Глава 23 Крокодил и пуля

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 23

Крокодил и пуля

В зловещем зеленоватом свете телеэкран показывал, как безумная мать подбрасывает ребенка над высоковольтными проводами и его по чистой случайности ловит кто-то из представителей ООН. Глаза, полные ужаса и мольбы, запечатленные с помощью ночной съемки сетевой видеокамерой, отражали состояние жителей Восточного Тимора.

Мне стали звонить друзья со всей Австралии, обеспокоенные тем, что они видели по телевизору. Этот ужас происходил буквально на пороге их собственных домов, всего в двух часах лёта от Дарвина, города на севере Австралии.

На следующий день на радио стали звонить фермеры, учителя, торговцы, ветераны, подростки. Их реакции на происходящее удивительным образом совпадали, несмотря на возраст, политические убеждения и финансовую состоятельность. «Только не в мое время, только не у меня за спиной, мы должны это остановить».

Ничем не сдерживаемая жестокость, свидетелем которой оказался мир, стала возможной из-за потрясающего своей немыслимостью референдума, координируемого ООН и проведенного 30 августа 1999 года. Изначально все создавалось для того, чтобы дать жителям Восточного Тимора право на независимость от Индонезии в случае, если проведенное голосование покажет значительный перевес голосов в пользу этого решения. Нынешний президент Индонезии, мистер Хабиби, заявил, что его правительство не станет препятствовать голосованию и примет его результаты. Индонезия захватила бывшую португальскую колонию, Восточный Тимор, сразу после выхода оттуда португальцев в 1975 году, после более трехсотлетней бытности колонией.

Все двадцать пять лет власти Индонезии на Восточном Тиморе царил кошмар. Люди исчезали за высказанную критику в адрес оккупантов, появилось активное сопротивление, рискнувшее бороться против попирания принципов демократии. Сопротивленцы жили на холмах, поддерживаемые отчаянными жителями деревень, передававшими им еду и новости от борцов, скрывавшихся в джунглях.

Государственным и образовательным языком был установлен индонезийский, несмотря на то что до этого люди разговаривали на португальском и тетуме (австронезийский язык). Правительство Индонезии стало проводить политику принудительной миграции, чтобы избавиться от неуправляемых и не идущих на сотрудничество людей и увеличить индонезийскую популяцию на этой территории, заселенной в основном католиками.

Четвертого сентября 1999 года, когда Генеральный секретарь ООН, которым тогда был Кофи Аннан, объявил, что подавляющее большинство населения Тимора проголосовало за самоопределение и освобождение от влияния Индонезии, на всей территории Тимора воцарился хаос. Неуправляемый, вооруженный ружьями и мачете бандитизм был спровоцирован проджакартски настроенной милицией, к тому же были основания предполагать его связь с индонезийскими вооруженными силами. На улицах начались беспорядки, учиняемые милиционерами-линчевателями, а тех, кто пытался им сопротивляться, похищали и, скорее всего, убивали. Города лежали в руинах.

Австралийские благотворительные организации, включая «Кеа», стали готовить план по оказанию помощи Тимору, дожидаясь возможности его осуществить и надеясь на ее появление.

Вооруженные силы Австралии провели полномасштабную эвакуацию представителей ООН и многих жителей Тимора, опасавшихся за свою жизнь, переправив их в Дарвин. Там появился огромный палаточный городок, и все местные мотели и городки жилых автоприцепов были заполнены беженцами. Бесчисленные работники групп по оказанию помощи направились в северную столицу.

Австралийцы хорошо понимали жителей Восточного Тимора, и это взаимопонимание возникло еще во времена Второй мировой войны, когда борцы за свободу Тимора оказали помощь вооруженным силам Австралии и союзников в борьбе против японских завоевателей. Эта помощь дорого обошлась им и их семьям. Позже, в 1975 году, в маленьком городке Балибо было убито несколько австралийских журналистов, пытавшихся донести до мира правду об индонезийской оккупации Восточного Тимора, наступившей сразу после ухода португальских колонистов. Множество жителей Тимора, воспротивившихся захвату родной земли, поселились в Австралии, и теперь они хорошо известные и уважаемые граждане. Сейчас десятки тысяч австралийцев вышли на улицы, требуя от правительства действий по восстановлению порядка и доставке гуманитарной помощи крохотному соседу.

Когда мы высадились в Дили, я ощутила, как на меня обрушилась волна тропической жары, лишая возможности дышать. Я тут же намокла от влаги, которой был насыщен воздух. Шел восьмой день действия ИНТЕРФЕТ, санкционированного ООН миротворческого объединения «Международные силы Восточного Тимора». По летному полю прохаживались пара коз и лошадь. На мгновение на меня нахлынули воспоминания о жизни в Малайзии, и я задумалась о том, как Шахира и Аддин выносят этот постоянный зной.

Во всем городе осталось одно-единственное здание, сохранившее стекла в оконных рамах, – это была резиденция изгнанного индонезийского правителя. Отступающие вооруженные силы Индонезии перебили все остальные стекла и заполнили канализационные стоки гудроном и цементом, стараясь причинить как можно больше ущерба. Электростанции были разрушены, школы снесены, а водохранилища отравлены. Город превратился в нагромождение выжженных домов с ввалившимися крышами и стенами, покрытыми ругательствами в адрес сил ИНТЕРФЕТ и австралийцев. В страстном желании отомстить индонезийцы уничтожили весь урожай.

В представительствах «Кеа» в Дарвине, Канберре и Мельбурне мы готовились к операции по распространению гуманитарной помощи и строительных материалов. Сейчас мы проходили блокпосты ИНТЕРФЕТ, выставленные на равном расстоянии друг от друга, наблюдая за тем, как австралийские солдаты из патруля качали на руках свое оружие.

Хитрые заграждения на дорогах охраняли вход в центр города, самую безопасную зону столицы. Каждую пару сотен метров наши документы тщательнейшим образом проверялись дотошными гурскими солдатами, что было нормальным явлением для операции, в которой участвовали солдаты двадцати двух национальностей. Гурки славились своим легендарным неистовством и педантичностью, поэтому им было доверено зачищать зоны, прилегающие к баракам, где остатки индонезийского контингента дожидались своей окончательной эвакуации.

От скуки и враждебности некоторые индонезийские военные притащили к ограде вокруг бараков белильные чаны и выставили их рядами. Усевшись на них, они, не снимая словно приклеенных к головам красных беретов, устраивали настоящее шоу, точа огромные боевые ножи и делая вид, что перерезают ими кому-то горло. Мне было приятно знать, что наши защитники превышали их численностью, и индонезийцам нужно было преодолеть по меньшей мере три поста, чтобы добраться до расположения сил ООН.

* * *

Центр «Кеа» в Дили располагался в четырех бывших классах сожженной школы. Над нами почти не было крыши, а пол под ногами покрывали гарь, пепел и грязь, оставшиеся после разгрома. Вдоль стен стояла покореженная мебель. Не было ни электричества, ни воды. В одном из классов установили шесть палаток-шатров, в каждой из которых стояло по две складных госпитальных кровати. Палатки были единственным способом спастись от ужасных мошек, неспособных проникнуть через антимоскитные сетки. Солнце село, но жара все еще не спала. На купола палаток забрались маленькие гекконы, отбрасывающие в лунном свете причудливые удлиненные тени. Каждое утро мы просыпались и отряхивали свои вещи от тонкого слоя пыли, и лишь спустя шесть недель бледный от ужаса офицер, отвечавший за здоровье и безопасность ИНТЕРФЕТ, сообщил нам, что мы спали посреди вредного хризотил-асбеста и что нам следует сменить место обитания.

Нам пришлось творчески подойти к приготовлению пищи, поскольку в нашем распоряжении были только керосиновая плита с одной горелкой, двухсотлитровая бочка, пластиковая миска для мытья посуды и шкаф, наполненный консервированным тунцом, сардинами, крекерами и местным рисом. Когда темнело, мы пользовались светильником и парой ламп. Днем температура и условия, в которых мы раздавали еду, были настолько невыносимы, что мы становились овощами еще задолго до девяти утра. Мы вынуждены были подниматься до рассвета.

Однажды ночью, вооружившись шахтерским фонарем, я отправилась на улицу, в туалет. Нашему инженеру по сантехнике удалось сконструировать туалет, в котором смыв осуществлялся водой из ведра. Там был даже импровизированный душ: подвешенное над грузовым поддоном ведро с водой и прикрепленная к нему цепочка. Воду мы получали из цистерн ИНТЕРФЕТ, заправлявшихся у пожарных гидрантов.

Моргая, чтобы приспособиться к лунному освещению, я разглядела на нашей территории троих или четверых мужчин, которые о чем-то шептались. Легкий шорох рации дал мне понять, что передо мной солдаты. Я узнала голос одного из координаторов службы охраны «Кеа», Боба Макферсона. Он говорил чуть слышно. На фоне ночного неба вырисовывались контуры бинокля ночного видения на голове одного из солдат. Меня не обеспокоило их присутствие, потому что солдаты ИНТЕРФЕТ патрулировали местность день и ночь, заботясь о нашей безопасности.

Заметив меня, солдаты кивком поздоровались и развернулись, чтобы беззвучно исчезнуть в тихой ночной темноте. Боб объяснил, что на соседней территории ожидали появления индонезийцев, решивших поиграть в разведку боем. Я не стала спрашивать, вооружены ли они, потому что на самом деле мне не хотелось этого знать.

Я хорошо владела индонезийским, поэтому выступила в роли переводчика, а также помощника координатора по размещению и специального посла. К тому же мне в обязанность вменялось поддерживать связь между «Кеа Интернейшнл» и Гражданским вооруженным координирующим центром на ежедневных брифингах, чтобы мы всегда были в курсе того, какие зоны для перемещений можно считать безопасными и где и какие действия предпринимают военные и милиция.

Казалось, работа в Дили никогда не кончится. Нам катастрофически не хватало свободных рук, но, объединив усилия, мы были вознаграждены переменой местной жизни к лучшему. Иногда я видела, как озаряются лица людей, чьи семьи нам удалось воссоединить, и мне каждый раз приходилось подавлять в себе желание вообразить мою семью на их месте. Мысли о личном почти не оставляли меня в покое, и я понимала, что с географической точки зрения я приблизилась к Шахире и Аддину. Я надеялась, что известие о моем присутствии в Восточном Тиморе каким-то образом просочится к ним в Малайзию, потому что репортажи о непрекращающихся пожарах в этих местах не сходили с экранов и передовиц. В моей борьбе за общение с детьми до сих пор не было никаких перемен.

Дорога вдоль побережья, по которой я вела небольшой пикап с припасами, была узкой и каменистой и проходила по краю глубоких расщелин. Мы направлялись в Бакау, двигаясь в составе конвоя ИНТЕРФЕТ. Этот маршрут часто становился объектом разовых нападений милиции, что делало его небезопасным для прохождения без вооруженного сопровождения. Наш военный эскорт решил воспользоваться случаем и провести учения: устроить импровизированную засаду, чтобы показать работникам «Кеа», как вести себя в подобных ситуациях.

Быстро притормозив на обочине, как только прозвучал условный сигнал, и следуя указаниям старшего офицера, я спрыгнула с подножки пикапа. Соприкоснувшись с землей, я услышала хруст и ощутила острую боль в левом колене. Я не сдержала вскрика, но смогла взять себя в руки и дохромать до охраняемой зоны. Когда учения закончились, я доковыляла до пикапа и водрузила себя на водительское место. К концу дня боль в колене усилилась, скорее всего от трехчасовой езды туда и обратно.

Когда мы вернулись в лагерь, американский военный врач присвистнул, глядя на мою распухшую коленку, которая в тот момент напоминала перезревший арбуз. Мне привязали к колену холод, кое-что дали выпить из армейской аптечки и сказали, что какое-то время я буду ходить на костылях, потому что умудрилась надорвать крестообразную связку.

Каждый день в Тиморе давался с трудом. Из-за влажности было невыносимо тяжело передвигаться, а количество работы, необходимой для того, чтобы восстановить жизнь, было удручающим. Все наши сотрудники жили в тех же условиях, что и местные, однако видеть вокруг себя решительных коллег было одновременно прекрасно и мучительно больно.

Постепенно условия жизни стали меняться к лучшему, и новые члены «Кеа» прибыли нам на смену. Региональным директором «Кеа Интернейшнл» в Восточном Тиморе стал канадец Стив Гвинн-Вахан, опытный работник по оказанию гуманитарной помощи, свободно владевший португальским, английским и французским. Его почти двухметровая фигура вызывала безудержное веселье среди местных коллег, рядом с которыми он казался просто гигантом. Он был наделен прекрасной сообразительностью и логикой, что позволяло ему «смотреть в корень» каждой проблемы и не попустительствовать глупости и непрофессионализму.

У нас появился и новый глава службы безопасности: Крис Аллен, отставной майор, красавец с веселой кривоватой улыбкой и солдатским юмором. Он служил в элитном Третьем десантном батальоне резерва СВ и был командирован со специальной авиадесантной службой Великобритании в Африку и Северную Америку. Получив несколько ранений, он оставил службу и отправился учиться в университет. Крис увидел в новостях сюжет о событиях в Тиморе и обращение за помощью к добровольцам, пошел в «Кеа» и подал заявление на работу в Дили. За то время, пока мы вместе работали в Восточном Тиморе, мы с ним пару раз хорошенько сталкивались лбами, но эти стычки лишь заложили основу крепкой дружбы, которая жива и по сей день. Я несколько раз вверяла свою жизнь в руки Криса, а он поддерживал мои безумные идеи и никогда не позволял себе обращаться со мной как с «хрупким сосудом». Я вообще сомневаюсь, отдает ли он себе отчет в том, что я – женщина, потому что зовет меня Пиж. Несмотря на все протесты, он выволок свой бивуак на улицу и поставил его перед входом в нашу спальню, заявив, что так сможет присматривать за нами, когда мы будем спать. Я же подозреваю, что немалую роль в его решении сыграли выпускаемые нами газы и ночное скрипение зубами, которыми все страдали из-за диеты, состоявшей из консервированной рыбы и крекеров.

Будучи помощником координатора по размещению, я руководила возведением лагеря для тысяч сломленных беженцев, многие из которых были серьезно больны вследствие проведенных в джунглях без еды и воды недель. Ядро лагеря располагалось в руинах католической школы для мальчиков, Дом Боско, ставшей свидетелем активных действий милиции.

Превращение пожарищ в жилье оказалось грязной работой. Необходимо было проверить шаткие стены, вычистить после боев пол и обязательно защитить жилища от непогоды с помощью непромокаемого брезента, выделенного Комиссией ООН по правам человека. Приближался сезон дождей. Я изобрела крепление с бутылками из-под воды, наполненными землей, чтобы не сдувало импровизированные крыши. Моряки с судна канадских вооруженных сил «Протектор» и американские морские пехотинцы, направленные мне в помощь, были бесподобны. Они забирались на коньки шатких крыш и укрепляли балки. Правда, я бы предпочла, чтобы они делали это не будучи полностью вооружены, потому что чудом увернулась от случайной пули, пущенной одним из моряков. Мы отдыхали, и пуля со свистом вонзилась туда, где только что была моя голова. Но если не считать этого досадного недоразумения, мы очень весело проводили время, работая молотками и обмениваясь шутками.

Как я ни старалась, мне так и не удалось открыть обгоревшую дверь, ведущую куда-то из центрального зала, который мы расчищали, поэтому я позвала на помощь пару крепышей из американских зеленых беретов. Один мощный удар – и дверь слетела с петель.

Я вошла в небольшую комнатку с метлой и лопатой и застыла, пытаясь понять, сколько времени мне понадобится на ее расчистку. Вместе с сержантом мы стали разбирать упавшие на пол обломки крыши, и не прошло и пяти минут, как моя лопата наткнулась на что-то мягкое. Находка оказалась почерневшими человеческими останками. Я отступила и, присев возле входной двери, стала вглядываться в кучу обгоревшего мусора, покрытую пеплом и грязью. Потом сняла с плеча рацию и вызвала штаб ИНТЕРФЕТ, стараясь говорить как можно беззаботнее на этой открытой частоте. Меньше всего нам хотелось сейчас собрать вокруг этого места огромную толпу из местных жителей, которые будут стараться опознать погибшего. К тому же такое зрелище слишком тягостно для людей, потерявших своих близких.

Чем же мы тогда отличаемся от других людей, способных без угрызений совести разрушить жизнь другого человека? А что заставляет человека нанести первый удар, когда им овладевает паника? Я считаю, что толпа излучает психический импульс, снимающий у людей чувство вины и позволяющий им действовать так, как они никогда бы не решились поступить в иных обстоятельствах. Здесь трусость и малодушие проявляются по максимуму.

Появились следователи, и мы, мрачные, отошли, чтобы не мешать им работать. Несколько священников и монахинь по-прежнему числились пропавшими без вести, а некоторые из них до исчезновения прятались именно здесь. Я посчитала, что мы нашли место их казни. Позже из этой маленькой комнаты вынесут два мешка с телами. Мне так и не удастся узнать, кого я побеспокоила, но в тот день я направилась в большую белую церковь в центре Дили и зажгла там четыре свечи. По одной за своих детей и еще две – за бедные души, которые приняли такую страшную смерть. В этот раз я молилась о том, чтобы знакомство моих детей с войной ограничивалось только книгами.

Открытый стадион в Дом Боско стал первоначальным пунктом приема тысяч перемещенных лиц, стремящихся вернуться в Дили. Именно там в октябре, ноябре и декабре 1999 года бесчисленное количество беженцев высаживалось из всевозможных средств передвижения, включая тиморские мусоровозы, битком набитые престарелыми и детьми.

К полудню первого дня работы нашего транзитного лагеря беженцы вдруг всполошились. Завязалась драка. Толпа разразилась гневными и кровожадными воплями: «Милиция! Милиция!»

Пробившись сквозь толпу, я увидела двоих мужчин, лежавших неподалеку от машины «Кеа». На них постоянно обрушивались удары руками и ногами.

Рядом быстро появились два солдата из новозеландского представительства ИНТЕРФИТ, с которыми я разговаривала пятнадцать минут назад, и я как можно спокойнее рассказала им о том, что происходило. Я не могла определить, были ли эти два лежащих на земле человека милиционерами, но нам необходимо было что-то предпринять, пока их не растерзали на части. Помощь должна была подойти не раньше чем через пятнадцать минут.

Я забралась на подножку джипа и принялась кричать на индонезийском и плохом тетуме, призывая толпу успокоиться. Я сообщила о том, что здесь находятся солдаты ИНТЕРФИТ, которые сейчас заберут обоих обвиняемых в штаб для проведения расследования.

Едва солдаты усадили двоих мужчин в кузов автомобиля и встали, заграждая их своими телами и оружием от ревущей толпы, я стала умолять людей не превращаться в негодяев из милиции. Когда наконец доверие и уважение к ИНТЕРФИТ взяли верх, толпа отошла на пару шагов. Я с трудом завела машину и медленно поехала сквозь возмущенную толпу по направлению к огороженному посту военной полиции.

Иногда размах операции по оказанию помощи оказывает на тебя такое большое влияние, что ты не выдерживаешь, и тогда те люди, которым ты стараешься помочь, из личностей превращаются в толпу. А иногда ваше сердце проникается горячей и искренней заботой о каком-то конкретном человеке или семье. Бывает, между вами и другим человеком возникает связь с первого взгляда, или вы понимаете, что эта женщина или мужчина при других обстоятельствах могли бы стать вам друзьями. Или же какой-то человек становится для вас сосредоточием всего ужаса, насилия и несправедливости, свидетелем которых вы были, и вы преисполняетесь таким сильным желанием ему помочь, что способны свернуть горы ради этого.

В Восточном Тиморе такое со мной происходило дважды, и оба раза таким человеком для меня становились женщины по имени Мария. С первой Марией я познакомилась, когда прогуливалась вдоль волнореза и делала фотографии, чтобы впоследствии привлечь средства в фонд «Кеа». Я снимала временные жилища, которые беженцы построили в порту Дили. У Марии были две маленькие дочери и сын. Это оказались подвижные улыбчивые дети с живыми глазами, и этим они напомнили мне Шахиру и Аддина. Мы разговорились, и Мария рассказала, что только что вернулась с детьми из Западного Тимора. Ее муж погиб от рук милиции, и все ее пожитки сейчас умещались в большую полосатую сумку со сломанной молнией. Рядом с ней лежал стандартный репатриационный набор от Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев: желтая упаковка дневного пайка, ведро, канистра с водой и кастрюля.

Мария и ее дети направлялись домой, и я подвезла их на джипе «Кеа». Мы ехали по задворкам пригорода, недалеко от кладбища. Когда Мария впервые увидела руины своего дома, ее лицо сморщилось, но она взяла себя в руки и не позволила детям увидеть своих слез.

Семью действительно ожидало мрачное будущее: Мария не могла бросить своего грудного сына и еще маленьких дочек, чтобы обеспечить семью хотя бы самым необходимым для жизни, и у нее никого не было, чтобы ей помочь.

Я обняла ее и пообещала скоро вернуться. Начальник склада Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев был хорошо со мной знаком и сделал вид, что не заметил, как я взяла отрез непромокаемого брезента, моток веревки и листы пластика для окон, а потом добавила к ним два одеяла. Сложив все на заднее сиденье джипа, я направилась в ЦВГО (Центр военно-гражданских операций), где выпросила антимоскитные сетки. Вернувшись в машину, я услышала глухой стук: в кузове джипа оказались еще и две складные армейские кровати. Никаких слов, только кивок и подмигивание дружелюбно настроенного майора – это все, что удалось мне увидеть в зеркало заднего вида. У меня не было привычки просить об одолжении, и этим людям оказалось достаточно того, что я пришла в ЦВГО с просьбой о помощи. Дальше во французском контингенте ИНТЕРФЕТ я получила несколько дополнительных пайков, два килограмма риса, буханку хлеба и фруктов, включая свежие апельсины, только что разгруженные с продуктовой баржи из Дарвина. К этому добавились метла, еще одна кастрюля, острый нож от тайского контингента, мыло, светильник и новая зубная щетка от американских моряков.

Четверо американских зеленых беретов с ящиком инструментов запрыгнули в «хаммер» и вместе со мной вернулись к дому Марии. Со времени нашего расставания прошло всего полтора часа. Ошеломленная Мария наблюдала за тем, как солдаты забрались на то, что осталось от ее крыши, и накрыли ее непромокаемым брезентом. Потом они занялись окнами и подвесили антимоскитную сетку к обугленным потолочным балкам. После того как пол был подметен, в доме появились армейские складные кровати. Мало того, крепкие солдаты присели возле колес своей огромной машины и смастерили игрушку «музыка ветра» из лезвий, проводов и кусочков стали и повесили ее высоко над входной дверью, чтобы их не достали детские пальчики. Дети же с огромной радостью наблюдали за их действиями. Мы сделали немного, но когда закончили, Мария и ее дети были защищены от непогоды и стали обладателями нехитрого скарба для того, чтобы начать жизнь сначала.

То, что я сделала, противоречило правилам, но я ничем не обделила других беженцев. Иногда правила просто необходимо нарушить.

Вторая Мария держала на руках крохотный сверток. Все происходило в задней комнате Дома Боско, где священник дал приют женщине, вернувшейся из Западного Тимора. Вокруг головки ребенка было намотано полотенце. Спросив у матери позволения, я убрала пеленки и полотенце и обнаружила крохотного мальчика. Он был слаб и почти ни на что не реагировал, но все же сосал материнскую грудь. Голова ребенка была уродливо деформирована и размерами напоминала баскетбольный мяч. Эта пара явно нуждалась в осмотре доктора, поэтому я связалась с медиками ИНТЕРФЕТ. Они поставили ребенку диагноз: гидроцефалия. Это заболевание лечилось только в развитых странах с помощью операции. Проблема заключалась в том, что ИНТЕРФЕТ не могла вывезти маленького ребенка из Тимора без заранее заключенных договоренностей и ожидающей команды хирургов-педиатров. У нас просто не было денег на эту операцию, поэтому, обсудив возможные варианты с Марией, я отправилась в отель «Туризмо». Я искала журналиста из «Ньюз лимитед», которому хотела предложить эксклюзивное интервью в обмен на кампанию по сбору средств на операцию для ребенка Марии и оплату их проезда и проживания в Австралии. Мой план удался, и через три дня после публикации статьи в Австралии один из хирургов-педиатров вместе с операционной командой после консультации с медиками ИНТЕРФЕТ вызвался провести операцию. Майор Марк Маккей из ЦВГО помог собрать все необходимые документы, и к концу недели Мария и ее сын уже отправились в Мельбурн. Это был один из тех прекрасных моментов, когда все участники этого события были счастливы оттого, что внесли посильный вклад в важное дело.

Оказалось, что ребенку Марии поставили неверный диагноз. В Восточном Тиморе у врачей просто не было необходимых диагностических инструментов, и в Австралии обнаружилось, что у ребенка была анэнцефалия, врожденное отсутствие головного мозга. Ствол спинного мозга управлял всеми основными рефлексами, но у этого ребенка не было ни малейшего шанса развиться до нормального состояния. Анэнцефалия – это врожденный дефект, который часто можно предотвратить простым уколом с фолиевой кислотой перед зачатием и во время первого триместра беременности.

Тот факт, что ребенок был все еще жив, свидетельствовал о материнской любви Марии, которая каждый день спасала жизнь ребенка, в буквальном смысле не спуская его с рук и кормя его по первому требованию. Обычно дети с анэнцефалией погибают в первые дни после рождения. К сожалению, доктора в Мельбурне ничем не могли ему помочь, и Мария с сыном отправились домой, в Восточный Тимор, чтобы вместе со всеми ожидать неизбежного.

* * *

Самым большим удовольствием в Восточном Тиморе для меня были утренние купания. У нас с Робом, работником голландского представительства «Кеа», завелась привычка вставать на час раньше всех остальных и ездить в лагуну с соленой водой на восточной окраине города. Входя в неглубокие воды, мы наблюдали за тем, как встает солнце и рыбаки вытягивают свои сети в устье лагуны. Эти купания были редким удовольствием, позволявшим нам ощутить себя освежившимися перед тяжелым днем. Мы не оставили эту привычку, даже когда оказалось, что лагуна стала пристанищем огромного индотихоокеанского крокодила. Сейчас я понимаю, что это было довольно глупо с нашей стороны, потому что мы оба были близоруки и не увидели бы приближающегося людоеда, даже если бы смотрели прямо на него. Но нам казалось, что желанная прохлада воды и красота тех мест стоили риска.

После того как работа лагеря была налажена, настало время заняться распространением гуманитарной помощи в отдаленные районы. Было крайне важно, чтобы семена были доставлены в сельскохозяйственные районы до начала сезона дождей, которые лишили бы нас дорог. Я вела груженые машины по крутым горным дорогам острова. Поставка продуктов была непостоянной, и работники гуманитарных организаций, как и сами жители Тимора, часто голодали. Большинство из нас быстро теряли в весе из-за болезней и плохого питания. До приезда в Дили я весила 53 килограмма, а вернувшись в Австралию через одиннадцать недель, уже 47 и выглядела иссохшей.

Тропики повлияли на каждого из нас довольно похожим образом. Один за другим мы становились жертвами всяческих болезней – от пневмонии (которая за это время была у меня дважды и ослабила сердечную мышцу) до дизентерии, лихорадки Денге и малярии, типичных тропических заболеваний, переносимых комарами и расцветающих пышным цветом в местных жилищных условиях.

В конечном счете меня отправили в Австралию на оглушительно шумном транспортном самолете «Геркулес С-130» для лечения от повторной пневмонии. Вынужденный перерыв заставил меня обдумать последние годы моей жизни и с трепетом и надеждой размышлять о грядущем и желанных переменах.

Отсутствие детей теперь растянулось на два века.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.