Опять неизвестность

Опять неизвестность

И моральная травма, и физическая очень похожи. Обе хочешь забыть поскорее, как тяжелый сон. Обе заставляют вести себя и жить по-другому. Обе оставляют рубец. Обе заставляют постоянно задавать себе вопрос: «болит или не болит?», «прошло или не прошло?».

Из книги «Мое взрослое детство»

За несколько последующих лет Гурченко обрушила на зрителей – сначала заинтригованных, потом заинтересованных, потом пораженных, потом увлеченных – целую серию первоклассных актерских работ. Они сразу выдвинули ее не просто в первые ряды мастеров нашего кино, но на положение по-своему уникальное. «Будущая героиня лирических и музыкальных фильмов» оказалась драматической актрисой, диапазон которой трудно было определить с полной уверенностью. Актрисой, универсальной по своим возможностям, вполне овладевшей сложным сплавом стилей и жанров, смелых, мощных «мазков» и – полутонов. Сочетающей в себе блеск звезды и глубину по-настоящему трагедийных красок.

Сегодня мы видели ее в телевизионном «Бенефисе» – пираткой в залихватском тельнике с пятнистым шарфиком, старухой, отплясывающей чарльстон, «ковбойкой» в широкополой шляпе, девочкой-переростком с огромным бантом и жадным взором… Все это сверкало, неслось по экрану, ошеломляя стремительностью перевоплощений, виртуозностью ритмов, разнообразием актерской техники, лихостью телевизионных трюков и гэгов. Вместе с талантливым режиссером Евгением Гинзбургом Гурченко утвердила на нашем телеэкране доселе неведомый ему жанр бурлеска – зрелища, основанного на парадоксах, замешенного на веселой изобретательности, импровизации, отточенном пластическом мастерстве, на фантазии режиссера, художника, композитора-аранжировщика, актеров…

А завтра она снималась в «производственном» фильме «Обратная связь» в роли намеренно неброской, почти без грима; и судьбу своей героини только намечала – там важнее всего была ее жажда восстановить справедливость. Теперь она умела и это.

Во всем была уверенность мастера. Она принимала все предложения, работала жадно, да и роли теперь шли, как правило, интересные.

Понимала, что, наверное, это везение. Но понимала и другое: новый успех пришел уже не случайно.

Все пройденное и пережитое отложилось. Заняло свое место в душевном запасе. И дало Гурченко право написать слова, которые в других устах, может быть, показались бы слишком помпезными: «Профессия актера – драма, потрясение, подвиг. Его жизнь – это оптимистическая трагедия!»

По отношению к ней это было неоспоримой правдой. Судьбу художника, оказалось, надо еще и выстрадать.

Она теперь много знала о жизни – так много, что достало бы только возможностей выразить. Роли не вмещали этого богатства. Они всегда ставили рамки: дело актера – воплощать уже написанное, авторство его условно.

Пройдет еще какое-то время, эта жажда поделиться прожитым и передуманным одержит верх, и она примет решение, совсем для нее неожиданное. Напишет книгу, повесть о своем отце, о войне, об оккупации. О кино, о ролях. О том, что в конечном счете и составило мир души.

Эта книга – «Мое взрослое детство» – поражает цепкостью памяти. В сознании шести-семилетней девочки война отпечаталась подробно, конкретно, детально. Об оккупации мы читали много, но, пожалуй, впервые увидели ее с такой точки зрения – ребенка, чей взгляд, уже наблюдательный, но еще не скорректированный жизненным опытом, только учится различать добро и зло. Учится на образцах страшных, на контрастах предельных. Девочка вырабатывает свои критерии и принципы стихийно – взрослым было в ту пору не до педагогики, и учителем становилась суровая реальность войны. Это «взрослое детство» – детство самостоятельное. У других была задача жить и бороться. У ее сверстников – в этих условиях еще и расти.

Способность «делать себя» своими силами, не слишком полагаясь на поддержку доброго, всегда готового прийти на помощь мира, – она оттуда, из «взрослого детства». Она и позволит актрисе все происшедшее в ее жизни использовать как строительный материал для ролей.

Все запечатлевалось. Все было интересно именно в своих подробностях. Потом эти подробности составят плоть экранных образов. Вот соседка по харьковской «коммуналке» тетя Валя – Вали?, которая любила бантики, украшала стены комнаты фотографиями актрис и напевала вальс Штрауса из вышедшего перед войной американского фильма – ведь это же Валентина Барабанова из «Семейной мелодрамы»! Ремешок, которым подпоясан полушубок Ники из «Двадцати дней без войны», – тоже оттуда, из военного Харькова, где давно уже не было ни пуговиц, ни ниток. Хрупкая, зябнущая в тыловом зимнем Ташкенте, с поднятым воротником, коротко стриженная под мальчика Ника с капельками сережек на торчащих ушах – это она могла бы написать о себе словами из книги Гурченко: «Холод с детства пронизал меня так глубоко, что я чувствую его намного раньше, чем он наступает…»

И это может быть холод не только физический.

Сломанные, исковерканные войной женские судьбы проходили перед глазами – но жизнь брала свое, и голодные люди, когда приходило весеннее тепло, оттаивали. Женщины хотели быть женщинами, в них пробуждалась вера, что счастье вернется.

Продолжала жить музыка. Продолжали петь, тянуться к радости. Продолжалось все то, чего не смогло убить «взрослое детство».

В том детстве и в книге рядом несочетаемое. Ужасы оккупации – и аккордеон в «культурной пивной» на углу. Облавы – и «папина чечеточка», и «чубчик, чубчик кучерявый…». «Душегубки» – и песенки Марики Рекк в нетопленом кинотеатре. Голод, наледи на подоконниках – и тетя Вали?, красящая волосы перекисью. Контрасты жизни, увиденные в сочетаниях невероятных, невозможных и оттого пронзительно правдивых, потом определили актерский почерк Гурченко. И ощущение хрупкости любого жизненного чуда, в том числе и чуда успеха, – ощущение, которое сопровождало актрису всю ее жизнь, – оно тоже из «взрослого детства». Надо спешить, пока получается, работать, пока работается, надо жить жадно, чтобы успеть как можно больше.

В этом она тоже оказалась права. Только-только открылось «второе дыхание», и «Старые стены», а за ними «Дневник директора школы», «Двадцать дней без войны», «Семейная мелодрама», «Сентиментальный роман» сломали лед предубеждений. Только пошли увлекательные роли. Только началась настоящая работа.

Тогда и пришло еще одно испытание, не менее жестокое, чем все предыдущие.

Это случилось на съемках советско-румынской картины «Мама». Гурченко играла там Козу из популярной сказки про то, как злой Волк пытался съесть ее козлят и для этого пускался на всевозможные интриги. Сказка бродила по многим странам, только в русской версии коза была многодетной, а в румынской ограничилась тремя козлятами. Создатели фильма сошлись на паритетном варианте: козлят было пять, зато появилось много других зверушек, они пели, танцевали и катались на коньках – это был мюзикл, жанр для России по-прежнему экзотичный. Это была вторая по-настоящему музыкальная картина в жизни Гурченко – и она была счастлива. Ради Козы даже отказалась от лакомой роли в «Неоконченной пьесе для механического пианино» Михалкова, поразив этим выбором всех окружающих. Но она была прирожденной актрисой мюзикла и такого фильма, как «Мама», ждала много лет.

Уже отсняли добрую треть картины. Уже первые порции просмотренного материала подогревали энтузиазм группы: зрелище по тем временам получалось феерическое! К сцене на льду готовились, как к празднику. В его зеркале отражались цветные огни студийных дигов. Репродукторы гремели ритмами озорных песенок из будущей картины. Балетмейстер Валентин Манохин еще трудился с кордебалетом, но весь мир вокруг уже нетерпеливо пританцовывал, ожидая начала съемок. Фильм катился как по маслу. Самый трудный в кино жанр на глазах покорялся веселым и талантливым людям – ну разве не счастье?

Она вышла на лед в своем платье с цветами и орнаментом, на голове победно торчали круто загнутые козлиные рожки. Подбоченилась, встала поустойчивее. Конечно, артист должен уметь все, и она будет делать все что нужно. Будет танцевать на коньках: зрители должны поверить, что эта Коза – вторая Соня Хэни, чемпионка по фигурному катанию из любимого фильма «Серенада Солнечной долины». С коньками Люся и в детстве не дружила, но вот как раз этого зрителям знать не надо. Предупредила всех на площадке: осторожно, имейте в виду… И тут же Медведь, ходивший кругами по льду, наехал, тяжело грохнулся, захохотал – и все было кончено.

…Из истории болезни № 1881 во втором отделении Центрального института травматологии и ортопедии: «Гурченко Людмила Марковна. Поступила 14 июня 1976 года. Диагноз: закрытый осколочный перелом обеих костей правой голени со смещением отломков».

А вот что мне рассказал заведующий отделением Нефед Петрович Кожин:

–?Случай был трудный. Оперировали с применением самых современных методов, какие были тогда доступны. Но очень важен был «волевой фактор» самой пострадавшей. Она это понимала и упорно боролась за то, чтобы помочь и себе, и нам. Никогда не теряла надежду, что вернется к своей профессии. Месяца через два после операции, в нарушение всех норм, уже выехала в Румынию на съемки фильма «Мама» – нужно было заканчивать картину. Очень контактна. Шутила, передразнивала врачей, смешно показывала всех окружающих. Мы с ней, надо сказать, много воевали: она любила модную обувь, а после такой травмы нужно было ходить на низком каблуке. Не тут-то было: «Я скорее умру, чем пойду на таком. Вы забыли, что я – Гурченко!» Ее многие навещали – помню, часто приходил Юрий Никулин, даже спел на одном из наших вечеров несколько песен. Да и сама Гурченко, когда выписалась, приехала и устроила большой концерт для сотрудников института, привезла фильм «Мама».

Из рассказа лечащего врача Константина Михайловича Шерепо:

–?Конечно, это была очень тяжелая травма. В случае неудачной операции Гурченко осталась бы инвалидом, и думаю, что ее актерская карьера была бы закончена. Говорят, что люди искусства очень эмоциональны и впечатлительны, с ними трудно. Но к Гурченко я испытываю только огромное уважение. Она не могла не понимать, чем все это ей грозит. И гарантий тут никто не мог дать – у нас не часовая мастерская, а хирургическое отделение. Но вела себя мужественно, просто и доступно. Никаких стенаний и нытья. Спокойный, уравновешенный человек. Боли не боялась – ее интересовал только конечный результат. И она помогала нам бороться за свое выздоровление как могла.

…Чего это стоило? Попробуем вообразить.

Снова неизвестность. На этот раз – еще более мрачная. Гурченко лежит в белизне больничной палаты, изуродованная нога стянута сложной металлической конструкцией, в глубь тканей уходят спицы – держат раздробленную кость. Потом операция. Гипсовое полено вместо ноги. Простейшие гимнастические упражнения даются огромным напряжением воли. Но она актриса. Движение, пластика, танец – ее профессия и ее жизнь. О танце, по-видимому, теперь надо забыть навсегда. Даже еще три-четыре месяца после операции тревожно: срастется ли? Никаких гарантий. Неизвестность.

Она еще умудрилась досняться в «Маме» с этим поленом вместо ноги, с этой болью и неизвестностью. Весело танцевала в кадре на крупном плане – как всегда, виртуозно, отточенно, ликующе. Плечами, руками, улыбкой. Получилась самая обаятельная, обольстительная, пластичная, нежная, неотразимая, пленительная Коза, какую только могло нарисовать воображение, – «с чарующими веснушками», как написали в журнале «Румыния».

Верные козлята старательно загораживали от кинокамеры гипс. Никто из зрителей ничего не заметил – ни того, что танец неподвижен, ни того, что актриса прощалась с карьерой танцовщицы, с музыкой, а возможно, и с профессией, без которой непонятно, как жить. Рецензенты отмечали, что еще никогда музыкально-лирические грани дарования Гурченко не раскрывались так полно и интересно.

Физическая рана заживает быстрей, чем душевная. В трудную минуту помогают человеческое тепло, участие, вот эти цветы и апельсины, что принес Юрий Никулин, соратник по фильму «Двадцать дней без войны». Дружеская улыбка, шутка. Оптимизм нельзя постоянно генерировать в себе из ничего – оптимизму нужна подпитка, вот эта улыбка посреди белой больничной палаты. Только тогда возвращается сознание, что за границей этой белизны, в большом цветном мире, где продолжают шуметь кинокамеры, гореть диги и звучать музыка в кинопавильонах, – там тебя ждут.

Значит, нужно вернуться. Нужно сделать для этого все.

О многом можно передумать, когда спит больница.

Эти часы раздумий тоже отложатся в памяти, в сознании, в опыте – человеческом и профессиональном:

–?Травмы заставляют тебя пережить наивысший пик трагедии и счастья! И когда в роли есть хоть намек на что-то подобное – тебе все ясно, потому что у тебя такой «потолок», такой запас перенесенного!

…Меньше чем через год она уже снова была на съемочной площадке. В фильме «Обратная связь» играла Вязникову. Ходить еще не могла. Только появлялась в кадре – не входила и не выходила из него, а – появлялась.

Фильм ставил Виктор Трегубович – тот самый, кто заново «открыл» нам Гурченко, пригласив ее сниматься в «Старых стенах». Добро она умела помнить и готова была с этим режиссером работать всегда, даже если занята, даже если роль микроскопична – как, например, в картине 80-х годов «Магистраль».

Была ей интересна и сама эта героиня, женщина той же породы, что Анна Георгиевна, но другой судьбы. Казалась важной и потому тоже захватывающе интересной борьба за правду, которую вела героиня.

Пьесу «Обратная связь» ставили тогда многие театры: только в Москве чуть ли не одновременно вышли премьеры в «Современнике» и МХАТе. Вязникову играли везде хорошо и интересно. Но – играли. Изображали «деловую женщину», неустроенную в личной жизни, замкнувшуюся, но не теряющую элегантного достоинства.

Люсе уже не нужно было к Вязниковой «присматриваться» и привыкать к ней. Она уже знала, какой ценой обходится преданность делу. Так что она в этой роли не играла, а выходила в сражение с тем, что ненавидела сама. Этот нерв личной боли за происходящее и в жизни, и на экране теперь постоянно будет напоминать о себе, и все роли, которые ей предстоит сыграть в дальнейшем, четко поделятся на две неравные половины. В одних она актриса с блестящей техникой перевоплощения, меняющая маски, платья, парики с эстрадной виртуозностью, актриса ревю, шоу, мюзикла, оперетты, актриса «костюмных» ролей, актриса карнавала, лицедейка, клоунесса, дива, звезда. В других это сама Людмила Гурченко, пришедшая к нам с экрана, чтобы сказать о том, что она любит, а что презирает. Чему сочувствует и над чем смеется.

Ей теперь небезразлично, что играть, – отбор ролей стал строже. Эти роли она выстраивала сама, фактически становясь их автором. Возникали нешуточные конфликты с режиссером, а то и со всей группой, – но она стояла на своем.

Критики не раз пытались противопоставить Гурченко «поющую» Гурченко – актрисе «серьезной», актрисе драмы и трагедии. Но это – от близорукости. Без любой из своих ипостасей она не могла бы жить в искусстве, а мы многое бы потеряли. Типичное «единство противоположностей»: обе дополняют друг друга, обе друг другу помогают. Когда ей доводилось сниматься в драме и в комедии одновременно, обе роли получались лучше.

Так что в трудные минуты ей нужны были задачи максимально сложные – иначе не выбраться из ипохондрии, не забыть про ноющую после травмы боль.

Нога заживала медленно и трудно. В ней сидели металлические скобки.

–?Как ваша нога?

–?Спасибо, ничего.

–?Работать можете?

–?Да, работаю понемногу. Готовлю «Бенефис» на телевидении.

–?Чей, ваш?!!

–?Мой.

Услышанное невероятно, и я на миг немею. Мы говорим по телефону. Я пытаюсь уговорить Гурченко на большое интервью для журнала. Она не хочет никаких интервью, не хочет рекламы, шумихи, всего того, что так бесплодно ушло в песок после «Карнавальной ночи». Отвечает односложно.

–?Когда же съемки?

–?«Бенефиса»? Уже идут.

Эти телевизионные «Бенефисы» тогда были чрезвычайно популярны, их ждали, как праздника, хотя появлялись они нечасто – процесс съемок такого шоу занимал не меньше года. Бенефициант каждый раз был новый: Сергей Мартинсон, Савелий Крамаров, Лариса Голубкина. Во всех трех непременной участницей была Гурченко – она блистала как танцовщица и певица, но «в окружении». И вот пришел ее черед, ее звездный час – а звезда в гипсе!

Стараюсь потактичней сформулировать вопрос, но, по журналистским навыкам слона в посудной лавке, наверное, наношу удар в самое сердце:

–?Что, используете старые пленки?

Мысленно прикидываю: «Карнавальная ночь», шансонетка в «Короне Российской империи», роскошная дива в «Тени» по сказке Шварца, старые телевизионные записи – эксцентричная роль миссис Пирс в музыкально-пародийной версии «Пигмалиона», отрывки из давних программ «С днем рождения» и «Наполовину всерьез» – может получиться неплохая эстрадная подборка. Но не «Бенефис» же!

Гурченко невозмутима: «Нет, все пишем заново. Приходите на просмотр».

Словно танцевать со скрепками в ноге для нее рутинное дело. Иду. Волнуюсь. Боюсь увидеть тень былой Гурченко, танец «вполноги», передачу, которая вызовет сочувствие и жалость, – ведь не объяснишь же каждому телезрителю, что танцевать невыносимо больно. Да и не должен он знать об этой боли.

Я – знаю. Смотрю запись. И не понимаю решительно ничего. Гурченко танцует как всегда, ее партнер – сам Марис Лиепа из Большого! Оба сияют улыбками, оба работают с полной отдачей, поджигают друг друга и явно наслаждаются музыкой, ритмом, азартной импровизацией. Хореография технически сложная, на грани с акробатикой. Каскад перевоплощений, калейдоскоп образов, живых, смешных, обаятельных: томная лирическая героиня предается воспоминаниям, разочарованная «гранд-дама» Эльвира с прокуренным голосом, подросток Дженни из нравоучительной песни Роберта Бернса, авантюристка Бабетта из парижских банд и «мама» этой разношерстной компании, и «мамин пресс-секретарь»… Ослепительные костюмы, парики, гримы; длинное платье сменяют короткая юбочка и высокие сапожки; ритм все быстрей, ноги выделывают черт знает что: не танцуют – поют, торжествуют, какая там Марика Рекк!

А где же боль?

Потом мне показали снимок: вот в этой самой юбочке и сапожках актриса кокетливо повисла в объятиях режиссера.

–?Это он меня переносит с места на место. Я уже не могла ходить. Едва добиралась до дома, плакала от боли.

Но на съемочной площадке – кто помнит о строгих наказах врачей быть осторожнее? Теперь единственный царь, и бог, и вдохновитель – музыкальный ритм. Он заставляет забыть о земном притяжении, о том, что тела имеют вес, о том, что нога хрупка. Рраз! – переворот, с прыжка на шпагат – мы рождены, чтоб сказку сделать былью… Она – актриса. Значит, «весело влыбайсь и дуй свое!». Несмотря ни на что.

…Холодно. Зима. Харьков. Нескончаемая очередь к проруби. У каждого – палка, чтобы отталкивать прибитые течением трупы.

«Я набирала два полных ведра. Так хотелось порадовать маму! Сделаю десять шагов и понимаю – не смогу, не донесу. Начинаю потихоньку отливать. Иду – отолью. Еще иду – еще отолью. Несу окоченевшими руками проклятые ведра, считаю шаги: «Папа на фронте, ему трудно… всем трудно… маме трудно… Я донесу, я должна донести! Немного, но донесу».

И вдруг: «Айн момент, киндер! Ком, ком гер! Шнель, шнель!» Немец отдает твою воду коню…

Домой идти? Мама будет бить. Выстоять очередь?.. Нет сил, ну нет же сил.

Вода нужна! И я поворачивала назад, к проруби».

Это из ее книги «Мое взрослое детство». Война была ее главным университетом. Все – выносливость, упрямая способность начинать сначала и добиваться своего, когда любой на ее месте покорился бы судьбе, – все оттуда, из военного детства.

В искусстве тогда часто говорили о подвиге, но тот, что свершился на глазах миллионов, никто не заметил, – «Бенефис» Гурченко.

Передача прошла по экранам. Ее уже традиционно критиковали за чрезмерность формы, за пышность антуража, отодвинувшего на второй план творчество самой актрисы.

Как будто вот это все и не было «творчеством самой актрисы».

Рецензентам вспоминались ее «серьезные» роли в драматических фильмах, именно они казались настоящими, в противовес телевизионным тру-ля-ля. Одна журналистка, посидев на репетиции «Бенефиса», не выдержала и спросила: «Ну зачем вы, талантливый человек, тратите на это время? Ведь ваше призвание – драма!»

Чтобы ответить на такой вопрос, надо вернуться к той определяющей роли, которую сыграла в творчестве Гурченко музыка. Далеко не все понимают, что музыкальными для нее были все фильмы. Что она и в драме играла – как пела. Этим обусловлено все: от выразительной пластики до безошибочной интуиции. Ни у кого больше такой не было.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.