ИГРА ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ
ИГРА ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ
Рафалов был лучшим арбитром среди журналистов и лучшим журналистом среди арбитров.
Шутка Аркадия Галинского
Любовь по наследству
О роли отца в моей привязанности к футболу, который кто-то метко окрестил Игрой века, я уже несколько раз упоминал. Но немалую роль в моих пристрастиях сыграли и друзья отца, многие из которых тоже имели отношение к футболу. Особенно памятна мне колоритнейшая фигура Михаила Севастопольского, который частенько бывал у нас дома. Как рассказывал отец, Севастопольский выступал за сборные Николаева и Одессы, заметно выделяясь среди своих сверстников. К тому же Михаил (увы, его отчества не помню, так как звал его просто дядей Мишей) был великолепным выдумщиком и рассказчиком.
Моя мама, будучи очень деликатной и воспитанной женщиной, слушая байки дяди Миши, порой останавливала его, приговаривая: «Ну, Миша, угомонись наконец, нельзя же так безбожно привирать!» Сейчас, слушая монолог об одесском футболе блестящего артиста Романа Карцева, я невольно вспоминаю дядю Мишу и его фантасмагорические зарисовки о футболе вообще и о его личных подвигах в частности.
Еще задолго до начала войны я все своё свободное время проводил с ребятами во дворе школы № 170, куда я перевелся из 25-й Образцовой. Она располагалась рядом с нашим домом, на Петровке. Я считался среди сверстников Несомненным лидером, много забивал голов и очень гордился этим. Тогда мне казалось, что я здорово играю и смогу стать настоящим мастером футбола. Замечу, что подобная перспектива совсем не радовала родителей.
Единственное, что сдерживало их, — это мои школьные дела. Почти каждый учебный год я заканчивал отличником и приносил традиционные похвальные грамоты, на которых неизменно красовались профили Ленина и Сталина. И это при том, что отличным поведением я, мягко говоря, не был отмечен. Но учителя меня, видимо, жалели и, не желая портить табель об успеваемости, скрепя сердце в графе «поведение» выводили «отлично».
В подтверждение своих слов об «отличном» поведении приведу один забавный пример. Вскоре после возвращения из Франции мы поселились в Петровском переулке, в доме напротив филиала МХАТа, где мы частенько бывали. Мое знакомство с этим храмом искусства началось с великолепного спектакля «Пиквикский клуб», который я смотрел не один раз. Впрочем, я забежал вперед, о моих отношениях с Мельпоменой я поведаю в главе «Рядом с богемой».
А сейчас я хочу рассказать о своих оригинальных встречах с известным тенором, красавцем Сергеем Яковлевичем Лемешевым. Он жил в соседнем доме № 6, в глубине двора. Этим примером я хочу подчеркнуть нелепость выставляемой мне отличной оценки по поведению. Впрочем, педагоги не имели ни малейшего представления о моих «подвигах».
Люди старшего поколения знают, что бешеная популярность Лемешева приводила в сумасшедшее неистовство девчонок едва ли не всей Москвы. После каждого спектакля или концерта толпы обезумевших девиц носились по всем подворотням (к дому Лемешева можно было пройти не только из нашего переулка, но и с Петровки и Большой Дмитровки), обуреваемые жаждой встретиться с красавцем тенором, познакомиться или в крайнем случае овладеть автографом. Зная все повадки назойливых поклонниц, артист всячески избегал встреч с ними. Но это были безуспешные попытки. Желая хоть как-то повлиять на ситуацию, мы с ребятами в день выступлений Лемешева пили много воды и других жидкостей. А потом в ожидании приезда знаменитости залезали на крышу нашего пятиэтажного дома и при прохождении тенора в сопровождении эскорта из нескольких десятков девиц мы с нескрываемым удовольствием освобождали свои мочевые пузыри на головы представительниц слабого пола. Видимо, что-то перепадало от нас и самому виновнику шествия. Но мы этого не видели: нужно было успеть во избежание возмездия стремительно спуститься по пожарной лестнице в свой двор и спрятаться там за дровяными сараями. Согласитесь, что подобные штучки плохо корреспондировались с понятием об отличном поведении.
Но я не был пай-мальчиком, ибо пай-мальчики в футбол не играли. Футбол был уделом отпетых сорванцов и озорников, к коим я безусловно принадлежал.
Могу поведать еще одну историю, которая без всяких сомнений относится непосредственно к футболу. Я, как и многие мои сверстники в большинстве московских дворов, играл в футбол не настоящими мячами, которые были тогда недоступны, а маленькими теннисными мячиками. Случай, о котором я хочу рассказать, произошел во время отчаянной футбольной схватки во дворе нашего дома. Игра проходила после дождя, асфальт был покрыт лужами, которые нам, конечно, не мешали. Роль одних футбольных ворот выполняли две чугунные крышки, закрывавшие водопроводные люки, а другими воротами был проем в подворотне, соединявший наш двор с переулком. Рядом с подворотней располагалось нарядное парадное, которым пользовался важный английский сановник, военный атташе британского посольства в Москве.
Итак, роль ворот наших соперников исполняла злополучная арка. В тот момент, когда грязный мячик лег мне под правую ногу и я нанес, казалось, неотразимый удар, дверь парадного отворилась и во двор стремительной походкой вышел наш англичанин! Он был облачен в черный смокинг, на фоне потрясающе белой крахмальной сорочки красовался галстук-бабочка. Один глаз иностранца, носившего титул лорда, был украшен моноклем. Все эти детали мы увидели через мгновение после моего удара по мячу. Дальше произошло нечто ужасное: грязный мячик попал точно в лоб английскому дипломату. По его лицу и белой манишке потекли грязные капли, монокль вывалился. Лорд оторопело замер и одарил игроков ненавидящим взором. Но вряд ли он успел нас хорошо рассмотреть, обе команды мгновенно перемахнули через сарай и скрылись в соседнем дворе. Игра завершилась.
Старт и финиш возле МХАТа
Из предыдущих страниц этих воспоминаний вы уже узнали о моих спортивных пристрастиях. Конечно, больше всего я любил футбол, в который готов был играть круглые сутки. Но кроме футбола в поле моего зрения постоянно пребывали и многие другие виды спорта. Зимой мы с друзьями посещали почти все матчи по хоккею с мячом (о шайбе мы узнали лишь после войны). Я уже упоминал, что был лично знаком со многими звездами футбола, часть которых отменно играла и в хоккей с мячом. Так, в столичном «Динамо» блистали и на льду два выдающихся футболиста Михаил Якушин и Василий Трофимов.
На ледовых дорожках всех покоряла несравненная конькобежка Мария Исакова.
В Москве до войны было, если не ошибаюсь, всего два спортивных бассейна. Попасть в них, когда там соревновались наши выдающиеся пловцы во главе с Семеном Бойченко или играли динамовские ватерполисты с их лучшим бомбардиром Петром Мшвиенирадзе, было почти невозможно. Но мы умудрялись находить какие-то «партизанские тропы» и оказывались на трибунах.
Не смею не назвать великолепных стайеров довоенной поры — спартаковцев братьев Знаменских, динамовца Пугачевского. В дни крупнейших футбольных матчей у сектора для прыжков с шестом частенько оказывался лучший наш шестовик рекордсмен страны Николай Озолин. Его «полеты» через планку, установленную на высоте 4,3 или 4,35 метра, трибуны встречали ревом восторга. А теперь наша непобедимая Леночка Исинбаева словно по заказу летает на высотах, превышающих пять метров!
Опять же благодаря отцу, который хорошо играл в теннис, я часто бывал с ним на встречах с участием Новикова, Негребецкого, а позже Сергея Андреева и многократного чемпиона СССР Николая Озерова. Я приношу читателям свои извинения за то, что не всех знаменитых спортсменов называю по именам: боюсь ошибиться...
Не могу не похвастаться, что еще в довоенные годы старался не пропустить поистине исторические схватки наших боксеров, отстаивавших звания абсолютных чемпионов страны. Бои Николая Королева с Виктором Михайловым, как правило, проходили в цирке на Цветном бульваре и вызывали небывалый ажиотаж!
Не меньший интерес вызывал и тихий и с виду вполне спокойный вид спорта — шахматы. Поединки с участием Михаила Ботвинника, Пауля Кереса, Василия Смыслова, Тиграна Петросяна, позднее — бушующего Таля, Бориса Спасского тоже собирали толпы болельщиков.
Еще до войны меня манил к себе бег. Интерес к нему возрастал все сильнее, так как, играя в футбол, я воочию убеждался в своем превосходстве над сверстниками, которых без особых усилий обгонят. Видимо, не случайно за мной закрепилось амплуа крайнего нападающего.
Сейчас уже не рискну назвать имя инициатора традиционных пробегов по центральным улицам Москвы. В них участвовало 10—15 ребят, живших в разных домах нашего Петровского переулка. Стартовали мы у филиала МХАТа, далее бегунам предстояло преодолеть круговой маршрут: мы бежали вниз, на Петровку, сворачивали направо к Столешникову переулку, по нему устремлялись на Большую Дмитровку и, добежав по ней до своего Петровского переулка, финишировали у красных кирпичных стен филиала МХАТа.
Без ложной скромности скажу, что, как правило, первым на финише оказывался я. Но, как говорится, недолго музыка играла. Мое верховодство, видимо, задело за живое Сашку Мазеля, который был постарше меня года на два, а все забеги заканчивал позади меня.
Саша начал посещать занятия в секции легкой атлетики стадиона «Динамо» и вскоре лишил меня лидерских позиций. Возможно, я сам стал бы искать повод для реванша, но... В июне 38-го был арестован мой отец, семья переехала в другой дом, и все наши забеги прекратились.
Организованный футбол
В конце тридцатых годов «Пионерская правда» организовала в Москве турнир дворовых команд. Это было нечто похожее на будущий знаменитый клуб «Кожаный мяч». Для участия в турнире нужно было собрать 15—20 ребят из соседствующих домов, заверить их список в домоуправлении и отвезти заявку на стадион Юных пионеров (СЮП). В ходе игр за нами посматривали тренеры СЮПа, и понравившихся им ребят приглашали начать тренировки на стадионе. Меня тоже заметили отбиравшие нас специалисты: известнейший арбитр Михаил Федорович Белянин и Николай Александрович Канунников — родной брат очень популярного тогда футболиста Павла Канунникова.
Пользуясь случаем, хочу упомянуть один эпизод из богатой событиями жизни обаятельного проказника и выдумщика Белянина. В сороковых—пятидесятых годах прошлого столетия он был одним из ведущих футбольных арбитров СССР. Михаил Федорович отличался добрым, покладистым характером, неистощимым юмором и озорством. Все его любили и поэтому многое прощали, даже пристрастие к горячительным напиткам.
Однажды, накануне очередного тура чемпионата СССР, в Харьков поступила телеграмма от нашего героя. Он извещал о дате своего прибытия, указывал номер поезда и вагон. Утром на перроне судью встречал администратор команды Борис Гуркин. Поезда в те годы еще таскали паровозы, поэтому на крупных станциях, где сменялись поездные бригады, остановки длились долго, порой больше часа.
Администратор повел гостя на вокзальную площадь к ожидавшему их автомобилю. Когда проходили мимо вокзального буфета, Белянин остановился: «Куда торопишься? Неплохо бы начать с чайного!»
Это слово «чайной» (с ударением на «о») знали все, кто был знаком с Михаилом Федоровичем. Гуркин мгновенно все понял. На столике появился вожделенный «чайной» стакан с водкой и обильная закуска.
Когда столик опустел, администратор вновь предпринял попытку вывести неугомонного рефери к машине. Не тут-то было. Наш шутник взял свой чемоданчик, протянул руку хлебосольному спутнику и сказал: «Спасибо, друг, мне обратно в вагон надо: я ведь завтра не в Харькове, а в Ростове судить должен!»
Надо заметить, что детская и юношеская команды СЮПа входили в четверку сильнейших клубов столицы наряду со «Спартаком», «Динамо» и «Локомотивом».
Матчи чемпионата столицы были в 1941 году прерваны из-за начавшейся войны. Они возобновились лишь в 42-м. СЮП тогда не мог выставить на игры команды всех возрастов, ведь взрослых игроков у нас не было. Но зато были полностью укомплектованы детский и юношеский коллективы. А мужские команды набирались из рабочих расположенного рядом авиационного завода № 1. После начала войны он был эвакуирован в Куйбышев, а на его территории сформировался авиаремонтный завод № 30. Вот благодаря альянсу заводчан и СЮПа в чемпионате столицы был представлен довольно солидный футбольный коллектив «Крылья Советов». Позже, когда я уже был на фронте, из первой мужской команды «Крылышек» была образована команда мастеров «Крылья Советов», в которой начали играть известные мастера, здравствующие и поныне Никита Симонян, Руперто Сагасти, а также другие популярные футболисты.
Сейчас я уже плохо помню своих товарищей по клубу. Остался в памяти центральный нападающий Володя Круглов. В команде более молодых ребят играл ставший впоследствии заслуженным тренером СССР Владимир Ивашков.
А в «Спартаке» тогда выступал уже обращавший на себя внимание Сережа Сальников. Когда мы встречались на поле, наш вратарь постоянно кричал: «Держите Салу!»
К сожалению, те детские увлечения оборвала бесцеремонно и трагически вторгнувшаяся в нашу жизнь война.
За юношескую команду СЮПа я выступал в матчах на первенство Москвы до конца сезона 1942 года. Нас тренировал строгий и взыскательный тренер Николай Канунников. Несмотря на разгоравшийся пожар войны, тяжелое голодное время, он требовал от нас строгой дисциплины, обязательной явки на тренировки в чистой опрятной форме и начищенных бутсах. Провинившихся ожидала неотвратимая кара. Помню, в одной из игр в 42-м году я не забил пенальти. В наказание меня не поставили в состав на очередной тур. Обидно было ужасно. Футбол мы все очень любили и хотели играть, но была и еще одна причина наших страданий. После каждой игры нам давали по одному пирожному и бутылку ситро на двоих. Не так уж и плохо для изголодавшихся ребят. Но все дело в том, что пирожное и ситро выдавали только тем, кто участвовал в игре. Поэтому мы и плакали, когда не попадали в состав.
В Челябинском танковом училище я тоже играл в футбол, но немного — сказывалось тяжелое ранение. А после капитуляции Германии нас направили на Дальний Восток, где шли бои с Японией. Я в составе танковой дивизии оказался на Забайкальском фронте. Но японцы после окружения Квантунской армии тоже капитулировали, и мои офицерские познания механика-водителя тяжелого танка в боях с самураями не понадобились.
Зато весьма пригодились навыки футбольные. Я начал играть за команду танкового полка, потом дивизии, а затем и армии. На их базе вскоре образовалась команда мастеров класса «Б», именовавшаяся Читинским ОДО (окружной дом офицеров), Поиграл я в ней недолго: в конце 1947 года по моей личной просьбе командующий округом маршал Родион Яковлевич Малиновский подписал приказ о моем увольнении в запас.
В степях Забайкалья
Должен признаться, что, несмотря на все тяготы военной службы, крайне тяжелые и неблагоустроенные бытовые условия и жизнь в землянках, страшные забайкальские морозы и прочие неудобства, — предстоящего расставания со своими боевыми друзьями я ожидал с тревожным беспокойством. Что предстояло мне встретить в Москве, как будет с работой и учебой, было еще далеко не ясно. А здесь, на 77-м разъезде, в далеком Забайкалье, хоть и жилось тяжеловато, но были верные друзья — Коля Максимов, Леша Редька, Вася Бирюков, привычный быт и любимый футбол. Плохо было только то, что из-за сурового климата футболу мы могли отдаваться не более трех-четырех месяцев в году. А зима с ее пятидесятиградусными морозами терзала нас более полугода.
Несмотря на все эти тяготы, двадцатилетний парень не мог равнодушно ожидать расставания со своей прославившейся на полях величайших сражений дивизией. Одно название нашего соединения побуждало желание немедленно вскочить, вытянуться, расправить плечи и, приняв стойку «смирно», с замиранием сердца слушать: «Пятая гвардейская Сталинградско-Киевская, орденов Суворова и Кутузова танковая дивизия!» Звучит! Не правда ли?
Надо отметить, что наша Гвардейская танковая армия, которой командовал дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Андрей Григорьевич Кравченко, снабжалась великолепно. И питание, и обмундирование у нас были отменными. Хотя, повторюсь, быт был тяжким. Война закончилась, нервы стали приходить в норму, простые житейские потребности все больше давали о себе знать, а кругом забайкальская степь, и никаких тебе радостей жизни.
Правда, у нас на 77-м разъезде красовался среди солдатских казарм и офицерских землянок Дом культуры. В нем регулярно крутили старые довоенные фильмы, проводились даже вечера танцев. Только танцевать было не с кем. Из женского пола мы почти ежедневно наблюдали лишь... верблюдиц.
Вообще-то регулярные экзотические визиты в расположение нашей танковой дивизии монгольских крестьян, привозивших нам верблюжье молоко, вносили известное оживление в наш армейский уклад. Дело в том, что в послевоенный период советско-монгольская граница была, можно сказать, абсолютно прозрачной, что позволяло монголам беспрепятственно верхом на верблюдах регулярно навещать нас. Несмотря на караульные службы и часовых, во весь голос оравших приближающимся к стоявшим в степи танкам монгольским всадникам уставные: «Стой, кто идет?!» или еще страшнее: «Стой, стрелять буду!», монголы посещали нас регулярно. Они спокойно слезали с верблюдов, привязывали их к дульным тормозам танковых пушек и отправлялись торговать замороженными плошками верблюжьего молока.
Мало того что монголы грубо нарушали границу и игнорировали уставы караульной службы, они еще позволяли себе порой вести у нас в частях «антисоветскую агитацию». Их любимым изречением была традиционная жалоба: «Ваш Сталин нашего Чойбалсана совсем обобрал: весь баран забрал». Замечу, что вместо глагола «обобрал» они использовали более ходовое выражение нашей российской лексики.
Жизнь в степи многотысячной армии здоровых молодых мужчин, вынужденных обходиться без представительниц прекрасного пола, стимулировала другое отрицательное явление. У многих наших однополчан, особенно среди офицерского состава, росла, как сегодня бы назвали ее, алкогольная зависимость. Прежде всего это проявлялось в явно повышенном спросе на «Тройной» одеколон, который, едва появившись в офицерской лавке; мгновенно с полок исчезал. Спиртное к нам вообще не завозили. Но, как говорится, голь на выдумки хитра. Среди молодых танкистов вдруг сразу распространилась эпидемия... кариеса. А так как штатных стоматологов в армии тогда не было, офицеры вынуждены были целыми группами отправляться поездами на расположенную в 80—90 км от Читы узловую железнодорожную станцию Карымское, где работала стоматологическая поликлиника. Разумеется, что каждая «жертва кариеса» не забывала прихватить с собой в дорогу по четыре бортовых танковых канистры. Эти плоские штатные емкости для питьевой воды крепились вдоль бортов на всех боевых машинах. Они были очень удобны для Перевозки самогона или «водяры», так как четыре плоских канистры легко укладывались в обычный стандартных размеров чемодан. Не нужно знать бином Ньютона, чтобы рассчитать, что каждый визит к стоматологу пополнял личные запасы «тяжело больных» на... 16 литров остродефицитного «горючего». Стоит ли говорить, как разнообразили нашу холостяцкую жизнь подобные «посылочки»?
Прощание с легендарной и непобедимой
Здесь я хотел бы коротко упомянуть, как мне удалось «объехать» строгие воинские уставы и воспользоваться правом, дарованным мне сталинской конституцией. Как известно, воинские уставы запрещают обращаться к вышестоящим начальникам не по инстанции. Пользуясь добрым ко мне и ко всем футболистам отношением начальника политотдела дивизий Полковника Супруна, я два или три раза пытался через него подавать прошения о демобилизации. Но бдительные чиновники неизменно возвращали их командиру моего 110-го полка подполковнику Попову. А его как раз никак в любви к спорту и футболу я упрекнуть не смею. Частенько на офицерских собраниях он, бросая в мою сторону испепеляющие взоры, строгим голосом сообщал: «Кто служить нормально не хочет, тот либо пузырь гоняет, как Рафалов, или Глотку дерет, как Мишнев». (Последний был отменным тенором и частенько уезжал с военным ансамблем на различные конкурсы и концерты.) Ну а я, разумеется, тоже не мог особо усердствовать в боевой и строевой подготовке и изучении славной биографии генералиссимуса, ибо почти все летние месяцы отлучался на сборы и многочисленные соревнования. Словом, моя затея с демобилизацией казалась лишь несбыточной надеждой.
Признаюсь, что мои отнюдь не любовные отношения с подполковником Поповым однажды претерпели существенные изменения. Дело в том, что с первых дней службы в прославленной дивизии я регулярно вел занятия по политподготовке с сержантским составом нашего 110-го танкового полка. Относился я к этим обязанностям с большим рвением и интересом. У нас в части была хорошая библиотека, где я имел возможность уделять много времени не только для подготовки к семинарам, но и для чтения художественной литературы.
Как-то весной 1946 года в округе проводилась тотальная проверка организации политзанятий. Совершенно неожиданно для меня мой слушатели, бравые сержанты, уже прошедшие суровую школу войны и поднабравшиеся знаний в тяжелых сражениях и маршах по городам Европы, изловчились сдать все зачеты только на «отлично» и занять ПЕРВОЕ МЕСТО В ОКРУГЕ!
14 мая 1946 года окружная газета «Защитник Родины» опубликовала обо мне статью под заголовком «Пять лет спустя». В ней отмечались мои «недюжинные способности», «глубокие знания политических событий» и «высокий педагогический талант». Прочитав о себе такое, я почувствовал, что вполне мог бы возглавить политотдел дивизии. Правда, припомнив некоторые немаловажные детали своей биографии, я благоразумно от таких карьеристских настроений отказался. Тем не менее из Карымского кто-то весьма кстати доставил очередную партию «горючего», и мой феерический успех на ниве политвоспитания личного состава советских Вооруженных сил был «обмыт» в лучших традициях, принятых в бронетанковых войсках. Хорошо еще, что мой постоянный оппонент Попов о наших забавах ничего не прослышал. Зато, узнав из прессы о моих «недюжинных способностях», командир полка, встречаясь со мной, не только мило улыбался, но даже пожимал мне руку!
Однако главная радость еще ожидала меня впереди: командующий округом маршал Малиновский поощрил меня внеочередным отпуском на целых 64 (ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ) дня! Столь продолжительные отпуска нам давали не от щедрот великих, а потому, что в полуразрушенной стране железная дорога работала с огромным напряжением и осуществлять быстро все перевозки была просто не в состоянии. Поэтому из 64 дней отпуска 32 отводилось на дорогу до дома и обратно. Но даже в эти сроки не всем удавалось укладываться. Мне и еще многим счастливчикам, едущим в отпуск, приходилось несколько сотен километров от своей части перемещаться довольно экзотическим способом: на крышах вагонов! Там мы привязывали себя и свой скудный скарб к вытяжным трубам ремнями и веревками и, рискуя свалиться, добирались до какой-либо крупной станции, где удавалось как-то проникнуть в вагон. В народе подобные поезда величали достаточно метко: «пятьсот веселый».
Про все счастливые дни, проведенные в Москве, я откровенничать не стану. Отмечу лишь, что успел посмотреть новые спектакли МХАТа и еще, как бы для разнообразия, повеселил лично коменданта Москвы генерала Синилова, который счел необходимым ввалить мне десять суток гауптвахты за то, что я не успел узреть на улице какого-то полутораметрового капитана, головы которого из-за стоявшей рядом машины даже не было видно. Наказание мне надлежало отбывать в части. Следует ли говорить, что столь грамотного «политпросветителя» никто унизить не решился?
Тем не менее знакомство с ведомством Синилова, военной комендатурой столичного гарнизона, оставило у меня тягостные воспоминания. Сама комендатура, занимавшая старое здание на проспекте Мира, больше походила на дешевый вытрезвитель, где после тяжелых похмелий отбывали сроки оказавшиеся в столице военнослужащие. Суд над согрешившими вояками генерал обожал вершить самолично. Продвигаясь вдоль строя людей, ожидающих генеральского вердикта, Синилов пытался все время острить. Изрекаемые им образчики русского фольклора отличались неподражаемой «фельдфебельской тонкостью» и сопровождались громким смехом самого коменданта и двух сопровождавших его офицеров с блокнотиками.
Словом, на мой взгляд, грибоедовский Скалозуб по сравнению со столичным комендантом выглядел по меньшей мере как философ Спиноза.
Вернувшись из Москвы в Забайкалье, я с еще большей тоской стал мечтать о своем расставании с «непобедимой и легендарной».
Выручка пришла как всегда нежданно-негаданно. Когда Попов в очередной раз выразил недовольство моими вольностями нашему комбату майору Лобачеву, последний вскипел. Добрейший комбат ранее был начальником облземотдела не то в Куйбышевской, не то в Саратовской области. Накануне войны он был избран в Верховный Совет РСФСР. Лобачев вызвал меня к себе: «Зачем ты отправляешь свои рапорты о демобилизации по воинским инстанциям? Так ничего не добьешься. Ты на последних выборах за кого голосовал?» Ничего еще не понимая, я ответил: «За Малиновского». «Вот ему и пиши свои послания; Но адресуй их не маршалу и командующему округом, а депутату Верховного Совета СССР. Понял?!»
Мудрый совет Лобачева я почти мгновенно использовал, и через некоторое время, летом 1947 года, ошарашенный Попов получил приказ из Хабаровска: «Демобилизовать!» Промурыжив меня в полку до осени, мой мучитель все же вынужден был пойти на попятную и дозволил убыть из части. В столицу нашей Родины Москву я прибыл после пятилетнего отсутствия в конце октября 1947 года.
Еще в Забайкалье я с горечью убедился, что особой одаренностью для большого футбола не обладаю. Моим козырем была способность к быстрому бегу! Я без всякой специальной подготовки легко пробегал стометровку за 11,5—11,6 секунды. В то время этот результат соответствовал второму разряду. Таких игроков после войны называли бегунками. Так вот за счет быстрого бега я и играл крайним форвардом. Но 17 мая 1943 года я был ранен в правую ногу. Осколок задел сухожилие, и нога часто болела. Хорошо обращаться с мячом я уже не мот и тогда-то окончательно убедился, что мастера футбола из меня не получится.
Лет до тридцати пяти я занимался легкой атлетикой в обществе «Авангард». Даже выезжал на всесоюзные спартакиады. Тогда в зачет шли только разрядные результаты, а я без особых проблем свободно их выполнял в беге на 100 и 200 метров, а также и на очень трудно мне дававшейся четырехсотметровке. Меня, как правило, еще ставили в эстафетную команду 4x100 метров. Таким образом, я давал в копилку своей команды очки по четырем видам спартакиад.
Сейчас, вспоминая свою футбольную жизнь в 1945—1947 годах, могу признаться, что запамятовал почти всех членов нашей команды. Я бы, наверное, не вспомнил и нашего бравого защитника и капитана команды Поварова, если бы судейские пути-дороги не привели меня в середине 60-х годов в Читу. Оказалось, что Поваров стал там тренером команды мастеров «Локомотив». После игры мы с ним почти до утра вспоминали о наших футбольных коллизиях двадцатилетней давности.
Встречи с великими
На протяжении своей насыщенной событиями жизни в футболе мне посчастливилось общаться и дружить со многими людьми, имена которых предваряются словом «великий». О них я вспоминал в книге «Поклонимся великим мастерам», выдержавшей два издания. Мне приятно привести слова заслуженного мастера спорта, чемпиона Европы 1960 года Виктора Понедельника. В предисловии к моей книге он отмечал: «Насколько помню, никто еще из пишущих о футболе не задавался Целью создавать мартиролог о людях футбола, ушедших из жизни. Такие исследования решился взять на себя известный в 60—70-е годы Почетный судья по футболу Марк Рафалов. К несомненной заслуге автора следует отнести поиск мест захоронения гвардейцев футбола — работу, требующую огромного трудолюбия, подвижничества и преданности любимому делу. Привлекательна и еще одна сторона книги: с подавляющим большинством людей, о которых взволнованно, а порой с трепетной нежностью пишет М. Рафалов, он был знаком лично. Поэтому многие его воспоминания читаются с волнительным вниманием. Особенно удались, на мой взгляд, рассказы о встречах с великими тренерами: Б. Аркадьевым, Г. Качалиным, В. Масловым, М.Якушиным. Много интересного узнают читатели книги, познакомившись с эпизодами жизни незабываемых гроссмейстеров футбола В. Боброва, Г. Федотова, Л. Яшина...»
Мне трудно что-либо добавить к пафосным словам Виктора Понедельника. Действительно, футбол подарил мне радость встреч с людьми, которые являлись подлинными кумирами, всенародными любимцами. О них уже очень много написано, но можно говорить и писать бесконечно.
Виктор Владимирович правильно заметил, что я писал только о великих людях футбола — москвичах, которых уже нет с нами. К счастью, рядом еще живут и дышат пьянящим воздухом футбола такие гиганты, как Валентин Иванов, Валентин Николаев, Никита Симонян, Алексей Парамонов. С ними я уже много лет нахожусь в самых добрых отношениях. То же можно сказать о ряде (увы, далеко не обо всех) столичных мастеров пера, пишущих о футболе.
Принадлежность к судейскому клану обязывает меня назвать имена великолепных столичных арбитров, с которыми мне доводилось в 60—70-х годах выходить на футбольные газоны практически всех крупнейших стадионов нашей страны.
В этом ряду я бы считал необходимым назвать в первую очередь Николая Латышева, Сергея Алимова, Ивана Лукьянова, Владимира Руднева. Их тоже уже нет с нами. Но живут и порой даже приходят на футбол Павел Казаков, Владимир Барашков, Владимир Зуев, Юрий Звягинцев, с которыми я особенно дружен.
Я счастлив, что футбол подарил мне радость общения со многими яркими людьми. И кроме того, испытываю большую радость от того, что кое-какие забавные эпизоды, происходившие со мной во время встреч с ними, благодарно сохранились в моей памяти. Я написал о них в небольшой книжке «Озорной футбол», увидевшей свет в 2000 году. А газета «Спорт-экспресс» в течение нескольких лет печатала припоминаемые мною байки о незабываемых встречах со знаменитыми людьми.
Мне вообще кажется, что круг людей, с которыми я поддерживаю отношения, просто безграничен. Я не очень охоч до затяжных телефонных бесед, но с особо близкими сердцу людьми могу обсуждать футбольные проблемы едва ли не часами. Наверное, на первом месте в этом плане у меня был заслуженный тренер России Марк Борисович Розин, которого теперь уже нет с нами.
Не стану здесь описывать все заслуги наших героев: они хорошо известны. Упомяну лишь некоторые факты из их жизни, о которых многие не знают.
Аркадьев Борис Андреевич (1899—1986)
Выдающийся практик и теоретик футбола. Шесть раз клубы, ведомые Аркадьевым, становились чемпионами и четырежды обладателями Кубка СССР. «Я не знаю другого тренера, который бы принес такую огромную пользу нашему футболу... Я не представляю своей жизни без Аркадьева», — писал о нем Константин Бесков, называя своего учителя «рафинированным интеллигентом».
Мне посчастливилось неоднократно встречаться с этим остроумным и дружелюбным человеком.
Вот лишь два эпизода общения с Борисом Андреевичем.
На чемпионате мира в Мексике в 1970 году в матче, победитель которого выходил в четвертьфинал, хозяева поля встречались с бельгийцами. Игру, проходившую на знаменитой «Ацтеке», судил аргентинский рефери Коресса. Судьбу встречи решил «придуманный» арбитром пенальти. В итоге мексиканцы вышли победителями. Вечером в холле отеля собрались наши специалисты: Олег Ошенков, Валерий Лобановский, Валентин Иванов, Владимир Осипов... Все жаждали узнать мнение мэтра о трагически завершившейся игре. Деликатнейший Борис Андреевич поднялся с кресла и огляделся вокруг; «А здесь никого из судей нет?» — заговорщицким шепотом спросил он. Мы с сочинским арбитром Львом Саркисовым спрятались за Колонной. Аркадьев еще раз огляделся и молвил: «Может, я ошибаюсь, но, по-моему, сегодня Коресса был за мексиканцев».
Много лет игравший в знаменитой «команде лейтенантов», как называли в послевоенные года! ЦСКА, Владимир Демин вспоминал, что своих подопечных Борис Андреевич называл только по имени и отчеству и только на «вы». Однажды, остановившись перед строем игроков, готовившихся на утреннюю зарядку, Аркадьев, внимательно взглянув на Демина, промолвил: «Владимир Тимофеевич, мне кажется, что вы сегодня немного пьяны».
Бесков Константин Иванович (1920—2006)
Заслуженный мастер спорта (1948), заслуженный тренер СССР (1968), главный тренер сборной команды СССР (1963—1964, 1974, 1978—1982) и Олимпийской сборной СССР (1970, 1975—1980), член столичного «Клуба Г. Федотова» (126 голов!).
Неутомимый, бескомпромиссный, несгибаемый — это все о нем, о Константине Ивановиче Бескове.
На 80-летие я подарил ему свое четверостишие:
Вокруг него всегда страстей боренье,
Игрок — мечта, а тренер — загляденье!
Отважен, честен, смел,
Таким он даже судьям нравиться умел!
14 февраля 1946 года Костя Бесков и красавица Лера Васильева стали мужем и женой! Через год у них родилась дочь Люба. Такое имя внучке посоветовал дать отец Леры Николай Никанорович Васильев. Этот совет молодожены получили в письменном виде из расположенного близ Жигулей лагеря заключенных, где инженер Васильев с 1944 года отбывал срок. За что? Оказалось, что у одного из ранее арестованных знакомых Николая Никаноровича в записной книжке обнаружили... номер телефона Васильева. Тогда этого было вполне достаточно, чтобы обрести статус... «врага народа»!
Бесков защищал в то время цвета столичного «Динамо» — клуба МВД, патронируемого самим Лаврентием Берия! Но это не остановило пылкого бомбардира. Он стал настойчиво ходатайствовать о пересмотре дела своего тестя.
Используя поездку «Динамо» на матч в Куйбышев, молодожен отправился в тамошнюю цитадель ГУЛАГа и добился-таки свидания с невинно осужденным. В 1949 году отец Леры вернулся в Москву, а после смерти отца всех народов был полностью реабилитирован.
«В этой истории, — утверждала в беседе со мной Валерия Николаевна, в весь Константин Иванович!»
Бубукин Валентин Борисович (р. 23.04.1933)
Как-то супруга чемпиона Европы 60-го года, игрока сборной СССР и неподражаемого шутника, обращаясь к мужу, спросила: «Ты, надеюсь, не забыл, что приближается юбилей нашей свадьбы?» «Как можно, дорогая, — тут же отозвался мой старый знакомый, — я уже начал готовиться к этой дате». Польщенная таким ответом жена робко спросила: «И как же ты намерен отметить это событие?» Ответ последовал незамедлительно: «Минутой молчания, дорогая!»
Есенин Константин Сергеевич (1920—1986)
Считаю себя обязанным вспомнить об одном из самых неординарных спортивных журналистов, с которым я был дружен долгие годы и даже жил с ним в соседних домах на Щербаковской улице. Речь веду об одном из основоположников и создателей оригинального жанра футбольной журналистики, популярнейшем статистике Константине Есенине.
В руках Есенина статистика приобретала какие-то магические черты научной убедительности и достоверности. При этом она становилась озорной, привлекательной и постоянно ожидаемой. Печатные выступления, книги Константина Сергеевича были своего рода футбольным десертом. Они с восторгом и сладострастным придыханием поглощались футбольными гурманами. Есенин был и остается одним из немногих кудесников футбольной статистики, кому была подвластна магия цифр. Он умудрялся придавать им какую-то горделивую осанку, опрятность и образовывать из них по своему велению и фантазии неповторимый парадный строй.
Костя был неподражаемым выдумщиком. По его инициативе образованы Клуб имени Григория Федотова и Клуб вратарей имени Льва Яшина.
Сын блистательного русского поэта, Константин Сергеевич прожил трудную, но яркую жизнь. Он участвовал в Отечественной войне, с которой вернулся с тремя орденами и пробитым легким. Он искренне и преданно любил футбол и не скрывал своих симпатий к столичному «Спартаку», которому посвятил когда-то такие строки:
День придет, и перламутром шелка
В бирюзе, сверкающей росой,
Замелькают красные футболки
С белой поперечной полосой.
Качалин Гавриил Дмитриевич (1911—1995)
Ему нет равных в отечественном футболе по количеству трофеев, завоеванных его командами за рубежами нашей родины. В 1956 году в далеком Мельбурне сборная СССР, ведомая Качалиным, впервые познала вкус олимпийского золота. Спустя четыре года наша сборная с Качалиным во главе вновь стала триумфатором первого чемпионата Европы. В 1962 и 1970 году Качалин приводил своих питомцев к четвертьфинальным матчам чемпионатов мира — рубеж, ставший недосягаемым для наших нынешних миллионеров.
Во внутрисоюзных соревнованиях успехи Гавриила Дмитриевича выглядят несколько скромнее. Однако ему удалось первым в истории советского футбола возвести тбилисских динамовцев на золотую ступень чемпионата СССР 1964 года.
Спустя некоторое время мы с Качалиным вместе ехали в Ярославль. Гавриил Дмитриевич — кого-то просматривать, я — судить матч чемпионата страны. Заговорили о триумфаторах 1964 года. «Радости было сверх всякой меры, — вспоминал Гавриил Дмитриевич, — но жить в Тбилиси мне стало очень трудно. Меня превратили в Национального героя. Ко мне в гостиницу постоянно являлись какие-то люди и пытались непременно что-либо подарить: вино, коньяк, мандарины... В своем отеле я не мог ни поесть, ни подстричься — денег с меня не брали. Едва я входил в ресторан, как со всех столов мне начинали доставлять «передачи»: коньяк, шампанское, фрукты. Повсюду меня узнавали, и я не знал ни минуты покоя. В таком же положении оказалась приехавшая ко мне погостить дочь Лена». Говорил мне все это Качалин искренне, чувствовалось, как непросто пришлось ему после этой звонкой победы.
Готовя в 2000 году для газеты материал, приуроченный пятой годовщине со дня смерти маэстро, я позвонил вдове Гавриила Дмитриевича Антонине Петровне. Она рассказала: «Год чемпионства тбилисцев мне очень хорошо запомнился. Спустя много лет с тех пор, весной 1995-го мы с Гавой проходили около Усачевского рынка. Вдруг к нам подлетела машина. Из нее выскочили молодые грузины и вновь начали чествовать и прославлять мужа. Мы едва от них отделались».
Маслов Виктор Александрович (1910—1977)
О своей неординарности Дед, как звали Маслова столичные торпедовцы, заявил в конце пятидесятых годов, когда раз за разом приводил своих мастеров на пьедестал почета. А в 1960 году «масловское» «Торпедо» стало чемпионом СССР. Трижды — в 1952, 1960 и в 1972 годах — Маслов шагал с Кубком СССР вместе со своими воспитанниками.
Придя к руководству киевским «Динамо», Маслов трижды подряд (1966—1968) завоевывал золотые медали и дважды (1964 и 1966) — Кубок СССР.
Мои судейские пути-дороги много раз пересекались с клубами, которые тренировал мудрый Дед. Некоторые его суждения можно было высекать на мраморе. Будучи руководителем предсезонных сборов судей на юге страны, я неоднократно приглашал Виктора Александровича на встречи с арбитрами. И хотя великим арбитром он не был, мои молодые коллеги слушали его с упоением, затаив дыхание. Особенно любопытными были комментарии Маслова, касающиеся каких-либо судейских ляпсусов. Помню, на одной из таких бесед в Сочи Маслова спросили, как он расценивает пенальти, назначенный в ворота его команды несколько дней назад. «А чего тут расценивать? — хитро прищурив глаза и улыбаясь, переспросил Дед. — Сие решение судьи отношу к проявлению трусости». Маслов чуть помолчал и закончил свой монолог: «Трусишка ваш коллега! Так ему и передайте. Хозяев поля он наказывать не очень горазд».
Морозов Николай Петрович (1916—1981)
Под руководством Николая Морозова сборная СССР в 1966 году завоевала на английском чемпионате мира бронзовые медали. Ни до того, ни после наша сборная не взбиралась на такую высоту.
Помню, как после возвращения из Англии нескольким триумфаторам, и Морозову в том числе, дозволили за свой счет приобрести автомобили «Москвич». Сегодня подобный вид поощрения мы, наверное, расценили бы как насмешку Вообще выступление нашей сборной на чемпионате мира-66 было признано недостаточно успешным. Морозова, по сути дела, вынудили уйти из сборной, и с 1967 года он возглавил одесский «Черноморец».
В сентябре 1966 года на его родине, в Люберцах, торжественно отмечался 50-летний юбилей тренера. В программу праздника входила товарищеская встреча люберецкого «Торпедо» с ленинградским «Автомобилистом». Мне было приятно получить личное приглашение юбиляра судить этот матч, который хозяева поля проиграли со счетом 0:1.
Наши дружеские отношения с Николаем Петровичем стали еще крепче после совместной 20-дневной поездки на чемпионат мира в Мексику в 1970 году. В поездке мы жили с ним всегда в одном номере. Морозов писал репортажи в «Известия», а я в журнал «Спортивные игры». Мне тогда представилась уникальная возможность впитывать суждения об играх и событиях, чувствовать его искреннюю влюбленность в игру, которой он посвятил всю жизнь. Ведь еще до тренерской работы Морозов играл 11 сезонов в столичном «Торпедо», затем в «Спартаке» и ВВС.
Озеров Николай Николаевич (1922—1997)
Многократный чемпион СССР по теннису, актер популярнейшего МХАТа, роли которого я помню по сей день, в полной мере проявил свою многогранность, когда после Вадима Синявского Озеров стал главным спортивным и футбольным комментатором страны. После кончины Озерова его семья получила соболезнование от президента России Б. Ельцина. В нем говорилось: «С различных спортивных состязаний раздавался знакомый, ставший родным голос Николая Николаевича. Этот голос рассказывал о победах наших спортсменов, учил ценить красоту честной спортивной борьбы, не пасовать перед трудностями, а главное — любить и гордиться своей Родиной. Этот голос нес доброту, любовь, надежду в каждую семью».
Мне доводилось видеться с Николаем довольно часто. Ведь его комментаторская кабина и наша ложа прессы в «Лужниках» располагались рядом. Еще в годы моей работы в спортивном лагере ГУРИ мы с Озеровым «оживляли» детские спартакиады. Озеров очень любил детей, и они отвечали ему взаимностью.
Однажды судьба свела нас с Озеровым в самолете. Мы вместе летели в Одессу на очередной матч чемпионата страны. Всего два-три дня назад наш комментатор вернулся с чемпионата мира по хоккею. Несмотря на победу советской ледовой дружины, Николай выглядел удрученным и вел себя как-то необычно замкнуто. Однако незадолго до посадки Озерова вдруг прорвало, и он рассказал мне, что после нескольких репортажей, во время которых он сетовал на постоянно ломающиеся клюшки отечественного производства, ему позвонили из Москвы и в грубой форме запретили «вещать о клюшках». «Не смейте сеять пораженческие настроения среди советских людей», — прорычал не терпящий возражений голос, и монолог оборвался.
Сегодня тот уже далекий эпизод может показаться забавной мелочью и вызвать улыбку, а тогда...
Розин Марк Борисович (1909—2005)
В конце мая 2005 года мы проводили в последний путь этого выдающегося человека. О нем написано несколько книг и десятки очерков, воспоминаний. Интересны и интервью с ним.
В 1937 году он начал работу в Спорткомитете СССР и прослужил в нем (с перерывом на войну) до ухода на пенсию.
Марк Борисович Розин — заслуженный тренер РСФСР. Один из организаторов и пропагандистов детского и юношеского футбола в стране. В 1948—1978 годах был начальником отдела массового и детского футбола Управления футбола Спорткомитета СССР. Был одним из основателей клуба «Кожаный мяч», его вице-президентом в 1966—1986 годах. Награжден орденом «Знак почета», а также как участник Великой Отечественной войны — многими боевыми орденами и медалями.
В этой коротенькой объективке, заимствованной мною из футбольной энциклопедии, не сказано еще, что Розин был в числе первых участников Отечественной войны, удостоенных самой почетной тогда награды: ордена Боевого Красного Знамени. Не сказано и о том, что он был одним из организаторов вывода из окружения кавалерийского корпуса генерала Белова.
Вот лишь одно примечательное воспоминание, которым незадолго до своей смерти поделился со мной боевой товарищ, с которым мы дружили более 40 лет.
«В 1937 году меня пригласили на работу в Спорткомитет СССР. Одно время я даже был помощником председателя комитета Василия Васильевича Снегова. Кстати, еще перед войной у меня произошел забавный эпизод, связанный с тбилисским «Динамо» и его тренером, моим старым товарищем Алексеем Андреевичем Соколовым. Как-то меня командировали в Тбилиси. Узнав о моем приезде, Соколов поручил капитану команды Шота Шавгулидзе окружить меня заботой и вниманием. Шота сразу же взялся за дело. И поехали мы с ним в горное село, где его родственники справляли свадьбу. Шота попросил меня произнести здравицу в честь молодых. В разгар гуляний мне предоставили слово. Говорил я очень коротко и поэтому был немного смущен переводом моей речи на грузинский язык. Перевод Шота длился раза в три дольше, чем моя здравица. Тут же ко мне направились три седобородых аксакала и вручили огромный кубок, до краев наполненный вином. Я понимал, что пить надо до дна... Короче говоря, очнулся я лишь через... сутки! Спустя некоторое время узнал, что в своем «переводе» Шота представил меня личным посланником Сталина, который якобы поручил мне передать его поздравление молодоженам».
Севидов Александр Александрович (1921—1992)