Год 1941

Год 1941

20-е июня.

Пароход идет из Костромы в Рыбинск. Закончились наши гастроли в Костроме. Волжская ночь, тихая и лунная. Теплый речной ветерок. Настроение у всех приподнятое. Танцуем на палубе. Пассажиры недовольны. Потом узнают, что мы актеры Волковского театра. Все выходят на палубу. Перезнакомились.

Приглашают наперебой, говорят всяческие комплименты. Костя Копеин даже пиво не пьет. Танцует со мной Митя Аборкин, потом Сережа Тихонов.

Все они милые ребята, каждый по своему хорош. Товарищи, заботливые и щедрые. В обиду никогда не дадут. Сережа Тихонов все смотрит на меня и молчит, а когда начинает говорить, бледнеет и заикается.

Музыка и танцы. Мне кажется, что мы где-то в безвоздушном пространстве, такая легкость. И на душе чудесно!

21-е июня.

Вот и Рыбинск. Разместились по квартирам. Завтра открытие гастролей. Сбор труппы в одиннадцать часов дня во Дворце культуры.

22-е июня.

Война! Мы о ней знаем только по книгам и кинофильмам. Даже в песнях говорилось, что если будем воевать, то на чужой территории. А немцы с четырех часов утра топчут нашу советскую землю.

Здесь, в Рыбинске, не верится, что где-то уже льется кровь.

Коллектив театра весь в сборе. Начался митинг. Выступает артист Стагронский: «Враг не пройдет даль ше!» — читает Маяковского. Артистка Чудинова: «Не будет гранат, камнями будем драться». Артист Политимский: «Встанем все, как один, на защиту отечества!»

Хорошие, верные слова. Но почему так много пафоса, а глаза испуганные, растерянные, тревожные?

Вечером, на открытии гастролей, в огромнейшем зале Дворца культуры 18–20 человек. Открыли занавес. От пустого зала стало на душе холодно. Война! За кулисами все ходят на цыпочках и говорят шепотом. Война!

23-е июня.

Ночь не сплю. Утром чуть свет бегу к Дворцу культуры, там репродуктор. На душе тревожно.

Около Дворца ни души. Репродуктор молчит. Сажусь на ступеньки огромной террасы, около колонны. Репродуктор молчит. Что же дальше? Как жить? Играть Нину в «Маскараде»? Произносить со сцены никому не нужные слова!

Подходят группами рабочие, закуривают. Садятся рядом. Репродуктор молчит. А рабочие все подходят, подходят. Наконец передают сводку Информбюро.

Немцы на нашей земле. Шагают, топают сапожищами… Идут ожесточенные бои. И опять, уже в который раз, я твержу про себя: «Да нет же, нет! Не может этого быть! Это какая-то страшная ошибка. Почему так внезапно, как снег на голову?» Это как дурной сон, кошмар. Хочется проснуться, открыть глаза и увидеть веселые лица, увидеть жизнь — обыкновенную, нет, необыкновенную, чудесную жизнь, какая была два дня назад.

28-е июня.

Каждый день я бегаю к репродуктору. Сводки неутешительные. Днем работа идет своим чередом. Репетируем «Маскарад». Нину играет Александра Дмитриевна Чудинова, я с ней в очередь. Она частенько заставляет режиссера репетировать со мной, а сама сидит и смотрит. Раньше я бы ей была благодарна от всей души, но теперь… Вот сегодня не могла дождаться конца репетиции. Хочу пойти на сборный пункт, откуда отправляют молодежь на фронт.

Прочла в «Правде» статью о фашистских злодеяниях в Сербии, Чехии, Польше. В Румынии — забастовка в связи с вывозом продовольствия в Германию. В Польше евреи согнаны в специальные районы, за колючую проволоку. В Лодзи — 250 тысяч, в Варшаве — 500 тысяч. Фашистская Германия — концентрационный лагерь!

1-е июля.

Вот и июль. Гитлеровцы захватили Литву, часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Авиация фашистская бомбит Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь.

И над Рыбинском пролетели фашисты. Мы стояли на посту. Мой, пост был на крыше Дворца, но ничего страшного не произошло.

3-е июля.

Прибежала утром к Дворцу культуры. Рабочие уже слушали выступление Сталина. Речь его, как всегда, нетороплива, но в голосе слышится тревога, волнение. Рабочие стоят суровые, сосредоточенные. Среди этих людей чувствуешь себя как-то увереннее. Один пожилой рабочий, обняв паренька, глухо проговорил:

— Ну, что ж, сынок, надо — так надо, воевать — так воевать!

Все разошлись. Осталась одна. Сижу на крыльце Дворца и все повторяю: «Надо — так надо, воевать — так воевать!»

4-е июля.

Гастроли оборвались. Вчера в три часа ночи вернулись в Ярославль, а утром я пошла в райвоенкомат, подала заявление с просьбой направить меня на фронт.

Работник военкомата говорит усталым голосом: «Эх, девушка, у нас тысячи заявлений, все просятся на фронт. А работать-то кто же будет? Заявления девчата пишут такие, что мурашки по коже… Ладно, оставьте и вы свое».

10-е августа.

Открыли новый сезон премьерой «Парень из нашего города». Судьба и поступки героев пьесы К. Симонова сейчас особенно близки и понятны всем. Переполненный зал Волковского гудит и рукоплещет.

20-е августа.

В театре организуется народное ополчение. Все мужчины должны пройти боевую подготовку. Уговорила взять и меня в стрелковый взвод. Я в отделении нашего молодого режиссера Семы Оршанского. Дали мне из костюмерного синий комбинезон, сапоги и берет. По утрам, до репетиции, ползаем, бегаем. Изучаем материальную часть винтовки, пулемета, но все это, мне кажется, как-то не всерьез. Самодеятельность какая-то. Идет война, такая страшная, жестокая. А мы тут… Неужели не понятно, что надо действовать, действовать там! Ну чего мы ждем, и чему мы тут научимся! Ведь каждый день дорог. Каждый день (а может, и час) уносит тысячи жизней. С каждым днем враг все ближе к Москве, к Ярославлю — страшно подумать!

Подала заявление в партию. Хочу быть в эти трудные дни коммунистом. Но заявление мое не разбирают, никто со мной об этом не говорит. Конечно! Что я сделала такого, чтобы меня приняли в партию, членом которой был Ленин!

26-е августа.

Сегодня я познакомилась с двумя маленькими поклонницами. Узнали адрес, пришли ко мне домой. Просят фотокарточку, но у меня ее не оказалось: не очень люблю сниматься, да и с деньгами туговато. Приходу девочек рада. Очень славные, особенно младшая, Гетта Егорова. Читает Лермонтова и даже Маяковского.

30-е августа.

Из военкомата никакого ответа. Что же делать?

В театре народу битком. 27 августа, в среду, играли «Парня из нашего города» в фонд обороны страны! Концерты для армии ежедневно. Дежурим в госпиталях. За нами, актерами, закреплены две палаты тяжелораненых. Во Дворце пионеров, во многих школах города — госпитали.

Ночью я вышла на балкон и увидела: в школу № 4, ставшую теперь госпиталем, привезли раненых. Сегодня особенно большой поток. Одеваюсь, бегу на помощь медсестрам — все равно не уснуть. Медицинские работники к нам привыкли и относятся как к своим. Помогаю выносить раненых из машин. А машины идут и идут. Коридоры, комната приема — полны. Лекарства. Тяжелый запах гниющих ран. Все просят: пить! пить! Подхожу с чайником то к одному, то к другому. Предо мною настоящие фронтовики, первые наши герои, все они кажутся родными, близкими, каждому хочется помочь, утешить, приласкать…

Здесь все виды войск. Вот и партизан. Молоденький мальчишка, без сознания, лицо желтое. Записываю номер палаты. Завтра, если он доживет до завтра, приду к нему, буду сидеть около него, выхаживать. Только бы остался жив.

Увидела столько горя, столько страдания! И всю ночь меня не покидало какое-то странное, тревожное чувство — чувство вины перед этими людьми. Хожу тут, молодая, здоровая, а ведь могла быть рядом с ними там, в бою. Я знаю, что смогла бы.

1-е сентября.

Надеваю свое лучшее платье, новое пальто, сшитое перед войной, сбиваю повыше белобрысый чуб и иду в облвоенкомат.

Около театра встречаю наших актеров Володю Митрофанова и Дмитрия Аборкина. Они тоже идут в военкомат. Надо же, такое совпадение!

Почтенный военком внимательно выслушивает моих спутников, а потом, повернувшись ко мне и устало окинув меня взглядом, спрашивает: «Ну, а вам что, барышня?» Я волнуюсь, объясняю, говорю о своей обиде: на мое заявление до сих пор нет ответа.

— А военная специальность у вас есть? Что вы намерены делать в армии?

— Шофером была на Дальнем Востоке, лет девять тому назад.

— Так вот, приобретайте специальность, тогда и приходите.

Прямо из военкомата бегу в автомотоклуб. Там открываются курсы мотоциклистов. Идет набор. Подаю заявление.

Ах, как я понимаю мальчишек, убегающих на фронт! Сесть бы в любой эшелон (а их так много проходит через наше Всполье) — и конец всякой волоките. Никаких заявлений, никаких ожиданий «решения вопроса».

20-е сентября.

Уже идут ожесточенные бои под Киевом. Занятия на курсах мотоциклистов проходят регулярно. В театр по-прежнему не достанешь билетов. Сережу Тихонова взяли в армию. Ушел на фронт и Семен Оршанский.

С питанием все хуже и хуже. Черный хлеб, чечевичный суп без мяса. У меня часто кружится голова. С утра обливаюсь холодной водой, закаляюсь, чтобы легче было на фронте. А в пять часов ежедневно выезжаю за город на клубном драндулете-мотоцикле.

Ужасная штука наш клубный драндулет, одно мученье. Собирали мы его, тщательно ремонтировали, а все равно одна тоска. Каждый раз приходится минут тридцать тратить, чтобы завести.

Вот и сегодня лишь после долгих усилий мотор заработал, с выстрелами и чиханием. Сажусь, включаю скорость, мотоцикл подскакивает и делает прыжок. Шипит, ухает, тарахтит, гудит, дымит, но движется вперед. А следом мальчишки со всей улицы. Включаю третью скорость, вырываюсь из «окружения», мчусь по улицам моего родного Ярославля.

Но вот несчастный начинает потихоньку вздрагивать, пищать, визжать, биться, как в лихорадке и… останавливается. Прочищаю, продуваю. Просматриваю зажигание, нажимаю рычаги и рычажочки. Никакой жизни. Опять толпа ребятишек. Откуда они только берутся? Окружают, дают советы. Толкаем все вместе, дружно — не помогает. Сажусь на него верхом, ребята тащат меня вместе с мотоциклом. Вдруг он вздрагивает и с прискоком делает рывок. Под дружное улюлюканье ребят вырываюсь на простор. Мальчишки смеются. Вид у меня, пожалуй, забавный: лицо, руки, комбинезон — в мазуте.

21-е сентября.

Сегодня, как и вчера, случилась такая же беда с мотоциклом на улице Волкова. И тут среди мальчишек появилась группа летчиков. Все вместе принялись мне помогать. Спасибо моему драндулету, на этот раз он не долго капризничал. Я облегченно вздохнула и помчалась. Слышу, меня догоняют. Обернулась: летчик на мотоцикле. Газую до отказа, но этот тип перегнал и начал вокруг гарцевать. Ему легко, у него ИЖ-9, а у меня несчастный гибрид фабрики «Красный Октябрь». Даже настроение испортилось. Добралась до гаража и заявила начальнику клуба, что наш мотоцикл — позор!

25-е сентября.

Теорию сдала на «отлично». Практические экзамены проходят на Советской площади. Один за другим сдают ребята. Вот и моя очередь. Волнуюсь, как перед выходом на сцену. Сажусь, мотор работает чудесно. Это тебе не «Красный Октябрь»! Плавно включаю скорость, постепенно прибавляю газ. Убыстряю ход и точненько по линиям вывожу фигуры, начерченные мелом. Остается самая сложная — восьмерка. Сосредоточиваю все внимание, машина идет легко, плавно. Урра-а! Вот и восьмерка. Выезжаю из круга фигур и мчусь по площади. Делаю последний большой круг. Подъезжаю к комиссии.

— Отлично! Поздравляем.

26-е сентября.

Встаю чуть свет, одеваюсь, бегу в нашу фотомастерскую. Еще рано. Жду. Открыли в восемь. Сфотографировалась. Получаю еще мокрые снимки, бегу в автоинспекцию. Наконец долгожданное удостоверение у меня в руках. Мчусь в облвоенкомат. Но уже поздно, все разошлись.

Я подумала о том, что вся жизнь моя — ожидание! Живу, играю на сцене, работаю дома, дежурю в госпиталях, выезжаю с концертами. Но главное сейчас — ожидание ответа из военкомата.

28-е сентября.

Сегодня воскресенье. Дали мне записку в гараж обкома партии. Взяла мотоцикл и в четыре утра выехала за город, по Костромской дороге. Возвращаясь домой, размечталась… Возьмут меня в армию. Буду связистом-мотоциклистом. Повезу донесение, а фашисты за мной. Нажму на гашетку, перестреляю всех из пулемета, вырвусь из окружения, привезу ценнейшие донесения командованию. Или… возьмут меня в моторазведку. Прорвемся мы ротой в тыл противника. Налетим с тыла на село, где издеваются над нашими людьми. Уничтожим фашистов, освободим наших…

Не заметила, как въехала в город. Утром прошел дождь. Воздух чистый, свежий, по-осеннему бодрый. Город проснулся. На площади у театра Волкова газанула, не рассчитала, сшибла барьер цветочной клумбы, перевернулась несколько раз, обнявшись с мотоциклом, и осталась под ним лежать. Народу набежало! Охают, ахают, но никто не помогает выбраться из-под мотоцикла. А я не могу двинуть ни одним суставом. Правую ногу придавило, прижарило глушителем. И тут вижу… О, ужас, бежит милиционер, расталкивает: «Посторонитесь, посторонитесь!» Пропала моя головушка, отнимет он мои права, с таким трудом приобретенные. Но милиционер оказался замечательным парнем. Оттащил машину, подал руку: «Вставайте, гражданочка!» Очистил меня от грязи. Завел мотор, что-то выправил. «Садитесь, пожалуйста! Я сам мотоциклист, кое-что в нем понимаю!»

Благодарю милиционера. С трудом сажусь и мчусь от места моего позора. Около гостиницы лужа, врезаюсь в нее и окатываю грязной водой себя и человека в шляпе. Оказывается, это наш режиссер Аксель Францевич Лундин. Я останавливаюсь, извиняюсь. А он: «Я из вас хотел сделать Нину Арбенину — чудесную из чудеснейших женщин, а вы… в штанах, верхом на мотоцикле!..»

Бегу на спектакль.

Гримируюсь. Все тело ноет. Нога пылает. В зеркале бледное лицо. Гример Бобренко, наш дорогой «Алексеич», приносит косы. Завивает мои волосы. Я как во сне. Начинаю одеваться. Ого, все тело в синяках. На ноге пузырь и рана от ожога. Об этом становится известно всем за кулисами. Врывается актриса Галя Петрова. Она уже успела пройти курсы медсестер, даже участвовала в одном рейсе санитарного поезда, на котором под обстрелом немецких самолетов везли раненых из фронтового госпиталя в Ярославль.

Осмотрела меня, принесла примочки, бинты, вату. Третий звонок. С трудом поднимаюсь, еле добираюсь до сцены. На сцене легче, все забываю. После спектакля обливают меня всякими лекарствами — йодом, зеленкой, примочкой, забинтовывают до пояса. Добираюсь до дому, до кровати и впадаю в какое-то забытье.

29-е сентября.

Сегодня все только и говорят о митинге молодежи в Москве. Радио передает волнующие речи поэтессы Маргариты Алигер, поэта Николая Асеева. Речь партизана Югославии Велемира Влаховича потрясает. Рубэн Руис Ибаррури обратился к молодежи Европы и Америки с призывом отдать все силы на борьбу с фашизмом. Страстно звучали слова Героя Советского Союза летчика Виктора Талалихина.

30-е сентября.

Пролежала два дня, но надо работать. Каждая замена актера на роль тяжело отражается на всем коллективе. Пришла в театр, и стало легче. Чувствую, что выздоравливаю.

2-е сентября.

Вчера вызвали меня в горком комсомола и предложили выступить на антифашистском митинге. Всю ночь волновалась. Что сказать и как сказать, чтоб передать всю свою ненависть к фашизму, который залил кровью Европу, который топчет нашу родную землю.

Зал переполнен. В глубокой тишине слушают каждое выступление.

Фашизм воспитал целое поколение бандитов и убийц. Они уничтожают все светлое, умное на земле. Они сжигают города, все, что создано умом, мыслью, руками человека. И это — Германия. Страна, которая дала миру Гете, Гейне, Бетховена, Маркса. В ушах все время звучит из «Сусанина»: «Налетели злые коршуны… Ворвалися к нам враги…»

Выступает фронтовик Половцев. На груди у него боевой орден Красной Звезды. «Сейчас все дело в том, быть или не быть нам свободными людьми. Весь народ встал на защиту своего отечества».

Красноармеец Волков призывает молодежь овладевать военными знаниями. Выступает стахановец Малахов, выполняющий норму на триста процентов. Речи кратки, все заявляют о готовности идти на фронт, в действующую армию.

Вот и меня вызывают на трибуну. В руках бумажка — конспект, продуманные слова. Но к чему это! И так все ясно. Сидеть в городе, играть меланхолических барышень, даже Нину Арбенину… Честно говоря, мне и непонятны сейчас страдания Арбениных. Вышла на трибуну, чувствую, что голос мне не подчиняется, а слова идут какие-то заученные. Но потом меня прорывает, я слышу, как звенит в тишине голос: «Мы отдадим все свои силы, все свои способности, всю свою жизнь тебе, Родина!»

15-е октября.

Сводки Информбюро неутешительны. Идут ожесточенные бои на Вяземском, Брянском и Калининском направлениях. Наши войска оставили Мариуполь. Объявлена эвакуация Одессы.

Формируется коммунистическая дивизия из ярославцев, костромичей, рыбинцев. В ее ряды вступают целыми семьями. Мужья с женами, братья с сестрами, отцы с сыновьями. Подают коллективные заявления целые парторганизации, цеха. По предприятиям проходят митинги. Еду в Кировский райвоенкомат. Там полно народу. Встаю в очередь, прошусь в дивизию. Говорят: «Не время — подождите».

Мчусь в обком комсомола. Сколько раз я пыталась застать первого секретаря Сашу Пелевина! Сегодня он у себя. Разговор короткий. Выслушав просьбу направить меня в Ярославскую коммунистическую в качестве мотоциклиста-связиста или в моторазведку, он обещает: «Помогу».

16-е октября.

Боже мой, немцы уже в Калинине! Сегодня к нам в театр пришла большая группа актеров из Калининского драмтеатра. Они несколько дней добирались до Ярославля. С ними ребятишки, старики. Я дежурю в театре. Сразу звоню В. П. Топтыгину — нашему директору.

Разместили калининских актеров в красном уголке. Принесли ковры, подушки, одеяла. Вызвали срочно буфетчицу, накормили, чём могли, вскипятили чай. Сейчас они спят.

Мои соседи солят баранину в бочках, сушат сухари мешками. У многих сделаны большие санки. Масло топленое в банках. Соседка вызывает мужа из Костромы, кричит в телефонную трубку: «Немедленно приезжай! Ты идиот, сумасшедший, немцы уже в Калинине».

20-е октября.

Фашисты под Москвой. Это трудно выговорить, а написать еще труднее. Объявлено осадное положение. Правительство призывает всех к выдержке и дисциплине. Долг каждого гражданина, способного носить оружие, — овладеть им, чтобы бить врага.

Наш взвод народного ополчения проходит боевую подготовку в пехотном училище.

А из обкома комсомола ответа нет.

Ждать больше не могу. Надо действовать. Написала письмо первому секретарю обкома партии Николаю Семеновичу Патоличеву.

22-е октября.

После репетиции, когда я вышла из театра, ко мне подошел молодой паренек — работник обкома комсомола. Мы идем по бульвару. Он объясняет обстановку на фронте: немцы рвутся к Москве, они торопятся завершить кампанию на Востоке до зимы. Ярославль — подступ к Москве. Поэтому наш город объявлен на угрожаемом положении. Паренек уверен, что под Москвой фашисты получат отпор. Но все-таки есть приказ: подготовить в городе все на случай прихода врага. В Ярославле должны остаться люди для работы в подполье.

Обком комсомола все обо мне знает и считает, что я вполне подхожу для работы в тылу врага. Не надо настаивать на том, чтобы взяли в армию, а потихонечку изучать оружие и немецкий язык. Мне в этом помогут. Получив мое согласие, паренек договаривается о следующей встрече и уходит.

Я остаюсь на скамейке бульвара и долго не могу прийти в себя. Вот оно начинается — настоящее.

23-е октября.

Вижу во сне себя в розовом платье. Это как будто то самое платье, в котором я играю в спектакле «Парень из нашего города», и как будто не то. Платье пышное, нежное.

Стою перед зеркалом, не могу глаз отвести, до того красиво. Но на мне почему-то черная шляпа. Все розовое, а шляпа черная.

Рассказала соседке Зине, она говорит, это к перемене жизни.

Приходит ко мне на квартиру паренек, худенький, незаметный. Начинаем мы с ним изучать наган. Разборка, сборка. Это легко. Затем немецкий пистолет «вальтер». Обещает в следующий раз принести другие системы пистолетов. Говорит, у немцев много всяких систем.

Зина думает, это поклонник. Говорит: «Сон в руку».

24-е октября.

Ярославская коммунистическая дивизия продолжает формироваться. Многие из нашего театра ушли туда. Главный режиссер Давыд Моисеевич Манский — начальник клуба дивизии. Артисты Владимир Митрофанов и Дмитрий Аборкин — адъютанты в батальонах.

Сегодня, все время примерки костюмов, вошла в костюмерный цех Мура Рыпневская. Она тоже уезжает на фронт с дивизией. Я ей завидую. Хорошо бы уйти вместе с ними на фронт! Но я не вольна об этом говорить.

Мура смотрит на меня с осуждением.

— Ты же мечтала о фронте! Что случилось?

— Не берут! — произношу я довольно легкомысленно.

— Захотела бы, так взяли в нашу бригаду актеров…

Я понимаю ее, она вправе презирать меня.

Домой иду мимо Дворца пионеров. Раненых везут и везут. Артисты театра уже давно здесь. Они не выходят из госпиталя, дежурят около раненых сутками. Иду помогать.

25-е октября.

В шесть утра постучалась ко мне высоченная женщина. Подавая руку, сказала: «Меня зовут фрау Ольга, я буду вам преподавать немецкий язык».

Началась у меня жизнь, полная забот!

8-е ноября.

Вчера был праздник. День рождения Советской власти. А на душе тревожно. С утра долго чистила, штопала и гладила свое черное шерстяное платье. В полдень выехали в лагерь, где заканчивается формирование Ярославской коммунистической дивизии.

Морозный вечер. Концерт проходит в дивизионном клубе. Принимают нас, волковцев, так, что слезы стоят в горле.

Уходим со сцены под бурные аплодисменты.

Ночуем в землянках. Я в землянке медсанбата. Гостеприимные хозяюшки, медсестры, приносят ужин и на мою долю. Чудесные сестрички, совсем девочки. Некоторые подстрижены коротко, под мальчишек. В чистых гимнастерках, с белоснежными подворотничками. Маруся Теплова — толстушка, хохотушка! Кокетливая Анюта Тюканова. А Муры нет. Говорят, она в Ярославле — получила увольнительную.

Ложимся спать все вместе. Девушки заботливо укладывают меня в середине. Сначала они стесняются, но потом прижимаются ко мне крепко, с обеих сторон. Мы обнимаемся и вдруг начинаем дружно и весело смеяться.

Утром встаю. В землянке ни души. На столе котелок с кашей, хлеб, кусочек сала и записка: «Кушайте, пейте чай. Спасибо вам, дорогие наши волковцы!»

Выхожу. Снег ослепительно яркий. Солнце уже высоко. В лагере жизнь кипит. Слышится команда: «На пле-чо! Шагом марш!» Под ногами бойцов хрустит снег.

Воздух свежий. Высокие сосны, они как будто в строю, им нет конца и края. Снег сверкает, переливается на солнышке, слепит глаза. А вот и за мной: пора ехать домой. Спасибо вам, родные подружки, желаю вам долгой и счастливой жизни, встречу с вами сохраню навсегда!

10-е ноября.

Ольга Николаевна, или фрау Ольга, появляется каждое утро, пунктуально, в шесть. Высокая, тощая. Метод преподавания очень прост. Изучаю построение фраз, запоминаю каждый день множество немецких слов. Начинаем разговаривать: «Вер зинд зи?» — «Их бин айнэ руссише шаушпиллерин» — «Во вонен зи?» — «Их воне штадт Ярославль, Волков штрассе, цвей фир, вонунг айн унд цванциг» — и т. д. Фрау Ольга не разрешает мне во время урока произносить ни одного русского слова. Готовлю ей ежедневно «эрцелюнг».

11-е ноября.

К нам в театр привезли бочку глюкозы, колбасу, яйца, хлеб. Я получила целых два килограмма глюкозы, килограмм колбасы и буханку черного хлеба. Ах, как все вкусно пахнет! Слюнки бегут. Вместо положенных десяти яиц мне выдали два килограмма картофеля.

6-е декабря.

Урра! Наконец радостные вести. Немцам под Москвой хорошо дали по зубам. У нас есть какое-то волшебное оружие. Говорят, это новый вид артиллерии страшной силы. Летят огненные снаряды и выжигают все на своем пути.

После спектакля шефский концерт в полуэкипаже моряков, а затем ужин с моряками. Тосты за нашу победу. Поздравляем друг друга с началом победы под Москвой.

10-е декабря.

Позвонила пареньку из обкома. Встретились на Волжской набережной. Теперь уже Ярославлю враг не угрожает, и я могу считать себя свободной. Но мы расстались еще не совсем. Нужно подождать окончательного разгрома немцев под Москвой.

И все-таки, во время концерта у летчиков, просила командование взять меня пулеметчиком на бомбардировщик. Они говорят, что пулеметчик на самолете должен быть и радистом. Предложили должность начальника клуба.

12-е декабря.

Приступили к работе над пьесой Шиллера «Вильгельм Телль». Мне поручили роль Берты фон Брунэк. А Ольга Николаевна со мной не расстается. Принесла пьесу на немецком языке. Мы изучаем и переводим мою роль с немецкого на русский, с русского на немецкий. Все это очень помогает войти в образ Берты.

В театре всюду стоят швейные машины. Женщины под руководством работников костюмерного цеха Лосева и Серафимы Михайловны Митрофановой шьют стеганые телогрейки, брюки, теплые ватные «конверты-одеяла» для раненых бойцов.

15-е декабря.

Меня возьмут в армию, возьмут! Но надо все по порядку. Только что была на приеме у Николая Семеновича Патоличева. Я с большой надеждой ждала этого дня. В глубине души жила уверенность, что Патоличев поймет меня. Уж он не скажет: «А вам что нужно, барышня? Не мешайте работать!» Все знают его как очень внимательного, чуткого и справедливого человека. Секретаря обкома часто видят в цехах заводов, бывает он и в семьях рабочих. Рассказывают даже, что он заходит в магазины. В театре он, по-моему, бывает на всех премьерах. Приходит за кулисы поздравить с новой удачей…

И вот я в обкоме. Навстречу мне встал среднего роста, чернявый человек. Молодое энергичное, открытое лицо, приятная добрая улыбка, внимательный взгляд. Я страшно волновалась.

Николай Семенович усадил меня в кресло, стал расспрашивать о делах в театре, о моих успехах в освоении машины. Волнение мое постепенно улеглось. Я высказала ему свои обиды и неудачи, сопутствующие хлопотам о фронте. И он поверил в меня. Ведь никто не верил, что я могу стать бойцом. А я им буду, буду воином Ярославской коммунистической дивизии!

На всю жизнь сохраню я в памяти эту встречу и это строгое гранитное здание на улице Трефолева.

Домой идти не хотелось. Долго ходила по улицам моего чудесного Ярославля. Стояла на набережной у дорогой сердцу беседки, разговаривала с Волгой, прощалась с ней.

Каталась с мальчишками на санках. Вернулась домой поздно, вся в снегу.