Едем на фронт
Едем на фронт
У входа в палатку сидит ординарец Собко. На лице радость: получил наконец письмо от жены. Боец делится своими переживаниями.
— Трудно им без меня. Но что поделаешь? Теперь всем нелегко.
— Принеси-ка водички.
Собко принес ведро с холодной водой, зачерпнул кружку.
— Спасибо, я сам.
После дневной духоты было приятно освежиться. Я прилег на кровать, сбитую наспех из сосновых досок, потянулся к свежим газетам. В центре внимания прессы — события на Курской дуге. Немецкое наступление на северном фасе дуги захлебнулось. Развернувшееся здесь 12 июля ожесточенное сражение характеризовалось теперь разнообразием боевых действий: на одних направлениях наши войска вели наступление, одновременно отражая контратаки противника, на других — сдерживали натиск в тяжелых оборонительных боях, на третьих — шли упорные встречные бои.
Наметился перелом и в действиях на южном участке — в районе Белгорода. Обескровленные и измотанные гитлеровские войска переходили к обороне. Газеты сообщали об упорных боях не только на земле, но и в воздухе. Радостно было читать такие сводки. Мы понимали: Гитлер бросил к Курску свои отборные войска, возлагая на них большую надежду, ввел в действие новые танки со звериными названиями тигр и пантера. Но на орловском направлении им удалось вклиниться в нашу оборону лишь на 10–12 километров, а на белгородском — до 35 километров. Дальше — сил не хватило. Выдохся враг. И вот теперь наши войска сами перешли в контрнаступление. Как было не радоваться такому сообщению! Инициатива полностью переходила в руки советского командования.
Не успел как следует посмотреть газеты, как ординарец протянул мне телефонограмму. Вызывали в штаб корпуса.
Было где-то за полночь. По дорожке, усыпанной песком, направляюсь к штабу. Что бы могло быть? — думаю.
В кабинете командира корпуса уже собрались офицеры. В углу на краешек стула присел командир 197-й Свердловской танковой бригады полковник Я. И. Троценко, рядом примостился командир 243-й Пермской танковой бригады подполковник В. И. Приходько. Вижу здесь и командира 30-й мотострелковой бригады полковника М. С. Смирнова, других командиров частей и подразделений. На длинном столе разложена большая карта, над которой склонились командир корпуса Г. С. Родин и начальник штаба полковник Б. Р. Еремеев.
Генерал Родин, оторвавшись от карты, оглядел собравшихся.
— Теперь, кажется, все. Пора начинать.
Он сообщил решение Ставки Верховного Главнокомандования: 30-му Добровольческому танковому корпусу передислоцироваться к линии фронта.
— В вашем распоряжении, — продолжил генерал, — имеется не более двух Суток. Времени, как видите, немного, но подготовиться к передислокации надо тщательно, всесторонне. В целях экономии моторесурсов марш предполагается комбинированный: танки и другие боевые машины отправляются железной дорогой, мотопехота, управление и тылы пойдут своим ходом.
Выступивший затем начальник штаба Еремеев назвал район, куда мы должны перебазироваться, — лес восточнее Козельска. Туда от Кубинки примерно 300–350 километров. Борис Романович указал пункты, через которые пройдут бригады, и мы нанесли нужные знаки на топографические карты, которыми нас снабдили. Еремеев указывает сроки готовности для каждой бригады, дату прибытия к новому месту.
Совещание в штабе затянулось почти до утра. Когда мы вышли на улицу, небо было затянуто тучами, моросил мелкий дождь. На небольшой высоте в сторону фронта прошли краснозвездные бомбардировщики.
В штабе бригады я застал подполковника Богомолова.
— Михаил Георгиевич, я уже в курсе дела, — опередил он меня. Информировал начальник политотдела корпуса полковник Шелунов.
Вскоре в штаб прибыли Кременецкий, его заместитель капитан Пшеничнер, начальники служб, офицеры политотдела.
На карты легли пунктиры, условные обозначения, цветным карандашом был нанесен маршрут движения. Штаб бригады составил план мероприятий, связанных с передислокацией.
Сбор всего офицерского состава назначили на девять часов утра. Шел дождь, и пришлось собраться в летнем клубе: небольшой навес предохранял от разразившегося ливня.
Все было решено за каких-нибудь полтора-два часа. Начальниками эшелонов были назначены мой заместитель — подполковник В. И. Панфилов и командир первого танкового батальона майор А. А. Степанов, колонну автотранспорта я взял под свое начало.
В полдень ко мне подбежала встревоженная чем-то военврач из медсанвзвода Д. Е. Гриценко. До недавнего времени она работала в одной из больниц Челябинска. На призыв обкома партии Дора Ефимовна откликнулась одной из первых. Так она оказалась в нашей бригаде.
Увидев взволнованную женщину, я забеспокоился:
— Что случилось?
— Больные услыхали о том, что выезжаем на фронт, и разбежались по подразделениям, — с тревогой сообщила она.
Я пытался успокоить врача.
— Как же так? Они ведь находились на лечении, у одного даже температура…
— Возвратим всех в санчасть, — пообещал я ей.
Перед обедом весь личный состав бригады был выстроен на плацу. Вынесли боевое Знамя. Начальник политотдела Богомолов обратился с призывом к воинам-челябинцам — бить врага беспощадно, сражаться до последней капли крови, до последнего дыхания.
На трибуне старший лейтенант Николай Чередниченко. Он говорит о той высокой чести, которой удостоились челябинцы, призывает товарищей по оружию в жарких схватках с врагом оправдать доверие Родины, смело сражаться с ненавистными захватчиками.
Вдохновляющую речь произнес парторг первой танковой роты Кружилин. Он сказал:
— Родина пылает в огне. Враг еще топчет нашу священную землю. Стоны и страдания советских людей на оккупированной земле болью отзываются в наших сердцах. Мы спешим к вам, дорогие советские братья и сестры. Мы очистим нашу землю от врагов.
Выступали бойцы, сержанты, офицеры. Они клялись быть верными военной присяге, заверяли, что наказ земляков выполнят с честью.
Казалось, не так уж сложно совершить марш. Но мы столкнулись с непредвиденными обстоятельствами: в назначенное время нам не подали железнодорожный состав. Люди начали нервничать, кто-то в темноте зло ругался.
К двенадцати часам ночи все уладилось. Соблюдая светомаскировку, на железнодорожные платформы начали въезжать танки. Механики-водители умело орудовали рычагами управления. Четкие команды отдавали командиры экипажей.
На платформах вскоре оказались все боевые машины. Без суеты и шума танкисты крепили боевую технику. Погрузили продовольствие, боеприпасы. Подцепили вагоны, в которых разместились экипажи. А дождь по прежнему не утихал. Ярко сверкали молнии, на миг освещая мокрые лица воинов.
Я остановился возле экипажа лейтенанта Ивана Пупкова.
— Порядок, — вытирая руки о мокрый комбинезон, доложил офицер. — Закрепили что надо. Теперь хоть до Берлина.
— До Берлина в эшелоне не поедем, а воевать там наверняка придется.
— Что ж, спасибо на добром слове, товарищ комбриг, — сказал Пупков. Будем стараться.
Подполковник Панфилов докладывает о готовности эшелона к отправке. Жму ему на прощание руку, желаю удачи в пути.
— Все будет хорошо, — заверяет он.
Той же ночью мы проводили и второй эшелон.
В темноте трудно разобрать лица танкистов, сбившихся у дверей вагонов. Они что-то кричат, на прощание машут пилотками, шлемофонами, фуражками. Взвизгнул паровозный гудок, и состав медленно растворился в ночи.
А я все еще стою на погрузочной площадке, охваченный волнением. Стою и думаю, как эти люди поведут себя в бою…
Подполковник Богомолов дотронулся до плеча:
— Поехали, Михаил Георгиевич. Нас ждут.
Начальник штаба Кременецкий за наше отсутствие успел выстроить автоколонну, проинструктировать водителей, старших машин. На рассвете тронулись в путь.
Красива русская земля! Но любоваться природой было некогда. Вскоре свернули на лесную дорогу, и тут начались мытарства. Дорога раскисла, машины буксовали, застревали в грязи. Темп марша упал. Временами буквально на руках приходилось выносить машины.
Размытые ливнем дороги крепко потрепали нам нервы. И все-таки мы вовремя прибыли в указанный район. Я осмотрел место, где должны рассредоточиться подразделения бригады. Лес еще хранил следы артиллерийских обстрелов и бомбежек: стволы деревьев иссечены осколками, многие ветви срезаны, словно ударом секача. Над нами пролетали краснозвездные самолеты. Они шли к линии фронта, который теперь совсем близко. Там происходили жаркие схватки.
Не теряя времени, мы с майором Хохловым поехали на станцию Сухиничи место выгрузки танков. Было темно, сыро и зябко.
По пути раза два застревали, пришлось плечом подталкивать виллис. На станцию приехали часов в девять утра. Отряхнули с обмундирования грязь, на ходу привели себя в порядок. Обратились к начальнику станции, чтобы узнать, где наши эшелоны. Тот недоверчиво окинул нас взглядом:
— Кто вы такие?
Пришлось предъявить удостоверения. Возвращая документы, начальник станции сказал:
— Ваш эшелон прибудет через час, товарищи офицеры, — и потянулся рукой к телефонам. Мы поняли: разговор окончен.
Попытались разыскать командира Свердловской бригады, которая уже разгружалась, но сделать это было не так-то легко. Туда-сюда сновали танки, машины, в упряжке рвались лошади, понукаемые ездовыми: на фронт прибывало все новое и новое пополнение.
На противоположной стороне железнодорожной станции шла погрузка раненых. Кто-то стонал, кого-то громко отчитывали санитары. Словом, станция бурлила тревожной прифронтовой жизнью.
Наш эшелон прибыл с опозданием на два часа. Подполковник Панфилов, заметив меня и Хохлова, бегом направился к нам.
— Как доехали? — был мой первый вопрос.
— Отставших и жертв нет. Все хорошо, — доложил Панфилов.
Началась выгрузка. Танки с платформы уходили в лес. Дождь немного утих, ветер разогнал тучи, и небо слегка прояснилось.
— Воздух! — неожиданно крикнул кто-то из бойцов.
И тут до слуха донесся гул юнкерсов. Ударили зенитные орудия, и белые облачка разрывов рассыпались по небу. Ныряя в тучах, бомбардировщики шли на небольшой высоте. Скоро они перестроились в змейку. Сейчас наверняка начнут бомбить. Я плюхнулся в окоп, залитый водой, и тотчас рядом разорвалась бомба. Фашисты с яростью бомбили станцию. В упор ударили зенитные пулеметы. Загорелся один, второй самолет. Оставляя огненно-черный след дыма, они упали где-то в лесу.
Нам повезло: личный состав танковых экипажей не пострадал, если не считать трех человек легко раненных. А вот другие части имели потери в технике. Несколько бомб угодило и в эшелон раненых. Загорелись цистерны с горючим, пристанционные постройки. Добровольцы бросились тушить пожар…
Второй эшелон прибыл также без потерь. И вот танки рассредоточились по опушке леса. Без промедления начались тяжелые земляные работы: каждому экипажу предстояло отрыть укрытия и для танка, и для себя. И хотя мы знали, что простоим тут недолго и враг сюда уже не сможет проникнуть, существовал неписаный закон войны: остановился хоть на час — рой окоп, готовь укрытие для техники. Кто пренебрегал этим законом — расплачивался кровью.
В короткие часы передышки агитаторы проводили беседы, изучали с воинами памятки, помогали усваивать то или иное положение Боевого устава.
Подполковник Богомолов побывал почти во всех экипажах. Он умел вызвать воинов на откровенный разговор, вселить уверенность в успехе. Его примеру следовали майор Н. К. Онищук, старший лейтенант Чередниченко и другие офицеры политотдела.
По инициативе Богомолова был проведен семинар с агитаторами. Я выступил с докладом, в котором рассказал о роли агитаторов по мобилизации личного состава на успешное выполнение приказа командования. Участникам семинара были розданы бланки листков-молний, вручены различные памятки.
Мы с Богомоловым направились по подразделениям. В тени густых деревьев группа воинов. Подходим. Оказывается, идет партийное собрание первого батальона. Докладчик — замполит батальона капитан Кочерга. Повестка дня личный пример коммунистов в бою. Немногословны были танкисты. Их выступления сводились к одному: место коммуниста в бою — впереди. Тепло и просто поговорил с коммунистами Богомолов. На собрании выступил и я.
Идем дальше. В небольшом овраге огневую позицию занял экипаж лейтенанта Павла Бучковского. Танкисты выполнили большой объем работы, расчистили сектор обстрела. Мы подошли к ним, когда они беседовали. В руках у лейтенанта была Памятка танкисту. В ней давалось краткое описание танков тигр, пантера, самоходного орудия фердинанд — новых немецких машин, появившихся во время боев на Курской дуге.
Лейтенант поспешил нам навстречу.
— Вольно, продолжайте, товарищи.
— Так вот я повторяю, немецкий танк Т-VI — тяжелая машина, — продолжал командир экипажа. — Лобовая броня — сто миллиметров, калибр пушки восемьдесят восемь миллиметров, вес — шестьдесят тонн, а мотор всего лишь шестьсот лошадиных сил.
— Для такой махины это ничто! — отозвался механик-водитель Агапов. — О какой же маневренности может идти речь?
— Об этом и я толкую, — подхватил лейтенант. — Пока фриц развернется, мы его и подобьем. — Лейтенант Бучковский уткнулся в листовку: — Любопытно, товарищи, вот что: за минуту башня делает всего лишь один поворот. А о чем это говорит?
— Вот оно, уязвимое место! — воскликнул башенный стрелок М. Г. Фролов. Пока он повернет башню, я его раз…
— …И мимо, — сострил радист-заряжающий В. И. Русанов.
Все засмеялись.
— Не промахнусь, говорю это в присутствии комбрига, — запальчиво возразил башенный стрелок.
— Верим, верим, — поддержал я Фролова.
Танкисты рвались в бой, хотели скорее прийти на помощь тем, кто сражался с фашистами. Я разделял чувства однополчан. А на душе было неспокойно: ведь жесточайшая битва шла на земле, где я родился и вырос. В каких-нибудь тридцати километрах отсюда находилась родная деревня. Я знал, что односельчане пережили ужасы фашистской оккупации. Но живы ли родные? И если живы, то как им там сейчас, в непосредственной близости от фронта? Хотелось скорее получить боевую задачу и гнать, гнать фашистов с советской земли, из моего родного края. Грусть по дому щемила сердце.
Задумавшись о доме, я не заметил, как к штабному автобусу подошел командир корпуса генерал Г. С. Родин. Он протянул мне руку:
— Здравствуй, Фомичев. — И, окинув меня взглядом, тут же спросил: — Не захворал ли?
— Да нет, товарищ генерал, не жалуюсь.
Генерал хитро подмигнул:
— По дому заскучал? — И, сделав паузу, добавил: — Ничего, Фомичев, изгоним врага с родной земли — и тогда поедем к родным и друзьям.
— И я так думаю, товарищ генерал. Только больно сознавать, что враги топчут родные края. Эти места с детства близки моему сердцу.
Комкор удивленно спросил:
— Уж не родина ли это твоя?
— Возле города Белева, точнее, в семи километрах от него — деревня Слобода. Там родные мои, не знаю, живы ли.
Генерал Родин присел на ящик из-под снарядов и, положив руку мне на плечо, сказал:
— Выходит, мы земляки. Я ведь с Орловщины… Ладно, сегодня же поедешь домой. Завтра будет поздно.
— Товарищ генерал, — робко начал я, — в самом деле можно?
— Поезжай, поезжай. Только в двадцать ноль-ноль быть в бригаде. Добро?
Я рванулся с места:
— Дорошевский! Виктор, машину скорее!
Шофер растерянно смотрит на меня:
— Случилось что-то?
— Полный вперед! — крикнул я.
Виллис, петляя среди сосен, помчался в сторону Белева.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.