Выпускная сессия
Выпускная сессия
И вновь Литинститут. Весна, 1963 год. Происходит торжественный акт, институт выпускает своих питомцев.
Хорошо поэтам! Прочтут стишок-другой — и все довольны! И течет заседание гладко и чинно.
Но что это? Поднимается и идет к трибуне девушка, поэтесса… Начинает читать. Голос громкий, резкий, но дрожащий, какой-то неживой. Мне шепчут, что это Нина Новосельцева, она глухая.
Нина читает:
Он стоял вечерами у наших ворот.
И когда я из школы домой проходила,
Он сквозь зубы цедил: «Королевна идет», —
Тот мальчишка, которого я не любила.
Я боялась блестящих, прищуренных глаз.
Но, на камень коса — и, с характером споря,
Я и впрямь королевной вплывала подчас
Под тяжелые серые своды подворья…
Дни летели за книгой и быстрым мячом,
И однажды я с тайным злорадством открыла.
Что уже без насмешки встает за плечом
Тот мальчишка, которого я не любила.
Помню первый, войною завихренный год.
Кто не рвался на фронт, кто был сердцем спокоен?
По-походному собран, стоял у ворот
Не мальчишка — еще не обстрелянный воин.
На меня он глаза не решался поднять,
Все хотел закурить, и обламывал спички.
Только я ничего не сумела понять
И опять королевной прошла по привычке.
А потом я стояла одна у ворот
И впервые по-взрослому грустно мне было,
Потому что теперь никогда не придет
Тот мальчишка, которого я не любила.
Почему мне запомнились эти стихи и весь облик глухой поэтессы? Почему они бесконечно волнуют меня до сих пор? Наверное, потому, что поэзия здесь выполняла свое истинное предназначение — в нескольких строках развернуть великую драму человеческих отношений, в которую вмешалась извечная беда — война… Это чудо, которым владеет истинный поэт: вонзить в бедное человеческое сердце занозу, да так, что прошли десятилетия, а оно отвечает, содрогается, болит…
Выступает еще ряд выпускников. Слово предоставляется драматургу Вадиму Рожковскому. Руководитель его — сам ректор Литинститута, Владимир Федорович Пименов. О, это личность, описать которую не в силах мое слабое перо! Выдержка, разум, умение находить выход из любого положения. Почему-то приходят на ум придворные звания прошлого — гофмейстер, церемониймейстер, в общем, гофмаршал!
Что-то нам прочтет Вадим Рожковский? Неужели отрывки из своей трагедии «Вадим храбрый», рассказывающей о страстях новгородцев восьмого века? Нет, он хочет объяснить, почему он избрал такой жанр — трагедию. Я наблюдаю за Пименовым. Лицо его спокойно, он благосклонно внимает своему ученику.
— Трагедий сейчас никто не пишет, они — удел прошлого, имеют только историческое значение, — говорит Рожковский.
Пименов согласно кивает головой.
— Но нет! — в голосе драматурга страсть, убежденность. — Именно трагедии и могут помочь нам показать язвы нашего общества.
Брови Пименова лезут вверх.
— Ведь мы с вами глубоко несчастны, разве не так? — доверчиво заканчивает драматург.
Его высказывание звучит как выстрел из пушки. Аудитория потрясена. На Пименова страшно смотреть. Наконец он берет слово.
— Я раздражен! — говорит он. — Я раздражен! — повторяет он, от растерянности не находя нужных слов. Несколькими дальнейшими фразами он пытается сгладить впечатление от необдуманного высказывания своего подопечного. Тщетные попытки. Прошло много лет, а я помню эту сцену как живую… Какой же путь прошло с тех пор наше общество!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.