С. В. КОВАЛЕВСКАЯ В ЛИТЕРАТУРЕ И НАУКЕ

С. В. КОВАЛЕВСКАЯ В ЛИТЕРАТУРЕ И НАУКЕ

Литературные стремления Софьи Васильевны зародились в середине 70-х годов, во время бесед с Достоевским, Тургеневым и писателями, группировавшимися вокруг «Нового времени» в первый период существования газеты. После петербургских опытов, прерванных уходом Ковалевских из «Нового времени», Софья Васильевна снова занялась литературой в середине 80-х годов. Вся ее писательская деятельность прошла в Стокгольме. Выпустившая до приезда Ковалевской в Швеции целый ряд беллетристических и драматических произведений, А.-Ш. Леффлер заявляет, что знакомство с Софьей Васильевной имело сильное влияние на ее дальнейшее писание. Способность Ковалевской схватывать и понимать мысли других была так велика, одобрение ее, когда она что-нибудь хвалила, так горячо и проникнуто пылким энтузиазмом, ее критические замечания, когда ей что-нибудь не нравилось, так метки и верны, что шведская романистка быстро подпала под ее влияние и не могла ничего писать без ее одобрения.

В начале 1886 года Ковалевская и Леффлер задумали совместно большую драму, разделенную на два представления и состоящую из десяти актов. Идея принадлежала Софье Васильевне, Леффлер должна была обработать ее и написать реплики. «Я не помню, — рассказывает шведская писательница про Софью Васильевну в это время, — чтобы я когда-нибудь видела ее такою счастливою, буквально сияющею от счастья, как в это время. На нее находили такие припадки жизненной радости, что она должна была уходить в лес, чтобы выкричать там свою радость под открытым небом. Мы ежедневно делали продолжительные прогулки в лесу Лилль-Янс, прилегавшем к нашему кварталу, и здесь она, как ребенок, прыгала с камня на камень, пробиралась через кусты, бросалась мне на шею, танцовала и громко кричала, что жизнь невыразимо хороша, а будущее восхитительно и полно самых чудных обещаний». Содержание пьесы заключалось в апофеозе любви и картине будущего идеального общества, где все живут для всех, а двое любящих людей друг для друга. На многих сценах и репликах пьесы отразились личные переживания Софьи Васильевны и мечты ее о семейном счастьи.

Драма написана в короткий срок, ставилась в Швеции и несколько раз прошла в России под названием «Борьба за счастье». Видевший пьесу крупный европейский театральный деятель, руководивший театрами в Париже, Берлине, Мюнхене и Копенгагене, талантливый датский романист Герман Банг (1858–1912) писал, что он любит «эту необыкновенную драму, которая с математическою точностью доказывает всемогущую силу любви, доказывает, что только она и одна она составляет все в жизни, что только она придает жизни энергию или заставляет преждевременно блекнуть. Она одна дает возможность развиваться и сделаться сильным и могучим. Только благодаря ей можно неуклонно итти вперед, исполняя свой долг».

Известный московский театральный критик Н. Е. Эфрос, смотревший пьесу Ковалевской на русской сиене, также отзывается о ней с похвалой. Он отмечает, что героиня «Борьбы за счастье» Алиса «говорит, иногда с острою душевною болью, иногда с пламенным энтузиазмом, то, что лежало на душе у Ковалевской; четко отпечатлелся на драме весь духовный строй русского автора». «Драма не загостилась в русском репертуаре, может быть, потому, — пишет Н. Е. Эфрос, — что в ту пору характер ее был слишком необычен, не прошел еще русский зритель через школу ибсеновской драматургии. В пьесе этой, помимо тех глубоких философских предпосылок, из которых исходило творчество автора, социальных его воззрений и грез о лучшем укладе социальных отношений, заключен и богатый чисто драматический материал. В оригинальном разрезе дан конфликт человека и среды, гения и толпы. Ковалевская сумела дать ряд ярких сцен, в которых театральная эффектность и внутренняя содержательность уживаются мирно, не насилуя одна другую, не мешая одна другой. Сила — не в одиночестве, сила — в единении, — таков последний, торжественный аккорд «Борьбы за счастье».

Личные переживания и социальные воззрения автора отражены в той или иной форме во всех других литературных трудах Софьи Васильевны. Наиболее известное из всех ее произведений — «Воспоминания детства», написанные приблизительно в 1888 году, представляют собою мемуары, обработанные на основании позднейших впечатлений, научных знаний и философских взглядов Ковалевской. Они имеют вполне заслуженную репутацию одной из лучших художественно-психологических картин деревенской жизни крупнопомещичьей семьи в эпоху подготовки и осуществления крестьянской реформы. С большим мастерством здесь обрисованы домашний быт дворянства, обстановка и условия воспитания детей и представлены взаимоотношения его со своими дворовыми. Примеры выбраны единичные, но достаточно яркие и впечатлительные. Ясно и четко выписаны портреты-характеристики целого ряда представителей эпохи. Наиболее удавшимися из них является образ старшей сестры автора — Анны Васильевны Корвин-Круковской и художественно-правдиво воспроизведены ее беседы с Ф. М. Достоевским.

Затем следует единственный для определенного момента и чрезвычайно интимного круга переживаний незабываемый портрет Ф. М. Достоевского в эпоху создания «Преступления и наказания. Знаменитый писатель представлен в «Воспоминаниях» со всем своим страстным темпераментом, со всеми особенностями своего отношения к условностям быта так называемого верхнего слоя общества, со всей пылкостью своей речи, с его романическим увлечением Анной Васильевной. Рассказ Софьи Васильевны о Достоевском дает интересный материал для его биографии и является ценным вкладом в литературу о нем.

Превосходен детский образ самой Ковалевской: хорошо показано превращение девочки в подростка, формирование целеустремленного и настойчивого характера Софьи Васильевны.

Из других литературных произведений Ковалевской к воспоминаниям-характеристикам относится обстоятельный литературно-психологический портрет известной английской писательницы Джорж Элиот. Здесь дан живой и проницательный разбор произведений английской романистки и своеобразно, хотя эскизно, обрисованы Жорж Занд, Альфред де-Мюссе и Герберт Спенсер. Большой художественный интерес представляет собою автобиографический очерк под названием «Отрывок из романа, происходящего на Ривьере»,

Все перечисленные произведения показывают Софью Васильевну, как писательницу, обладающую лирическим талантом и творческим воображением. Здесь имеются уже налицо все признаки большой литературной силы, которая не могла выявиться полностью вследствие недолговременной писательской деятельности Ковалевской и слишком ранней смерти, ее. Переход Софьи Васильевны к художественной беллетристике обнаруживается в двух набросках к роману, напечатанных под названием «Vae victis» («Горе побежденным»).

Единственный роман Ковалевской в прямом смысле слова, «Нигилистка», — произведение незаконченное и не дает достаточного представления о литературно-художественном таланте автора. В печати роман появился в сводном тексте, составленном друзьями Софьи Васильевны из отдельных глав, написанных ею на разных языках — по-шведски, по-французски и по-русски. М. М. Ковалевский заявляет, что он «принужден был восполнить немногими вставками не особенно значительные пропуски». Конечно, С. В. Ковалевская сильно переработала бы этот роман в художественно-композиционном и стилистическом отношениях. Но и в настоящем виде он представляет значительный интерес.

Содержание романа следующее. Молодая графиня Вера Баранцова, происходящая из старинного дворянского рода, старшие представители которого принадлежат к правящей верхушке, увлекается народническими идеями. Проникнутая жертвенным настроением, она решает ценою собственной свободы и отказом от всех житейских удобств и навыков облегчить участь одного из осужденных по большому процессу революционеров-cемидесятников. Жертва приносится для студента-медика, еврея Павленкова, которого Баранцова никогда не видела, но который, единственный из всех осужденных по процессу, не имеет родственников, Неимоверными усилиями и чрезвычайной настойчивостью Вера добивается разрешения обвенчаться с лишенным всех гражданских прав Павленковым — просто потому, что это единственное средство спасти его. Баранцова узнала, что женатым осужденным дают в пути и в Сибири некоторые льготы, а их женам разрешается следовать за ними. Обвенчавшись с Павленковым в тюремной церкви, «нигилистка» отправляется с ним на каторгу.

Ковалевская не сумела или, вернее, не успела обобщить выбранный для романа случайный эпизод из истории народнического движения; во всяком случае, не завершила его развития, логически вытекающего из всего произведения. В лице Веры Баранцовой она представила экзальтированную мечтательницу — фигуру наименее характерную для поколения революционерок-семидесятниц. Мотив жертвенности и неспособности возвыситься до революционного действия проходит через всю книгу. Более ярко намечается в романе образ Павленкова, который, по-видимому, должен был стать центральной фигурой второй части произведения.

При многих своих недостатках роман «Нигилистка» имеет большие достоинства, как документ для восстановления картины экономических и бытовых изменений, происшедших в России после отмены крепостного права.

В этом отношении роман представляется ценным дополнением к соответственным местам из «Воспоминаний детства», давая вместе с ними большое и яркое полотно русского помещичьего быта в эпоху преобразования феодально-крепостнического государства в промышленно-капиталистическое.

«Нигилистка» при жизни автора по-русски не печаталась; несколько раз выпущена была за границей после смерти Ковалевской, издана в России в 1906 году и переиздана в СССР в 1928 году; роман много раз выпускался за границей на других языках под названием «Вера Воронцова». До первой революции и после 1906 г. было несколько попыток легально ввезти роман «Вера Воронцова» в Россию. Правительство всякий раз запрещало распространение книги. В некоторых изданиях к роману был приложен отрывок из «Воспоминаний» Ковалевской о польском восстании 1863 года, что также служило поводом к запрещению книги в России, в виду сочувствия автора повстанцам и отрицательного изображения главного усмирителя восстания — Муравьева-вешателя.

Софья Васильевна высказывалась о своей литературной деятельности несколько раз. Наиболее полно отражен ее взгляд на писательство в письме к романистке А. С. Шабельской-Монтвид. «Я понимаю, что вас так удивляет, что я могу заниматься зараз и литературой и математикой, — писала Ковалевская. — Многие, которым никогда не представлялось случая более узнать математику, смешивают ее с арифметикою и считают ее наукой сухой. В сущности же это наука, требующая наиболее фантазии, и один из первых математиков нашего столетия говорит совершенно верно, что нельзя быть математиком, не будучи в то же время и поэтом в душе. Только, разумеется, чтобы понять верность этого определения, надо отказаться от старого предрассудка, что поэт должен что-то сочинять несуществующее, что фантазия и вымысел одно и то же. Мне кажется, что поэт должен только видеть то, чего не видят другие, видеть глубже других. И это же должен и математик.

Что до меня касается, то я всю жизнь не могла решить: к чему у меня больше склонности, к математике или к литературе. Только что устанет голова над чисто абстрактными спекуляциями, тотчас начинает тянуть к наблюдениям над жизнью, к рассказам, и, наоборот, в другой раз вдруг все в жизни начинает казаться ничтожными и неинтересным, и только одни вечные, непреложные, научные законы привлекают к себе. Очень может быть, что в каждой из этих областей я сделала бы больше, если бы предалась ей исключительно, но тем не менее я ни от одной из них не могу отказаться совершенно».

В своих воспоминаниях Ковалевская говорит, что еще в раннем детстве она любила поэзию. Самая форма, самый размер стихов доставляли ей необычайное наслаждение, и она с жадностью поглощала все отрывки из произведений русских поэтов, какие попадались ей на глаза. Баллады Жуковского долго были единственными известными ей образцами русской поэзии, так как в доме не было ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Некрасова. Только из хрестоматии Софья Васильевна познакомилась с этими поэтами и несколько дней после этого повторяла вполголоса строфы из «Мцыри» или из «Кавказского пленника». «Размер стихов всегда производил на меня такое чарующее действие, что уже с пятилетнего возраста я сама стала сочинять стихи», — рассказывает Ковалевская, после которой осталось несколько стихотворений философского и автобиографического содержания, не отличающихся большими художественными достоинствами.

В последний год своей жизни С. В. Ковалевская работала над повестью о великом революционном писателе Н. Г. Чернышевском. «Теперь я заканчиваю еще одну новеллу, — писала она в октябре 1890 года своей приятельнице, польской революционерке М. В. Мендельсон. — Путеводной нитью ее является история Чернышевского, но я изменила фамилии для большей свободы в подробностях, а также и потому, что мне хотелось написать ее так, чтобы и филистеры читали ее с волнением и интересом. Я окончу ее через несколько дней». В печати эта повесть не появлялась и в литературе о ней ничего не известно, а в рукописях С. В. не найдено черновиков, относящихся к этой теме.

В период увлечения С. В. Ковалевской спекуляциями и светской рассеянной жизнью, Вейерштрасс был уверен, что она не изменит науке и что потребность творчества тем сильнее вспыхнет у нее, чем длительнее будет период воздержания. Старый профессор, до которого доходили слухи о петербургской жизни Ковалевских, пользовался всяким случаем напомнить своей любимой Соне об ее истинном призвании. Хотя Ковалевская подолгу не писала Вейерштрассу даже после того, как Миттаг-Леффлер лично передал ей привет учителя, Вейерштрасс продолжал ободрять ее и поощрять к занятиям математикой. Миттаг-Леффлер пытался в конце 70-х годов устроить для Софьи Васильевны должность доцента в Гельсингфорском университете, и Ковалевская склонялась к мысли о принятии такого предложения. Но кроме формальных препятствий к осуществлению этого плана, которые можно было, в конце концов, преодолеть, профессура в Финляндии грозила порвать тонкую нить, поддерживавшую семейную жизнь Ковалевских. Меж тем Софья Васильевна не решалась тогда на такой шаг: еще не были твоем изжиты мечты о богатстве, а формальная связь между Ковалевскими укрепилась рождением дочери.

Миттаг-Леффлер не оставлял мысли привлечь Ковалевскую к преподаванию в высшей школе. В 1881 году он был избран профессором во вновь учрежденный Стокгольмский университет и выдвинул проект приглашения туда Софьи Васильевны в качестве доцента. Стокгольмский университет был основан в 1878 году. Либеральные круги общества организовали его в противовес древнему шведскому университету в Упсале, где сильны были консервативные традиции. Упсальский университет, основанный в конце XV столетия, страдал недостатками всех старых университетов в маленьких европейских городах, где общественная жизнь застыла на уровне средневековья. Самостоятельной умственной жизни в Упсале не было: во время разъезда студентов на каникулы городок, по выражению одного историка, погружался в сон, и мухи дохли там от скуки. Профессора жили замкнуто, в тесном кругу своих семейных интересов, и по-семейному вершили университетские дела. Кумовство процветало всюду, главным образом, в деле замещения освобождающихся кафедр. В затхлую атмосферу маленького городка, насчитывавшего меньше 20000 жителей и являвшегося центром церковного управления страны, трудно было проникнуть новым идеям. Все это, конечно, не нравилось сильно разросшемуся буржуазному населению Стокгольма. Кроме того семьи столичной буржуазии испытывали неудобства от необходимости посылать своих сыновей за высшим образованием в Упсалу, за 66 км. от Стокгольма. Поэтому организаторам университета было очень легко собрать в самый короткий срок крупные пожертвования среди имущего населения столицы. Городское управление также отпустило на это дело большие средства, а затем и правительство, под давлением общественного мнения, стало принимать участие в расходах на содержание нового университета. Вместе с тем новой высшей школе удалось сохранить независимость от правительственных чиновников.

Софья Васильевна написала Миттаг-Леффлеру, что с радостью примет место доцента в Стокгольме, если оно будет предложено официально. Ей очень хотелось бы получить возможность преподавать в высшей школе, чтобы этим путем открыть женщинам доступ в университет, разрешавшийся им до сих пор лишь в виде особой милости, которая может быть во всякое время отнята, как в большинстве университетов. Заявляя, что вопрос о вознаграждении не имеет для нее значения, так как у нее есть достаточно средств, чтобы жить независимо, Ковалевская пишет Леффлеру, что она желает главным образом служить всеми силами дорогой для нее идее и работать в среде лиц, занимающихся тем же делом, что и она. Это счастье, которое никогда не выпадало ей на долю в России. Однако, по разным причинам приглашение это в 1881 году не состоялось.

После смерти мужа Ковалевская охотно приняла новое предложение своего шведского друга. Письмо Миттаг-Леффлера в 1883 году Софья Васильевна получила в России, куда приехала разбираться в делах, оставленных Владимиром Онуфриевичем, и радость сознания, что излюбленная мечта претворяется в жизнь, облегчила ей печальные переживания этого года. Предложение Миттаг-Леффлера окрылило творческую мысль Ковалевской и она выступила осенью 1883 года с ученым докладом на седьмом съезде естествоиспытателей в Одессе. Тогда же она была избрана членом математического общества в Париже.

Благодаря Миттаг-Леффлера за неизменную дружескую заботливость, Софья Васильевна писала ему, что считает себя мало подготовленной к исполнению обязанностей преподавателя, так как сомневается в своих силах. Но поощряемая его дружбой и ободрением их общего знаменитого учителя Вейерштрасса, Ковалевская готова приступить к своей новой деятельности с глубокой благодарностью молодому Стокгольмскому университету и с горячим желанием полюбить Швецию, как родную страну. «Именно поэтому, — продолжает Софья

Васильевна письмо к Миттаг-Леффлеру, — мне хотелось бы не приезжать к вам, пока я не буду считать себя заслуживающею хорошего мнения, которое вы составили обо мне, и пока не буду надеяться произвести на своих слушателей хорошего впечатления». Тогда же она написала Вейерштрассу и просила его разрешить ей приехать на 2–3 месяца в Берлин для занятий под его руководством, чтобы лучше проникнуться его идеями и пополнить некоторые пробелы в своих математических познаниях.

Софья Васильевна хотела приехать в Стокгольм только в январе 1884 года, но Миттаг-Леффлер торопил ее, так как ему удалось устроить для нее в университете частный курс. Следовало ковать железо, пока оно горячо, пользуясь создавшейся в стокгольмском обществе обстановкой. Зная свою среду и понимая, что ее снисходительность к женскому равноправию надо вызывать специальными приемами, Миттаг-Леффлер устроил вокруг приглашения Ковалевской в университет рекламную шумиху. В некоторых шведских газетах появились такого рода заметки: «Сегодня нам предстоит сообщить не о приезде какого-нибудь пошлого принца крови или тому подобного, высокого, но ничего не значащего лица. Нет, дело идет о совершенно другом и несравненно важнейшем: принцесса науки, г-жа Ковалевская почтила наш город своим посещением и будет первой женщиной приват-доцентом во всей Швеции».

В других писали: «С званием профессора мы привыкли соединять в воображении нашем фигуру старого господина в очках, с несколько согнутой спиной, с длинными седыми волосами, с бородой и в весьма небрежном костюме. К тому же еще, если он настолько рассеян, что смотрит на флюгер трубы, когда хочет знать который час, или надевает жилет сверх фрака, когда идет в общество, то мы заключаем, что он высокоученый профессор. Но наше время — время необыкновенных явлений; вот потому в собрании естествоиспытателей нам пришлось видеть, в противоположность старому и седоволосому педанту в, очках, молоденькую даму-профессора». Затем рассказывается о родстве Софьи Васильевны через польского графа Круковского с венгерским королем; об ее влюбленности в Ковалевского, чуждого предрассудков и потому давшего своей 16-летней жене возможность учиться; о том, как Ковалевская «безостановочно трудилась над одной задачей» и доказала, что «при добродетельном сердце женщина способна обладать и самым возвышенным умом ученого». Говорится также, что новый профессор вызывает всеобщее одобрение не только своими познаниями, но и своею очаровательною женственностью, своим терпением и всесторонними способностями.

Отрывок стихотворения С. В. Ковалевской (1886 г.)

С. В. Ковалевская с дочерью (1886 г.)

В личных беседах Миттаг-Леффлер также непрерывно воскурял фимиам, ожидаемой гостье и окружил ее, по словам противников, целым облаком хвастовства… Как передает в недавно изданных по-шведски воспоминаниях дочь профессора Ледгрена, писавшая, на основании личных впечатлений и слышанного от разных лиц, Леффлер заявлял, что Ковалевская путешествует с компаньонкой и каммерфрау. Профессорши всполошились: как им принимать такую знатную даму в своих простеньких квартирах? Особенное же негодование вызвало утверждение Леффлера, что Ковалевская, благодаря своему положению, может не делать им визитов, а лишь отдавать таковые. Тогда профессора вступились за своих жен и объявили, что если Ковалевская не хочет подчиниться обычаям, страны и сама сначала побывать у дам, то они к ней тоже, с поклоном не пойдут.

Вся эта кампания, вопреки ожиданиям ее вдохновителя, чуть было не закончилось плохо для Ковалевской. Кроме реакции против газетной шумихи, со стороны профессоров проявилась боязнь конкуренции и типичный для них антифеминизм. Сначала заволновалась упсальская профессорская среда. Когда в Стокгольме было официально объявлено о лекциях Софьи Васильевны, упсальские студенты-математики тотчас вывесили такие же объявления в своем клубе и стали собирать группы желающих поехать в столицу — послушать нового ученого. Негодование упсальских профессоров было так велико, что они устроили специальное заседание совета для изыскания мер борьбы с этим злом. В заседании говорилось, что у Ковалевской нет никаких научных заслуг, сообщались самые чудовищные сплетни о ней и о причинах ее приезда в Стокгольм. Сплетни перешли из зала совета в городские профессорские и близкие им круги, оттуда перекочевали в Стокгольм. Миттаг-Леффлер поспешил исправить свою ошибку. Воспользовавшись фактической неточностью в сообщении одной газеты, он послал письмо в редакцию, в котором попутно сообщал, что Ковалевская будет читать не постоянный и обязательный курс для студентов, а выступит с циклом лекций по наиболее трудному отделу высшей математики для тесного круга желающих. Это, однако, не успокоило стокгольмских профессоров и их жен. В шведской столице русскую «королеву математики», как стали иронически называть Софью Васильевну еще до ее приезда, ждали с известной долей недоброжелательства.

Ко всем враждебным Софье Васильевне настроениям присоединилось выступление талантливого шведского писателя Августа Стриндберга, который начал свою литературную деятельность в демократическом духе, но с развитием шведского рабочего движения перешел в лагерь самых яростных реакционеров-церковников. Особенно сильно нападал он в своих драмах, романах и повестях на женское равноправие и доходил в этом отношении до религиозного бреда. По поводу приглашения Ковалевской в Стокгольмский университет Стриндберг напечатал газетную статью, в которой доказывал, по шутливому выражению Софьи Васильевны, «ясно, как дважды два — четыре, насколько такое чудовищное явление, как женский профессор математики, вредно, бесполезно и неудобно».

Не только сам профессор: Миттаг-Леффлер, но и его брат — поэт Фриц Леффлер, их сестра — шведская романистка А.-Ш. Эдгрен-Леффлер, вся их семья, пользовавшаяся уважением в Швеции по своим старым культурным связям, — старались сгладить путь Ковалевской на первых порах ее пребывания в Стокгольме. Чтобы сразу ввести ее в столичное общество, Леффлеры, вскоре по приезде Софьи Васильевны, устроили вечер, на который пригласили профессоров с их женами, представителей литературы и других областей искусства. Перед прибытием Ковалевской хозяева обходили гостей и просили присутствующих быть как можно приветливее с приезжей. Личной привлекательностью Софья Васильевна очаровала шведов. По словам Ледгрен, своей естественностью, высокой культурностью, отсутствием всякой кичливости, она победила тех, кто вначале относился к ней с предубеждением. Хорошее знание главных европейских языков и необыкновенная способность к изучению их помогли Софье Васильевне очень быстро усвоить шведский язык и объясняться на нем, но в университете она первое полугодие читала по-немецки.

Софья Ковалевская скоро стала чрезвычайно популярна в Швеции. Однако, счастливой она себя не чувствовала. Напоминали о себе недавние переживания в связи с трагической кончиной Владимира Онуфриевича, давала себя знать материальная необеспеченность и беспокоила возможность исков со стороны кредиторов по петербургскому строительству. Сообщая А. О. Ковалевскому, что лекции ее начнутся только в январе 1884 года, Софья Васильевна писала ему в декабре из Стокгольма, что трусит «страшной минуты», когда ей придется встать на кафедру и читать: многое в дальнейшей жизни зависит от того, «пойдут ли, лекции на лад» и получит ли она в университете штатное место. Упомянув о заметках шведских газет по поводу ее приезда, она пишет: «Вот я и в принцессы произведена. Лишь бы они мне жалованье назначили».

Лекции Ковалевской начались 30 января 1884 года, и в тот же день она записала в дневнике: «Прочитала сегодня свою первую лекцию. Не знаю, хорошо ли, дурно ли, но знаю, что очень было грустно возвращаться домой и чувствовать себя такою одинокою на белом свете. В такие минуты это так особенно сильно чувствуется».

После второй лекции, 2 февраля, Софья Васильевна, вернулась домой также «ужасно печальная и сидела, погруженная в созерцание своего одиночества». Не весело было и дальше; под 21 февраля в дневнике записано: «Ну уж денек! С утра всякие неудачи. Одни за другими. Такая находит иногда усталость, что бросила бы все и убежала. Тяжело жить одной на белом свете!»

Профессорские дела Софьи Васильевны шли успешной «Мои лекции идут, слава аллаху, хорошо — писала она в конце февраля А. О. Ковалевскому. — Я не могу достаточно похвалиться, моими слушателями. Правда, что нам достаются самые лучшие — поплоше идут в Упсалу. Я теперь только и думаю, что об одном — как бы добиться ординатуры». Так прошел семестр. В начале апреля Ковалевская послала уехавшей в Лондон А.-Ш. Леффлер отчет о своей первой стокгольмской зиме: «Что сказать вам о моей жизни в Стокгольме? Если она не могла назваться особенно содержательною, зато она была очень шумною и стала под конец достаточно утомительною. Ужины, обеды, вечера следовали непрерывно один за другим, и было нелегко поспевать везде и находить вместе с тем время для подготовки к лекциям и продолжения начатых работ. Сегодня мы на две недели прекратили чтение лекций по случаю пасхальных вакаций, и я, как ребенок, радуюсь этому перерыву в занятиях».

Успех лекций Софьи Васильевны обеспечил ей дальнейшую профессору, а за первый, частный, курс Миттаг-Леффлер устроил ей, вознаграждение из специально пожертвованных для этой цели сумм. По окончании весеннего семестра Софья Васильевна уехала в Россию, а Леффлер стал проводить учреждение штатной профессорской должности для нее. Кроме указаний на хорошую подготовленность Ковалевской и на успех ее у слушателей, Леффлер ссылался на то, что новый профессор не обременит университетского бюджета: популярность Софьи Васильевны помогала ее друзьям собрать в стокгольмском обществе сумму, необходимую для вознаграждения профессора в течение пяти лет. Но и после этого Леффлеру и другим либеральным профессорам пришлось выдержать упорный бой с консервативной профессурой, не хотевшей допустить женщину в свою среду.

Наконец, 1 июня 1884 года Ковалевская получила телеграмму о том, что она избрана штатным профессором Стокгольмского университета. Телеграмма была предана в Берлин, где Софья Васильевна пыталась получить разрешение прослушать вместе с тамошними студентами специальный курс Вейерштрасса. Берлинские профессора, несмотря на просьбы их знаменитого собрата, не могли позволить женщине осквернить своим присутствием храм науки. Не разрешили ей этого и в последующие годы.

Для Софьи Васильевны имела огромное значение в первое время после смерти ее мужа поддержка, оказанная ей А. О. Ковалевским. Поддерживая с ней дружественные отношения, А. О. Ковалевский в значительной мере пресекал всякие сплетни на ее счет, а взяв в свою семью дочь Ковалевских на все время устройства Софьи Васильевны в Стокгольме, он оказал ей большую материальную помощь.

Окончательно устроившись в Стокгольме, Софья Васильевна перевезла туда свою дочь и одновременно с чтением лекций продолжала научные исследования. В первый год пребывания в Швеции она закончила начатую в Париже работу «О преломлении света в кристаллах». Тема эта, возникла у нее под влиянием работ знаменитого французского физика Ламе. В одном автобиографическом рассказе Ковалевская говорит по этому поводу, что «вообще в математике на самостоятельные исследования, в большинстве случаев, приходится наталкиваться путем чтения мемуаров других ученых», и добавляет, что эта работа «произвела некоторое впечатление в математическом мире, так как вопрос о преломлении света далеко еще недостаточно разъяснен», она же рассмотрела его «с совершенно новой точки зрения». Работа о преломлении света напечатана в 1884 году в стокгольмском журнале «Acta mathematica», где появились впоследствии и другие исследования Ковалевской, в том числе геттингенская диссертация об Абелевских функциях. Писала Ковалевская свои математические труды по-французски и по-немецки, печатая их во французских и немецких изданиях.

Запись из дневника С. В. Ковалевской (1884 г.)

Об одной из первых работ Софьи Васильевны московский профессор П. А. Некрасов заявлял в 1891 году, что из трудов С. В. Ковалевской по чистой математике он «прежде всего должен указать на труд ее по интегрированию уравнений с частными производными. Эта труднейшая из областей чистого математического анализа в то же время играет существенную роль в прикладных математических науках, каковы механика, физика, астрономия. В уменьи интегрировать эти уравнения лежит ключ к разъяснению почти всех тайн природы, обнимаемых этими науками. Вот почему эта область интересовала как величайших чистых математиков, так механиков и физиков».

Указав далее, что Софье Васильевне пришлось в своей работе преодолевать «огромные трудности», П. А. Некрасов пишет о «сложности того анализа, который укладывался в уме С. В. Ковалевской, приводившем в стройную ясность и логическую последовательность обширнейшие формулы и вычисления… С тактом, знатока дела С. В. Ковалевская обходит все трудности. Искусный такт ее выражается в ловко придуманной постепенности перехода от более простого к более сложному, в мастерском умении свести, весьма сложное к менее сложному. В результате С. В. Ковалевская дала теоремам, об интегрировании уравнений с частными производными, помощью рядов окончательную форму, не оставляющую чего-либо желать по точности выражения и по строгости, и простоте доказательств». Подробное извлечение из геттингенской диссертации Ковалевской помещено в учебном курсе известного парижского профессора Гурса об интегральных уравнениях; есть ссылки, на ее работы, и в других руководствах.

Постепенно втягиваясь в новые интересы, развлекаемая дружеской семьей Леффлеров, Софья Васильевна отделалась от гнетущих впечатлений своих личных обстоятельств первой половины 80-годов. Она стала откликаться на все явления жизни, принимать участие в занятиях стокгольмского общества, проявляла свои разносторонние способности. Яркое изображение этого периода жизни Ковалевской дано в ее мартовском письме за 1885 год к одному молодому берлинскому математику, о котором была речь в предыдущей главе. Прося у своего корреспондента извинения за долгое молчание, Софья Васильевна объясняет это сильной загруженностью.

«Расскажу вам все, что я делала, — пишет Ковалевская. — 1. Прежде всего я должна была позаботиться о своих трех лекциях в неделю на шведском языке. Я читаю алгебраическое введение к теории Абелевских функций, и повсюду в Германии лекции эти считаются наиболее трудными. У меня чрезвычайно много слушателей, и все они остались верными мне, за исключением двух-трех. 2. Я за это время написала небольшой математический трактат, который намереваюсь на днях отправить к Вейерштрассу с просьбой напечатать в журнале Боргарта, 3. Я совместно с Миттаг-Леффлером начала большую математическую статью, от которой мы оба обещаем себе много удовольствия… 4. Я познакомилась с одним очень симпатичным господином, только что приехавшим из Америки, который теперь состоит редактором одной из самых больших газет в Швеции. Этот господин заставил меня работать также и для своей газеты, и так как я (что вы, вероятно, заметили) никогда не могу видеть своих друзей занимающихся чем-нибудь без того, чтобы не принять участия в их занятиях, то я и на этот раз поступила по обыкновению, и написала ряд небольших газетных статей для него. До сих пор напечатана только одна из них: «Из моих личных воспоминаний», которую и посылаю вам, так как вы отлично понимаете по-шведски. 5. Можете ли вы себе представить, что, как это ни кажется невероятным, а из меня выработался очень искусный конькобежец. Вплоть до последней недели меня можно было почти каждый день встретить да льду. Мне было очень жаль, что вы не могли видеть, как я под конец начала хорошо бегать. С каждым новым успехом я вспоминаю о вас. Теперь я довольно хорошо умею скользить назад, а вперед катаюсь отлично Я очень быстро… Все мои знакомые здесь удивились, что я так быстро выучилась этому трудному искусству. Чтобы вознаградить себя несколько за исчезновение льда, я со страстью предалась верховой езде вместе с одной из моих подруг (А.-Ш. Леффлер). Скоро наступит пасха, и у нас будет несколько свободных недель: тогда я думаю кататься по крайней мере по часу каждый день. Верховая езда меня страшно забавляет, и я не знаю, право, что мне больше нравится: катание верхом или катание на коньках.

Но этим еще не заканчивается повесть о моем легкомыслии. 1 апреля устраивается здесь большое народное празднество. Празднество это, как говорят, будет носить чисто шведский характер, — это будет нечто в роде базара. Сто дам, в том числе и я, в самых разнообразных костюмах, будут заниматься продажею всевозможных вещей в пользу народного музея. Я, конечно, намереваюсь нарядиться в цыганский костюм, так что на меня будет страшно посмотреть. Я убедила нескольких дам разделить мою судьбу. Мы образуем цыганский табор, и нам дадут в помощники нескольких молодых людей, наряженных также в цыганские платья. У нас будет русский самовар, при помощи которого мы и будем поить чаем желающих. Что вы скажете на все это мое легкомыслие?»

Но Софья Васильевна чувствовала себя хорошо только осенью и зимою. Весна, особенно северная весна, была для нее самым тяжелым временем. Светлые ночи делали Софью Васильевну нервною, беспокойною, нетерпеливою, полною горячих стремлений к другой жизни, непохожей на ту, которую ей приходилось вести: «Это вечное солнечное сияние», — говорила она, — «как бы дает массу обещаний, но ни одного из них не выполняет: земля остается такою же холодною, как и была, развитие идет назад так же успешно, как и вперед, и лето мерещится где-то вдали, точно мираж, которого никогда не удастся достигнуть». Весною она торопилась оставить Швецию и при первой возможности отправлялась в Россию — отдохнуть в подмосковной у Ю. В. Лермонтовой, которая часто и подолгу брала к себе ее дочь; ездила в Берлин — поработать с Вейерштрассом или в Париж — побеседовать с французскими математиками.

Приходилось Ковалевской приезжать в Россию и к больной Анне Васильевне, которая поселилась в 1874 году с мужем и сыном в Петербурге. Здесь Жаклар сначала преподавал французский язык в женских учебных заведениях, а в начале 80-х годов печатал политические статьи в русских радикальных журналах «Дело» и «Слово», которые были закрыты правительством за «вредное направление». Анна Васильевна помогала мужу в его литературной деятельности, подвергая его статьи стилистической обработке. Сама она напечатала в 1886 и 1887 годах в журнале своей приятельницы А. М. Евреиновой «Северный вестник» две повести. Возобновились также встречи и беседы Анны Васильевны с Ф. М. Достоевским, и она стала большой приятельницей его жены Анны Григорьевны.

Жаклары устраивали у себя вечера. Студенческая молодежь охотно посещала их, с любопытством слушала воспоминания интересного хозяина о встречах его с выдающимися революционерами, но тщетно ждала от него рассказов о героических днях Коммуны. Жаклар должен был соблюдать осторожность, так как III отделение было осведомлено о его прошлом и за ним велось систематическое наблюдение.

По объявлении во Франции амнистии бывшим коммунарам, Жаклар переехал в Париж, но в материальном отношении не сумел там устроиться и часто приезжал в Петербург — навещать больную жену. Поездками в Россию Жаклар пользовался для установления, связи между русскими, и западноевропейскими революционерами. Это стало известно царским жандармам, которые после раскрытия организованного А. И. Ульяновым, и его товарищами в 1887 году покушения на Александра III, предложили Жаклару выехать из России. На семейном совете признано было, что больная Анюта не выживет, если останется без мужа в Петербурге, и что он должен взять ее с собою в Париж. Но так как в два дня было невозможно собрать тяжело больную, то А. Г. Достоевская решила просить большого друга ее покойного мужа, главного вдохновителя русской правительственной реакции, обер-прокурора святейшего синода К. П. Победоносцева, устроить бывшему коммунару, и радикальному журналисту отсрочку. Департамент полиции дал Жаклару отсрочку в десять дней для сборов с женою.

Анну Васильевну перевезли в Париж, где она, скончалась в октябре 1887 года после неудачной операции. Жаклар и после этого поддерживал связи с Россией и печатал в петербургской либеральной газете «Новости» статьи о французской политической жизни. Первое время после смерти сестры Софья Васильевна встречалась с Жакларом в Париже и даже пользовалась иногда его знакомством с редакторами французских журналов для помещения там своих литературных произведений.

Парижская академия наук назначила на 1888 год в третий раз конкурс на соискание борденовской премии в 3000 франков за лучшее сочинение на тему о движении тяжелого твердого тела вокруг неподвижной точки. Темой, между прочим, занимались знаменитые математики Эйлер (1707–1783), Лагранж (1736–1813) и Пуансо (1777–1852), давшие несколько частных решений ее. Вопрос имеет важное практическое значение, так как обнимает теорию маятника. В то же время это один из самых классических вопросов в математике. Разрабатывали тему и другие ученые, которым не удалось представить решений, прибавляющих что-нибудь к работам их великих предшественников. Так как два предыдущих конкурса были безрезультатны, то, конечно, математический мир интересовался исходом третьего, тем более, что борденовская премия за предшествующие 50 лет была выдана всего десять раз и только два раза полностью, в размере 3000 франков.

На третий конкурс было представлено 15 работ. Комиссия признала, что сочинение под девизом «Говори, что знаешь; делай, что обязан; будь, чему быть» — является «замечательным трудом, который содержит открытие нового случая»; что «автор не удовольствовался прибавлением результата еще большего интереса к тем, которые перешли к нам; по этому предмету от Эйлера и Лагранжа»; что он «сделал из своего открытия углубленное исследование с применением всех возможностей современной теории функций»; что способ автора решить задачу с применением «тета-функции с двумя самостоятельными переменными позволяет дать полное решение в самой точной и наиболее изящной форме». В виду этого комиссия предложила присудить автору полную премию, увеличив ее с трех до пяти тысяч франков. По вскрытии конверта с девизом оказалось, что автор премированной работы — Софья Ковалевская. Есть в литературе указание на недовольство некоторых членов комиссии тем обстоятельством, что победитель в этом блестящем конкурсе — женщина, но им с огорчением пришлось подписать решение.

24 декабря 1888 года состоялось торжественное чрезвычайно многолюдное заседание Парижской академии наук с участием С. В. Ковалевской, которой после ряда хвалебных речей вручили премию.

Софья Васильевна заявила после конкурса, что мысль о работе по вопросу о движении твердого тела возникла у нее еще в студенческие годы и она много раз возвращалась к этой теме: «В истории математики не много вопросов, которые, подобно этому, заставляли бы так сильно желать своего решения и к которым было бы приложено столько лучших сил и упорного труда, не приводивших, в большинстве случаев, к существенным результатам. Не даром среди немецких математиков он носит название «математической русалки». Поэтому можно себе представить, как я была счастлива, когда, наконец, мне удалось достигнуть действительно крупного результата и сделать в решении столь трудного вопроса важный шаг вперед».

Имеющий огромные заслуги перед советской авиацией, один из основателей Аэродинамического института в Кучине и Центрального Аэрогидродинамического института в Москве (ЦАГИ), известный ученый Н. Е. Жуковский (1847–1921) еще в год смерти Софьи Васильевны заявил, что исследование о движении твердого тела «составляет главным образом ее ученую славу». Рассмотрев соответственные работы Эйлера, Лагранжа и Пуансо и отметив, что Ковалевская «получила результаты, которые составляют ценный вклад в науку». Н. Е. Жуковский пишет, что «анализ ее настолько прост, что его следует включить в курсы аналитической механики».

Другой русский ученый, профессор П. А. Некрасов отмечает, что «блестящий труд» Софьи Васильевны о движении твердого тела, наряду с практическим, имеет значение и для чистой математики. «Талантливое открытие С. В. Ковалевской, — пишет П. А. Некрасов, — относящееся к примечательному случаю движения твердого тела, не есть только случайная, счастливая находка; напротив того, открытие это есть результат ее настойчивых, упрямых трудов и глубоких знаний в области чистой математики и, особенно, современного анализа. В самом деле, в этом счастливом открытии ее ей помогли как глубокие сведения в анализе бесконечных рядов в интегрировании при помощи их диференциальных уравнений, так и знания ее по теории ультра-эллиптических и Абелевых интегралов; словом сказать, здесь ей пришла на помощь вся та эрудиция, которая ею обнаружена в трудах ее по чистой математике…

С. В. Ковалевская нашла примечательный случай движения твердого тела, именно прибегая к средству, которым она прекрасно владела, — к интегрированию диференциальных уравнений при помощи рядов… Современный математический анализ обладает одним крупным и пока неизбежным недостатком: слишком большою сложностью… Под влиянием этой сложности многие начинают сомневаться в самой пользе современного математического анализа, находя, что именно вследствие этой сложности, он, будто бы, не может когда-либо даже в будущем послужить к выяснению законов и явлений природы. Раздаются скептические голоса, что современный анализ блуждает в непроходимых дебрях, из которых нет выхода. И вот, как раз вовремя, подоспевают нам на помощь такие открытия в области, прикладной математики, которые оживляют наши надежды, рассеивают наши сомнения. Таков именно главный результат, найденный С. В. Ковалевской и изложенный в ее мемуаре о движении твердого тела».

Такие же отзывы находятся во всех последующих обзорах трудов Софьи Васильевны, вплоть до появившегося недавно в русском издании очерка П. Таннери о развитии естествознания в Европе за последние триста лет. Здесь отмечена связь теоретических работ Ковалевской с запросами жизни. «Несмотря на всю абстрактность своих изысканий, — пишет автор очерка, выдающийся французский ученый П. Таннери, — чистая математика все время поддерживала связь с миром реальных явлений. Изыскания эти вызывались к жизни необходимостью найти общие методы решения конкретных задач и потребностью построения физических теорий в гораздо большей степени, чем это принято думать. Софья Ковалевская открыла своей работой новый случай интегрируемости диференциальных уравнений движения при помощи тета-функций двух независимых переменных и дала замечательный пример приложения новейших аналитических теорий к механике».