Глава 17. Никита Богословский: «Россия украла гимн У другой страны»
Глава 17. Никита Богословский: «Россия украла гимн У другой страны»
Тягаться с Никитой Богословским по части саркастически-ернического восприятия жизни невозможно. Остроумец он был гениальный, и в преклонном возрасте пребывал в отличной «шутниковой» форме. Я ощутил это прямо с порога, когда, разувшись, невинно спросил хозяина, нельзя ли посетить (извините!) туалет. И получил в ответ отличный дуплет в угол:
– Почему же нельзя? Дом вполне приличный, сталинской архитектуры, да и мог ли маршал Ворошилов выдать мне ордер на квартиру без отхожего места?!
– А при чем здесь сей полководец Гражданской войны, ведь вы и в армии-то, наверное, не служили, Никита Владимирович?
– А ему нравились мои военные песни. Вот он и наградил меня этой квартирой без всяких с моей стороны ходатайств.
– Любопытно, а в каких хоромах вы жили до этой высотки? Ведь вы коренной москвич?
– Нет. Родился я в Петербурге, и, что интересно, в доме, где жил Римский-Корсаков. В наводнение 24-го года наша семья переехала на Казанскую улицу, и мы стали соседями Александра Глазунова, впоследствии моего музыкального педагога. Переехав в Москву и поступив в консерваторию, я поселился в доме, где жил знаменитый дирижер Большого театра Вячеслав Иванович Сук. После этого мне дали квартиру в проезде Художественного театра, а подо мной проживал ни много ни мало… Сергей Сергеевич Прокофьев. Причем было так – он, жаворонок, по утрам любил играть, а я, как и все нормальные граждане, не прочь был утречком подольше поваляться. Но когда часиков в 11–12 я садился за рояль, он стучал мне шваброй в потолок. Такое хулиганство мэтра меня всегда поражало. Ну вот, и только в 40-х годах я поселился в этом доме, где, кстати, жили Мурадели, Шебалин, Новиков и другие известнейшие советские музыканты.
– Я бы добавил, не только музыканты.
– Конечно, это же не композиторская площадка. Васька Аксенов тут жил до отъезда в Америку, Евтушенко до развода со своей женой Галей, Александр Фадеев, актеры разные, скажем, моя подружка Фаина Раневская в соседнем подъезде обитала.
– Никита Владимирович, прямо завидно, что вы с такими знаменитостями запросто общались, ведь все они были гордостью советской эпохи. А скажите честно, Фадеева подшофе видали?
– Да все время его пьяным и видел. У него был какой-то мимолетный брак с одной дамой, и мне приходилось сближать парочку на почве его постоянной нетрезвости, аннулировать напряжение. Но Александр Александрович был хорошим человеком, мягким и добрым.
– К сожалению, я не встречался с великой Раневской, говорят, была матершинница, любила крепкие выражения…
– Раневская была большой моей подругой. А знаете, как мы познакомились? Началось с того, что я написал музыку для своего первого фильма «Остров сокровищ». С режиссером Вайнштоком сидели в ресторане гостиницы «Европейская» в Ленинграде. А через пару столиков от нас восседал Сергей Михайлович Эйзенштейн, с которым мы были знакомы, а с ним – какая-то дама среднего возраста. Я помахал Эйзенштейну и вдруг смотрю, эта дама пальцем на меня показывает, и они оба смеются… Прошло много лет. Мы с Раневской познакомились и подружились на съемках фильма «Александр Пархоменко», где она прелестно изображала разбитную тапершу в кабаке. Выпили с ней на брудершафт, и я спросил: «Слушай, Фаина, помнишь ли такой эпизод, когда ты сидела с Эйзенштейном и пальцем показывала в мою сторону. Что бы это значило?» Фаина, не моргнув глазом, отвечает: «Когда Эйзенштейн меня спросил, что я хочу на сладкое, я показала на тебя, вот того мальчика хочу, – сказала я ему». (Хохочем.)
– Раневская слыла завзятым острословом, вам за шуткой в карман тоже не надо лезть. А кто из вас одерживал верх?
– Ну, тут судить невозможно. Мы разные. Фаина мыслила и видела мир образами. Про Завадского она, например, сказала, что он вытянутый в длину лилипут. Как-то я спрашиваю ее во дворе на прогулке: «Как живешь, как личная жизнь?» И слышу в ответ: «Ты знаешь, она еще не совсем заглохла. Иногда по ночам я слышу, как употребляют мою соседку за стенкой. Это и есть моя личная жизнь». Раневская была милой, доброй и несчастной женщиной.
– Я слышал, что вы рассорились с Клавдией Ивановной Шульженко. Наверное, сострили и она обиделась?
– Да нет. Я просто перестал для нее писать. Не захотелось вдруг. Нашел других артистов. Шульженко за всю жизнь и пела-то только одну мою вещь. У нее был непростой характер.
– Какие ваши песни больше всего нравились Клименту Ефремовичу?
– Да все ему нравилось. «Ты ждешь, Лизавета», «Темная ночь», «Шаланды, полные кефали», «Солдатский вальс», «Давно ты не видел подружку», «Днем и ночью», которую Утесов пел с дочкой Эдит.
– А лично с первым маршалом знались?
– Один разок общались. До того, как эту квартиру получил.
– А с вождем всех народов?
– Как вам сказать? За руку не здоровался, но перед войной присутствовал на приеме по случаю декады казахской литературы и искусства. Охраны бешеной тогда еще не было, и в антракте все обступили Сталина. А у него, видно, хорошее было настроение. Актер Борис Ливанов протискивается сквозь толпу и громко говорит: «Товарищ Сталин! Много лет я мечтаю сыграть Гамлета. Скажите, как мне его играть?» Ну, дурак, Борька, он талантливый был человек, но глупый. Сталин говорит: «Товарищ Ливанов, о Шекспире, в частности о „Гамлете“, на русском языке есть больше тысячи произведений. Там все написано. Почему вы думаете, что Сталин должен все знать?» И тут еще один поэт сунулся и, слегка заикаясь, сказал: «Товарищ Сталин! Я в этом году получил премию вашего имени, но другой (он назвал имя), тот лучше, чем я, поэт. Как-то несправедливо вышло». Сталину вся эта философия на мелком месте, видно, надоела, и он, прищурившись, посмотрел и ответил: «Ну что ж, товарищ, Политбюро иногда тоже ошибается».
– Никита Владимирович, вы слывете непревзойденным мистификатором, мастером розыгрыша, пересмешником. Я слышал, например, такую легенду. Будто бы вы, изменив голос, позвонили Сергею Владимировичу Михалкову и от имени Патриарха предложили написать слова к гимну русской церкви. И будто бы назвали такую сумму гонорара, что поэт никак не мог отказаться. Было или не было? И как было?
– Это и впрямь легенда. А вышло вот как. Был у нас великолепный театральный макетчик Ванька Плещеев. И мы с Марком Фрадкиным решили его разыграть, сообщив, что сам Патриарх заказывает ему макет Елоховского собора. «А как с договором?» – спрашивает Ванька. «Какой договор, – отвечаем мы, – ты что, церкви не веришь?» Работал он месяц и соорудил великолепный макет. Завернул его в простыню и понес в Синод. Секретарь Синода спрашивает: «Что это?» – «Как что, Патриарх заказал макет Елоховского собора». Секретарь: «Ничего не знаю об этом». Ванька: «Так пустите меня к Патриарху, я с ним поговорю». – «Нельзя, он греков принимает. Впрочем, сейчас разберемся». Взял макет и удалился. Вернулся через полчаса с огромной пачкой денег. «Вот вам за работу». Ванька пересчитал и ахнул: целых двести тысяч ассигнациями. Целое состояние. А рассчитывал он в лучшем случае на десять.
– Кстати, Никита Владимирович, сейчас в обществе обсуждаются варианты нового гимна России. За какие вы слова, за какую музыку?
– Считаю, недостойно красть мелодию гимна у другой страны. Согласитесь, ведь Россия украла гимн у СССР? Между прочим, если на то пошло, на мелодию этого гимна могут претендовать все республики бывшего Союза. Но, слава богу, у всех у них уже есть свои гимны. Дело вот в чем: музыка пишется на стихи, а не наоборот. Мы говорим: романс Чайковского на стихи Фета. Вы можете себе представить, чтобы Чайковский и Рахманинов бегали за Плещеевым и Фетом с просьбой подтекстовать уже готовую музыку. И еще, за границей будут смеяться, дескать, там у них нет ни одного композитора, чтобы сочинить новую мелодию гимна. Укорачиваю строку и пою: «Я другой такой страны не знаю, где так…» (Смеется.) Поняли?
– А как вы воспринимаете нынешнюю эстраду? Скажем, сейчас страшно популярна певица Земфира. Слышали о такой?
– Не хочу слышать, потому что подозрительно, когда с налету – с поворота – начинается несусветный звон. В этом звоне есть какая-то внутренняя недостоверность. А об эстраде, что ж… Я люблю все жанры. Но у меня есть твердое убеждение: многие западные танцы пришли к нам и стали русскими. Они ассимилировались с нашей ритмикой, с мелодией. Та музыка, даже очень хорошая, которая существует в иных странах, нам глубоко чужда. Она внедрена насильственно. Из всех экспериментов получилась одна талантливая баба Пугачева. Ценят слово и понимают в музыке Гребенщиков, композитор и певец Мисин, бард Евгений Бачурин.
– А какая ваша песня, по вашему мнению, больше всего любима народом?
– Полагаю, что две песни: «Почему ж ты мне не встретилась» и «Шаланды полные кефали».
– Любопытно, сколько вам платили за творчество в те давние времена? Ходили слухи, что человеком вы были небедным?
– Во всяком случае, нынешним ребятам, которые платят зелеными наличными из кармана, песен я не пишу. А нам при том уровне существования вполне хватало на добрую порядочную спокойную жизнь с ресторанами и машинами.
– Я вычитал в мемуарах Андрея Кончаловского, что на вас был всегда модный пиджак. Где шились, мэтр?
– Да, в молодости я был пижоном. Одевался в Париже. Ездил туда много лет подряд. Дружил с Ивом Монтаном, Дюком Эллингтоном, Лемарком, Жаном Марэ… Видите, на стене его рисунки, он талантливо рисовал.
– Вы можете развеять одну из самых мрачных легенд советской культуры – о кончине Дунаевского? Собственная смерть или самоубийство?
– Никакого самоубийства, с Исааком все было просто. Он шел из столовой на кухню, чтобы принять лекарство. Упал и умер. Вот и все. Мы приехали к нему через полчаса после случившегося.
– Шостакович – трагическая фигура?
– Что бы ни писал в прессе Тихон Хренников, абсолютно трагическая фигура. Могу вам поведать одну вещь, о которой мало кто знает: в 37-м году в Ленинграде он мне наигрывал темы Седьмой симфонии. Те самые знаменитые темы зла…
– Чего больше всего вы боялись в жизни: собственной жены, КГБ или Сталина? И почему вас, простите, не арестовали в 37-м?
– Меня всегда спасало чувство юмора. Как это ни парадоксально звучит, но во времена повальных арестов, у меня к этому всему было даже какое-то любопытство. Глупо, конечно… Я все думал, придут ли за мной и кто там у них окажется завтра. Как было дальше, мои друзья рассказывали после возвращения. Трагично, конечно, смешно и глупо.
– Полагаю, что вы прожили веселую жизнь? А как вы, скажем, выкручивались с подарками в советские времена, ведь в магазинах ничего нельзя было купить оригинального?
– Да, вы правы, поэтому я вечно придумывал сложные подарки на день рождения или свадьбу. Однажды с Сигизмундом Кацем мы подарили Смирнову-Сокольскому «Воспаление среднего уха». Купили в магазине наглядных пособий. Подарок был с удовольствием принят. А в другой раз для подарка я выбрал в зоомагазине живого варана, которого на другой же день одаренный притащил обратно в магазин.
– Вы женаты?
– Конечно, моя жена музыкант, лауреат премии Ленинского комсомола. Ее фамилия Сивашова. Может, вы и слышали. Она намного моложе меня.
– Я вас утомил. На прощание последний ваш анекдот.
– Тогда два. Первый, кажется, не мой. Идиотский, глупый, но безумно смешной. «Давайте поговорим о прекрасном?» – «Давайте». – «У вас глисты есть?» – «Нет». – «Ну вот и прекрасно». А этот анекдот я только что сочинил. Авиарейс Москва – Воронеж. Какой-то тип пробирается в кабину, приставляет пистолет к виску пилота и говорит: «Немедленно на Израиль». Пилот, не поворачивая головы, отвечает: «А мы туда и летим…»
2002
Умер композитор 4 апреля 2004 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
«Баловень судьбы», «Король розыгрышей», «Кумир Москвы» – вот некоторые характеристики маэстро. Он с иронией воспринимал эти «бренды», так как не был тщеславен и к своей «известности» относился с большим сомнением.
…В этом безумном, безумном, безумном мире он жил легко и весело, красиво и эпатажно, богато и ярко, попирая все нормы серого бытия и здравого житейского смысла. Он успел попросить прощения за свои «злые» шутки. Возможно, когда-то они казались ему вполне безобидными. И эта его легкость, с которой он устраивал свою и чужие жизни, переступая грань, не заботясь о последствиях, о реакции и нервах, – в чем-то была сродни той легкости, с которой он «тащил» сквозь пласты чудовищного официоза одинокий голос человека, поющего про «дорогую подругу свою, а вокруг только ветер гудит в проводах» (из книги вдовы композитора Аллы Сивашовой-Богословской «Я люблю тебя, Алка»).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.