Назад в Ташкент, в райские кущи сада
Назад в Ташкент, в райские кущи сада
По возвращении из Самарканда снова продолжились наши вечерние беседы. Она вспоминала о своей юности, когда с отцом Л. Ф. Герусом, находившимся на дипломатической службе, жила в Англии. Ее называли самой красивой девушкой Лондона. Герберт Уэллс хотел видеть ее, но при встрече он ей не понравился. Однако он и другой английский писатель – Арнольд Беннетт – были ее литературными наставниками (в очень ранней молодости она писала на английском фантастические рассказы в духе Эдгара По).
Один удивительный зигзаг судьбы. Эндрю, сын русского эмигранта, первый коммунист в Оксфордском университете, ухаживал за Галиной Лонгиновной, когда ей было 18 лет. И вот здесь, в Ташкенте, дочь убежденного (несмотря на то, что был репрессирован) коммуниста, который основал в Ташкенте Музей коммунистического движения на Западе, случайно рассказала ей, что ее отец переписывается с Эндрю. И так завязалась ее переписка с Эндрю, кавалером ее юношеских лет… Она рассказала ему, что отдыхает на даче у Пастернаков (а изданные в то время на Западе воспоминания Ольги Ивинской «В плену времени: Годы с Борисом Пастернаком» стали настоящим бестселлером). Он написал ей что-то нелестное о семье Пастернаков, она рассердилась и прекратила с ним переписку.
А вот еще одна судьба двадцатого века – Ольга Геккер, жена пианиста Анатолия Ведерникова. Американский миллионер, уверовав в коммунизм, отдает почти все деньги Советскому правительству и приезжает в СССР с семьей[150]. У него – пять девочек (Оля – одна из них). Они покупают себе на Клязьме двухэтажный особняк. Наступает 1938 год, его расстреливают, жену отправляют в лагерь, затем еще трех девочек в лагеря, где они работают в шахтах. Остаются Оля, студентка консерватории, и еще одна сестра (брат Галины Лонгиновны Валериан Лонгинович помогает им, и вся эта история известна ей от брата). Потом А. И. Ведерников женится на Оле. Лет через 18–20 возвращаются три сестры, а затем и мать. И вот эта многострадальная женщина, пройдя все мытарства сталинских лагерей, утверждает: «А ведь Сталин этого ничего не знал».
Галина Лонгиновна дружила с поэтами: с Борисом Корниловым, часто спорила с Иосифом Уткиным, а Александру Межирову написала письмо после того, как услышала его по телевизору в передаче об Ахматовой. Но ответа от него не получила. Наконец пришло письмо от другого человека, где он объяснял его молчание: «У него нет слов, чтобы ответить на Ваше письмо». «А у меня нет слов, чтобы ответить на Ваше!» – написала она ему.
Но потом был приезд к ней Межирова, проговорили до четырех часов утра. Говорили о письмах Чаадаева, о судьбе Цветаевой. Выяснила, что он не любит ее стихи.
Кроме бесед, Галина Лонгиновна «потчевала» меня и музыкой. Мы прослушивали ее любимые пластинки из их домашней фонотеки классической музыки. Один раз она поставила запись оперы А. Ф. Козловского «Улугбек», премьера которой состоялась здесь, в Ташкенте, в годы войны. Успех тогда был потрясающий. И потом, когда в Москве была представлена эта опера в дни декады Узбекской культуры, это тоже было явлением. А. Ф. Козловский получил за эту оперу орден Ленина.
На улице было свыше 30 градусов жары, а в комнатах прохладно. В кабинете Алексея Федоровича стоял рояль, полки с книгами и множеством интересных фотографий знаменитых людей. На специальный столик Галина Лонгиновна поместила свои фигурки из глины. На стене – картина известного узбекского художника Усто Мумина[151], которого Галина Лонгиновна очень ценила и советовала мне запомнить это имя (его называют «восточный Рафаэль»). Висел и ее портрет в молодости, выполненный Евгенией Владимировной Пастернак, первой женой поэта.
В первой половине дня я, как правило, шла на Алайский базар, затем мы готовили обед, обедали и кормили Журку. Он уже совсем ко мне привык и даже привязался, как собачка. Утром, пробуждаясь, я первым делом созерцала возле своей постели его профиль с длинным клювом и любопытным глазом. Он стоял на одной ноге и терпеливо ждал, когда я открою глаза и начну готовить ему еду. Особенно он любил кусочки мяса и салат из огурцов и помидоров.
После трех часов я отправлялась купаться – по улице Алишера Навои доходила до реки Анхор, течение которой было настолько быстрым, что надо было быть очень бдительной и следить, чтобы тебя не отнесло далеко от пляжа. Когда жара стала невыносимой, я очистила хауз – водоем в саду (в нем последний раз купался только Алексей Федорович), наполнила его водой и частенько в нем бултыхалась. «Уточка» – называла меня Галина Лонгиновна.
А вечером у нас была музыка или ее рассказы. Однажды она поставила мне запись фрагментов музыки Алексея Федоровича к балету «Тановар». Рассказала, как она писала либретто. «Тановар» – это название старинной песни, которую поют только женщины и в которой звучит печаль о любви, о неосуществленной мечте.
Сюжетом балета послужила истинная судьба танцовщицы Нурхон, ставшая известной со слов ее старшей сестры, которая бывала у Галины Лонгиновны в доме.
Но наступал конец моему сказочному пребыванию в Ташкенте, мне надо было возвращаться домой. Приближалась середина октября. По заведенной традиции в день рождения Алексея Федоровича (пятнадцатое октября) каждый гость срывал с дерева и уносил с собой плод граната. Кроме того, тот, кто гостил в этом доме, получал в дар какой-нибудь узбекский сувенир, для чего Боря был «командирован» ею сопровождать меня на базар. Он выбрал для меня огромное керамическое блюдо, расписанное национальным узбекским орнаментом. Помнится, что оно называется «ляган». Галина Лонгиновна подарила мне одну из вылепленных ею из глины статуэток, под названием «Веточка». И на прощание вручила недавно написанное стихотворение:
Расцвел осенний анемон. Расцвел и замер В дремоте солнечного дня. Ну, здравствуй, осень. Здравствуй же и ты, Моя осенняя печаль. Чего так ждет настороженная душа, Когда в беззвучьи льется день, Весь в солнечных лучах? Иль звука ждет – шагов любимых приближенья? Иль поступи неслышной Той, что близится ко мне? Чтобы увлечь туда, Где нет ни дней, ни света, ни цветка…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.