6 Невесомость

6

Невесомость

У Леса Бланка есть отличная короткометражка «Вернер Херцог ест свой ботинок». Как получилось, что вы сжевали собственные кожаные ботинки на сцене в Беркли, Калифорния?

Я был в университете в Беркли с Эрролом Моррисом[78], который тогда учился в аспирантуре. Эррол — очень талантливый человек и настоящий товарищ по оружию. Он из тех, кто затеял сотню проектов и ни один не довел до конца, — при взгляде на него вы видите волнение ума, все вокруг буквально вспыхивает. Он играл на виолончели и подавал большие надежды, но в один прекрасный день, ни с того ни с сего бросил заниматься. Потом захотел снять фильм и все сетовал, как трудно выбить деньги у продюсеров. Я утверждал, что снимать можно и без денег, что нужна вера и страстное желание, а вовсе не деньги. «Хватит жаловаться на продюсеров, купи катушку с пленкой и начни завтра же, — сказал я. — Если снимешь фильм, я съем свой ботинок». И он снял чудесное кино о кладбище домашних животных под названием «Врата рая».

В Беркли я был в тех же ботинках, что и в тот день, когда дал обещание Эрролу. И я решил их приготовить. В ресторане, где все происходило, подавали утку, и у них была целая кастрюля утиного жира. Я прикинул, что жир закипает где-то при 140 °C и ботинки лучше сварить в нем, а не в воде. Но от горячего жира кожа сморщилась и стала только жестче, прожевать это было невозможно. Пришлось разрезать на крошечные кусочки ножницами для птицы и глотать, запивая пивом. В результате я выпил шесть бутылок и вышел из заведения изрядно навеселе. К счастью, кожа отлично переваривается. А потом Том Ладди[79], который был на сцене вместе со мной, начал раздавать кусочки моих ботинок публике.

У нас с Лесом Бланком было негласное соглашение, что этот фильм — только для своих. Я недавно вернулся из Перу, где шла подготовка к съемкам «Фицкарральдо», и мне казалось, что эти кадры не стоит показывать широкой публике. Возможно, для меня это слишком личный фильм. Но Лес такой прекрасный режиссер, я ему прощу что угодно, и теперь я даже рад, что он заснял это мероприятие. Каждый мужчина должен время от времени съедать свои ботинки или делать что-нибудь столь же значительное. Наверное, если выдернуть поедание обуви из контекста, можно решить, что я псих, но я, в общем, не собирался устраивать представление. Это все имело большой смысл. Кроме того, я не планировал есть ботинок на публике, я хотел съесть его в ресторане, но друзья втянули меня в эту авантюру.

Вы сказали со сцены, что ваше поедание ботинок «должно стать стимулом для тех, кто хочет снимать и просто боится начать».

Да, и еще я хотел помочь Эрролу, потому что на тот момент у его фильма не было прокатчика. Вообще, надо чаще есть ботинки.

Пока шла подготовка к съемкам «Фицкарральдо» в Перу, вы сняли две короткометражки в Штатах — «Разъяренный божий человек» и «Проповедь Хьюи». Чем вас заинтересовал Джин Скотт?

Я не могу снимать кино о людях, которые мне не симпатичны это относится и к телепроповеднику доктору Джину Скотту. Как публичная фигура он, конечно, вопиющ, но я увидел в нем нечто очень грустное и трогательное. Мы никогда не стали бы друзьями, но тем не менее он мне очень нравился.

Впервые я увидел Скотта за несколько лет до того, как снял о нем фильм «Разъяренный Божий человек». Всякий раз, бывая в Америке, я смотрел его передачи и в результате пристрастился к ним. Меня восхищало, как он вопил с экрана, что «слава Божья в опасности», и что речь идет о «каких-то жалких шести сотнях долларов, а вы к стульям приклеились». Иногда он даже угрожал зрителям, к примеру, заявлял: «Я буду молчать десять минут, и если за это время мы не соберем двести тысяч долларов, я прерву передачу!» И правда сидел и молча смотрел в камеру десять минут.

Мне он казался глубоко несчастным человеком. Очень умным и несчастным. И, конечно, он был в каком-то смысле одержимым. Когда мы снимали фильм, он проводил шоу в прямом эфире по шесть, по восемь часов непрерывно, каждый день. Он был будто совсем один: разговаривал с камерой изо дня в день, прерывался только когда ему надо было в туалет, и в это время хор в студии исполнял какую-нибудь псевдорелигиозную песню. Как можно столько лет заниматься этим? Я его с тех пор ни разу не видел, но слышал, что он совсем чокнулся и теперь на съемках сидит внутри стеклянной пирамиды и вещает об энергии пирамид. Отошел, видимо, от христианских нравоучений. Он вписался во всеобщую паранойю и безумие и очень преуспел. Скотту, кстати, не нравилось, каким он предстает в «Разъяренном Божьем человеке», и он попросил меня сменить название. Изначально фильм должен был называться «Вера и валюта».

«Проповедь Хьюи» мы снимали в Нью-Йорке, в Бруклине. Я познакомился с епископом Хьюи Роджерсом по чистой случайности и спросил, нельзя ли снять о нем фильм. Тут нечего рассказывать. Это очень прямолинейный фильм о радостях жизни, веры и кинопроизводства. Сплошное удовольствие смотреть, как Хьюи, начиная проповедь вполне безобидно, постепенно приводит себя и паству в состояние совершенно невероятного экстаза.

«Фицкарральдо», пожалуй, самая известная ваша работа. Однако больше дискуссий вызывает не столько сама картина, сколько обстоятельства, при которых она была снята. Когда вы начинали работу над фильмом в перуанских джунглях, вы могли предположить, что в прессе поднимется такая шумиха?

Чего я уж точно не мог предположить, так это того, что через пару месяцев после премьеры «Фицкарральдо» в Мюнхене на меня посреди улицы набросится незнакомец, в прыжке пнет меня в живот, потом поднимется с земли и заорет: «Получил, скотина?!». Дело в том, что там, где мы хотели снимать, шли боевые действия, но фильм был совсем не об этом. Между Перу и Эквадором разгорелся пограничный конфликт, повсюду были военные и, в общем, было довольно страшно. За каждым поворотом реки мы натыкались на военный лагерь, кишащий пьяными солдатами. Еще были нефтяные компании, которые разрабатывали месторождения на землях индейцев. Учиняя зверства над местным населением, они построили нефтепровод, проходивший по территории индейцев, через Анды и до Тихого океана. На время строительства они привезли проституток, и участились случаи изнасилования.

Когда мы, заручившись разрешением аборигенов, приехали снимать, накопившиеся проблемы стали так или иначе связывать с нашим присутствием. Пресса забыла и о войне, и о нефти: мы были для репортеров лакомым куском. В фильме, как вы знаете, должен был сниматься Мик Джаггер, а также Клаудия Кардинале и Джейсон Робардс, которому я изначально предложил роль Фицкарральдо. Меньше всего я хотел быть пляшущим медведем в медийном балагане, но получилась гремучая смесь: Клаудия, Джаггер, свихнувшийся Херцог, индейцы, пограничный конфликт и военная диктатура. Однако опровергнуть домыслы прессы было несложно: комиссия по правам человека прислала к нам своих людей, и они не нашли ни единого нарушения. Я считаю, что чем безумнее и невероятнее байки, тем быстрее они иссякнут. Так и случилось. Два года пресса объявляла меня преступником, а потом все как-то рассосалось.

Как родилась история о Брайане Суини Фицджеральде, человеке, который так любил Карузо, что хотел построить в джунглях оперный театр и пригласить знаменитого тенора на открытие?

Тут сыграли роль два момента. Часть первая. Задолго до того как я придумал «Фицкарральдо», я ездил по бретонскому побережью и подыскивал съемочную площадку для другого фильма. Ночью я приехал в местечко под названием Карнак и там неожиданно оказался посреди огромного поля менгиров — торчащих из земли гигантских доисторических каменных глыб. Некоторые достигают тридцати футов в высоту и весят сотни тонн. Они тянутся вглубь материка по холмам на многие мили — около четырех тысяч громадин, стоящих параллельными рядами. Я не верил своим глазам, казалось, мне все это снится. Потом я купил путеводитель и прочитал, что ученые до сих пор не нашли ответ на вопрос, как при помощи орудий труда каменного века восемь или даже десять тысяч лет назад эти глыбы попали туда и были поставлены вертикально. Выдвигалась теория, что это дело рук пришельцев из другой галактики. Я завелся и решил, что не уеду, пока не придумаю, как — имея только примитивные инструменты — поставили эти камни. Учитывая, что у древнего человека кроме пеньковых канатов и кожаных ремней ничего не было. Два дня я думал над этой задачей, пока не нашел решение. Прежде всего я собрал бы две тысячи обученных людей. Предположим, мне надо перетащить менгир на два километра. Сначала я бы подрыл под камнем землю. Потом подсунул под него дубовые бревна и убрал оставшуюся землю, чтобы менгир целиком лежал на бревнах. После этого с помощью канатов и рычагов камень можно было бы передвигать, как на колесах. Дайте мне срок два месяца и пятьдесят человек, и я передвину по суше тридцатифутовый камень весом двести тонн на два километра. А вот чтобы поставить менгир вертикально, понадобилось бы две тысячи человек и длинный пандус с очень маленьким углом наклона. Вершина пандуса должна упираться в насыпной холм метров двенадцать высотой, с отверстием в виде кратера. Глыбу вкатывают на «колесах» по пандусу до самого края впадины, скидывают заостренным концом в кратер, — и перед вами вертикальный менгир. Останется только убрать холм, бревна и пандус.

А вот вторая часть. Мой друг, который когда-то помог достать деньги на «Агирре», сказал, что мы должны вернуться в джунгли и снять там еще один фильм. Я возразил, что не хочу снимать в джунглях ради джунглей, мне нужен хороший сюжет. А он рассказал мне о Хосе Фермине Фицкарральдо, реальном историческом персонаже, каучуковом бароне начала века. Фицкарральдо был сказочно богат, содержал собственную пятитысячную армию и владел землями размером с Бельгию. Для фильма этого было мало, но мой друг упомянул такую деталь: однажды Фицкарральдо разобрал на части корабль, переправил по суше с одного притока на другой и собрал снова. Так родился сюжет — не о каучуке, а об оперном театре в джунглях, нечто, напоминающее миф о Сизифе. Фицкарральдо сам по себе не такой уж выдающийся персонаж, просто малосимпатичный коммерсант начала века, а времена «каучуковой лихорадки» в Перу меня совершенно не интересовали. Страстью к музыке Фицкарральдо наделил я, хотя каучуковые бароны действительно построили оперный театр в Манаусе — он называется Театро Амазонас[80]. Так что исторические факты были для меня просто отправной точкой. По моей версии, чтобы раздобыть деньги на строительство оперного театра в джунглях, Фицкарральдо с помощью тысячи индейцев переносит корабль через гору с одного притока на другой, к зарослям каучуковых деревьев, прежде недосягаемым из-за опасных речных порогов Понго-дас-Мортес. Вопрос был в том, как перетащить пароход через гору, не разбирая его. Я вспомнил о карнакских менгирах и сразу понял: придется перетянуть настоящий пароход через настоящую гору.

До начала собственно съемок вы провели в джунглях несколько лет. Почему подготовка заняла столько времени?

В фильме Фицкарральдо ремонтирует старый ржавый пароход. Мы нашли его в Колумбии, судно было в ужасном состоянии, корпус весь дырявый, так что в Икитос, где снимались сцены в борделе Молли, его отбуксировали, набив шестью сотнями пустых бочек из-под масла. По его образцу мы построили два точно таких же парохода. Пока один поднимали в гору, другой снимали в эпизодах на реке. К фильму довольно долго проявляла интерес «Двадцатый век Фокс», но они предлагали использовать модель парохода и модель горы, а для меня это было неприемлемо. Пока шли переговоры, я уже начал строительство пароходов, но дело двигалось крайне медленно, потому что в Икитосе не было нормальных доков. К тому же надо было построить лагерь для съемочной группы и тысячи с лишним статистов, и на это тоже требовалось время. Разумеется, я параллельно занимался другими вещами, но чаще сидел в джунглях или ездил по Америке и Европе в поисках реквизита и финансирования.

Когда съемки наконец начались и мы отсняли уже процентов сорок всего фильма, Робардс серьезно заболел и вынужден был улететь в Штаты. Врач запретил ему возвращаться. А Джаггеру, игравшему чокнутого приятеля Фицкарральдо, настало время отправляться в турне «Роллинг Стоунз», и я решил вообще убрать его персонаж из фильма, потому что заменить Мика было некем. Он превосходно справлялся с ролью, любая замена оказалась бы неравнозначной. Джаггер вообще отличный актер, но почему-то никто не открыл этот его талант. И вел он себя здорово. В Икитосе мы взяли ему машину напрокат, и если кого-то надо было куда-то отвезти, он охотно помогал. Он знает, что такое настоящая работа, мне очень нравится эта черта. Мик — истинный профессионал в лучшем смысле слова. Его отъезд стал, наверное, самой большой моей режиссерской потерей.

Правда, что, после того как Робардс уехал, вы хотели сами сыграть Фицкарральдо?

Я бы стал играть сам только в крайнем случае. Но я бы справился с ролью — хотя бы потому, что как режиссер делал ровно то же, что делает герой в фильме, так что я бы не сплоховал. Конечно, до Кински мне далеко, и я благодарен судьбе, что он согласился. Мы встретились в отеле в Нью-Йорке, я был страшно подавлен происходящим в Перу, и Клаус меня подбадривал. Он открыл шампанское и сказал: «Я знал, Вернер! Я знал, что буду Фицкарральдо! Зачем тебе играть самому, я же сыграю намного лучше». И, разумеется, он был прав. «Когда самолет в Перу?» — спросил он. Я очень ценил его профессионализм, хотя, когда Клаус увидел, по какому крутому склону мы собираемся тащить корабль, энтузиазма у него поубавилось. Он был убежден, что затея провальная, и впоследствии стал сильнейшим препятствием в работе.

В одном интервью того времени вы сказали, что если бы вам снова пришлось снимать такой фильм, как «Фицкарральдо», от вас бы «остался лишь прах».

Все старались защитить меня от моего же, как им казалось, сумасшествия и безрассудства, я сто раз слышал: «Да перепиши ты сценарий и выбрось вообще этот эпизод с горой».

Проблем было множество. У одного члена съемочной группы случился непонятный припадок, и он сжег дом, который построили индейцы, отличную хижину на сваях, крытую соломой. В десяти днях пути от съемочной площадки, выше по Рио-Камисеа жило кочевое племя амауака, отвергавшее все попытки установить контакт со стороны миссионеров и военных. В тот год стояла небывалая в истории засуха, и поскольку река почти пересохла, индейцы спустились вниз в поисках черепашьих яиц. Прежде они никогда не подходили так близко. Они напали на трех статистов из числа аборигенов, когда те рыбачили. Одному в горло угодила огромная стрела, эти кадры есть в «Бремени мечты». Три стрелы попали в живот его жене, она находилась в критическом состоянии. Везти их куда-то было слишком рискованно, так что экстренную восьмичасовую операцию проводили прямо на кухонном столе. Я в одной руке держал факел, освещая брюшную полость пациентки, а другой брызгал из баллончика репеллентом, отгоняя тучи москитов, слетавшихся на запах крови. Это внезапное нападение было совершено выше по реке, на расстоянии одного дня пути, ночью. Человек пятьдесят индейцев, наших лучших статистов, решили совершить ответный налет, но, к счастью, так и не нашли амауака.

И, конечно, была масса трудностей с поднятием парохода на гору, к тому же все запчасти приходилось заказывать в Майами. Затащив наконец корабль на вершину, мы вынуждены были оставить его там на полгода, потому что река на другой стороне обмелела до двух футов, а нам нужна была глубина пятьдесят. Я нанял семейство с пятью детьми и парой свиней, и они жили на пароходе до нашего возвращения. А потом мы за две-три недели отсняли коротенький эпизод со спуском судна с горы.

Как проходили съемки в Икитосе?

Мы, конечно, создали инфраструктуру, но условия все равно были очень тяжелые. Междугородняя связь практически не работала, по два раза на дню отключали электричество, а грунтовая дорога от города представляла собой настоящее болото, и таксисты отказывались туда ездить. Может быть, прозвучит напыщенно, но, если бы мне пришлось спуститься в преисподнюю и вырвать фильм из лап самого дьявола, я бы это сделал. Я просто не мог позволить себе утратить веру в разгар работы. Когда я ненадолго приехал в Германию, чтобы собрать инвесторов и поговорить, меня спросили: «Вы сможете продолжать съемки? Хватит ли вам сил, энергии, энтузиазма?» А я ответил: «Как можно задавать такой вопрос? Если я сейчас все брошу, я стану человеком, у которого нет мечты. А я не хочу жить без мечты. Вся моя жизнь в этом проекте, я умру, но доведу его до конца». Если бы я хоть на минуту позволил себе усомниться в успехе, если бы хоть на долю секунды ударился в панику, все бы рухнуло в мгновение ока.

Но надо признать, за исключением героя Мика Джаггера, которым пришлось пожертвовать, фильм оправдал все мои ожидания. Когда работа была закончена, Клаудия Кардинале сказала: «Вернер, четыре года назад в Риме ты рассказывал о своей идее, объяснял, какие нас ждут трудности. Знаешь, фильм вышел в точности таким, каким ты его описывал».

Представляю себе голливудскую версию «Фицкарральдо»: съемки пластикового макета парохода в павильоне. Вы стремились к реализму?

Нет, я пошел на эти испытания не ради реализма. Когда пароход швыряет на порогах, от толчка вдруг начинает играть граммофон, звучит оперная музыка, и все реальные звуки перекрывает голос Карузо. А в конце фильма, когда пароход отходит от берега, в кадре становится все меньше и меньше людей. Как будто судно само скользит по воде. Покажи мы людей на корабле, это было бы реалистичным событием, плодом человеческого труда. А так все превращается в событие оперное, в плод безумных мечтаний и чистого воображения, в грандиозную фантазию джунглей.

Отвергнув голливудский «пластиковый» вариант, мы построили пароход весом триста сорок тонн, который надо было больше мили тащить по очень крутой горе. Сначала уклон был в шестьдесят градусов, мы его выровняли до сорока, но подъем все равно был крутым. И все это в девственном лесу, ближайший город — Икитос — за тысячу двести километров. И с шестимиллионным бюджетом, большей части которого к началу съемок еще и не было. Вначале я вложил собственные деньги: я понимал, что такой проект с ходу никто не поддержит. Мы начали строительство пароходов и лагеря для съемочной группы и актеров, хотя моих сбережений, естественно, не хватило бы. Но я был уверен, что единственный способ осуществить проект такого масштаба — отправить поезд от станции, чтобы все получили представление о его размере, скорости и направлении. И тогда, я знал, найдутся люди, которые захотят поехать на нем.

При подъеме на гору парохода, естественно, возникали непредвиденные ситуации, и это привнесло в фильм дыхание жизни. Я жалею, что мы не снимали в режиме «долби-стерео»: судно издавало замечательные, невероятные звуки, — ни одному звукорежиссеру не придумать того, что мы слышали на площадке. Мы творили некую непостижимую правду, и я хотел, чтобы зрители поверили в то, что увидят на экране. Я хотел вернуть их в кинотеатры прошлого, во времена, когда братья Люмьер крутили знаменитую ленту о прибытии поезда. Говорят, что зрители в панике выбегали из зала: боялись попасть под поезд. Не знаю, может быть, это всего лишь легенда, но история прекрасная. Я сам видел в одной мексиканской деревушке, как люди разговаривают с киношным злодеем в открытом кинотеатре. Один даже вытащил пистолет и принялся палить по экрану.

Я очень люблю фантастические фильмы — потому что это чистой воды вымысел, а что еще нужно для кино? Но с другой стороны, вы понимаете, что все чудеса на экране — цифровые спецэффекты, созданные в студии. Такова проблема правдивости современного кинематографа. Я говорю не о реализме и не о натурализме, я имею в виду нечто иное. Сегодня даже дети распознают спецэффекты, более того, разбираются в их тонкостях. Но я помню, как «Фицкарральдо» показывали в Германии: в тот момент, когда корабль наконец оказался на вершине, зрители закричали «ура». Потому что поняли: это не трюк и не спецэффект.

А как насчет технических аспектов поднятия парохода на гору? Вы с самого начала были уверены, что все получится?

Конечно, определенный риск в этой затее присутствовал. Из нападок на «Фицкарральдо» яростнее всего было обвинение в том, что я рисковал на съемках жизнями людей. Полная чушь. Бразильский инженер, который разработал план перевалки парохода через гору, приехав в джунгли и увидев съемочную площадку, решил, что работа ему не по плечу, и отказался. Он указал на реальную опасность того, что опорный столб, установленный на вершине, не выдержит веса парохода и упадет. После его отъезда я прервал съемки на двенадцать дней и понял, что придется работать без помощи специалиста. А потом мы вырыли для столба яму понадежней — раза в три глубже — и вкопали футов на тридцать толстенный ствол, так что над землей оставалась верхушка всего в два фута. Максимальная нагрузка рассчитывается очень просто, и могу вам сказать, что этот столб выдержал бы вес десяти таких пароходов, как наш.

Также установили более мощную и прочную подъемную систему со специальными тросами. Поразительно, но когда стальные тросы натянуты до предела, они издают очень странные, нездоровые звуки. И вот тут надо ослаблять нагрузку и убираться в сторонку, потому что если натянутый трос лопнет, он превратится в гигантский хлыст, от нагрузки раскаленный внутри докрасна. С новым столбом безопасность сомнению не подвергалась, однако я не разрешал никому подходить близко к пароходу, особенно сзади, когда шел подъем. Индейцы заявили, что если им для съемок надо находиться рядом с пароходом, то пусть и режиссер тоже там стоит. Я счел требование справедливым и сразу же согласился. Когда мы тащили пароход через гору, ни один человек не подвергался риску — ни актеры, ни статисты, ни члены группы. Судно вообще было сзади отгорожено от остальной площадки. Если бы тросы порвались, пароход съехал бы вниз с горы, никому не причинив вреда.

Основной тягловой силой были семьсот индейцев, крутивших лебедки. Теоретически, я мог бы затащить пароход на гору одним мизинцем, учитывая тот факт, что у нас был подъемный механизм с передаточным числом трансмиссии десять тысяч. Сила бы понадобилась минимальная, правда, чтобы сдвинуть пароход на пять дюймов, пришлось бы накрутить пять миль каната. Кажется, Архимед сказал, что можно сместить с орбиты Землю, если иметь точку опоры и рычаг с плечом, уходящим в космическое пространство. Мы просто применили элементарные законы физики. Настоящий Фицкарральдо перетаскивал с одного притока на другой значительно более легкий пароход, притом разобранный на мелкие части, а потом собранный инженерами. Мы же совершили то, чего прежде не делал никто в истории, не имея никакой инструкции. И знаете, едва ли кому-то потребуется повторить этот подвиг. Я — Конкистадор Бессмысленного. Главная проблема, конечно, была в крутизне склона, хотя мы немного и выровняли его, — и кроме того, из-за ливней начались оползни, и пароход тонул в грязи.

Недавно я был на публичном показе «Крыльев надежды». После фильма было обсуждение, и был задан вопрос: «Как далеко Херцог готов зайти?». Имелось в виду, что в поисках разбившегося самолета вы вырубили в джунглях посадочную площадку для вертолета. Образ одержимого манией величия режиссера, который не остановится ни перед чем, закрепился за вами, вероятно, в период работы над «Фицкарральдо».

Подобное отношение ко мне не имеет под собой основания. Вы же видели «Крылья надежды»: густые джунгли на сотни миль, необъятный океан деревьев насколько хватает глаз. Чтобы посадить вертолет мы вырубили пять деревьев и подлесок, и все. Это было необходимо, иначе нам пришлось бы много дней идти через непролазные джунгли. Нет ничего ужасного в том, что мы вырубили крохотную площадку — пять деревьев из колоссального леса. Это все равно, что унести домой горстку песка с пляжа. Когда мы снимали «Моего лучшего врага», я побывал на том месте, где во время съемок «Фицкарральдо» была просека тридцать футов шириной, от одного притока до другого. Так вот, там не осталось и следа нашего пребывания. Если не знать, где проходили съемки, никогда и не догадаешься. Двадцать лет спустя горный склон выглядит точно так же, как до нашего появления. Мы не оставили там ни единого гвоздя, ни единого куска проволоки — абсолютно ничего.

Моя решимость и стремление всегда доводить дело до конца не имеют ничего общего с манией величия. Меня обвиняли в саморекламе из-за того, что я появляюсь на экране в «Великом экстазе резчика по дереву Штайнера». На самом деле, у меня не было выбора. У немецкой телекомпании, для которой я снимал этот фильм, был весьма неплохой цикл «Grenzstationen» — «Пограничные станции». Если я хотел для них снимать, надо было соблюдать их правила, а одно из них гласило, что режиссер должен появиться в фильме в качестве рассказчика. Вот и все. И поскольку прыжки с трамплина — тема мне очень близкая, я подумал, почему бы, собственно, не выступить комментатором. А вообще, обвинение в мании величия — это еще ничего. Меня как-то вот обвиняли в «тевтонской мифомании». По сравнению с этим старая добрая мания величия — просто подарок.

До сих пор находятся те, кто уверяет, что при поднятии корабля на гору погибло несколько индейцев.

В фильме есть сцена, когда пароход продвигается вверх по склону на пару футов, но потом соскальзывает обратно, и несколько индейцев погибают. Я горжусь этой сценой. Раз зрители решили, будто индейцев на самом деле раздавил пароход, а мне хватило наглости снимать их утопающие в грязи бездыханные тела, значит, я хороший режиссер. К счастью, у Леса Бланка в «Бремени мечты», фильме о том, как снимался «Фицкарральдо», есть кадры, где индейцы, смеясь, вылезают из-под парохода, а потом моются в реке. Думаю, причиной большинства глупых обвинений в мой адрес стали особо убедительные кадры.

Не сказать, правда, что на съемках обошлось вообще без происшествий. Многие индейцы были родом из горных районов и не умели плавать, а я неоднократно замечал, что они берут каноэ и выплывают на середину реки. Я боялся, что с ними что-нибудь случится, и попросил их не делать этого. Мы даже оттащили лодки подальше от берега и связали их вместе. Но как-то раз я выруливаю из-за поворота на моторке и замечаю на берегу какой-то переполох. Я сразу понял: что-то стряслось, судя по крикам, минуту назад перевернулась лодка. Я прыгнул в воду, нырял, пытался найти этих парней, что стащили лодку. В итоге один сам доплыл до берега, а второй утонул, тело мы так и не нашли. Также произошло две авиакатастрофы. Никто не погиб, но были серьезные травмы. В нашем полевом госпитале мы лечили и местных, не участвовавших в съемках, но нуждавшихся в помощи. Одну пожилую женщину мы, правда, не смогли спасти, она умерла от анемии. Короче говоря, несчастные случаи на съемочной площадке к самому фильму отношения не имели.

А менее серьезных происшествий, напрямую связанных со съемками, не было?

Конечно, есть на моей совести какие-то грехи. Когда мы снимали пароход, несущийся через пороги, ассистент оператора Райнер Клаусманн сидел с камерой на заросшем мхом камне посреди бурлящей реки. Туда было очень трудно добраться, не говоря уж о том, чтобы установить камеру. Мы отсняли эпизод, и тут корабль ударило о скалы, он развернулся на сто восемьдесят градусов, а миновав пороги, сел на мель. Мы лихорадочно пытались столкнуть судно на воду, потому что надвигался сухой сезон, и было ясно, что, если река еще больше обмелеет, положение будет аховое. Озабоченные этой новой напастью, мы в итоге вернулись в лагерь на ночлег. На следующее утро за завтраком я замечаю, что Клаусманна нет. «Никто, — спрашиваю, — Райнера вечером не видел?» Никто. И я понимаю, что мы забыли его вчера на камне. Я взял лодку и помчался на полном ходу к порогам. Он так там и сидел, держась за камень, злой как черт — и имел на это все основания. До этого случая Клаусманну тоже крепко не повезло. Неподалеку от Икитоса был бухточка — в таких местах обычно водятся пираньи, но поскольку все местные, и даже дети, там спокойно купались, мы тоже не преминули. Как-то раз мы плаваем, и вдруг раздается крик, и я вижу, что Клаусманн отчаянно гребет к берегу. Пиранья откусила ему фалангу пальца на ноге, и следующие шесть недель Райнеру пришлось ходить на костылях.

Насколько я знаю, большинство обвинений в жестоком обращении с индейцами вам предъявляли еще на этапе подготовки к съемкам.

Да, так и есть. Задолго до того как мы привезли в джунгли камеры, пресса начала искать любую связь между и мной и военным режимом, всеми способами пытаясь выставить меня главным обидчиком индейцев. А на самом деле нас постоянно задерживали солдаты, потому что какое-то время мы водили пароход по реке Мараньон без официального разрешения. Не было у нас этих бумаг по той простой причине, что мне казалось, логичнее получить разрешение у индейцев, которые на этой реке живут, а не у правительства, которое сидит в Лиме. Когда мы приехали в Ваваим, в окрестностях которого собирались снимать подъем на гору, мы все обсудили с местными жителями, и они охотно согласились помочь. Я составил подробный контракт, где были описаны услуги, которые нам требуются, и указана сумма, которую мы заплатим каждому. Обычная работа по договору. К тому же они получили вдвое больше, чем заработали бы на лесопилке.

Но тогда в этом районе шла настоящая борьба за власть между крупными индейскими общинами, и одна община выступала против съемок, притом, что это были совсем другие индейцы и жили они от выбранного нами места довольно далеко. Неофициальный совет племен агуаруна утверждал, что представляет интересы всех местных общин, хотя большинство индейцев, живших вблизи нашего лагеря, никогда не слышало ни о каком совете. Никто не наделял агуаруна такими полномочиями, что бы они ни говорили Совет просто пытался заявить о себе, обвиняя нас в том, что мы построили нефтепровод и являемся причиной военного присутствия на их землях. Они говорили, что мы собираемся прорыть канал между двумя речными системами и погубить таким образом несколько местных общин. И что мы хотим учинять зверства над местным населением, насиловать женщин, использовать человеческий жир и тому подобное. Усугубляли ситуацию слухи, которые пресса распускала с самого нашего приезда, — мы якобы занимаемся контрабандой оружия и во время съемок уничтожили посевы индейцев. Но мы только приступали к работе, до начала съемок оставалось еще много месяцев.

Кое-кто приезжал в Перу специально, чтобы настроить индейцев против вас?

Один французский политикан-пропагандист привез фотографии узников Освенцима, груд тел и скелетов, и раздавал индейцам. Прибыли несколько иностранных активистов, такие, знаете, из «диаспоры растоптанных иллюзий». Большинство были доктринерами и фанатиками провалившейся революции 1968-го, хотели воплотить в жизнь свои иллюзии на новом месте. Один из индейских вожаков показал мне эти фотографии и рассказал: француз убеждал их, что так немцы поступают со всеми.

После нескольких месяцев работы пограничный конфликт стал нас изрядно пугать. Как-то раз мы проплывали мимо военного лагеря, и прямо над нашими головами просвистела пуля. Мы причалили к берегу, нас задержали на несколько часов. Тогда я впервые всерьез задумался о том, не уехать ли нам оттуда, и в итоге принял решение бросить обжитый лагерь и найти другое место для съемок. Мы посмотрели снимки с вертолета, поговорили с пилотами и географами и пришли к выводу, что во всем Перу есть только два подходящих места. Первое — то, откуда мы только что эвакуировались, второе — за полторы тысячи километров к югу, посреди джунглей. Когда мы уезжали из первого лагеря, я еще не знал, где будет второй, но вдруг отчетливо понял, что стал осью колеса, которое катится, не разбирая дороги, я понял, что мы здесь чужие. Пресса переключилась на обсуждение нашего исхода в джунгли, а мы забирались все глубже и все больше удалялись от Икитоса. Все недоумевали, почему я не хочу облегчить себе жизнь и снять весь фильм в окрестностях города. Это действительно очень упростило бы дело, но, к сожалению, в выборе площадки я был ограничен очень строгими рамками. Мне нужны были два параллельных, почти соединяющихся притока, и чтобы между ними непременно располагалась гора, не слишком большая, но и не слишком маленькая. Большинство притоков Амазонки разделяет расстояние порядка двадцати километров и горы две с половиной тысячи метров высотой, а в радиусе тысячи миль от Икитоса возвышенности не превышают десяти футов над уровнем моря.

В первом лагере осталось несколько человек, и я сохранил там медицинский пункт для местного населения. Я решил, что пункт будет работать, пока я в состоянии платить врачу, и втайне надеялся, что благодаря этому наши дела пойдут на лад. Когда лагерь почти целиком был эвакуирован, кто-то из чужаков-агуаруна, из того самого племенного совета, поджег наши хижины. Они привели с собой газетчиков с фотоаппаратами. Примерно в то время, я уже не помню до этого происшествия или после, в непосредственной близости начались боевые действия между Перу и Эквадором.

В Германии вас даже заочно судили. Что за люди устроили этот процесс?

Группа левых доктринеров, пережиток 1968-го, обвинила меня в том, что я силой удерживаю и пытаю индейцев, лишаю их родной культуры и тому подобное. Обвинения были настолько дикие что даже пресса, которая обожает подобные дела, не принимала их всерьез. Любому здравомыслящему человеку было очевидно, что мы не вторгались в племя, нетронутое цивилизацией. Агуаруна являлись самой политически организованной общиной в Перу. Они общались по коротковолновому радио, обожали фильмы про кунг-фу, а большинство мужчин отслужило в армии. В «Бремени мечты» есть индейцы в футболках с портретом Джона Траволты, — так пустили слух, что это я снабдил весь бассейн Амазонки такими футболками.

Единственным серьезным обвинением было то, что военные арестовали четверых индейцев, работавших на меня. Я решил сам во всем разобраться и поехал в Санта-Мария-де-Ньева, где выяснилось, что каких-то индейцев действительно арестовали, только к нашим съемкам они не имели ни малейшего отношения. Один просидел в тюрьме неделю за то, что задолжал всем барам города. По моему запросу «Международная амнистия» проверила сообщения о нарушении прав человека, и они неофициально распространили сведения, что мы не создаем в Перу никаких проблем. Пресса, конечно, пропустила эту информацию мимо ушей, потому что она портила им все веселье. Очень характерный пример — большая статья в журнале «Штерн». Они прислали к нам на съемочную площадку в джунгли фотографа, который сделал, наверное, тысячу фотографий. Ни одна из них не была напечатана. Вместо этого в журнале поместили снимки из архива, на которых голые амазонские индейцы бьют острогой рыбу, — с намеком на то что мы вломились на священные земли «нетронутых цивилизацией» аборигенов.

Как получилось, что Лес Бланк приехал снимать «Бремя мечты»? Вы сказали, что если бы двадцать лет назад не отдали ему пленку с не вошедшими в фильм кадрами с Джаггером и Робардсом, вы бы потом не смогли их вставить в фильм о Кински «Мой лучший враг».

У меня действительно не сохранилось материала с Робардсом и Джаггером, есть только кадры из фильма Леса. Я не приглашал Леса в джунгли, он сам загорелся идеей приехать и снимать. Я поначалу был не в восторге, потому что когда снимают кино о кино — это как-то малоприятно. Когда готовишь еду, а кто-то смотрит на твои руки, следит за каждым движением, — все кулинарные навыки вдруг улетучиваются. Мне кажется, когда за нами наблюдают, мы ведем себя иначе. Но присутствие Леса мне совершенно не мешало. Он очень ненавязчив и поразительно наблюдателен. Однако не стоит забывать, что Лес провел всего пять недель на съемках, которые заняли четыре года, и запечатлел лишь крохотную часть того, что происходило на площадке «Фицкарральдо».

Мне нравится, что Лес не вел себя как придворный подхалим и не расточал комплименты. Большую часть времени он околачивался вокруг индейцев, когда они готовили еду. Он готовил вместе с ними и все время снимал колонны муравьев — муравьи его интересовали чуть ли не больше, чем сам фильм. Мне всегда импонировало подобное отношение. Да, в некоторых сценах я предстаю не в самом выгодном свете, но мне нравится «Бремя мечты», хотя из-за него и возник ряд проблем. Например, я там в одном месте говорю, что погибли люди, но мой рассказ об обстоятельствах их гибели Лес в фильм не включил, просто вырезал и все. И получилось, как будто я рисковал жизнями ради фильма. Этот душок преследовал меня целых десять лет.

В «Бремени мечты» есть кадры, где вы с Кински на пароходе, который несется через пороги. Это была ваша идея — взять с собой съемочную группу?

Да, но я, естественно, никого не принуждал, все оказались на борту по доброй воле. Так же, как на съемках «Ла-Суфриер»: я удостоверился, что каждый принял осознанное решение. Кински сразу загорелся. У него было чутье на удачные кадры, и он решил, что непременно должен участвовать. Честно говоря, я колебался, и это он меня уговорил. А случилось вот что. Не успели мы установить камеры, как вдруг одновременно лопнули четырнадцать стальных швартовых тросов, судно подхватило бурное течение и понесло к порогам. Штурвал было взять некому, из команды на борту были только кок и его беременная жена. Мы поставили три камеры и снимали, как корабль бьется о прибрежные скалы. Якорь пробил борт, судно закрутило волчком, но стальная обшивка и воздушные ящики не подвели, и наш пароход прошел проверку на прочность. Тогда я и подумал, что неплохо бы включить в фильм такой эпизод: Фицкарральдо просыпается и понимает, что корабль несет через пороги. Я хотел снимать вживую и спросил, кто готов пойти со мной. Я знал, что это опасно, и четко всем объяснил, что соглашаясь на эту затею, они идут на колоссальный риск.

Невероятными трудами — операция заняла десять дней — нам удалось протащить второй пароход через пороги против течения. На борт поднялись семь человек с тремя камерами. Хорхе Виньяти с камерой был привязан ремнями к дальней стене рулевой рубки, и когда нас ударило о скалу, ему здорово досталось — он сломал пару ребер. Беат Прессер зазевался, ударился головой о камеру, намертво приделанную к палубе, и заработал сотрясение мозга. Что случилось с Томасом Маухом, вы можете увидеть в «Бремени мечты». Он свалился с тяжелой камерой в руке и при падении рассек себе кисть между пальцами. За два дня до этого делали операцию двум индейцам, которых ранили стрелами, и у нас кончилось обезболивающее. Поскольку у нас было много перуанских лесорубов и гребцов, местный миссионер посоветовал держать в лагере двух проституток, иначе мужчины стали бы охотиться за женщинами из соседних селений. Пока мы без анестезии лечили Мауху руку, одна из этих женщин уткнула его лицо себе между грудей и утешала, говорила, что очень его любит.

Миновав пороги, судно почти сразу же зарылось в гравий. Мы пытались снять его с мели, но в конце концов вынуждены были смириться с тем, что придется ждать несколько месяцев, пока не начнется сезон дождей и вода в реке не поднимется. Другой пароход в это время поднимали на гору, а нам еще предстояло снимать эпизоды на реке, в частности сцену с толпой в Икитосе, так что съемки необходимо было отложить. Мы были готовы к чему-то подобному — скорость течения превышала шестьдесят километров в час, образовывались сильные водовороты, корабль легко мог затонуть на порогах. При таком исходе несколько минут материала с четырех камер все равно набралось бы, и я бы просто вырезал кадры, где пароход тонет, и заменил кадрами со вторым кораблем. Мы бы никогда не погнали судно на пороги, если бы у нас не было жизнеспособного запасного плана и второго корабля.

Мне до сих пор непонятно, почему все-таки индейцы соглашаются помочь Фицкарральдо?

Потому что индейцы такие же одержимые, как Фицкарральдо. Он мечтает построить оперу, а они хотят избавиться от злых духов реки, потому и обрубают швартовы, отправляя пароход к порогам. У них своя мифическая миссия, но Фицкарральдо этого не понимает. Так и мы, зрители, пребываем в неведении относительно истинных их мотивов: зачем они впрягаются в эту каторгу и тащат пароход через гору. Осознание приходит только тогда, когда индейцы обрубают канаты, и пароход уносит к порогам. Они приносят судно в жертву, рассчитывая усмирить злых духов, обитающих в порогах. Исполнить свою мечту в этом фильме удается только индейцам. Они победили, Фицкарральдо проиграл, но, в конечном счете, благодаря своей неукротимой творческой фантазии, он превращает поражение в триумф.

Фицкарральдо разорен, но мы понимаем, что в скором времени он непременно затеет новую авантюру. Может, через неделю решит продолжить строительство трансамазонской железной дороги. Он человек, который никогда не отступится от своей цели. Так и мы все должны идти к своей мечте, какой бы неосуществимой она ни казалась. Корабль, преодолевающий гору, — символ, который придает нам смелости мечтать. Этот фильм бросает вызов законам природы. Корабли не перебираются через горы, они ходят по воде. История Фицкарральдо — это победа невесомости мечты над грузом реальности. Долой гравитацию! Я хотел, чтобы зрители выходили из зала окрыленные, чтобы им показалось, будто они стали легче. Оперную музыку я использовал еще и по той причине, что она странным образом трансформирует реальность — преодолевающий гору корабль — в мечту. Все сравнивают фильм с «Агирре», потому что и там и там Перу, джунгли, река и Кински. Но, как я уже говорил, эта картина ближе к «Великому экстазу резчика по дереву Штайнера»: оба героя — мечтатели, которые хотят преодолеть закон тяготения.

Ваше пребывание как-то повлияло впоследствии на жизнь индейцев?

Наше присутствие в джунглях было мимолетным, эфемерным, но в чем-то и полезным, потому что мы привлекли внимание к проблемам индейцев перуанских тропических лесов. Мы чувствовали, что должны сделать для индейцев нечто большее, чем просто заплатить им за работу. Местные молодые парни со времен службы в армии мечтали купить мотоциклы «хонда», несмотря на то, что в джунглях нет дорог. Как мы действительно повлияли на их жизнь? Мы построили лодку, чтобы они могли перевозить урожай на ближайший рынок. Их выдолбленные каноэ для этого были слишком малы. Обычно торговцы скупали у них все за гроши и продавали втридорога вниз по реке. Кроме того, сознавая угрозу, которую представляют лесоперерабатывающие и нефтяные компании, индейцы просили помочь им получить права на свои земли, и мы вызвали геодезиста, чтобы он составил карту местности. Я даже поехал с двумя индейцами к президенту республики, Белаунде, и он обещал посодействовать. Мои спутники хотели привезти домой доказательство того, что они были в Лиме и видели океан. Помню, как они зашли в прибрежные волны прямо в джинсах, и набрали по бутылке морской воды, чтобы взять домой, в джунгли. Несколько лет мы помогали им оформить бумаги о праве собственности на землю. Пару лет назад я вернулся туда снимать «Моего лучшего врага» и узнал, что им удалось наконец получить права. Притом на другом берегу реки, на территории, не принадлежащей индейцам, построены база и аэродром нефтяных компаний. Там, как говорят, находится одно из крупнейших в мире газовых месторождений. Но пока что индейцев никто не тревожит. Они стали хозяевами своей земли, так что немного мы им все-таки помогли, — хотя, безусловно, их моральное и историческое право на эти земли всегда было неоспоримо.

Вы вот сказали, что побороть слухи можно только еще более дикими слухами. Вы отражали нападки прессы таким способом?

В какой-то момент все итальянские газеты как безумные закричали о том, что Клаудию Кардинале сбил грузовик, и она находится в критическом состоянии. Один истеричный итальянский журналист даже умудрился разыскать меня в Икитосе, а чтобы туда дозвониться иногда требовалось двое суток. Помню, как он в страшной ажитации принялся меня расспрашивать о Клаудии, а я спокойно ему ответил, что мы буквально пару минут назад обедали с ней в ресторане, и она была в полном здравии. Но вышло только хуже, и вскоре мы узнали, что «новость» о несчастном случае стремительно разносится по миру. Два дня спустя тот же журналист снова звонит мне из Рима, и тут меня посещает вдохновение. Я говорю ему: «Сэр, не пишите, пожалуйста, что актриса серьезно пострадала. На самом деле все куда хуже. Клаудию Кардинале не просто сбил грузовик: пьяный мерзавец, который был за рулем, надругался над ней, пока она находилась без сознания». В трубке повисла тишина, а потом раздались гудки. После этого в газетах больше не появилось ни одной строчки о Клаудии и грузовике.

Вы сказали, что слухи преследовали вас десять лет. Вас это беспокоило?

Мне было плевать на слухи — и тогда, и позднее. Время все утрясает, расставляет верные акценты, есть у него такое свойство. Не всегда, но как правило.

Надеюсь, наша книга внесет свою лепту.