Глава 3. Петербург, Москва, Архангельск
Глава 3. Петербург, Москва, Архангельск
В декабре 1905 года Гриневский приехал в Петербург и стал работать с эсером «Валерианом» – Наумом Яковлевичем Быховским. 7 января 1906 года в Петербурге при облаве Грин был арестован под именем «мещанина местечка Новый Двор Волковысского уезда Гродненской губернии Николая Ивановича Мальцева».
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
После ареста Гриневского Охранное отделение доносило в департамент полиции:
«Мальцев показал, что его зовут Александр Степанов Гриневский, он потомственный дворянин, уроженец Вятской губернии, дезертировавший в 1902 году из 213-го пехотного Оровайского резервного батальона и осужденный приговором севастопольского военно-морского суда к ссылке на поселение, но в силу высочайшего манифеста был освобожден 24 октября от дальнейшего наказания; на нелегальное положение перешел 10 декабря прошлого года».
В. Сандлер. Вокруг Александра Грина. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
В тюрьме Александр познакомился с бестужевкой Верой Павловной Абрамовой, работавшей в «Красном Кресте» и помогавшей заключенным. Позднее она стала его женой.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Через 20 дней министр внутренних дел по представлению Особого совещания распорядился «за принадлежность к партии социалистов-революционеров» выслать Гриневского на 4 года в Тобольск, потом в Туринск, под гласный надзор —
«От департамента полиции объявляется дворянину Александру Степанову Гриневскому, что по рассмотрении в Особом совещании, образованном согласно статье 34 Положения о государственной охране, обстоятельств дела о названном лице, – господин министр внутренних дел постановил: выслать Гриневского в отдаленный уезд Тобольской губернии под надзор полиции на четыре года, считая срок с 29 марта 1906 года.
19 апреля 1906 года».
В. Сандлер. Грин, которого вы не знаете. Журнал «Волга», 1967, № 8, 9
18 мая 1906 года Гриневский был выслан из Петербурга по этапу, а 12 июня из Туринска бежал. Туринский исправник на следующий день докладывал в Тобольск:
«Тобольскому губернатору.
Административно-ссыльные политические дворяне Георгий Карышев, Александр Гриневский, одесский мещанин Михаил Лихонин, Гавриил Лубенец вчера скрылись благодаря скоплению в Туринске 70 поднадзорных при незначительном количестве городовых.
Исправляющий должность исправника Бирюков».
Новое об Александре Грине. Журнал «Дон». 1965, № 7
В начале июня наша семья переехала на дачу в Парголово. Оттуда я часто ездила в Петербург по делам «Креста», в библиотеку и по поручениям домашних. Как-то в жаркий день, набегавшись по городу, я поднималась по всегда безлюдной нашей парадной (на Фурштадской, 33). Завернув за последний марш, я с изумлением увидела: на площадке четвертого этажа, у самых наших дверей, сидит Гриневский! Худой, очень загорелый и веселый.
Вошли в квартиру, пили чай и что-то ели. Александр Степанович рассказал: прибыл на место ссылки, в Туринск, прожил там несколько дней. Напоил вместе с другими ссыльными исправника и клялся, что не убежит, а на другой день вместе с двумя анархистами сбежал. Шестьдесят верст ехала на лошадях, потом – по железной дороге. Паспорт у него фальшивый, нет ни денег, ни знакомств, ни заработка. Выходило, что одна из причин этого рискованного бегства – я.
Позднее выяснилось, что фальшивый паспорт, с которым Гриневский приехал в Петербург, он получил еще по дороге в ссылку, в Тюмени, заранее решив, что из ссылки сбежит. Паспорт достал ему его товарищ, Наум Яковлевич Быховский.
Быховский был приговорен к ссылке в Восточную Сибирь, но временно задержан в Тюмени. Живя там, он часто ходил к пересыльной тюрьме встречать эшелоны ссыльных, посмотреть, не пришел ли кто-нибудь из знакомых. В одном из этапов он увидел Гриневского и доставил ему паспорт и двадцать пять рублей.
В. Абрамова. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Летом 1906 года Александр Грин уехал в Самару, потом в Саратов, в Саратове у В.А. Аверкиевой взял деньги и адрес явки в Москве к С. Слетову.
В Москве Грин встретился с эсером Н.Я. Быховским, который попросил Грина написать рассказ-агитку для солдат – так появился первый рассказ Грина «Заслуга рядового Пантелеева», подписанный «А.С.Г.», а позже – «Слон и Моська».
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Проездом за границу Быховский остановился в Москве, и тут его вновь повстречал Александр Степанович. Оба старшие товарищи – С. Слетов и Н. Быховский – отказались дать Гриневскому работу пропагандиста в Петербурге, хотя пропагандист он был талантливый; Слетов называл Александра Степановича «гасконцем», так как тот любил прибавлять к фактам небылицы, а в деле пропаганды и подпольной печати это было опасно. Но Быховский сказал Гриневскому, что партия нуждается в агитке для распространения в войсках. Гриневский ответил:
– Я вам напишу!
И действительно, вскоре принес свой первый рассказ-агитку «Заслуга рядового Пантелеева». С. Слетов был доволен рассказом, заплатил Александру Степановичу и предложил написать еще. Но Гриневский исчез, уехал в Петербург.
В. Абрамова. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Во время своего пребывания в партии эсеров Александр Степанович познакомился с известным ее деятелем «Валерианом» – Наумом Быховским, под началом которого затем стал работать. Наум Яковлевич Быховский относился к Грину очень хорошо и первый открыл в нем будущего писателя. Случилось это так: он поручил «Алексею» написать текст нескольких прокламаций. Александр Степанович написал и дал на проверку Быховскому. Тот, прочтя, прокламации, задумчиво посмотрел на «Алексея» и сказал: «Знаешь, Гриневский, из тебя, мне кажется, мог бы выйти неплохой писатель».
– Эти слова, – рассказывал Александр Степанович, – как удар, толкнули мою душу, зародив в ней тайную, стыдливую мечту о будущем. До сих пор я не знал, к чему стремиться, во мне был хаос и смута желаний; вечная нищета не давала мне возможности остановиться на каком-то твердом решении о своем будущем. Уже испытанные море, бродяжничество, странствия показали мне, что это все-таки не то, чего жаждет моя душа. А что ей было нужно, я не знал. Слова Быховского были не только толчком, они были светом, озарившим мой разум и тайные глубины моей души. Я понял, чего я жажду, душа моя нашла свой путь. Это было как первая нежная любовь. Я стыдился даже своих мыслей об этом, считая, что для писателя очень ничтожен, мало знаю, мало могу и, быть может, нетерпелив. Но зароненная, настоящая мысль не угасала; постепенно я стал понимать, что меня всем существом тянет к писательству, хотя я еще не понимал его и не представлял, как это произойдет.
В 1923 году Н. Быховский раза два был у нас в гостях. Жили мы тогда на Рождественской улице в своей квартире. Как-то вечером Александр Степанович пришел домой с неизвестными мне пожилым невысоким человеком и, представляя его, сказал: «Вот, Нинуша, мой крестный отец в литературе – Наум Быховский».
Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Рукопись Музея Грина в Федосии; Симферополь, 2000
Заслугу рядового Пантелеева» издало Донское издательство. За эту брошюру были посажены в тюрьму и редактор, и выпускающий и издатель, как потом рассказывал мне Быховский, но никто не назвал подлинной фамилии автора.
По приезде в Петербург Александр Степанович написал вторую агитку – «Слон и Моська», которая тоже была принята каким-то издательством, каким – Александр Степанович не помнил, но рассказ света не увидел, так как при обыске в типографии полиция рассыпала набор.
В. Абрамова. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
27 сентября 1906 года член Московского комитета по делам печати А. Венкстерн в докладе комитету писал: «В рассказе «Заслуга рядового Пантелеева» изображается экспедиция военного отряда для укрощения крестьян, учинивших разгром помещичьей усадьбы. В то время, как крестьяне рисуются вполне невинными жертвами, автор не жалеет красок, чтобы изобразить бесчеловечную жестокость и ничем не вызванные варварские нападки войск от офицеров до последнего солдата». В докладе приводятся выдержки из рассказа о других солдатах, которые идут на карательную операцию из-за боязни неповиновения, из страха перед каторгой. Делая вывод, что подобный рассказ направлен на то, чтобы внушить ненависть к солдатам-карателям и призвать их к неповиновению при усмирении «бунтов и беспорядков», цензор продолжает: «брошюру задержать, а против автора возбудить судебное преследование по пункту 6 отдела VIII Временных правил о печати и статьи 129 Уголовного уложения. Комитет просит прокурора Московской судебной палаты привлечь к судебной ответственности автора, издателя и владельца типографии.
Имя автора не установили, часть тиража брошюры арестовали.
8 февраля 1907 года дело закрыто.
В 1961 году один экземпляр рассказа был найден в Фонде вещественных доказательств Московской жандармерии за 1906 год, в 1966 года два экземпляра рассказа были обнаружены в отделе редкой книги Библиотеки имени В.И. Ленина.
5 декабря 1906 года было начато судебное преследование по рассказу «Слон и моська», набор брошюры был разобран.
В 1965 году один экземпляр рассказа был обнаружен в отделе редкой книги Библиотеки имени В.И. Ленина, в 1966 году – два экземпляра найдены в Библиотеке имени М.Е. Салтыкова-Щедрина.
В. Киркин. Произведения А. Грина под запретом цензуры. Журнал «Советские архивы». М, 1972, № 3
Летом 1906 года Гриневский приехал в Вятку, где отец достал ему паспорт «личного почетного гражданина» Алексея Алексеевича Мальгинова, и через месяц выехал в Петербург. Первый напечатанный рассказ А.С. Грина – «В Италию» появился в газете «Биржевые ведомости» 5 декабря 1906 года.
Впервые подпись «А.С. Грин» появилась в петербургской газете «Товарищ» 25 марта 1907 под рассказом «Случай» – по одной из версий редактор предложил Александру Гриневскому сократить фамилию.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Первый рассказ был написан Александром Степановичем осенью 1906 года и напечатан в утреннем выпуске «Биржевых ведомостей» в декабре того же года. Он назывался в «В Италию» и был подписан «А.А. М-въ». Но такая подпись не удовлетворяла Александра Степановича. Ведь Мальгинов – это была чужая, временная фамилия. Надо было придумать псевдоним. Толковали целый вечер и остановились на «А.С. Грине».
В. Абрамова. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Александр Степанович жил в Петербурге. Писал первые рассказы из революционной жизни, которые потом составили сборник «Шапка-невидимка». Когда Измайлов, у которого должен был печататься один из первых рассказов Грина «Апельсины», спросил его, как он будет подписываться своей фамилией (Мальгинов) или псевдонимом, Александр Степанович, не желая быть Мальгиновым и зная, что не может Гриневским, с молодой пылкостью ответил – «Лиловый дракон». Измайлов расхохотался и сказал, что такой псевдоним совсем не годится. Тогда Александр Степанович взял первую половину свой настоящей фамилии.
Так родился псевдоним «А.С. Грин». И это имя так плотно подошло к Александру Степановичу, что он говорил: «Знаешь, я чувствую себя только Грином, и мне странным кажется, когда кто-то говорит – Гриневский. Это кто-то чужой мне». Подписывался всегда «Грин» и меня именовал «Грин», утверждая, что и я не Гриневская, как и он. И когда мне пришлось получать паспорт в Феодосии, он попросил знакомую паспортистку проставить мне в нем – Н.Н. Грин»
Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Рукопись Музея Грина в Феодосии; Ленинград, 1972; Симферополь, 2000
Неожиданный успех окрылил Грина. Он получил гонорар, устроился с квартирой и начал писать. Сначала он писал рассказы, совсем далекие от фантастики, из рабочего быта, и постепенно их накопилось целая книга. Сотрудничал он в газете «Биржевые ведомости», в журнале «Огонек», в «Литературном приложении» к «Ниве.
Новое об Александре Грине. Журнал «Дон», 1965, № 7
Вероятно, впервые Грин обращается к Горькому в 1907 году, когда пишет в Италию, на Капри, письмо, в котором просит помочь ему в издании первой книги рассказов.
Грин рекомендуется в письме: «Я беллетрист, печатаюсь третий год и очень хочу выпустить книжку своих рассказов, которых набралось 20–25.
Давно я хотел обратиться к Вам с покорнейшей просьбой рассмотреть мой материал и, если он достоин печати – издать в «Знании». Но так как неуверенности во мне больше, чем надежды – я не сделал этого до настоящего момента, а теперь решился».
Н. Изергина. Грин и Горький. Кировский педагогический институт. Ученые записки. Вып. 20. Киров, 1965
Ответ А. Горького не найден. Возможно, отзыв был благоприятный – первый сборник Александра Грина из 10 рассказов «Шапка-невидимка. Из рассказов о революционерах» вышел в Петербурге в начале 1908 года.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
За год литературной работы у Грина набрался целый сборник рассказов. В конце 1907 года он познакомился с издателем Котельниковым, владельцем книжной лавки «Наша жизнь». Котельников согласился выпустить книгу. Книга под названием «Шапка-невидимка» вышла в начале 1908 года.
В. Абрамова. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
В 1909 году в «Новом журнале для всех» появился первый романтический рассказ Александра Грина «Остров Рено». «В «Острове Рено» уже были заключены все черты будущего Грина. Это простой рассказ о силе и красоте девственной тропической природы и жажде свободы у матроса, дезертировавшего с военного корабля и убитого за это по приказу командира. Грин начал печататься».
В журналах «Вокруг света», «Аргус» были напечатаны рассказы Грина «Колония Ланфиер», «Происшествие на улице Пса», «Штурман четырех ветров», в 1910 году вышел сборник его романтических рассказов. Грин приобретал популярность.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
В журнале «Русское богатство» в марте 1910 года появилась рецензия В. Кранихфельда на сборник рассказов А. Грина из 264 страниц, напечатанном издательством «Земля» в Санкт-Петербурге:
Нынешнего читателя трудно чем-нибудь удивить, и оттого он, пожалуй, и не удивится, когда, прочитав в журнале такие рассказы г. Грина как «Остров Рено» или «Колония Ланфиер», узнал, что это не переводы, а оригинальные произведения русского писателя. Что ж – если другие стилизуют под Бокаччио или под XVIII век, то почему Грину не подделывать Брет-Гарта. Но это поверхностное впечатление; у Грина это не подделка и не внешняя стилизация: это свое. Свое потому, что это рассказы из жизни странных людей в далеких странах нужны самому автору; в них чувствуется какая-то органическая необходимость – и они тесно связаны с рассказами того же Грина из русской современности, и здесь он – тот же. Чужие люди ему свои, далекие страны ему близки, потому, что это люди, потому что все страны – наша земля, весь мир – родина. Поэтому Брет-Гарт или Киплинг, или По, которые и в самом деле дали много рассказам Грина, – только оболочка. Просто в этой, конечно, абстрактной форме ему легче найти – то есть высказать – то, что он ищет. С виду он бытовик, за бытовыми красками гонится с настойчивостью, которая подчас слишком заметна. Лезут в глаза не столько самые эти термины морского дела и подробности экзотического быта, эти лиселя и штурвалы, эти дурианги и араукарии, сколько та явная преднамеренность, с которой их ищет автор. Но этим он только оттеняет, что быт для него весьма второстепенное дело: слишком очевидно, что бытовая точность нужна ему исключительно для убедительности, для оправдания его психологической фантастики.
Грин по преимуществу поэт напряженной жизни. Он хочет говорить только о важном, о главном, о роковом: и не в быту, а в душе человеческой».
Писатели современной эпохи. М, 1928
Все герои Грина – типичные горожане, сугубые горожане нашего времени, уставшие от жизни и от людей, от самих себя, и жаждущие забвения, временного или вечного. У них безмерные аппетиты к жизни, но мало для нее сил. Сознание собственного у них ярко, почти преувеличенное, но они проявляют его только в погоне за наиболее острыми наслаждениями, соперничая и быстро пресыщаясь.
С людьми у этих «индивидуалистов» обыкновенно «все покончено». Остается или убивать себя, или бежать в пустыню. Убивают герои Грина – и себя, и других чрезвычайно легко: по ошибке, по прихоти, под влиянием легкой вспышки. Ценность жизни в их глазах дошла до минимума. В 9 из 11 рассказах сборника мы встречаем убийство или самоубийство, иногда и то и другое, целый ряд убийств – какой-то кровавый кошмар.
Автор довольно удачно охватил некоторые черты «модернистской» психологии. К счастью для него он, по-видимому, неглубоко ею проникся. От изображаемых им «ужасов» и эксцессов веет искусственностью и надуманностью. Случается, что среди них нет-нет, да и проглянет простое, живое любопытство автора к жизни, наблюдательность и даже юмор. Несомненно, что мы, здесь имеем дело не с болезнью, не с единственным надломом творчества, как у Л. Андреева, а только с «модой».
Несамостоятельность Грина, вероятно, обусловленная его литературной молодостью, сказывается и в романтических сюжетах, занимательных, в духе Майн Рида и Купера, и в манере письма, довольно яркой, но тяжеловесной – во вкусе примитивного, уже отжившего импрессионизма. Форма рассказов у Грина красива и иногда любопытна, но все же в большей степени вычурна, чем своеобразна.
Однако, и сквозь сумбурный, поверхностный романтизм и сквозь лубочные краски проглядывает несомненная талантливость автора. Чувствуется, что в нем бродит что-то свое, не находя выхода. Побольше бы ему только вдумчивости, искренности и чеховской простоты».
Е. Колтоновская. Критические этюды. СПБ, 1912
Жизнь с Александром Степановичем показалась мне сначала идиллией. Утром я уходила в лабораторию, а в час возвращалась домой завтракать. Александр Степанович радостно встречал меня и даже приготовлял к моему приходу какую-нибудь еду Потом я опять уходила в лабораторию, а по окончании моей работы мы шли куда-нибудь обедать.
Но идиллия очень скоро кончилась. Александр Степанович за год своего пребывания в Петербурге сошелся с литературной богемой. Это делало нашу жизнь трудной и постоянно выбивало из бюджета. Я была бесхозяйственна и непрактична, а Александр Степанович всякую попытку к экономии называл мещанством и сердито ей сопротивлялся.
Жизнь наша слагалась из таких периодов: получка, отдача долгов, выкуп заложенных вещей и покупка самого необходимого. Если деньги получал Александр Степанович, он приходил домой с конфетами или цветами, но очень скоро, через час-полтора, исчезал, пропадал сутки или двое и возвращался домой больной, разбитый, без гроша. А питаться и платить за квартиру надо было. Если и мои деньги кончались, то приходилось закладывать ценные вещицы, подаренные мне отцом, и даже носильные вещи. Продали и золотую медаль – награду при окончании мною гимназии.
В периоды безденежья Александр Степанович впадал в тоску, не знал, чем себя занять, и делался раздражительным. Потом брал себя в руки и садился писать. Если тема не находилась, говорил шутя: «Надо принять слабительное». Это значило, что надо начитаться вдоволь таких книг, в которых можно было найти занимательную фабулу, нравящегося героя, описание местности или просто какую-нибудь мелочь, вроде звучного или эксцентричного имени; такие книги давали толчок воображению, вдохновляли и помогали ему найти героя или тему. В подобные периоды Александр Степанович не перечитывал прежде известных ему книг, но доставал приключенческую литературу, фантастические романы, читал А. Дюма, Эдгара По, Стивенсона и т. п.
В те годы, когда мы жили вместе, Александр Степанович был молод, мозг его был свеж, и писалось ему легко. В два-три приема рассказ бывал окончен. Александр Степанович читал мне его, диктовал для переписки набело. Наступали тихие, хорошие вечера.
В такие вечера я мучительно задумывалась над вопросом: да что же за человек Александр Степанович? Мне, в то время молодой и совсем не знавшей людей, нелегко было в нем разобраться. Его расколотость, несовместимость двух его ликов: человека частной жизни – Гриневского и писателя Грина била в глаза, невозможно было понять ее, примириться с ней.
Написанное произведение Грин сдавал в редакцию, получал деньги, а дальше повторялось все прежнее».
В. Абрамова. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
27 июля 1910 года Александра Грина по доносу арестовали за проживание по чужому паспорту на его петербургской квартире – Васильевский остров, 6-я линия, дом 1, квартира 33 и поместили в петербургскую тюрьму «Кресты». Осенью 1910 года подследственный Александр Гриневский и Вера Абрамова венчались в церкви градоначальства в Петербурге, на венчании были две его сестры – Наталья и Екатерина.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Сохранилось «Дело о высылке в Архангельскую губернию под гласный надзор полиции за принадлежность к социал-революционной партии потомственного дворянина Александра Степановича Гриневского (25 сентября 1910 года – 22 мая 1912 года)», содержащее 66 листов.
Дело открывается секретным донесением № 14977 от 17 октября 1910 года из Охранного отделения Санкт-Петербургского градоначальника Архангельскому губернатору:
Секретно. Архангельскому губернатору.
…К изложенному присовокупляю, что о названном Гриневском в делах подведомственного мне Охранного отделения имеются следующие сведения:
В 1902 году Гриневский дезертировал из 213 пехотного резервного Оровайского батальона, а в 1903 и в 1904 годах привлекался в Севастополе к судебной ответственности по обвинению в противоправительственной пропаганде среди нижних чинов Севастопольской крепостной артиллерии флота. В 1905 году Гриневский был приговорен Севастопольским военно-морским судом за преступления, предусмотренные 129, 130 и 131 статьями Уголовного Уложения, к ссылке на поселение, но затем в силу Высочайшего Указа 21 октября 1905 года освобожден от определенного ему по судебному приговору наказания.
7 января 1906 года, в ликвидацию в Санкт-Петербурге боевого летучего отряда партии социалистов-революционеров, Гриневский был арестован под именем мещанина местечка Нового Двора Волковысского уезда Гродненской губернии Николая Ивановича Мальцева и по настоящему делу, на основании утвержденного г. Министром Внутренних Дел 29 марта 1906 года постановления Особого Совещания, образованного согласно статьи 34 Положения о Государственной охране, Гриневский был выслан под гласный надзор полиции в отдаленный уезд Тобольской губернии на четыре года, с водворением в город Туринск, откуда он 11 июня 1906 года бежал и был обнаружен лишь 27 июня сего года проживавшим в Санкт-Петербурге по чужому паспорту на имя личного почетного гражданина Алексея Алексеевича Мальгинова.
И. Мыльцына, А. Толстая. А.С. Грин в архангельской ссылке. Научные доклады высшей школы. Филологические науки. М, 1967, № 3
31 октября 1910 года этапом через Вологду Александр Грин был отправлен в ссылку в Архангельскую губернию.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Архангельский полицмейстер 4 ноября 1910 года рапортом N 10234 докладывал архангельскому губернатору: «Доношу Вашему Превосходительству, что 3 сего ноября доставлен этапным порядком из города Вологды при открытом листе Санкт-Петербургского Правления от 31 минувшего октября за № 10724 поднадзорный потомственный дворянин Александр Степанов Гриневский и впредь до Вашего распоряжения помещен во временную пересыльную тюрьму».
И.В. Мыльцына, А.В. Толстая. А.С. Грин в архангельской ссылке. Научные доклады высшей школы. Филологические науки. М, 1967, № 3
Первоначальное место ссылки Мезень 6 ноября 1910 года по просьбе жены А. Грина, тогда же приехавшей в Архангельск, было заменено на Пинегу. Немного ранее, 25 сентября, первоначальный четырехлетний срок ссылки сократили до двух лет.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Ехать мы должны в Пинегу за двести километров от Архангельска. Это было очень милостиво, но я поняла степень поблажки только потом, от ссыльных, которые объявили мне, что нас могли заслать гораздо дальше.
Через день выехали из Архангельска на паре низкорослых почтовых лошадей.
На дно возка уложили чемоданы, корзины, портпледы, поверх них настлали слой сена, а на сено положили тонкое одеяло (вместо простыни) и подушки. Мы легли, а ямщик накрыл нас сначала одеялами, а потом – меховой полостью. В начале перегона хотелось смотреть и разговаривать, а потом глаза начинали слипаться от ровного потряхивания на ухабах, безлюдья и монотонного позвякивания колокольчика. Дремали. Проехав верст пятнадцать, начали зябнуть, пальцы на ногах и руках ныли, пробуждались и посматривали – не видно ли деревни? Наконец достигли почтовой станции, с радостью вылезли из-под всех покрышек и пошли в станционную избу. Там всегда жарко натоплено и можно заказать самовар. Еды на станциях не бывало; надо было или везти ее с собой, о чем мы не знали, или искать по деревне. Напившись чаю, отогревшись и дождавшись лошадей, мы поехали дальше.
В. Абрамова. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Гриневские приехали в Пинегу 12 ноября 1910 года, а 15 августа 1911 года были переведены в село Кегостров, расположенное на острове на Северной Двине напротив Архангельска. С 21 марта 1912 года до конца ссылки Гриневские прожили в Архангельске, первые три дня в Троицкой гостинице, а потом в доме Афанасьева на Олонецкой улице. В ссылке Александром Грином были написаны «Ксения Турпанова», «Зимняя сказка», «Жизнь Гнора», «Синий каскад Теллури», «Сто верст по реке», «Позорный столб» и многие другие произведения.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Н.А. Кулик сказал нам, что в Пинеге есть Народный дом и при нем – библиотека. Она-то и спасала Александра Степановича от тоски. Читал Грин очень много. Подбор книг в библиотеке был случайный, так как большая часть их была пожертвована разными людьми. Были кое-кто из классиков, полные и неполные комплекты толстых журналов и много переводной литературы. Вообще малоподвижный, Александр Степанович редко выходил из дому без надобности, прогулок не признавал, но в библиотеку ходил довольно часто. Позднее, когда мы ближе познакомились с ссыльными, стали получать книги от них, меняться.
Впоследствии Александр Степанович не раз вспоминал, что два года, проведенные в ссылке, были лучшими в нашей совместной жизни. Мы там оба отдохнули. Денег отец высылал достаточно. Поэтому Александр Степанович мог писать только тогда, когда хотелось и что хотелось.
Александр Степанович поручил мне, когда я буду в Петербурге, зайти в редакцию «Всеобщего журнала». В редакции я встретила А.И. Котылева. Он подошел ко мне, поздоровался и спросил, как живется в Пинеге. Выслушав ответ, спешно простился и ушел из редакции. Такое поведение меня очень удивило: А.И. Котылев довольно часто бывал у нас, когда мы жили на 6-й линии. Он имел репутацию человека порочного, но я не имела возможности убедиться в этом; на мой взгляд, это был человек умный и хорошо воспитанный. Казалось, что они с Александром Степановичем дружили. Приехав в Пинегу, я рассказала Александру Степановичу о странном поведении Котылева.
– Это он и выдал меня, – сказал Грин.
– Да ведь вы же были друзьями?
– Ну, не совсем… Как-то поссорившись, я ему сказал: «Я хоть с тобой и пьянствую, но этим у нас вся дружба и кончается; мы с тобой, как масло и вода, неслиянны». Вот этого он мне и не простил.
В Петербурге я купила Александру Степановичу дробовик для охоты и граммофон с набором пластинок. Ружье и все охотничьи принадлежности очень скрасили ему весну и лето.
В первые полгода жизни в Пинеге Грин совсем не жаловался на скуку. Он был очень утомлен всем пережитым. В тишине и обеспеченности он сначала благодушествовал: много спал, с аппетитом ел, подолгу читал, при настроении – писал, а для отдыха играл со мною в карты или раскладывал пасьянсы. Но к весне начал скучать. Стал раздражителен и мрачен. Поссорился с хозяйкой. Поэтому, когда в мае приехал в Пинегу новый акцизный чиновник, хозяйка сказала, что ей гораздо приятнее иметь жильцом правительственного чиновника, чем ссыльных. И мы снова оказались на Великом дворе, только в другой избе.
Весна в Пинеге мало чем походила на нашу петербургскую, неврастеническую и бледную. Дни настали длинные, солнечные; глубочайшие снега, накопившиеся за долгую, без оттепелей, зиму, принялись бурно таять. Всюду зашумели ручьи, а овраги, которых в Пинеге много, превратились в озера и речки.
Весна развеселила Александра Степановича. Когда просохло, он начал охотиться. Мы купили лодку. Александр Степанович охотился то на реке, то в лесу. Уходил c раннего утра и возвращался к вечеру, увешанный битой птицей. Поели мы с мамой разнообразной дичи: и болотных куликов, и бекасов, и куропаток, и уток всевозможных разновидностей, от крупных до самых маленьких.
Второй год ссылки, на Кегострове, лежащем в дельте Северной Двины, в трех километрах от Архангельска, мы прожили с Александром Степановичем так же дружно, как и первый в Пинеге.
На Кегострове мы поселились у зажиточных хозяев, имевших рыбокоптильню. Внизу большого, солидно выстроенного дома жили хозяева, там же была и общая кухня. Наверху было большое зало, которым обычно никто не пользовался; оно служило только для приема гостей в торжественных случаях. Рядом с залом были еще три небольшие меблированные комнаты; их мы и сняли.
Когда я ехала в город, чтобы закупить на неделю провизии, то брала смирную старую лошадь. Она везла меня ленивой рысью, так что все меня обгоняли, но зато можно было не бояться. Но когда в город собирался Александр Степанович, он брал застоявшегося жеребца, и поездка превращалась в смену сильных ощущений. Как я ни просила попридержать лошадь до выезда на дорогу, Грине не умел этого сделать. Жеребец вылетел со двора так, будто за ним гнались волки, на всем ходу, под прямым углом сворачивал на дорогу; сани ложились на один бок – того гляди окажешься на снегу, – но благополучно выпрямлялись и начинали скакать по ухабам дороги. Потом стремительно неслись с довольно высокого берега на лед. Дорога на Двине была узкая, а проезжих довольно много. Александру Степановичу хотелось всех обгонять, и он, то и дело крича: «Берегись!» – мчался, сворачивая в снег и накреняя сани.
Весной 1912 года нас перевели в Архангельск.
Вскоре я одна вернулась в Петербург, чтобы все приготовить к приезду Александра Степановича. Наняла квартиру на углу Второй роты и Тарасова переулка. В квартире были две комнаты, коридор и кухня. Купола дешевенькую мебель и пополнила хозяйственный инвентарь. Думала, что устраиваю прочное гнездо, но жизнь вскоре заставила меня понять мою ошибку.
Вскоре пути наши разошлись. Встречи стали короткими и редкими.
В. Абрамова. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Первая жена Александра Грина Вера Павловна Абрамова разошлась с А. Грином в 1913, позднее вышла замуж за известного геолога К.П. Калицкого.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Архангельская ссылка закончилась 15 марта 1912 года, Гриневские вернулись в Петербург. «Здесь начался лучший период его жизни, своего рода «Болдинская осень». В то время Грин писал почти непрерывно. С ненасытной жаждой он перечитывал множество книг, хотел все узнать, испытать, перенести в свои рассказы. Вскоре он повез отцу в Вятку свою первую книгу».
К. Паустовский. Предисловие к сборнику произведений А. Грина «Золотая цепь». М, 1939
Весной 1913 года Александр Грин был принят в Литературный фонд.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Сохранилось письмо Грина председателю фонда С.А. Венгерову:
«Глубокоуважаемый Семен Афанасьевич!
Я написал и посылаю Вам свою краткую автобиографию, с перечнем изданий, где приходилось мне быть напечатанным. В непродолжительном времени я пришлю Вам все свои книжки. Но вот беда – совсем не помню, по каким именно NN различных изданий прошли рассказы. Помню только года. Скажите, пожалуйста, нужно это обязательно, или нет? Рассказов, которых нет в имеющих быть присланными мною книжках, – около 60. В большинстве случаев это скверные, наспех написанные вещи, их не стоит читать.
На иностранные языки меня еще не переводили, за исключением одной латышской и еврейской газеты (не помню – какие), а вчера я получил из Мюнхена предложение перевести меня для издания у Георга Мюллера на немецком языке.
С глубоким уважением А.С. Грин. СПБ, 2-я рота, дом 7, кв. 24.
15 марта 1913 года.
А.С. ГРИН
Я родился в городе Слободском Вятской губернии в 1881 году (Грин ошибся на год – авт.), 11 августа, но еще грудным ребенком был перевезен в Вятку, где и жил безвыездно до шестнадцати лет вместе с родителями. Мой отец Степан Евсеевич Гриневский, происходит из рода дворян Виленской губернии. Дедушка, т. е. отец моего отца, был крупным помещиком Дисненского уезда. В 1863 году отец по делу польского восстания был арестован, просидел 3 года в тюрьме, а затем пробыл 2 года в ссылке в Тобольской губернии. Имение, разумеется, конфисковали. Освобожденный общей амнистией того времени, отец пешком добрался до Вятки и здесь в конце концов основался, поступив на земскую службу, где служит и сейчас бухгалтером губернской земской больницы. Ему 71 год. Он женился в Вятке на девице из мещан, Анне Степановне Ляпковой, моей матери, умершей, когда мне было 12 лет.
Мои две сестры и брат (родившиеся позже меня) не имели никакого значения в моей жизни, кроме личных, очень хороших с ними отношений, и поэтому говорить о них я не буду. Детство мое было не очень приятное. Маленького меня страшно баловали, а подросшего за живость характера и озорство – преследовали всячески, включительно до жестоких побоев и порки. Я научился читать с помощью отца шести лет, и первая прочитанная мною книга была «Путешествие Гулливера в страну лилипутов и великанов» (в детском изложении). Мать тогда же научила писать. Мои игры носили характер сказочный и охотничий. Мои товарищи были мальчики-нелюдимы. Я рос без всякого воспитания. В десять лет отец купил мне ружье и я пристрастился к охоте.
Девяти лет я поступил в реальное училище, но после двух исключений за скверное поведение (так называли) был исключен окончательно в третий раз из третьего класса за стихотворный пасквиль на учительский персонал. Меня отвели в городское четырехклассное училище, которое я, после одного исключения, окончил благополучно в 1896 году. Начав читать с шести лет, я читал все, что под рукой было, сплошь, от «Спиритизма с научной точки зрения», до Герштекера и от Жюля Верна до приложений к газете «Свет». Тысячи книг сказочного, философского, геологического, бульварного и иного содержания сидели в моей голове плохо переваренной пищей. Летом 1896 года с 20 рублями в кармане и советами «не пропасть» я отправился в Одессу, мечтая сделаться моряком. Надо сказать также, что в детстве я усердно писал плохие стихи, а отец, через год после смерти матери, женился вторично.
Поголодав с месяц в Одессе, я поступил матросским учеником на пароход «Платон», позже матросом на «Цесаревич», еще позже – на парусное херсонское судно. В промежутках работал чернорабочим. Затем меня потянуло домой (через год), дела мои пошли скверно. Я выехал зайцем через Ростов-на-Дону – Волгу – к реке Вятке и прибыл домой, где всю зиму переписывал роли местной драматической труппе, выступая изредка в третьестепенных ролях. С неделю я посещал также железнодорожную школу (телеграфисты, кондуктора и пр.), но это мне скоро надоело. Я жил от отца отдельно, он помогал мне. Летом 1898 года я уехал в Баку, где служил на рыбных промыслах, на пароходе «Атрек» (компания «Надежда»), а больше всего был Максимом Горьким. Изнурительная лихорадка заставила меня покинуть Баку, я приехал зайцем домой (весной 1899 года) и поступил банщиком на станцию Мураши Пермь-Котласской дороги. С осени я стал работать в железнодорожных мастерских Вятского депо и строгал различное дерево на различных машинах до весны. В апреле я поступил матросом на баржу, но в Нижнем рассчитался, вернулся в Вятку и глухой зимой ушел пешком на Урал. Я работал на Пашийских приисках, на домнах, в железных рудниках села Кушва (гора Благодать), на торфяниках, на сплавке и скидке дров и дровосеком. К осени мне это надоело.
Я вернулся домой и стал снова переписывать роли для театра и бедствовал. В этом же году (1901-м) я по желанию отца (а, отчасти, и по своему собственному) был сдан в солдаты. Служить мне пришлось в Пензе, в 213-м Оровайском резервном батальоне. Службу я возненавидел мгновенно и, достаточно просидев в карцере, бежал летом 1902 года, но был пойман в Камышине и отсидел еще месяц. Скоро я познакомился с революционерами. Они устроили мне второй побег зимой 1902 года. Я приехал в Симбирск, где, поработав некоторое время на лесопильном заводе, ранней весной был отправлен в Саратов. Отсюда я выехал через месяц и скитался по разным городам России вплоть до Севастополя, где был арестован в ноябре 1903 года за пропаганду во флоте и крепостной артиллерии.
Я просидел почти два года. Меня присудили к лишению всех прав и бессрочной ссылке на поселение. 17 октября 1905 года освободило меня. В декабре того же года я был арестован в Санкт-Петербурге и в начале июля 1906 года выслан административно в Туринск, Тобольской губернии, откуда через день бежал и приехал в августе в Москву. Здесь я, прожив дней десять, написал первый рассказ для мягковского «Колокола» (издательство) под названием «Заслуга рядового Пантелеева». Мне дали сто рублей. Я приехал в Петербург. Здесь, живя по подложному паспорту, я стал писать. Мой первый литературный рассказ «В Италию» напечатал в начале 1907 года А. Измайлов в «Биржевых ведомостях». Затем два рассказа напечатал В.С. Миролюбов в «Трудовом пути», и я продолжал писать.
Летом 1910 года я был арестован, как нелегальный, и, отсидев положенные три месяца, отправился в Архангельскую губернию сроком на 1 год и 7 месяцев. Мне назначили уездный город Пинегу, затем, к осени 1911 года, перевели в Архангельск. Весной, 15 мая 1912 года, я освободился, вернулся в Петербург и теперь имею право носить настоящее имя. Главное событие моей жизни – встреча с В.П. Абрамовой, ныне моей женой».
Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
На каком-то литературном вечере С.А. Венгеров подошел к Науму Яковлевичу Быховскому и спросил, указывая на Грина:
– Вы, кажется, хорошо знакомы с Грином? Он подал заявление о своем желании вступить в члены литературного фонда. Но говорят, что он беглый каторжанин, что он убил свою первую жену, а потом – английского капитана, у которого украл чемодан с рукописями; теперь он их переводит и выдает за свои произведения. Мы в большом затруднении – можно ли принять его в литературный фонд?
Н.Я. Быховский уверил Венгерова, что Грин сидел в тюрьме только по политическому делу, ни одного иностранного языка не знает и пишет свои рассказы самостоятельно. После этого Александр Степанович был принят в литературный фонд.
В. Абрамова. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Странен и непривычен был Грин в обычном кругу писателей-реалистов, бытовиков, как их тогда называли. Чужим он был среди символистов, акмеистов, футуристов…
«Трагедия плоскогорья Суан» Грина, вещь, которую я оставил в редакции условно, предупредив, что она может пойти, а может и не пойти, вещь красивая, но слишком экзотическая…» Это строки из письма Валерия Брюсова, редактировавшего в 1910–1914 годах литературный отдел журнала «Русская мысль». Они очень показательны, эти строки, звучащие как приговор. Если даже Брюсову, большому поэту, чуткому и отзывчивому на литературную новизну, гриновская вещь показалась хотя и красивой, но слишком экзотической, которая может пойти, а может и не пойти, то каково же было отношение к произведениям странного писателя в других российских журналах?
В. Вихров. Рыцарь мечты. Предисловие к собранию сочинений А. Грина в 6 томах. М, 1965
Одно время в Петербурге ходил слух, будто Грин – просто-напросто полуграмотный матрос, не умеющий связать двух слов. А рассказы, которые он печатает, украдены им у какого-то капитана дальнего плавания, погибшего во время кораблекрушения.
Особо «осведомленные» сплетники и фантазеры доходили даже до подробностей, рисуя картину, как во время этой катастрофы сам Грин спасается, привязав себя к большому сундуку, в котором находились рукописи капитана.
Слушая эти бредни, Александр Степанович только посвистывал и говорил с веселой усмешкой:
– Можно подумать, что я делюсь своим гонораром с этими услужливыми болтунами. Благодаря их россказням мои книжки лучше покупают!
Впрочем, он знал себе цену и шел своей дорогой.
Н. Вержбицкий. Светлая душа. Журнал «Наш современник», 1964, № 8; Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Летом 1913 года петербургское издательство «Прометей» выпустило трехтомник А. Грина из 24 рассказов. Тогда же А. Грин навестил в Вятке больного отца, умершего 1 марта 1914 года – сам А. Грин в это время лечился в клинике доктора Трошина. За несколько месяцев до этого Грин разошелся со своей первой женой Верой Павловной Абрамовой.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Мы встретились в маленькой пивной на Рыбацкой улице Петроградской стороны. Грин был в старой круглой бобровой шапке, в потертом длинном пальто с меховым воротником. Сухощавый, некрасивый, довольно мрачный, он мало располагал к себе при первом знакомстве. У него было продолговатое, вытянутое лицо, большой неровный, как будто перешибленный, нос, жесткие усы. Сложная сетка морщин наложила на лицо отпечаток усталости, даже изможденности. Морщин было больше продольных. Ходил он уверенно, но слегка вразвалку. Помню, одной из первых была мысль, что человек этот не умеет улыбаться.
В те времена как писатель Грин был мало известен. Толстые, почтенные журналы редко пускали его на свои страницы. Он печатался в бесчисленных тоненьких, маленьких журнальчиках, вроде «Родины», «Синего журнала», «Аргуса», «Огонька». Маленькие журнальчики печатали Грина много и охотно и никогда не отказывали ему в кредите.
Выходили у Грина в маленьких частных издательствах (других тогда не было) небольшие книжки рассказов. Расходились они, насколько помню, туго. Читатель был падок на гремевшие тогда имена: запоем читали Л. Андреева, обыватели и обывательницы зачитывались Вербицкой, издававшейся небывалыми по тем временам тиражами. Читали Каменского, Арцыбашева, Муйжеля, Ясинского. Вообще шумно звенели имена писателей, теперь накрепко забытых. Имя Грина как-то терялось среди них. Но и тогда о нем уже ходили легенды. Рассказывали, будто Грин украл у какого-то моряка чемодан с рукописями и печатает похищенные у неведомого автора фантастические рассказы. К этому прибавляли, что Грин совершил какие-то необычайные преступления, с похищениями и убийствами людей, бегал из тюрем и с каторги. Все эти толки, разумеется, никаких оснований не имели, за исключением легенды тюремной. Грин действительно сидел в тюрьме за причастность к какой-то революционной организации или революционному подполью. Будучи человеком молчаливым, он вообще мало говорил, а охотнее слушал, тем более не любил, а вероятно, и не хотел рассказывать о своем прошлом.
Грин никогда не был путешественником, не видел экзотических дальних стран, покрытых пальмовыми рощами и пересекаемых таинственными реками, не видел городов с необычными названиями. Все это он прекрасно умел выдумывать. Зоркости его глаза, точности описаний поражались крупные мастера.
Путешествия Грина обычно начинались и кончались в знакомых петербургских кабачках, встречами с приятелями из петербургской бедной богемы, с людьми, ничуть не похожими на фантастических героев его фантастических рассказов. Пили, сознаться, много и шумно. На Невском в те времена было несколько кавказских погребков. Там подавали шашлык и кахетинское вино. Начиная в одном, мы нередко перебирались потом в другой, третий… Часто бывали в ресторане Черепейникова (в просторечии «Черепня») на Литейном, в ресторане Давыдова (у нас бытовало выражение «пойти к Давыдке») на Владимирском. Этот ресторан был штаб-квартирой петербургских газетчиков. Куприн описал его в рассказе «Штабс-капитан Рыбников». Ходили главным образом по дешевым трактирчикам; в «Вене», дорогом по тем временам ресторане, почти не бывали.
В начале войны я поселился в меблированных комнатах Пименова и поступил на курсы братьев милосердия. В эту зиму мы особенно часто встречались с Грином. Он жил этажом выше. Занимал он большую, светлую, скудно меблированную комнату, окно которой выходило на Пушкинскую. Помню простой стол, темную чернильницу и листы бумаги, исписанные стремительным характерным почерком, – разбросанные страницы рукописи. Писал Грин быстро, сосредоточенно и в любое время дня. Я не помню случая, чтобы обещанный журналу рассказ он не сделал в срок.
В те дни, когда Грин много писал, мы мало общались. Забегали пообедать в маленькую греческую столовую на углу Невского и Фонтанки и возвращались домой. С начала войны в Петрограде запретили продавать алкогольные напитки. Но в пригородах – Царском селе, Гатчине и Павловске – продавали виноградное вино. Иногда мы с Грином отправлялись в один из ближайших пригородов за вином. Как-то на перроне Царскосельского вокзала нам встретился Распутин. Мы узнали его по фотографиям, печатавшимся в тогдашних журналах, по черной цыганской бороде, по ладно сшитой из дорогого сукна поддевке. Грин не удержался и отпустил какое-то острое словечко. Распутин посмотрел на нас грозно, но промолчал и прошел мимо.
И.С. Соколов-Микитов. Давние встречи. Человек из Зурбагана. Л, 1976
После начала Первой мировой войны за Грином, получившим в охранке кличку «Невский», в Петрограде некоторое время велась слежка – с 3 по 11 сентября, 20 октября, 6 ноября 1914 года, 7 июня 1915 года.
А. Андреев. Жизнь Александра Грина
Данный текст является ознакомительным фрагментом.