13. Медиум

13. Медиум

Дух всегда важнее внешней силы, воплощающей его.

Адольф Гитлер

«Я вновь и вновь думаю об этом, – говорил Шпеер Гитте Серени, – и знаете, даже если бы все люди, близкие к Гитлеру в тот или иной период, были живы, а психологи и историки, пытающиеся разобраться в личности Гитлера, смогли бы их всех расспросить, мне не приходит на ум ни один, кто мог бы объяснить его»¹⁰³. А Тревор-Ропер приводит следующие слова Шпеера: «Демоническую фигуру этого человека во всей ее полноте нельзя объяснить просто как продукт этих событий [Первой мировой войны и ее последствий]. Они с тем же успехом могли породить и посредственного национального лидера. Дело в том, что Гитлер был одним из тех необъяснимых исторических феноменов, которые лишь изредка появляются среди людей. Его личность определила судьбу Германии. Лишь он один направил страну по дороге, которая привела к этому ужасному концу, и не давал с нее свернуть. Наша страна была околдована им так, что едва ли во всей истории вы найдете примеры подобного»¹⁰⁴.

Вальтер Лангер в докладе для Управления стратегических служб, представленном в 1943 году, также откровенно выражает свое замешательство: «Если мы детально проштудируем огромное количество материалов, которые собраны о Гитлере, едва ли что-то поможет нам объяснить, почему он именно таков, каков есть… Сколько бы мы ни изучали имеющиеся материалы, его поведению в настоящий момент невозможно найти разумного объяснения. Наши материалы описательны, это множество данных о том, как он ведет себя при таких-то обстоятельствах, что он думает о том-то и том-то, но он не объясняет почему»¹⁰⁵.

С одной стороны, Гитлер был «одиноким странником ниоткуда», как он любил представляться, с другой стороны, это был человек, «призванный провидением». «На протяжении всей своей жизни, где бы он ни был, Адольф Гитлер постоянно оставался загадочным незнакомцем», – пишет Рон Розенбаум¹⁰⁶. Вернер Мазер соглашается с ним: «Гитлера невозможно объяснить ни его социальным происхождением, ни его образованием, ни его ранним окружением»¹⁰⁷. Шпеер, человек, который был ему очень близок, также сказал: «Гитлер в каком-то смысле производил впечатление полного чужака. Он действительно пришел из другого мира. Именно поэтому, появляясь на сцене в ходе войны, он всегда казался таким странным»¹⁰⁸.

Все, кто имел возможность наблюдать его некоторое время вблизи, сходятся в том, что существовал, говоря словами Конрада Хайдена, «резкий водораздел в его личности». Одна часть была, так сказать, «внешней скорлупой» видимого человека, скрывающей «пустую сердцевину» (Шпеер), «бессодержательную индивидуальность» (Фест), «пустоту личности» (Кершоу). Фест также пишет о том, что и сегодня «многие просто не способны смириться с тем, что эти грандиозные события объясняются такой банальной фигурой, как Гитлер»¹⁰⁹. Те, кто не видели в нем Бога, часто потешались над его внешним видом. Это был «великий Адольф с маленькими усиками», «страшно бледный» человечек ниже среднего роста с «кондукторской фуражкой», надвинутой на глаза, «слабое моллюскоподобное существо, тестовидное, как творог, женственное, напоминающее парикмахера, а не воина»¹¹⁰. «Как можно примирить глубину и катастрофические размеры этих событий с вульгарной посредственностью человека, породившего их?» – спрашивает Розенбаум¹¹¹.

Но порой вульгарная посредственность Гитлера исчезала. Ее место занимала сила, приходившая то ли изнутри, то ли сверху, то ли с заднего плана, превращая его в потрясающе «харизматичное» существо. «Неожиданно, посреди разговора, лицо Гитлера становится напряженным, словно из-за внутреннего видения, – описывает Хайден собственные наблюдения. – В эти моменты его отвратительные черты словно исчезают, а нечто запредельное усиливается до такой степени, что становится страшно. Его глаза смотрят вдаль, будто читая или различая что-то, что не способен видеть никто другой… И вот этот человек, за минуту до того неловко стоявший неподалеку, время от времени бормоча реплики, даже не менявшие направление разговора, неожиданно охвачен решимостью и начинает говорить. Вся комната заполняется его голосом. Деспотичные манеры подавляют каждого, кто пытается прервать его или противоречить ему. Холодок бежит по спине от жестокости его заявлений. Всякий предмет выносится на суд истории, даже самая незначительная вещь кажется великой. Тогда слушатель преисполняется благоговения и чувствует, что в комнату вошло новое существо. Этого гремящего демона здесь раньше не было – между ним и робким сутулым человечком нет ничего общего. Он способен к этому превращению как в личном разговоре, так и перед полумиллионной аудиторией»¹¹².

То же самое происходило, как правило, когда Гитлер произносил свои речи. Фест описывает, с каким режиссерским тщанием он лично разрабатывал все детали, чтобы, в ожидании его, напряжение зала поднялось до высшей точки. «Он запрещал всякие вступительные речи или приветствия; по его мнению, они могут лишь отвлечь аудиторию от его личности. На несколько мгновений он задерживался перед трибуной, механически пожимая руки, немой, рассеянный, с бегающими глазами, но уже готовый, словно медиум, вобрать в себя энергию зала, понестись на крыльях той силы, что уже присутствовала здесь скрыто, лишь время от времени находя выход в выкриках собравшихся. Первые слова ронялись приглушенно, словно на ощупь, в молчание затаившей дыхание аудитории; их часто предваряла пауза, становившаяся, наконец, невыносимой, во время которой оратор собирался с духом. Начало было монотонным, тривиальным, обычно он еще раз проходился по легенде своего восхождения… Это формальное начало еще больше подогревало предвкушение самой речи. Это также позволяло ему прочувствовать общее настроение и приладиться к нему. Раздавшийся свист порой вдохновлял его на боевой тон – и так шло до тех пор, пока не раздавались первые аплодисменты. Именно это создавало контакт, опьяняло его. “Примерно через пятнадцать минут”, по словам свидетеля, “происходило то, что можно описать, лишь употребив старый, вышедший из употребления оборот: в него вселялся дух”»¹¹³.

«Когда его личность подвергалась этой трансформации, преобразовывались и все позиции, чувства и ценности. Поэтому “фюрер” мог с величайшей убежденностью делать заявления, противоречащие тому, что говорил “Гитлер” лишь несколько минут назад. Он мог браться за самые сложные проблемы и в несколько минут сводить их к простейшим понятиям, он мог создавать планы кампаний, быть верховным судьей, общаться с дипломатами, игнорировать все этические и моральные принципы, отдавать приказы о казнях или разрушении городов без малейших колебаний. Делая все это, он пребывает в прекрасном настроении. Все это было бы совершенно невозможным для “Гитлера”» (Лангер¹¹⁴).

Эрнст Ганфштенгль, один из ближайших к Гитлеру людей в период его восхождения к власти, вспоминает: «У него был хамелеоновский дар отражать желания масс. Он общался с ними на какой-то особой длине волны, не словами, но другим типом вибраций, на который он мог настраиваться. В этом, быть может, заключалась одна из причин его полного презрения к иностранным языкам и к необходимости изучать и понимать их. Бывало, он разговаривал с иностранцем через переводчика, но его дар медиума работал с индусом так же хорошо, как и с готтентотом».

«Он обладал чертами медиума, – продолжает Ганфштенгль, – который то ли индукцией, то ли осмосом впитывает страхи, амбиции и эмоции всей немецкой нации, а потом дает им выражение… Он может сидеть часами, развалившись как крокодил в нильском иле, как паук, застывший в центре паутины. Но как только к компании присоединяется кто-то интересный… ты видишь, как он словно включает все свои инструменты. Будто радаром ощупывает он все существо своего собеседника – и вот, ему уже ясно видна длина его волны, его тайные стремления и эмоции. Пульс разговора начинает биться чаще, и человек, как под гипнозом, начинает верить, что он нашел в Гитлере невероятные глубины симпатии и понимания. Гитлер обладал самой мощной силой убеждения из всех мужчин и женщин, которых я когда-либо знал. Избежать его чар было почти невозможно»¹¹⁵.

Раушнинг тоже сравнивает Гитлера с медиумом. «Медиумы – это главным образом обыкновенные, незаметные люди, неожиданно обретающие силы, возносящие их над нормами обыденной жизни. Эти силы не являются составляющими их обычного существа, это гости с другого уровня бытия. Они берут контроль над медиумом, но самого его не затрагивают и не изменяют. Нет никаких сомнений, что подобные силы работали через Гитлера – силы истинно демонические, использующие его, обычного человека, лишь в качестве инструмента. Именно эта смесь обыденного и экстраординарного в личности Гитлера придавала общению с ним такой странный характер»¹¹⁶. «Магическая сила величия» излучалась «ничтожеством», «созданием, которое как человек ниже тебя и меня»¹¹⁷.

Магнетизм

«Криста Шрёдер, секретарь Гитлера, наблюдавшая его в течение пятнадцати лет, заключила, что у того был “редкий магнетический дар, воздействующий на людей”, “шестое чувство и интуиция ясновидящего”. Он мог “каким-то загадочным путем предугадывать подсознательные реакции толпы и необъяснимым образом гипнотизировать своих собеседников”. Он обладал, по ее словам, “восприимчивостью медиума и одновременно силой гипнотизера”»¹¹⁸.

Множество свидетельств подтверждают слова Шрёдер. Историк Хьюго Тревор-Ропер говорит, например, о «непреодолимом колдовском очаровании Гитлера». Записывавший «застольные беседы» упоминает в своих комментариях об «этих удивительных магнетических флюидах, которые он излучал с таким искусством», и сам выделяет эти слова. Эрнста Ганфштенгля поражает «исключительный магнетизм его личности». Вальтер Лангер также удивляется «магнетическим свойствам» объекта своего исследования.

В биографии Гитлера Фест пишет: «[Гитлер] обладал “чудовищной убедительностью”. Наряду с этим он был наделен способностью оказывать гипнотический эффект на своих собеседников. Руководство партии, гауляйтеры и “старые борцы”, пробившиеся на вершину вместе с ним, были, без сомнения, “бандой эксцентриков и эгоистов, тянущих в разные стороны”. Их нельзя было назвать «раболепными» в обычном смысле этого слова. То же самое справедливо и в отношении армейской верхушки, по крайней мере, ее части. И тем не менее, Гитлер навязывал им свою волю, как хотел. И он делал это не только тогда, когда был на вершине власти, но и гораздо раньше, будучи лишь маргинальным радикалом, а также в самом конце, когда от него оставалась лишь выгоревшая оболочка когда-то могучего человека»¹¹⁹.

«Они все были под его чарами, – говорит Шпеер о ближайших гитлеровских приспешниках. – Они подчинялись ему слепо, у них не было никакой собственной воли; не знаю, в каких медицинских терминах это можно описать»¹²⁰. А Серени цитирует следующие слова Шпеера: «Несомненно одно: всякий, кто долгое время сотрудничал с ним, становился зависимым от него. Какими бы грозными они ни казались в своих собственных владениях, в его присутствии они становились маленькими и пугливыми»¹²¹. Мы уже видели, что Гиммлер весь превращался во внимание и щелкал каблуками, когда ему звонил Гитлер. Геббельс «был подавлен магнетической мощью Гитлера». А Геринг сказал однажды Яльмару Шахту: «Я стараюсь изо всех сил, но когда я стою перед Гитлером, у меня по-прежнему душа уходит в пятки»¹²².

Сам Шахт, «великий экономист и финансовый мудрец», после разговора с Гитлером расставался с ним «глубоко впечатленный и полный новых сил, – пишет Раушнинг. – Он всегда чувствовал, что в него влилась новая энергия и что грандиозные перспективы, нарисованные Гитлером, придают его работе новый смысл… Если даже умнейший из всех экономических руководителей чувствовал так, разве мог я чувствовать по-другому?» Ибо и сам Раушнинг признается: «Наблюдая за собой, я часто ловил себя на том, что вновь попал под его чары, и вынужден был сражаться с этим словно с гипнотическим наваждением»¹²³. Шпеер употребляет выражение «когда Гитлер завладел мной», а в своем дневнике в Шпандау он запишет: «Сложное чувство зависимости от него сохраняется и по сей день»¹²⁴ (ноябрь 1949 года).

Гитлер оказывал такое же сильное воздействие и на офицеров, воспитанных в решительном прусском духе. Даже бравый Роммель попадал под его влияние всякий раз, когда встречался с ним. «Гитлер излучает магнетическую, может быть, гипнотическую силу», – пишет он жене¹²⁵. Вальтер Бломберг, генерал вермахта и одно время министр обороны, «говорил, что рукопожатие Гитлера может излечить его от простуды»¹²⁶. Бывший офицер, воевавший на Восточном фронте, у которого Клемповский брал интервью для своей книги Haben Sie Hitler gesehen? («Видели ли вы Гитлера?»), вспоминает: «Продолжали поступать бессмысленные приказы фюрера. Наконец, наш командир дивизии не выдержал: “Я выложу ему всю правду-матку!” Я вижу его как сейчас – стоящим в овраге рядом с нашими штабными автобусами. Но вернувшись [после встречи с Гитлером], он произнес: “Фюрер прав”»¹²⁷.

Адмирал Дёниц назвал Гитлера «существом, от которого исходит сила и которое обладает огромным даром внушения». «Обычно очень здравомыслящий технократ Карл Дёниц в присутствии Гитлера впадал в транс. Он признавался, что через несколько дней бежал из штаб-квартиры Гитлера, чтобы вновь обрести власть над своим умом»¹²⁸. В марте 1945 года, когда русские угрожали Данцигу, «гауляйтер Форстер в полном отчаянии проходил через мой офис», – рассказывает одна из секретарш Гитлера. «Он рассказал мне, что на Данциг идут 1100 русских танков, тогда как у вермахта – всего четыре, и те без бензина. Форстер решительно готовился, не скрывая от Гитлера свой взгляд на происходящее, представить ему катастрофическую реальность ситуации. “Будьте уверены, я выложу ему все, пусть даже он выбросит меня из кабинета”. Каково же было мое удивление, когда он вышел от Гитлера совсем другим человеком. “Гитлер обещал мне новые дивизии для Данцига”, – сказал он. Увидев мою скептическую улыбку, он добавил: “Конечно, я не представляю, где он может их найти. Но он сказал мне, что спасет Данциг; поэтому, вне всяких сомнений, так и будет”… Очевидно, над ним поработала роковая гипнотическая сила Гитлера»¹²⁹.

Это были способные и властные военачальники, руководившие наиболее подготовленными и самыми оснащенными армиями в мире. Первоначальный успех Гитлера вознес их на вершину власти и самодовольства. В присутствии же Гитлера они становились такими же кроткими, как его овчарка. Это факт интригующий и необъясненный. Ульрих де Майзиере, офицер генерального штаба, свидетельствует: «Демоническую силу, которая исходила от Гитлера, трудно описать. Лишь немногим удавалось избежать его чар. Это была сила, влиявшая одинаково на всех военных. Это трудно понять, если не пережил сам». Молодые офицеры, являвшиеся с фронта по вызову Гитлера, полные решимости объяснить ему, какой катастрофической является ситуация, покидали его штаб-квартиру со словами: «Это потрясающий человек». Фельдмаршал фон Клюге, командующий группой армий «Центр» (средней из трех, вторгшихся в Россию и первоначально нацеленной на Москву), ругался с Гитлером по телефону, используя самые грубые слова. Его вызвали в штаб-квартиру фюрера. Все ответственные лица убеждали его – он должен сделать все, чтобы объяснить серьезность ситуации на фронте. Через час фон Клюге вышел из конференц-зала со словами: «Гитлер прав. Я попробую еще»¹³⁰.

«Я был не единственным, кто подпал под это странное очарование Гитлера, – пишет Шпеер. – То же самое случалось и с государственными деятелями, обладающими заметным весом, с людьми типа Гинденбурга, Саймона [министр иностранных дел Великобритании], Ллойда Джорджа [британский государственный деятель], Муссолини и многими другими»¹³¹. Из этих «других» несколько знаменитостей достойны упоминания: американский авиатор Чарльз Линдберг; герцог Виндзорский, который, останься он королем Эдвардом VIII, мог бы стать причиной больших осложнений; шведский исследователь Свен Хедин; Юнити Мидфорд, дочь лорда Редешдейла. (Она была влюблена в Гитлера, обожала участвовать в нацистских парадах в Мюнхене и там же, в Английском саду, пыталась покончить с собой, когда ее страна объявила Германии войну.) Необходимо, однако, еще раз заметить, что «магнетизм» Гитлера действовал не только на отдельные личности, но и на аудитории, тысячные толпы, которые он мог доводить до экстатического безумия, а также на всю немецкую нацию в целом. «Гитлер зарядил всю нацию как батарею», – пишет Геббельс в своем дневнике; а Тревор-Ропер замечает: «Этими чарами был околдован весь немецкий народ»¹³².

Джордж Болл, один из следователей, допрашивавших немецких бонз во время Нюрнбергского процесса, говорил Шпееру: «Для нас самым необъяснимым являются постоянные ссылки на харизму, некую мистическую силу или особое обаяние Гитлера. С точки зрения любого моего соотечественника и, я думаю, любого британца – мы видели ленты с Гитлером, слушали его по радио, читали написанное им, – все это абсолютно непостижимо. Как может кто бы то ни было найти в этом человеке таинственное обаяние? Как вы это объясните? Думаю, для нас это самая главная загадка».

«Это можно объяснить лишь в том случае, – ответил Шпеер, – если вы признаете, что существуют люди, обладающие магнетическими или гипнотическими способностями. Вы пытаетесь избежать этого влияния, освободиться, но вы находитесь в его… вы… вы попадаете в зависимость от него». Согласно Серени, здесь Шпеер пытался перевести слово h?rig, которое буквально означает «крепостной», «порабощенный», но не смог найти английского эквивалента. «Болл высказал предположение, что эта харизма объясняется властью, и Шпеер согласился, что власть, безусловно, оказывает некое таинственное влияние. Но он добавил, что его всегда удивляло именно то, что влияние Гитлера на свое окружение было таким же эффективным и до 1933 года, когда одно [политическое] поражение следовало за другим, кризис следовал за кризисом. И все же Гитлер добился успеха почти исключительно силой своей личности. “Это тайна, – сказал Шпеер, – но дело в том, что Германию ни до 1933 года, ни между 1933 и 1945 годами невозможно объяснить без Гитлера. Он был и всегда оставался центром всего этого”»¹³³.

Хьюго Тревор-Ропер, служивший тогда офицером разведки, был первым, кто работал с множеством аутентичных документов, которые он использовал для доклада «Последние дни Гитлера». Со временем он занял кафедру современной истории в Оксфорде. Однако в середине девяностых годов ему хватило смелости признаться Рону Розенбауму: «Безусловно, Гитлер обладал необычайной силой. Она не работала во всех случаях, она не оказывала влияния, грубо говоря, на аристократов или на тех, кому бросалась в глаза вульгарность его поведения и окружения. Но когда он хотел загипнотизировать, он был во всеоружии». «В ходе своего исследования, – поясняет Розенбаум, – Тревор-Ропер был поражен, как сильно эти чары продолжали держать людей в своей власти даже после такой позорной катастрофы»¹³⁴.

«В своих “Последних днях” Тревор-Ропер пытался показать, что любое объяснение жизни Гитлера обязательно должно учитывать существование этих чар, – продолжает Розенбаум. – Он не столько пытался объяснить, сколько вызвать это колдовское чувство. Но он сделал это так эффективно, что его самого обвинили в пособничестве колдовству, в том, что он сам попал под власть этих чар и придает им, наряду с мифом о Гитлере, посмертную жизнь»¹³⁵. В «Последних днях Гитлера», одной из первых и самых влиятельных послевоенных книг о Гитлере, Тревор-Ропер пишет прямо: «Сила Гитлера была силой гипнотической»¹³⁶. В полном согласии с этим, Фест напишет в своей книге «Лицо Третьего рейха»: «…Характер неодолимого влияния, оказываемого Гитлером на умы, можно понять лишь в религиозных терминах»¹³⁷.

Можем ли мы надеяться понять Гитлера, если оставим эти его силы без объяснения? Но какой историк с именем осмелится в объяснении исторического феномена употребить религиозные понятия или оккультную терминологию?

Голубые глаза

Гипнотический эффект, который Гитлер оказывал на определенных людей, «нужно считать фактически достоверным», пишет Конрад Хайден¹³⁸. «Он использовал магнетические флюиды, – говорит один из очевидцев, слова которого приводит в своей книге Клемповский. – Это было нечто вроде гипноза… после этого невозможно было трезво мыслить… Теперь в это уже никто не верит»¹³⁹. Действительно, заслуживает внимания фундаментальное различие между утверждениями непосредственных свидетелей и размышлениями людей, которые узнавали о Гитлере позже по слухам или из книг. Гвидо Кнопп, подчеркивая эту разницу, напоминает нам: «Имеются многочисленные свидетельства современников о том, что Гитлер, навязывая свою волю другим, даже в своем близком окружении пользовался гипнотической силой»¹⁴⁰.

Лоренс Рис приводит в пример некоего Фридолина фон Шпауна, вспоминавшего о встрече с Гитлером на партийном ужине. «Неожиданно я заметил, что взгляд Гитлера задержался на мне. Я поднял глаза. Это был один из самых необычайных моментов в моей жизни. Не то чтобы он смотрел на меня с подозрением, но я чувствовал, что он как-то изучает меня… Мне было трудно так долго выдерживать его взгляд. Но я подумал: «Я не должен отводить глаза, иначе он может решить, что я что-то скрываю». И потом случилось что-то, о чем может судить лишь психолог. Этот остановившийся на мне взгляд вдруг прошел прямо сквозь меня в неведомые дали. Это было так необычно. И этот его долгий взгляд совершенно убедил меня в том, что он – человек с благородными намерениями. Сегодня никто не верит в это. Говорят, что я старею и впадаю в детство. Но это не так. Это было потрясающее переживание».

«Сходный эффект Гитлер оказывал на многих других», – пишет Рис и упоминает о переживании четырнадцатилетней девочки, которой было позволено пожать руку Гитлеру: «Он приблизился. Все стихло. Мы были так взволнованы, я чувствовала, что сердце бьется у меня в глотке. Потом он подошел ко мне, и я чуть не забыла подать ему руку. Я просто посмотрела на него и увидела добрые глаза. И в глубине души я пообещала: «Я всегда буду верна тебе, потому что ты хороший человек». Это было словно во сне. И потом я держала свое слово»¹⁴¹.

«Это лицо было бы непримечательным, если бы не глаза, – пишет Вильям Ширер. – Они были гипнотическими. Пронзительными. Проникновенными. Насколько я помню, они были светло-голубыми, но дело не в цвете. Вас немедленно поражала их сила. Они смотрели на тебя в упор. Они смотрели сквозь тебя. Они, казалось, обездвиживали того, на кого были направлены, некоторых пугая, некоторых, особенно женщин, очаровывая, но, в любом случае, они овладевали этим человеком… Неоднократно во время этих нюрнбергских дней я видел, как закаленные партийные вожди, которые провели рядом с Гитлером многие годы, замирали, когда он останавливался поговорить с тем или другим, загипнотизированные этим проникающим взглядом. Поначалу я думал, что так реагируют лишь немцы. Но однажды на приеме для зарубежных дипломатов я заметил, как один посланник за другим попадал под влияние этих знаменитых глаз»¹⁴².

Полковник, сопровождавший генерала фон Клюге на встрече с Гитлером перед войной, вспоминает, как Гитлер пожимал руки всем присутствующим: «Это очень впечатляло. У него были огромные темно-синие глаза, какие, должно быть, были у Фридриха Великого. Эти синие глаза смотрели на людей, и те словно входили в транс, как лягушки перед змеей…»¹⁴³ Голубые? Темно-синие? Цвет глаз Гитлера, согласно разным свидетельствам, варьируется от «водянисто-серых» и «холодных рыбьих», проходя через «голубовато-серые» (Франсуа-Понсе) и доходит в конце концов до «ярко-синих», «темно-синих» и «великолепной синевы – как звезды» в описании Геббельса.

Даже в последние дни Гитлера и его рейха «очарование этих глаз, околдовавших столько, казалось бы, трезвых людей – измучивших Шпеера, ставивших в тупик Раушнинга, прельщавших Штумпфеггера и убедивших одного промышленника, что Гитлер имеет непосредственный контакт со Всевышним, – это очарование их не оставило. И тщетно его противники утверждали, что они в действительности отвратительны. “Они не глубокие и не голубые, – протестовал Раушнинг. – Его взгляд застывший и мертвый, в нем нет яркости и блеска истинной жизни”. Но сам Раушнинг волей-неволей признает то, о чем Шпеер говорит прямо и о чем красноречиво свидетельствуют тысячи не столь критически настроенных немцев (и не только немцев): у Гитлера были глаза гипнотизера, овладевавшие умом и привязанностями каждого, кто поддавался их власти. Даже его лечащие врачи, включая самых критичных, признают очарование этих блеклых серо-голубых глаз, возмещавшее грубость других черт его лица…» (Тревор-Ропер¹⁴⁴)

«Когда этот человек глядел на вас, его взгляд проходил прямо насквозь», – сказал один учитель в интервью Клемповскому. «Он смотрел в глаза каждому», – сказал другой учитель¹⁴⁵. Ганса Фрюгвирта товарищи по работе выбрали для участия в параде, и он был «страшно горд этим». «Когда мы маршировали мимо Гитлера и повернули головы в его сторону, произошло нечто странное: мне показалось, что Гитлер посмотрел мне прямо в глаза. Когда я думаю об этом, у меня до сих пор пробегает холодок по спине. Этот момент все перевернул во мне. Все мои товарищи говорили позже, что почувствовали то же самое»¹⁴⁶. Осознавал ли это сам Гитлер? В одном из своих монологов он жалуется: «Самое утомительное – это стоять там часами, пока они маршируют мимо. Уже пару раз случалось, что я чувствовал головокружение. Вы не представляете, как тяжело стоять там все это время, не имея возможности даже согнуть ноги в коленях. Мне нужна защита от солнца. В прошлый раз я делал приветствие вытянутой рукой уже терпимее». А затем добавляет: «Но обычно я – ведь все они поворачивают лица в мою сторону – смотрю каждому в глаза»¹⁴⁷.

Один из подобных случаев, на который в литературе обращают мало внимания, хотя он произошел в один из переломных моментов в карьере Гитлера, заслуживает небольшого исторического введения.

СА были армией национал-социалистической партии. Но постепенно они стали и ее проблемой, в особенности, когда ряды СА разрослись до полумиллиона после кризиса 1929 года с последовавшей затем безработицей. (В 1931 году было три миллиона безработных. Позже это число вырастет до шести-семи миллионов.) Большая часть СА ожидала от НСДАП работы и хлеба, это были базовые социалистические требования, что противоречило «социализму» Гитлера, который подразумевал под этим скорее самопожертвование и объединение всей нации в однородную упорядоченную массу. Таким образом, существовали идеологические разногласия между политическим и военным крылом национал-социалистической партии.

Более того, некоторые руководители НСДАП, начинавшие как убежденные «классические» социалисты, воспринимали второе прилагательное в названии партии – социалистическая – всерьез, как реальную программу и обещание. Одним из них был Геббельс, другим – его первый босс Отто Штрассер. Брат Отто Штрассера Георг был социалистом даже в большей степени. Когда же Гитлер в поисках денег стал все чаще и чаще обращаться к руководителям немецкой промышленности, социалистические элементы обвинили его в том, что он обуржуазился и предал программу партии. Они даже потребовали его отставки. Окончательно это внутреннее напряжение будет снято лишь в 1934 году – хирургическим удалением нежелательных элементов в «ночь длинных ножей».

Порой конфликт перерастал в открытое противостояние, примером чего является бунт Штеннеса в 1930—1931 годах в Берлине. Хьюго Штеннес был главой регионального отделения СА в Берлине, где Геббельс был гауляйтером. В столице Германии раскол в НСДАП осложнялся еще и тем, что «культурные» немцы с севера презирали «мужичье» – дующих пиво и жрущих сосиски баварцев, причисляя к ним и мюнхенскую клику Гитлера. В то время как Гитлер шел к власти постепенно, используя законные методы, СА на севере Германии, чувствуя свою силу, требовали немедленной социалистической революции. Вспыхнуло восстание. СА напали на штаб-квартиру партии и на офисы партийного органа, геббельсовского Der Angriff. Они требовали отставки Гитлера с поста вождя партии. Однако Гитлер победил в открытой борьбе благодаря поддержке СС. Верные своей клятве, СС встали за него как один. (Подъем СС в Третьем рейхе берет начало с этого кризиса.) Штеннес и другие бунтари из руководства СА были заменены верными гитлеровцами. Придет день, и Штеннесу, чтобы спасти свою жизнь, придется бежать. (Он добежит до самого Китая, где возглавит личную охрану Чан Кайши.)

После подавления бунта, 16 апреля 1931 года, Гитлер провел общий сбор СА в Берлинском дворце спорта. Там присутствовал и пока никому не известный Альберт Шпеер. «Мы стояли молча. Час проходил за часом. Затем приехал Гитлер с небольшим эскортом. Издалека я услышал, как выстроившиеся у входа рапортовали ему. Мы все думали, что он пойдет к трибуне для выступления, но вместо этого Гитлер прошел в зал, где стояли рядами люди в форме. Наступила мертвая тишина. Он стал прохаживаться вдоль шеренг. В огромной чаше стадиона слышались лишь эти одинокие шаги. Это продолжалось часами. В конце концов он подошел к моей шеренге. Его глаза были направлены на нас; казалось, он хотел этим взглядом принять от каждого клятву верности. Когда он подошел ко мне, мне показалось, что эта пара пристальных глаз овладела мной на бесконечный период времени. Меня впечатлило еще и то, что у Гитлера хватило храбрости ходить без охраны через ряды СА, бунтовавших против него всего несколькими днями ранее. Я тщетно пытаюсь понять, как он часами был способен оказывать столь мощное психологическое воздействие»¹⁴⁸.

Следующие два четверостишия взяты из сборника стихотворений, написанных анонимно членами Гитлерюгенда. «Даже когда перед тобой стоят тысячи, / каждый чувствует, что твой взгляд направлен именно на него, / и думает, что для него пришел великий момент, / и ты заглянешь глубоко в его душу… / Ведь никто еще не уходил от тебя с пустыми руками, / пусть даже луч твоих глаз коснулся его лишь однажды. / Мы знаем, что каждый раз ты делаешь так, чтобы мы почувствовали: / “Я с тобой – и ты принадлежишь мне”»¹⁴⁹.

«Этот коротышка вопил, как припадочный»

«Сила, которая вызывала великие исторические лавины религиозных или политических движений, есть магическая сила устного слова, – писал Гитлер в “Майн Кампф”. – Широкие народные массы лучше отзываются на воздействие риторики, чем на какую-либо другую силу. А все великие движения – движения общенародные. Это вулканические извержения человеческих страстей и эмоций, вызванные к жизни безжалостной богиней нужды или факелом устного слова, брошенного в самую гущу народа».

Кто, в таком случае, окажется идеальным сеятелем устного слова? «Из ста так называемых ораторов найдется едва ли десять, которые, с успехом выступив перед аудиторией дворников, слесарей и чернорабочих, способны на следующий день говорить на ту же тему с университетскими профессорами и студентами. Из тысячи ораторов лишь один, быть может, способен выступить перед смешанной аудиторией – профессорами и слесарями, находящимися в одном зале, да еще так, что его утверждения будут равно понятны и той, и другой группе, одновременно мощно воздействуя на обе и вызывая энтузиазм, выражающийся в сердечных аплодисментах, как у одной стороны, так и у другой»¹⁵⁰. Этим одним из тысячи, конечно, был сам Гитлер. Какими бы хвастливыми ни были его заявления, они не противоречат фактам. Мы знаем об этом от свидетелей его выступлений перед слесарями, перед профессорами и перед смешанной аудиторией в одном и том же зале.

«Даже его злейшие противники вынуждены признать, что Гитлер является величайшим оратором, которого знала Германия. Это тем более удивительно, если принять во внимание, что звук его голоса далеко не из приятных. В нем есть что-то резкое, и он срывается на пронзительный фальцет, когда Гитлер возбуждается. Его дикция тоже не из тех, что отличает великих ораторов. В ранние годы она была особенно плохой. Это была смесь верхненемецкого языка и австрийского диалекта. В структуре его речей также нет ничего особенного. В целом, они ужасающе длинны, плохо структурированы и полны повторений. Некоторые из них просто больно читать. И между тем, когда он их произносил, они оказывали потрясающий эффект на аудиторию»¹⁵¹.

Гитлер имел обостренное чувство публики, с которой он вступал во взаимодействие, подобное оккультному. Даже его непримиримый оппонент Отто Штрассер вынужден был признать: «Этот человек, как чувствительная мембрана, благодаря интуиции, которую не могут заменить никакие интеллектуальные способности, сумел найти способ стать выразителем самых тайных желаний, самых темных инстинктов, страданий и внутреннего беспокойства народа… Меня часто спрашивали, в чем секрет ораторского успеха Гитлера. Единственное имеющееся у меня объяснение состоит в том, что он владеет необъяснимой интуицией, позволяющей ему безошибочно ставить диагноз неудовлетворенности, от которой страдает его аудитория. Когда он пытается обосновать свои положения с помощью зазубренных теорий, он едва возвышается над уровнем слабой посредственности. Но когда он отбрасывает все костыли, когда он, как ураган, устремляется вперед и говорит то, что внушает ему дух, он немедленно становится одним из величайших ораторов этого столетия»¹⁵².

«Такие пламенные речи были немцам в новинку, в особенности медлительно говорящим баварцам из простонародья. В Мюнхене его крики и жестикуляция были настоящим представлением, и со зрителей брали плату за вход. Но людей на его сторону приводили не просто пламенные речи. Да, это было необычно, но все же гораздо важнее была серьезность, с которой он произносил свои слова», – пишет Лангер. Он цитирует Курта Людеке: «Каждое его слово выходит словно заряженное мощным потоком энергии; порой кажется, что слова вырываются из самого сердца этого человека, причиняя ему невыразимые страдания». А затем Лангер вновь цитирует Отто Штрассера: «Язык Гитлера был словно бичом, которым он подхлестывал возбужденные эмоции слушателей. И каким-то образом ему всегда удавалось сказать именно то, о чем большинство из них уже думало, но не могло выразить словами. Когда аудитория начинала реагировать, это, в свою очередь, воздействовало на него. И в скором времени, благодаря такому взаимоподогреву, и его аудитория, и он сам опьянялись эмоциональным содержанием речи»¹⁵³.

Другим талантом Гитлера было чувство сцены и врожденное умение организовать зрелище, которое развилось через его любовь к театру и близкий контакт с ним. Он посетил сотни оперных постановок. Август Кубицек, единственный близкий друг Гитлера в Линце и в Вене, пишет: «Театр как таковой доставлял Гитлеру радость, у него была к нему страсть… Несомненно, с самого раннего юношества мой друг Адольф обладал ораторским талантом. Он любил говорить и говорил постоянно… Безусловно, у него был и огромный актерский талант, который, в совокупности с ораторским талантом, он умел прекрасно применять»¹⁵⁴. Кершоу называет Гитлера «совершенным актером»; Фест говорит, что «по сути, это был человек театра», который всегда чувствовал, что играет на сцене; а сам Гитлер, лишь наполовину в шутку, провозгласил: «Я – величайший актер Европы!» В то время все действительно были зачарованы его игрой.

Именно это чувство театрального эффекта сделало Гитлера одним из самых блистательных режиссеров-постановщиков – хоть его и редко ценят с этой стороны. (Этот аспект Гитлера разобран, например, в недавнем исследовании Фредерика Споттса «Гитлер и сила эстетики».) То, что в памяти и в кошмарах человечества осталось от внешнего блеска нацизма – символы, униформы, ритуалы и массовые манифестации, – все это было его творением. «Каждая деталь была крайне важна для Гитлера. Даже сценарии фестивалей он проверял лично до последних мелочей. Он утверждал каждую сцену, каждое движение, выбор флагов и цветов. Знаменательно, что режиссерские таланты Гитлера достигали вершины, когда речь шла о праздновании смерти… В качестве фона он явно предпочитал ночь. Факелы, костры, пылающие колеса были постоянными аксессуарами. И хотя эти ритуалы были якобы позитивными и вдохновляющими, в действительности они вызывали иные чувства – пробуждая апокалиптические ассоциации и страх всемирного пожара или гибели, в том числе личной гибели каждого»¹⁵⁵.

Гитлер видел себя укротителем и вождем масс, истинным трибуном. Он презирал массы, но нуждался в них, ведь в них воплощалось его движение. «И мысль толпы, и схема, в которую она помещает данные опыта, просты, – говорил он. – То, что не вмещается [в схему], причиняет ей страх. Я могу овладеть ею, лишь тогда, когда беру в расчет законы, по которым она живет. Меня обвиняли в том, что я фанатизировал толпу, что я доводил ее до экстаза. Разные мудрецы считают, что толпу нужно успокаивать и держать в тупой апатии. Нет, господа, справедливо как раз обратное! Я могу руководить толпой лишь тогда, когда выведу ее из дремоты. Лишь фанатичной толпой можно управлять… Я сделал толпу фанатичной и создал из нее инструмент моей политики. Я пробудил ее. Я возвысил ее над самой собой, я дал ей смысл и функцию. Меня обвиняли в том, что я пробуждаю низменные инстинкты толпы, но я делаю нечто совершенно иное. Когда я обращаюсь к ней с разумными аргументами, она меня не понимает. Когда же, напротив, я возбуждаю в ней соответствующие чувства, она исполняет простые команды, которые я ей подаю. В массовой манифестации мышление отключается. Как раз это-то мне и нужно, я слежу за тем, чтобы каждого посылали на манифестацию, где он может слиться с другими, желает он этого или нет. Интеллектуалов и буржуазию вместе с рабочими. Я смешиваю людей. Я обращаюсь к ним как к массе»¹⁵⁶.

«Когда Гитлер уподобляет толпу женщине, это не просто фигура речи. Достаточно просто взглянуть на соответствующие страницы “Майн Кампф”, на истинно эротический пыл, который вызывала в нем идея и образ толпы, чтобы понять, что он искал и находил, стоя на платформе высоко над ней – над его толпой, заполнявшей зал. Одинокий, неспособный устанавливать [личные] контакты, он все больше и больше жаждал этих коллективных единений. Используя многозначительную фигуру речи (если мы доверимся источнику), он назвал толпу “своей единственной невестой”. Его ораторские излияния были главным образом инстинктивными, а его аудитория, измотанная продолжительными бедствиями, низведенная до нескольких простейших желаний, реагировала на той же инстинктивной длине волны. Звукозаписи того периода ясно передают странный, непристойный, сексуальный характер этих массовых собраний… Писатель Рене Шиккеле однажды уподобил речи Гитлера “сексуальным убийствам”. Многие свидетели сравнивали чувственно заряженные манифестации того времени с дьяволопоклонством» (Иоахим Фест¹⁵⁷).

Историк Карл Александр фон Мюллер был одним из лекторов, читавших вводный курс для армейских пропагандистов в Мюнхенском университете в 1919 году. Одним из слушателей был Адольф Гитлер. Мюллер был свидетелем восхождения Гитлера и порой встречал его в салонах Беккманов и Бехштейнов. В январе 1923 года он впервые присутствовал на его публичном выступлении. «На скольких митингах я здесь бывал [в зале Лёвенбрау]! Но ни разу ни во время войны, ни во время революции я не чувствовал такой раскаленной добела волны массового возбуждения, которая дохнула мне в лицо, как только я вошел… Военизированные формирования, следящие за порядком, лес ярко-красных знамен с черной свастикой, военные, революционеры, националисты и социалисты. В аудитории – главным образом бедствующий средний класс во всех его прослойках. Часами несмолкающая, гремящая военная музыка; часами короткие речи подчиненных. Когда же придет он? Не случилось ли что-нибудь, не задержится ли он? Невозможно описать лихорадочное чувство тревожного ожидания, нарастающее в этой атмосфере. Вдруг при входе видно движение. Слышатся выкрики команд. Оратор на трибуне обрывает предложение, не договорив. Все вскакивают на ноги с криком “Хайль!” И сквозь ревущие массы народа и колыхающиеся знамена идет он с сопровождающими лицами, он, кого все это время ждали все. Быстро шагает он к трибуне, правая рука твердо вскинута вверх. Он проходит довольно близко от меня, и я вижу – это совсем другой человек, не похожий на того, которого я порой встречал в частных домах»¹⁵⁸.

Эффект от речи Гитлера был подобен удару молнии, поражавшему как массы простого народа, так и смешанных с ними интеллектуалов. Они приходили из любопытства, а уходили полностью убежденными, обращенными, готовыми посвятить свою жизнь этому потному человеку с усиками и нависающей челкой. Рудольф Гесс, услышав Гитлера впервые, сидел, улыбаясь, глядя в пространство и бормоча: «Это он! Это он!» О «силе внушения» Гитлера, его «гипнотической убедительности» Шпеер часто упоминает в своих книгах, и, в частности, пишет: «Магнетическая сила охватила меня, лишь только я впервые услышал его – и с тех пор не отпускала». Подобными свидетельствами мгновенного обращения можно заполнить солидный том. Приведем в пример признание Карла Людеке: «И вдруг мою способность суждения смыло как волной. Не знаю, как описать чувство, охватившее меня, когда я услышал этого человека. Его слова били меня как кнутом. Когда он говорил об унижении Германии, я был готов кинуться на любого врага. Его воззвание к немцам звучало как призыв к оружию, а то, что он говорил, было священной истиной. Он казался вторым Лютером. Я забыл обо всем, я видел лишь этого человека. Затем, оглянувшись вокруг, я увидел, что его магнетизм владел всеми этими тысячами как одним существом… Напряженная воля этого человека, накал его искренности, казалось, перетекали в меня. Я испытывал восторг, сравнимый с религиозным переживанием»¹⁵⁹.

Есть и свидетельство Лени Рифеншталь, известного режиссера и фотографа, умершей недавно в возрасте 101 года. Впервые она услышала Гитлера в 1932 году. Гитте Серени она рассказала следующее: «Я заметила, какими эмоциональными становятся люди, когда говорят за или против Гитлера. Меня это заинтересовало, и я отправилась послушать его. Так вот, это было как удар молнии»¹⁶⁰. В другом месте она описывает это переживание так: «И в то же мгновение мне вдруг открылось апокалиптическое видение, которое я не способна забыть. Казалось, передо мною распростерлась вся земная поверхность, подобно полусфере. Затем она неожиданно раскололась посередине, выбрасывая фонтан воды, такой мощный, что он коснулся неба и потряс землю. Я была словно парализована. И хотя в его речи я многого не поняла, я была зачарована. И я чувствовала, что вся аудитория находится во власти этого человека»¹⁶¹.

В своей автобиографической повести «Михаэль» доктор Йозеф Геббельс рассказывает о своем собственном озарении. «Я иду, нет, меня влечет к трибуне. Я долго стою там, глядя ему в лицо. Это не оратор. Это пророк! По его лбу струится пот. На бледном сероватом лице сверкают глаза как две сияющих звезды. Его кулаки сжаты. Слово за словом, предложение за предложением, он извергает громы, словно в день Страшного суда. Я уже не знаю, что делаю. Все мои чувства словно отключились… На секунду этот человек взглянул вниз, на меня. Пристальный взгляд этих голубых глаз ударил в меня, как пламенный луч… Теперь я знаю, куда поведет меня дорога, дорога зрелости. Я больше ничего не слышу. Я словно в дурмане… Я пожимаю теплую пульсирующую руку этого человека. Это была клятва на всю жизнь. И мои глаза глубоко погружаются в две большие голубые звезды»¹⁶².

«Почти абсолютное зло»

«Во время послевоенного Международного трибунала в Нюрнберге материалы, относящиеся к влиянию на национал-социализм эзотерической мысли, сознательно отметались в сторону и поэтому не были зафиксированы, – пишут Майкл Байгент и Ричард Лейгх. – Согласно одному британскому прокурору, покойному Айри Ниву, большие объемы свидетельств были слишком странными, чтобы принимать их во внимание; они дали бы возможность многим высокопоставленным чинам национал-социализма сослаться на невменяемость и, по причине ограниченной ответственности, уйти от наказания… Выход на поверхность иррациональных сил, затопивших Третий рейх, был феноменом беспокоящим, тревожным и потенциально опасным. Ведь если мир осознает потенциальную силу иррационального, да еще в таких чудовищных коллективных масштабах, это будет равноценно открытию ящика Пандоры, наполненного будущими несчастьями. Народы западных демократий и Советского Союза серьезно выбило бы из колеи осознание того, чему именно они противостояли…

Вследствие этого целое поколение историков не уделяло достаточного внимания роли эзотерического в подъеме нацистской Германии. Вместо того чтобы оценить и исследовать религиозное измерение национал-социализма, они боязливо отметали его в сторону, используя ничего не объясняющие формулировки типа “массовое помешательство”, “массовая истерия” или “массовый гипноз”. Затем эти феномены сводились к теориям, заимствованным из социологии, экономики и так называемой политологии. Лишь несколько писателей пытались рассмотреть эту тему честно». Байгент и Лейгх называют Томаса Манна, Германа Броха, Михаэля Турнира и Джорджа Штайнера. «Историки же предпочли сознательно игнорировать этот вопрос на протяжении более чем двадцати лет. И когда за него, в конце концов, взялись, это были историки маргинальные, которые, пользуясь сомнительными “фактами” и фальшиво-сенсационными теориями, ринулись в противоположную крайность»¹⁶³.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.