Липухиной на своего сына, пятнадцатилетнего Сережу, которого она подозревает в отсутствии сыновних чувств.
— Если он танки делает на заводе, это еще не причина, чтобы меня не уважать! — говорит она, глядя на рваную пятку носка поверх очков. — Не танк его девять месяцев под сердцем носил, а я!
Старуха Липухина сейчас же бурно соглашается с Капитолиной Антоновной:
— Да разве они способны на родительское уважение, Капитолина Антоновна, милая! Зверушка есть такая, млекопитающаяся, из зайцев он, только фамилия ему тушканчик. Люди, которые его видели, говорят, будто он весь насквозь шерстяной. Сердце, говорят, и то у него мохнатое — на кашне идет. Вот и у нынешних ребят сердца, я считаю, тоже мохнатые, как у этого тушканчика! А внука моего возьмите! Шестнадцать лет парню, выше меня ростом, учится на художника, а ко мне тоже никакого уважения. Третьего дня прихожу, он смотрит на меня, говорит: «Ну-ка, встаньте к свету». Я встала, как дура. Он и сказал: «Ого! А ведь вы для меня типаж!» Я так и села. Я, говорю, для тебя родная бабка, а не типаж!
Капитолина Антоновна сочувственно кивает ей головой, но продолжает говорить о своем:
— На заводе он стахановцем считается, его Сергей Степановичем называют. Я ничего не имею, пускай называют, раз заслужил. А дома он для меня Сережка! Хоть у него и рабочая карточка первой категории, а у меня иждивенческая.
— Получку-то он хоть домой приносит? — интересуется старуха Липухина.
— Приносит! Все мне отдает!..
— Ну, это до поры до времени. Пока кралю себе не завел.
— Что ты, Савельевна! — ужасается Капитолина Антоновна. — Ему же пятнадцать годов всего!..
— Они на года не смотрят, тушканчики эти нынешние-с. Водку пьет?
— Боже упаси! Не замечала, чтобы баловался!
— Наверное, зашибает втихомолку!..
— Он, главное, молчит, когда я его пробираю, вот что! — жалуется Капитолина Антоновна. — Я его и так ругаю за неуваженье, и этак! А он молчит, как змей!.. На той неделе до того его ругала — аж из сил выбилась, пар от меня пошел, как от лошади, когда она на горку воз тянет!.. Думаешь, пожалел он мать, что она устала, его ругавши?! Ничуть! Только сказал: «Охота вам, мамаша, зря расстраиваться». По всему видать, смеется он с меня!..
— Где он сейчас-то?..
— Давно пора ему с завода прийти, а вот нет… А тут сиди, беспокойся!..
— В кино, поди, подался!.. Они родную мать на кино променяют. Тоже вот пришла я ко внуку. Только в дверь, — он — за шапку. «Некогда, бабушка. Жди меня!» И убежал, как оглашенный. Я час сижу — его жду, второй, третий. Наконец является. «Вы еще здесь, бабушка?» — «Ты же сказал: „Жди меня“. Вот я и жду!» Он упал на диван и давай хохотать. «Я, говорит, на картину спешил, называется „Жди меня“!»
Так они долго сидят и говорят, и чувство обиды на сына у Капитолины Антоновны все растет.
Наконец Капитолина Антоновна слышит знакомые шаги в сенях и привычно поджимает губы:
— Явился!..
Входит Сережка. Он маленького роста и в своей ватной спецовке до колен и тяжелых мужских сапогах выглядит совсем мальчиком. Под мышкой у него полученный в пекарне хлеб, в другой руке какой-то сверток, завернутый в газетную бумагу.
— Почтение! — солидно говорит Сережка и снимает ватник.
Капитолина Антоновна зловеще молчит.
— В кине, поди, были? — ехидно спрашивает старуха Липухина. — «Жди меня» глядели?
— В промтоварный зашел, — серьезно, не замечая старухиного ехидства, отвечает Сережка. — А там кофты давали.
Он разворачивает бумагу и дает матери шерстяной джемпер, темно-зеленый, в клеточку, с красно-коричневыми большими пуговицами.
Ахнув, старуха Липухина выхватывает из рук у Капитолины Антоновны Сережкин подарок, ощупывает его, обнюхивает — чуть не облизывает — и наконец торжественно объявляет:
— Чистая шерсть!.. Господи, уж не тушканчиковая ли?
— Спасибо! — сухо говорит Капитолина Антоновна, а сама думает: «Это он задабривает меня! Что-то такое, видно, натворил».
Отказавшись от ужина, Сережа идет в угол за печку, где стоит его кровать, снимает сапоги и ложится. Торопливо попрощавшись, старуха Липухина уходит.
Проводив ее, Капитолина Антоновна берет красивый джемпер, рассматривает его, и сердце ее, огрубевшее от жизни, постепенно теплеет. Дело не в том, что джемпер хорош, дело в том, что он — первый Сережкин подарок ей, купленный на его, Сережкины, честным трудом заработанные деньги. Господи, а ведь еще, кажется, только вчера он носился по двору с салазками, и всегда у него были мокрые валенки и из-под шапки вылезала смешная белобрысая косичка!..
Капитолина Антоновна вспоминает всю свою жизнь, покойного мужа, и чувство горячей неудержимой любви к сыну охватывает ее со всепоглощающей силой.
«Вот дрянь какая старуха эта Липухина! — думает Капитолина Антоновна. — Пришла и начала точить, как жаба какая!.. Для чего ей надо было на Сережку клепать?.. Это она неспроста!»
Она поспешно идет за печку к Сережке, чтобы хорошенько выругать ехидную старуху Липухину и вместе с сыном разгадать ее зловредные козни, но Сережка уже спит.
Он лежит на спине и тихонько посапывает носом. Он ворочается, кряхтит и вдруг горячим шепотом быстро говорит:
— Детали давай!.. Где детали?..
С невыразимой нежностью смотрит Капитолина Антоновна на спящего сына. Потом снимает с вешалки свое пальто, покрывает Сережку и шепчет:
— Спи, Сергей Степанович! Спи!..
1943
Данный текст является ознакомительным фрагментом.