Как передвигалась «Фишка»
Как передвигалась «Фишка»
В начале 1960-х годов американское направление внешней контрразведки Первого главного управления КГБ, преобразованной в Службу № 2, занимало несколько кабинетов на седьмом этаже известного здания на Лубянке, до революции принадлежавшего страховому обществу «Россия». В среде чекистов в разговорах между собой это здание обычно называли «Дом 2» в отличие от пристроенного после войны большого корпуса со стороны Мясницкой улицы (тогда улицы Кирова), которое именовали «Дом 1», где в тот период располагался почти весь Первый главк, за исключением, по-моему, внешней контрразведки, информационной и оперативно-технической служб.
В заботы Службы № 2 входило обеспечение за рубежом безопасности советских учреждений и граждан — как тех, кто находился в длительных командировках, так и тех, кто выезжал в составе разного рода делегаций и немногочисленных в те годы туристских групп.
В большей или меньшей степени, в зависимости от страны, в поле зрения внешней контрразведки находились и лица, которые посещали другие государства по так называемому каналу частного выезда, то есть по приглашениям родственников или знакомых (последнее было тогда редким явлением). Существовала консульская норма, выработанная не без участия органов госбезопасности, согласно которой каждый советский гражданин, прибывший в другую страну по «частному выезду», был обязан в кратчайший срок отметиться в ближайшем советском консульском учреждении, лично посетив его или в крайнем случае позвонив по телефону. Уклонение от выполнения такой инструкции, с которой знакомились перед выездом из Союза, рассматривалось как нарушение «норм поведения советских граждан за рубежом». Однако контролировать ее соблюдение было очень трудно, и она чаще нарушалась, чем соблюдалась. В консульствах за рубежом имелись учеты на советских граждан, временно или постоянно проживающих в той или иной стране.
Через внешнюю контрразведку канализировались из резидентур и материалы о въезжавших туристах-иностранцах и советских и иностранных гражданах той же категории «частного», но уже не выезда, а въезда. Поступали из Консульского управления МИДа заполненные анкеты на туристов, просьбы о посещении родственников или о возвращении в Союз на постоянное жительство лиц, ранее по разным причинам выехавших из СССР.
Обработка всех этих материалов была рутинной, повседневной работой сотрудников Службы № 2, отнимала много времени, не приносила особого удовлетворения, так как если кто-нибудь из таких лиц и становился объектом разработки того или иного подразделения, то, следуя законам конспирации, спасибо тем, от кого получены были эти материалы, никто не говорил. Естественно, такое отсутствие обратной связи не давало оперработнику ощущения полезности проделываемой работы, что порождало определенную отчужденность и элементы формализма в использовании упомянутых материалов.
Безусловно, внешняя контрразведка, пропуская через свое сито сведения на иностранцев, не обижала и себя, рассматривая и оценивая полученный товар в первую очередь с точки зрения пригодности для решения собственных задач.
Другой стороной деятельности сотрудников внешней контрразведки была постоянная работа по проникновению в иностранные спецслужбы. В мире противоборства специальных служб существует неписаный закон — хочешь обеспечить собственную безопасность, имей источники информации во вражеском стане, в подобных себе организациях. Проникновение в спецслужбы той страны, где в составе «легальной» резидентуры действуют сотрудники внешней контрразведки, позволяет ей решать многие задачи. Располагая информацией о деятельности местной контрразведки, резидентура может, во-первых, с максимальной эффективностью строить свою разведывательную деятельность, во-вторых, предотвратить возможные вербовочные и иные акции спецслужб как против разведчиков, так и против «чистых», то есть не принадлежащих к разведке, сотрудников советских учреждений.
Кроме того, источники в местных органах безопасности нередко предоставляют весьма ценную политическую информацию, сведения о внутри- и внешнеполитических намерениях властей разведываемой страны.
Естественно, что это направление разведывательной работы архисложно, поскольку речь идет о столкновении с профессионалами из той же сферы деятельности плюс хозяевами положения на территории своей страны, которые прекрасно владеют тактикой и технологическими приемами вербовочной работы и работы с уже имеющейся агентурой. Но зато, разрабатывая ту или иную комбинацию по установлению контакта с интересующим лицом или вырабатывая условия связи с ценным источником в жесткой контрразведывательной обстановке, оперативник испытывает величайшее удовлетворение, хотя каждый шажок, малейшее продвижение к намеченной цели — проникновению в иностранную службу, не говоря уже о конкретном результате — вербовке агента в спецслужбе противника, подчас поглощает месяцы и даже годы.
Весь этот пространный рассказ о деятельности внешней контрразведки в начале 1960-х годов понадобился для того, чтобы читателю было легче понять ту конкретную ситуацию, речь о которой пойдет ниже.
В одном из кабинетов на седьмом этаже «Дома 2» на Лубянке в 1963 году трудился один из молодых, недавно пришедших во внешнюю контрразведку сотрудников — Юрий Павлович Мостинский. Хорошее знание английского языка обусловило его назначение в американское направление внешней контрразведки. Как было принято в те времена, молодым с первых шагов поручались дела по оперативным разработкам. Для новичков это являлось серьезной проверкой, поскольку нужно было следить за развитием разработки, анализировать поступающие из резидентур материалы и давать по ним рекомендации — короче говоря, выполнять ту направляющую роль разведывательного Центра, которая совместно с действиями «периферии» (резидентуры) должна довести объект разработки до конечной Цели — привлечения к сотрудничеству. Начальство исходило из того, что начинающий работник при ведении таких дел быстро приобретает навык оперативного анализа, развивает творческое мышление, видит правильные шаги и промахи сотрудника резидентуры, которого ему, вероятно, придется сменить после окончания командировки последнего. Чаще всего молодые сотрудники вели оперативные разработки под присмотром, в хорошем смысле, более опытных старших товарищей, обычно тех, в чьем производстве ранее находились эти дела. Таким образом, не нарушая конспирацию, с ними можно было посоветоваться, как лучше составить ответ на запрос резидентуры, сформулировать рекомендации, чтобы не обидеть сотрудника загранточки, отредактировать проект письма для подписи у руководства. Как правило, старшие относились доброжелательно и выражали готовность помочь, если молодой с самого начала не проявлял заносчивости.
Но наряду с живыми делами такого рода молодым поручался обычно и участок рутинной работы, не требующей особых размышлений, но дающей полезные знания о взаимодействии подразделений разведки и контрразведки, различных гражданских ведомств с органами госбезопасности, КГБ, МВД и т. д. Как раз таким участком для Юрия Мостинского и было ведение переписки по запросам о въезде и выезде советских граждан в США (куда впоследствии его должны были послать в длительную командировку), а также рассмотрение и рассылка по заинтересованным адресатам поступающих из консульского управления МИДа анкет иностранных туристов.
Не без подсказки умудренных опытом сослуживцев Юрий уже успел отработать определенную методику: если при беглом просмотре названных материалов, которые поступали не каждый день, было видно, что особой срочности в исполнении не было, он складывал их в одну папку, а потом, выбрав время, чохом приступал к реализации. Это позволяло больше времени тратить на оперативные дела и не создавало рваного ритма в работе.
В один из сентябрьских дней 1963 года Юрия вызвал к себе в кабинет его начальник, Павел Александрович К., попросив принести с собой запрос из консульского управления о Прусаковой-Освальд.
— Послушай, здесь случай особый, — сказал он. — Речь идет о возвращении Прусаковой к своим родственникам в Ленинград. Но муж у нее американец, она вышла за него замуж в Минске, а год назад они вместе уехали в США. Он приехал сюда как турист, потом стал невозвращенцем. Бывший морской пехотинец. Год или больше назад, помню, спрашивали наше мнение в связи с оформлением их выезда, мы ответили, что он для нас интереса не представляет. Кажется, это ее вторая просьба о приезде. Будь добр, выясни, что там, в Ленинграде, как смотрят на приезд. Когда все соберешь, подготовь заключение и доложи. Давай действуй.
Вернувшись к себе, Юрий внимательно прочитал запрос, из которого следовало, что у Марины Прусаковой-Освальд в Ленинграде проживают отчим и другие родственники.
Она со своим мужем, Ли Харви Освальдом, американским гражданином, просила разрешения приехать в Ленинград на постоянное жительство. Поездка намечалась на ноябрь — декабрь 1963 года.
Весна 1992 года. Мы с Юрием Павловичем, для меня Юрой, полковником в отставке, сидим в его уютной московской квартире и пьем чай. Нам легко вести разговор — за плечами более четверти века совместной работы. Разведывательной деятельностью мы занимались в разных странах, но, оказываясь в Центре в промежутках между командировками, трудились в одном подразделении — во внешней контрразведке Первого главного управления. Ну а последние пять лет мы вместе «заряжали» действующих разведчиков новыми знаниями на факультете повышения квалификации Института имени Андропова. В свойственной ему неторопливой манере Юрий излагает события тех далеких дней: «Вернувшись от П. А., я еще раз перечитал документ и наметил план действий. Прежде всего надо поднять выездное Дело на Прусакову и после ознакомления с ним решить, кому и куда направить запросы. Я поднял дело из архива. Дело на Прусакову, как практически все дела спецпроверки, или «выездные», было тощим.
В деле содержались обычные материалы спецпроверки. Но, как мне помнится, оно было заведено вначале на ее мужа Ли Харви Освальда, а затем туда же были подшиты бумаги на Прусакову (ставшую Освальд) в связи с их оформлением на выезд в США. Следующим моим шагом был запрос в Управление КГБ Ленинградской области с просьбой через местный ОВИР выяснить готовность родственников Прусаковой принять ее с мужем в указанные сроки и предоставить им необходимые условия проживания. Выяснение таких вопросов являлось обязательным, когда возникал вопрос о частном въезде из-за рубежа. Поскольку в сведениях о муже заявительницы было сказано, что он до возвращения в США проживал в Минске, я проинформировал КГБ Белоруссии о поступившей просьбе жены Освальда. Сейчас не помню, сколько времени прошло до получения из Ленинграда ответа на мой запрос. В письме говорилось, что, как удалось выяснить, проживающий в Ленинграде отчим Прусаковой не имеет никакого желания принимать в этом году у себя падчерицу с зятем. Отношения между отчимом и Мариной были весьма напряженными. Он характеризовал ее как женщину легкого поведения. С его слов, ее главным стремлением было выйти замуж за иностранца и выехать с ним за границу, что она и осуществила, находясь в Минске.
Какой-либо оперативной переписки в нашем подразделении по Освальду и его жене я не обнаружил, что свидетельствовало об отсутствии интереса к ним, ибо в противном случае такие материалы обязательно прошли бы через нас, коль скоро речь шла о Соединенных Штатах. Все это вместе взятое дало мне основание подготовить проект заключения о нецелесообразности приезда четы Освальд в Союз по частному въезду в текущем году. Я отнес его П. А., который слегка подправил его редакционно и довольно быстро подписал у руководства. Мне осталось только отправить документ в Консульское управление, что я незамедлительно и сделал.
Вскоре после этого к нам в Службу № 2 в качестве ответа на мой запрос поступило письмо от председателя КГБ Белорусской ССР.
Не помню, были ли в нем приведены веские оперативные аргументы, подкрепляющие просьбу, но, кажется, мы даже не готовили ответа. Возможно, руководство сообщило в Минск по ВЧ о нашем негативном заключении. Поезд, как говорится, ушел. А приди это письмо чуть раньше, оно могло бы и повлиять на принятие решения. Тогда, по молодости, мне подумалось: «Странно, почему, когда Центр не проявляет заинтересованности в этих лицах, республиканский комитет суетится, зачем ему лишняя головная боль?»
Когда после покушения на президента Кеннеди из американских газет я узнал, что ФБР обнаружило на квартире Освальда среди его документов официальный ответ с отказом на просьбу о въезде в Союз, я задумался. А какова была бы реакция, если бы вместо него оказался документ, разрешающий въезд в сроки, совпадающие с покушением на жизнь американского президента? Вот оно, косвенное «доказательство» причастности Советов к действиям предполагаемого убийцы, собиравшегося скрыться в СССР после совершения теракта. Уж лучший подарок для определенных кругов в тот момент трудно было себе представить.
Но все это рассуждения постфактум. А тогда, отправив заключение на просьбу Прусаковой, я занялся своими повседневными заботами, на время вообще забыв об этом эпизоде. Я уже приступил к подготовке предстоящей длительной командировки в США, но это не освобождало меня от текущей работы, а поскольку людей в направлении недоставало, то каждый трудился, как говорится, и за того парня».
Документальное подтверждение воспоминаний Юрия Павловича Мостинского я обнаружил в одном из томов оперативного дела на Налима в октябре 1992 года в Минске. Служба № 2 Первого главного управления тогда действительно запросила мнение КГБ Белоруссии о целесообразности выдачи разрешения на въезд в Союз семьи Освальд в связи с их обращением в посольства в Вашингтоне и Мехико. Исполнителем этого документа значится Юрий Павлович.
8 октября 1963 года из КГБ за подписью заместителя начальника Учетно-архивного отдела Аряхлова в МИД СССР было направлено письмо, в котором в связи с поступлением спецсообщения № 550 из Мехико от 3 октября 1963 года просили выслать ходатайство о въезде в СССР семьи Освальд на постоянное жительство для рассмотрения в установленном порядке. Письмо было адресовано на имя начальника Консульского управления МИДа Власова.
На обороте этого письма, хранящегося в названном деле, имеется справка, что Прусакова М.Н. ходатайствовала одна, без мужа, о возвращении в Советский Союз к родственникам, проживающим в Ленинграде. Далее в ней сказано, что МИДом СССР по согласованию с местными органами Ленинградской области 7 октября 1963 года Прусаковой отказано во въезде в Союз. Ходатайство ее мужа о возвращении в Советский Союз в МИД еще не поступало. Справка датирована 16 ноября 1963 года.
25 октября 1963 года в МИД СССР из КГБ было направлено письмо следующего содержания:
«Заместителю министра иностранных дел
тов. Кузнецову В.В.
По сообщению тов. Базарова, в советское посольство в Мексике обратился гражданин США Освальд Ли с просьбой выдать ему визу на въезд в СССР на постоянное жительство…».
Далее в письме изложены обстоятельства его обращения в 1959 году с заявлением о принятии в советское гражданство, о попытке самоубийства, о предоставлении временного проживания, об условиях жизни в Минске.
«…С января 1961 года Освальд, вопреки своему заявлению о невозможности его проживания в США, стал настойчиво добиваться разрешения на выезд из СССР, в связи с чем установил переписку с посольством США, а в июле 1961 года с этой целью вместе с женой посетил американское посольство.
В 1962 году Освальду и его жене был разрешен выезд в США, в июне месяце они выбыли из Советского Союза. По нашему мнению, разрешать Освальду въезд в Советский Союз нецелесообразно.
Заместитель председателя КГБ С. Банников».
Вот какие воспоминания сохранились о том периоде у В.Е. Семичастного:
«Вопрос. Было ли вам известно о попытках Освальда и его жены вернуться в Советский Союз? Что делалось в связи с этим КГБ?
Ответ. Да, помню, один раз докладывали. Но с нашей стороны однозначно было сказано — ни в коем случае. Мы были против возвращения даже не столько по каким-то политическим мотивам, но по соображениям материального характера: зачем впустую выбрасывать деньги на его изучение, содержание, не получая взамен никакой отдачи. Он для нас был абсолютно неинтересен. Но в копеечку за время проживания в Союзе Освальд влетел нам в приличную, да еще и головную боль своими метаниями создавал не раз.
Вопрос. Было ли вам известно о поездке Освальда в Мексику в сентябре 1963 года?
Ответ. О приходе Освальда в наше посольство в Мексике я узнал только после покушения на Кеннеди. Спросил об этом Сахаровского, тот подтвердил такой факт и сказал, что из резидентуры тогда была шифротелеграмма».
При содействии руководства Центрального архива Министерства безопасности Российской Федерации в моем распоряжении оказался документ, свидетельствующий о том, как спасительная для нашей резидентуры информация о визитах Освальда в посольство, превратившись в Москве в «фишку», передвигалась по столам высших государственных деятелей страны.
Сразу после известия о покушении на президента США в Далласе на имя заместителя председателя Совета Министров СССР была направлена из КГБ записка (документ, в других странах именуемый обычно меморандумом), которая начиналась следующим образом: «Совершенно секретно Экз. 2 Товарищу МИКОЯНУ А.И. 23 ноября 1963 г. В связи с сообщениями зарубежных агентств об аресте американскими властями Ли Освальда, причастного якобы к убийству президента США, сообщаю следующие известные данные».
Далее следовал хорошо знакомый перечень сведений об обстоятельствах приезда Освальда в Союз, его желании стать советским гражданином, попытке самоубийства в связи с отказом в этом, женитьбе на советской гражданке и последующем отъезде в США, о предпринимаемых попытках вернуться в СССР. Но для меня, по понятным причинам, самым важным был следующий абзац записки: «В октябре 1963 г. Освальд посетил советское посольство в Мексике и снова обратился с просьбой предоставить ему политическое убежище в СССР, ссылаясь на то, что его, как секретаря прокубинской организации, преследуют агенты ФБР. Это ходатайство Освальда было рассмотрено МИД СССР и КГБ при СМ СССР и отклонено по тем же мотивам, по которым были отклонены его предыдущие просьбы».
Цитируемый документ подписан председателем КГБ Владимиром Семичастным.
Так, только в процессе работы над книгой, почти 30 лет спустя, сам я увидел, где «плавал» и какую роль играл тогда наш «спасательный круг» — информация, отправленная в Москву о приходе Освальда в посольство в Мехико. Правда, сами эти сообщения мне пока разыскать не удалось, но я намерен продолжить поиски.
Рассказывает бывший сотрудник резидентуры КГБ в Вашингтоне полковник в отставке В.А. Герасимов: «В период 1963–1964 годов я входил в состав резидентуры КГБ в Вашингтоне, являлся сотрудником внешней контрразведки и был работником группы «КР», отвечавшей за безопасность советских учреждений и граждан в американской столице. По прикрытию выполнял консульские функции. Моим участком работы были советские граждане, постоянно проживающие в Соединенных Штатах.
Как я припоминаю, поступившее летом 1963 года письмо от Марины Прусаковой (Освальд) в посольство с просьбой о возвращении на Родину консул Резниченко расписал мне на исполнение с учетом моих функций по прикрытию. Ознакомившись с письмом, я начал переписку с заявительницей. Хотя на консульском ответе с объяснением всей процедуры оформления ее просьбы стояла фамилия консула, но подписывал за него я. Через некоторое время от Прусаковой поступили все необходимые для начала оформления документы, и я уже намеревался все направить в Москву, в Консульское управление, но Резниченко остановил меня и предложил запросить Прусакову о причинах желания поехать в Союз. Это потребовалось для принятия сначала решения в посольстве, а потом и подготовки аргументированного запроса в Консульское управление МИДа. Такие случаи в нашей практике встречались, когда не все было ясно, мы запрашивали дополнительные данные. Насколько помню, ответа на это наше письмо от Прусаковой не последовало, и сейчас я затрудняюсь сказать, послали ли мы ее заявление с уже имевшимися документами в Москву или нет. Входе этой переписки с Прусаковой на ее мужа мы вообще внимания не обращали. Что же касается резидентуры, то какими-либо оперативными или иными сведениями об Освальде до покушения мы не располагали.
Если бы такие материалы поступили из Центра, то с учетом полученных нашими внутренними органами данных на него и жену они обязательно бы попали именно в группу контрразведки, а там, скорее всего, ко мне, учитывая мое прикрытие. Возвращаясь к заявлению Прусаковой, хочу сказать, что у нас вызвало удивление ее стремление вернуться назад после совсем недавнего приезда в США. Вообще такой категории, как она, в тот период в США проживало всего несколько человек».
Однако оба мои коллеги (Ю.П. и В.А.) заблуждаются. Один не знал, что заявление Марины Николаевны, минуя его, все же попало в Центр из Вашингтона, а второй, не обнаружив материалов по данному вопросу в своих делах, решил, что до него никто этим не занимался. В бюрократическом делопроизводстве элементарно могло случиться, что кто-то, возможно, в отсутствие В.А. Герасимова все же отправил просьбу жены Освальда в МИД СССР, оттуда она автоматически попала в Службу № 2 ПГУ на рассмотрение, а исполненные по ней документы «осели» затем в одном из многочисленных дел оперативной переписки, вне поля зрения Ю.П.
9 апреля 1963 года в адрес председателя КГБ БССР из Службы № 2 ПГУ был направлен запрос, в котором говорилось: «По полученным нами сведениям, проживающая в настоящее время в США Освальд Марина Николаевна (девичья фамилия Прусакова) изъявляет желание вернуться в Советский Союз». Далее излагались уже известные нам данные о ней и упоминалось, что в 1961 году в Минске проживал дядя Прусаковой — Илья Васильевич, служащий Министерства охраны общественного порядка. Запрос заканчивался словами: «Просим дать указание проверить и сообщить, что известно об Освальд М.Н. и ее муже».
Содержание этого запроса свидетельствует, что исполнявший его оперработник понятия не имел о наличии архивного дела спецпроверки на Освальда и его жену и, очевидно, не удосужился проверить их по оперативным учетам. В письме в Минск он запрашивал данные, которые давно имелись в указанном деле. Тем не менее 16 апреля из Белоруссии на имя начальника Службы № 2 ПГУ поступил ответ. В нем излагались материалы на Освальда, данные о Марине и ее родственниках, говорилось, что в июне 1962 года Освальды выехали в США и после отъезда переписывались со своими «связями». В одном из писем Освальд сообщал, что по возвращении на родину он преследованиям не подвергался, но однажды к нему приходили двое сотрудников ФБР и «задавали много глупых вопросов»! Письма Прусаковой были сдержанными. Выражая удовлетворение прибытием в Америку, она «восхвалений так называемого «американского образа жизни» не допускала». В документе было также отмечено, что «в Минске Освальд и Прусакова жили недружно, часто ссорились между собой, по характеру оба вспыльчивы». Далее было сказано: «Данными о поведении супругов Освальд в Америке не располагаем».
Ответ заканчивался следующей фразой: «Со своей стороны считал бы целесообразным не препятствовать возвращению Прусаковой на Родину». Письмо подписано председателем КГБ при СМ БССР.
Следующее письмо из Белоруссии поступило в Службу № 2 ПГУ 21 октября (в ответ на запрос от 8 октября). В нем говорилось, что «приезд семьи Освальд, после их непродолжительного проживания в США, можно было бы использовать в пропагандистском плане, в выгодном для нашей страны свете». Как сообщалось, вопрос этот был согласован с ЦК КПБ. Письмо вновь подписал председатель КГБ при СМ БССР.
Однако, поскольку в Центре уже было принято решение о нежелательности возвращения семьи Освальд в СССР, в Минск был отослан ответ следующего содержания:
«Решением МИД СССР от 7.10.1963 г. Освальд (Прусаковой) М.Н. было отказано в возвращении в Советский Союз. Основанием этого решения явился отказ ее отчима, проживающего в Ленинграде, принять ее у себя. Муж Прусаковой, Ли Харви Освальд не подавал заявление о въезде в СССР.
Ваше письмо направлено в УАО КГБ при СМ СССР для использования в случае повторного решения вопроса о возвращении Освальд в Советский Союз.
Начальник Службы № 2 ПГУ
22 ноября 1963 г.».
Обратите внимание на дату подписания письма!!!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.