Олигархия в жанре «фэнтэзи»

Олигархия в жанре «фэнтэзи»

Для иллюстрации фантастического, но воспринимаемого как реальность замкнутого цикла удачно подходит жизнеописание Б. Березовского, изложенное им самим в интервью Александру Проханову. Удачным этот пример можно считать как по причине замкнутости цикла (интервьюируемый вновь хочет стать «человеком понедельника»), так и в силу публичности этого персонажа, действовавшего в самый «бессознательный» период русской истории.

От других интервью, к примеру, нашумевшей беседы Березовского с Эдуардом Тополем и изложенного последним в виде «открытого письма», лондонский диалог отличается меньшим этническим однообразием. Пространные комментарии Тополя, относящиеся к национально-религиозным комплексам, сами по себе являющиеся продуктом фрейдистского мировоззрения, не могут служить примером стремления к беспристрастности и характеризуют скорее единство подходов. Вот как описывает Тополь вопросы, которыми должно тяготиться сознание представителя невежественной веры общих невежественных предков: «Ты воспользовался Моим даром для того, чтобы набить свой сейф миллиардом долларов и трахнуть миллион красивых женщин?»

В сознании автора скабрезных романов в данном случае превалируют религиозно-сексуальные фантастические переживания, причудливым образом совмещенные с реальностью. Документальных свидетельств набивания некими гражданами банковских счетов с миллиардами больше чем достаточно, а подтверждения их способности к совокуплению не то что с миллионом, но хотя бы с сотней тысяч красивых женщин – явно маловато. Увязку фантастических религиозных представлений именно с оргиастическими можно считать подтверждением повторяемости переживаний, которые были свойственны и основателю теории психоанализа, но сложно отнести к способности Тополя объективно оценивать окружающую действительность. Конечно, существен факт сопричастия беглого олигарха ко всем сферам деятельности, отнесенным к сферам компетенции психоанализа (финансы, медиа, политика и т. д.); замкнутость в строго определенной специфике не могла бы быть столь яркой.

Важно при этом, что свое душевное и территориальное (эмиграция) состояние «олигарх» считает органичным: «Что же касается русской истории, то уж совершенно логично, что человек, который эту власть создавал, не может сегодня найти с ней общий язык. Власть всячески топчет того, кто когда-то ее выстраивал, а теперь пытается ей возражать. Не вижу в этом несправедливости, потому что неприятности, к которым приводили меня мои ошибки, никогда не пытался объяснить за счет дурных черт кого бы то ни было. Считаю, что все мои проблемы – это результат моих собственных ошибок. Отношу их только к себе самому, никогда не пытаюсь найти виновного».

Виновного Борис Абрамович чуть позже все-таки находит, но это недоразумение носителя изгнаннического менталитета не смущает, последовательность превращений осознается им как уникальная, а не общая, солидарная национальная функция. При этом представление себя в качестве человека, самостоятельно отвечающего за свои поступки и не выискивающего дурных черт в чьем бы то ни было устройстве, опровергается установочной фразой, в которой продемонстрировано исторически-устойчивое и несправедливое отношение к людям, создающим некую власть. Логики (в ее классическом понимании) в заявлении о естественной невозможности найти общий язык с созданной системой управления нет изначально. Показательно, что для характеристики несправедливости избирается не государственный, а национальный тип интерпретации истории. Удивительным на этом фоне выглядит то, что предшествующая эпоха осмысливается в категориях личных взаимоотношений именно с машиной подавления (государством). Вот как он, по прошествии времени, описывает свое детство: «На самом деле есть внутренний мир человека и внешний. Сначала о внешнем. Да, жизнь в Советском Союзе – это целый период, ровный, яркий, счастливый. Я был абсолютно счастлив в Советском Союзе, рос в классической советской семье. Было важно, что я не имел еще одного комплекса – национального».

И это естественно, до определенного момента такого комплекса возникнуть не могло, в детском восприятии национальности не бывает. Но согласиться с фразой самоаналитика: «Я не успел развить в себе этот комплекс» – нет оснований, самостоятельного принятия решения (хочу – разовью комплекс, хочу – нет), при развитии социума (нации) – быть не может. Тем более что в конце интервью гонимый утверждает не только собственную, но и национальную предрасположенность к анализу. Березовский смог припомнить: «В восемь лет на катке я сильно подрался с одним мальчишкой. И вдруг он мне сказал: «Уйди, Абрам!» Я удивился: «Откуда он знает мое отчество?» Может быть, я переживал давление государства, когда поступал в университет, на физфак. Мне говорили: «Не поступай, ты еврей, тебя не примут». Почему не примут? Я – чемпион математических олимпиад, должны принять. Но меня не приняли. Но были евреи, которых приняли. Моего товарища Женю Берковича приняли, значит, я оказался слабее тех, кого приняли. Я не относил это к «пятому пункту». В тот же год я поступил в институт и успешно его закончил. Потом поступил все-таки в университет. Мать, когда я был маленький, – домохозяйка, а потом лаборантка в институте педиатрии, проработала там двадцать пять лет. Отец так и умер на работе. Школа, институт, сначала один, потом университет, потом аспирантура, потом диссертация кандидатская, диссертация докторская, член-корреспондент Российской Академии наук. Важно то, что у меня не было никаких комплексов. Не было комплексов по поводу того, что кто-то умней меня».

Этот этап, названный Стругацкими стадией «Жука в муравейнике», член-корреспондент АН СССР не считает протестным, но какие-то основания для ощущения собственной подпольности все-таки были:

«Я никогда не был диссидентом, никогда активно не выступал против системы, хотя это не значит, что я был конформистом». «И если евреям приходилось как-то крутиться для того, чтобы в институт попасть, чтобы членом партии стать, то русскому не нужно было крутиться. Мы надеялись, что демократическая система приведет к более свободному, творческому, независимому сознанию, которое обеспечит расцвет».

Конституционно-фрейдистский олигарх не приводит статистику национально-пропорционального представительства в вузах Советского Союза, и это правильно. Такие цифровые коэффициенты относятся к сфере сознательного, а не к тем внутренним факторам, которые являются мотивом для спекуляций и могут представить в невыгодном свете любые дальнейшие рассуждения о «тяжком страдальческом прошлом» народа, принуждаемого «бездушной системой» – к кручению. Трудности национального вступления в партию, которая была частью бездушной системы и в которую Березовский все-таки вступил по каким-то необъясняемым причинам, – рассчитаны на абсолютно инфантильное восприятие. Партия, которая изначально позиционировала себя как выразительница интересов рабочего класса, – по определению, должна была быть менее доступной для носителей психоаналитического менталитета, и сословий, рабочим классом (вынужденным зарабатывать на жизнь тяжелым трудом) не являющихся. «Одиночество в оппозиции», которое, согласно утверждению Фрейда, для одной нации ближе, чем другой, пытающейся отстроить хоть какое-то подобие сбалансированной системы социальных взаимоотношений, пригодных для развития основного социума на данной территории. Непонятно, конечно, должна ли была «демократическая система» принудить русских к еврейскому кручению или способствовать отсутствию необходимости евреям в подобной эксцентрике. Совершенно непонятно, почему такой подход к необходимости «крутиться» может привести к независимому «сознанию», это можно отнести только на счет «бессознательных» мотивов, приводивших в действие столь эксцентричную личность. В полный рост выявить диссидентский потенциал, стремление противопоставить себя «бессмысленному и некрутящемуся» автохтонному социуму помогла так называемая перестройка.

«Мне кажется, что у всех нас общим качеством является воля и какая-то нереализованность в прежней жизни. Я – человек, чувствительный к внешним изменениям. Эту угрозу, эти подземные гулы я почувствовал раньше других. Хотя внешне все оставалось спокойным: жена, двое детей, квартира, машина напополам с приятелем [про машину, именно напополам с приятелем, «бессознательно» рассказывал и Гусинский, и такая экономность академика, получавшего за разработку для ВАЗа программного обеспечения государственную премию, мягко говоря, удивляет. – С. У.], докторская зарплата. А потом эта жизнь закончилась, в 89-м году, когда в институте перестали платить зарплату, и я почувствовал, как повисла в воздухе какая-то неопределенность, угроза, и жить стало неуютно. И принял абсолютно нетривиальное решение: больше не заниматься наукой, а начать заниматься бизнесом, который в то время назывался «спекуляцией». Это было непросто, потому что страна не воспринимала такие категории, как «хозяин», «большие деньги», «быстрый, бешеный заработок». Все это раздражало общество, даже близких товарищей… Я взял полностью ответственность за свою жизнь, уже не уповая на государство. Хотя, конечно, подсознательно рассчитывал, что в трудные минуты оно придет на помощь».

Разрушая государство, занимаясь созданием экономических условий, в которых государство не может существовать, пользуясь социальными гарантиями и растаскивая общественную собственность, надеяться на защиту, которую должен предоставить кровожадный монстр, препятствовавший Березовскому и Гусинскому реализовывать свои способности к творческому бешеному стяжательству, – это сильно. Важно при этом, что никакой ущербности своих рассуждений носитель реактивного психоаналитического менталитета не видит. Хозяйственные шаги, предпринятые Березовским в тот момент, действительно впечатляют. Самым неортодоксальным из них был ввоз в Россию огромной партии неликвидных на западе «Фиатов». Заявленная цель: создание рынка автомобилей. Почему этот рынок нельзя было создавать на базе ликвидных, на тот момент, ВАЗов – непонятно, но найти страну, не подверженную воздействию «бессознательного», в которой считалось бы благим преобразованием снижение ликвидности собственного автопрома, стимулируя ввоз иностранной промышленной продукции, не представляется возможным. Конечно, доля ответственности за снижение адекватности в суждениях беглого олигарха лежит и на государстве дореформенного образца, которое не способствовало исследованиям общих поведенческих реакций национальной группы, привыкшей быть одинокой в оппозиции, и закономерностей их эксцентрики.

«Конечно, раньше государство бесплатно учило, лечило, давало жилье. Это потом я стал понимать, что за это расплачивался налогами, неполной зарплатой, ограничением индивидуальных возможностей, обеспечивающим «социальную справедливость». Я не хочу говорить, хорошо это или плохо. Но началась для меня совершенно другая жизнь, с риском, ответственностью и свободой. В бизнесе из моего окружения на это не был способен никто. Их совсем было мало, этих людей, которых потом назвали олигархами. Ощутив свою уникальность, я почувствовал себя комфортно [курсив мой – С. У.]. Забегая вперед, признаюсь – когда я стал заниматься политикой, то почувствовал себя совсем комфортно. Ибо я действительно во многих проектах не видел себе равных. Никого, кто мог бы это придумать и реализовать. И, конечно, это было комфортное ощущение: я нахожусь в том месте, которое никто другой не может занять. Но это уже третий этап моей жизни. Переход от бизнеса к политике».

Можно, конечно, попенять академику, что забыл он об оплате государством некоторых безответственных действий, предпринимаемых субъектом при занятиях «наукой» (основным качеством каковой была этническая необходимость «крутиться»). Никак не оценивается олигархом и то, что средства, изымаемые государством для оплаты научных изысканий Березовского, шли, в том числе, и на пропаганду, которая хоть как-то примиряла основной социум с людьми, носящими такое выдающееся отчество, не позволяя развиваться национальному комплексу лично у Бориса Абрамовича.

Не мешает напомнить, что даже согласно усеченным фрейдистским характеристикам так называемая совесть – это социальный страх. Отсутствие этого страха (совести) в начале занятий быстрыми бешеными преобразованиями привело к его гипертрофированному иррациональному разрастанию, при обеспечении «индивидуальных (оппозиционно одиноких) возможностей» и сознательному разрушению «социальных гарантий». Определенное в этом пассаже «комфортное состояние духа» – никаким иным качеством, кроме ощущения себя инопланетянином, получившим для владения планету с недоразвитым населением, не умеющим пользоваться носовыми платками, описано быть не может. Странно, что пришелец не приписал себе заслугу в изобретении пуговиц, но это только потому, что враждебные по отношению к инопланетянам силы производству пуговиц мешают. Можно даже выявить «бессознательное» понимание, почему происходит такая несправедливость по отношению к одному из создателей рыночной экономики и свободы: «Сегодня Березовский воспринимается как еврей».

Мнение населения, менее уникального для данной территории, испытывающего от деятельности пришельцев некоторый дискомфорт, сколь ни будь интересным, быть признано не может – они сами виноваты: «Мне кажется, что русская демографическая катастрофа происходит оттого, что русские проявили меньшую способность приспосабливаться. Им легче просто уехать из России, чем обрести новую специальность, новый динамизм. Евреи ничего не захватили. Была жестокая конкурентная борьба. Начальные условия для всех были равны. Евреи были в лучшем положении только потому, что все возможности прежней системы для них были исчерпаны некоторым ограничением, выставляемым государством. Так что евреи начали на равных жесткую конкуренцию».

Декларации специалиста по межнациональным отношениям, которому оказалось легче уехать из России, чем обрести за свои действия новую специальность в местах заключения, сложно считать следствием приобретенного нового динамизма. Комично в этой попытке уклонения то, что демонстрируется она представителем народа, которому способность к проживанию вне места рождения (в диаспоре) близка в гораздо большей степени, чем кому-либо другому.

Отметим еще одну особенность субъектов, гордых своей приспособляемостью к изменчивому миру, но желающих проводить геноцид, называя это действо изменениями окружающего мира и равными условиями: они, по определению Фрейда, не болеют воспоминаниями, прошлого в туземной истории для них нет. А в случае наличия каких-то неприятных ощущений, относящихся к инфантильному периоду, присутствует желание получить за это материальную или иную компенсацию. История началась в момент самоосознания инопланетянина демиургом, когда возникла возможность за материальную компенсацию приписать себе эти черты, способствующие гармоничному развитию народа, не имеющего возможности развивать свой потенциал в системе…

Особенно умилительно утверждение об облегченности русского желания покинуть свою страну выглядят на фоне введения американскими законодателями санкций против страны, в которой, по их мнению, ограничивались права этноса, к которому принадлежит и Березовский, на эмиграцию (так называемая поправка Джексона – Вэника). Для того чтобы этот симбиоз был не столь вопиющим, «местным» предлагается забыть все деяния пришельцев в скорейшие сроки: «Поэтому, как бы это для многих ни ужасно звучало, мы должны всем простить». Кто – мы? Воры или обворованные? Каким образом желание все простить совпадает с идеалами демократической правовой системы, которая должна привести к более свободному развитию? Надо ли при этом забывать, что стремление к оппозиции в одиночестве является явлением непреодолимой силы и имеет национальную подоплеку?

«У меня никогда не было политических амбиций, не было стремления быть во власти. Но у меня было стремление изменять страну так, как я считал правильным. Я знаю, что власть доставляет сильные эмоции, но я научился получать эмоции другим способом».

При этом Березовский не сопоставляет собственные представления о «правильном» со сложившимся типом социальных отношений, темпераментом, размером страны или, на худой конец, климатом. Каким именно способом научился получать эмоции субъект, стремящийся к власти ради ощущения себя в комфорте, Березовский не уточняет, и у него возникают дополнительные мысли о способах комфортабельной национальной экспансии и превосходства: «Мне кажется, что все-таки есть отличия в самосознании русского и еврея. Есть черты, которые зародились не в течение одного поколения, а складывались столетиями, тысячелетиями. Судьба еврейского народа совершенно отлична от судьбы русского народа. Иногда диаметрально противоположна. Евреи – очень древняя нация, а русские – молодая. Мы знаем, какие черты присущи молодости и какие – старости. У каждого возраста есть свои плюсы и есть свои минусы. Особенность русских состоит в повышенной чувствительности к окружающей среде, к новой информации, к изменениям, уже произошедшим или происходящим сегодня. Блестящая память. Чтобы мне запомнить песню, мне надо прослушать ее сто раз, и то не запомню слова, должен сесть и выучить. А вот Лене совсем не нужно напрягаться. Раз услышала – и запомнила. В чем сила евреев по сравнению с русскими? В интуиции. Не в сегодняшних ощущениях, а в умении предвидеть. Это не расчет. Вот я плохой аналитик, плохо считаю, плохо играю в шахматы. Но каким-то таинственным образом чувствую, что произойдет через некоторое время. Если в логических терминах сформулировать это различие, то русские – это индуктивный способ мышления, а евреи – дедуктивный способ».

Видимо, недостаток индуктивности не позволил Березовскому сформулировать фразу попроще: «Русские – это молодость, а евреи – это старость». Находясь под действием этого ощущения, Березовский говорит о своей нации как об отеческой, руководящей, поучающей по отношению к автохтонному социуму, на территории которого проводятся социально-экономические эксперименты по увеличению творческого кручения. Конечно, подобные утверждения (правда, с молодостью немцев) приводил Карл Юнг, но кто в наше время обращает внимание на плагиат? Если предположить искреннее незнакомство Березовского с творчеством ученика Фрейда, то подтверждение из двух независимых источников схожих гуманитарных сентенций можно считать тождеством выводов, которые обосновывал Юнг после прихода к власти в Германии нацистов.

Видимо, отсутствие индуктивных ощущений не позволило сопоставить свое ощущение с популярным в среде технической интеллигенции произведением, иначе он мог предположить наличие «настоящих врагов реформирования» задолго до расстрела Белого Дома, «раздавления гадин» и «голосования сердцем»: «Я не хочу сказать, что у меня есть сомнения в правоте того, что я делал в 96-м году. А приход к власти спецслужб в любой стране – трагедия. Хуже этого не может быть ничего…»

Тут-то и настигает Бориса Абрамовича подозрение о неполном совпадении своей деятельности с декларациями прежних лет, устремлениями ограбленного народа и собственной возможностью комфортно воровать, создавая условия дискомфортного существования для окружающих. «А вот сейчас нет развития, привнесена огромная степень неопределенности». Поверить в то, что предыдущее состояние общества можно определить как «развивающуюся определенность» – невозможно без крайне сумеречного состояния духа. Остается выяснить, кто эту систему неопределенности создавал, не была ли эта система неопределенности условием для реализации потенциала тех, кому приходилось крутиться для поступления в партию, и не являлись ли эти действия, столь благие для этой узкой группы лиц, безусловным злом для всех остальных? Наступает фаза «Отягощения Злом».

«Мы прозевали, пропустили исторический этап, когда могли создать единую политическую нацию. Тем не менее мы по-прежнему станем идти к этой цели».

Кто «мы»? Сплоченный ряд лиц психоаналитического менталитета? Испытывающие непреодолимые сложности от своего комфортного пребывания в роли инопланетян подельники по реформаторским развлечениям?

Перемещение за Ла-Манш позволяет академику изрекать еще большее количество благоглупостей, чем это могут себе позволить подотчетные олигарху СМИ. Где он увидел создание в Англии или Америке единой политической нации? Каким образом он смог себе представить, что получение арабом французского паспорта меняет его национальность или отношение к нему окружающих? И уж даже Лондон, извлекающий прибыль из базирования на своей территории террористических групп (направляя часть этих средств на борьбу с ирландским терроризмом), единой нации с ирландцами так и не создал. Рассуждения о «выращивании уникальных личностей» в английской системе образования – и вовсе не нуждается в пространных комментариях. Но попытка придать своему бешеному быстрому заработку мотивов, более благородных, чем стяжательство какого-то количества денежных знаков, – проглядывает и здесь.

«Констатирую, – вещает далее Борис Абрамович, – власть незаконным образом отобрала мою собственность». Насколько следует из прежних деклараций Бориса Абрамовича – власть это и есть собственность, и источником этой власти он в более чем значительной степени и являлся. Кто у кого, что и с какой степенью законности отбирал – не совсем понятно. Но вот и декларация, страстно перекомпилированная из различных источников «Отягощенным Злом» беженцем: «Конечно же, я ощущаю колоссальный комплекс вины. И не только за те деяния, когда я ошибался и эти ошибки принесли страдания миллионам людей. Но даже за ошибки моих предков, если их деяния, их прегрешения, вольные и невольные, приносили несчастья. Знаете вы или нет, – когда был съезд партии «Либеральная Россия», была выпущена декларация. Я участвовал в написании этой декларации. Первым пунктом я призвал покаяться всех за то, что произошло в России, за горе и беды людские. Разгорелась длительная дискуссия среди либералов. Мне было дико, что люди, считающие себя либералами, полагают, что им не за что каяться».

Только на декларируемую Березовским оторванность от национально-религиозных корней можно списать незнание им того, что секта хасидов «предпочитает чувства, а не интеллектуальные достижения, радость, а не раскаяние». Но и в желании самого Бориса Абрамовича проступают удивительно архаичные свойства. Предложения материально поучаствовать в снижении страданий миллионов людей, чей уровень жизни значительно ухудшился в процессе ошибочного стремления олигарха к власти, не последовало. Более того, дальнейшие усилия по финансовому стимулированию дестабилизации в относительно спокойной Белоруссии говорит о желании продолжать деятельность, за которую иногда наступает возмездие, если и не личное, то, в силу архаики и стереотипов межнациональных отношений, – племенное.

«И, наконец, теперь еще один жизненный цикл – изгнание. Я не могу приехать в Россию, потому что меня туда не пускают, там есть ордер на мой арест. Сейчас не прилетаю, потому что знаю – страна готова [к аресту олигарха. – С. У.]. Прилечу, уж точно арестуют».

«Не пускают» и «ордер на арест» – несколько разные понятия. «Жид города Лондона» проживает в глубоком страхе, понимании того, что никакой минимальной любви электорат к нему не испытывает, и любые действия «коварных спецслужб», способствующих его аресту – несознательные (глубоко неуверенные в себе русские) граждане, будут вполне сознательно приветствовать. Страх обуревает повсюду и везде. И даже показная демонстрация бесстрашия более удачливыми бывшими коллегами тоже ужасает: «Поэтому здесь, в Лондоне, я чувствую себя, конечно, в большей безопасности, чем в России, но я не чувствую абсолютной защищенности».

Но страх не может быть вечен. Никто по Англии за беглецом с отравленными пулями не бегает, а страдания борца за свободу слова Гусинского, избравшего местом изгнания историческую родину, говорит о том, что все не так уж и ужасно. Дети ходят в престижную школу, предпочитая разговаривать на французском (видимо, для вхождения в английский социум с изначально инсайдерской психологией одиночества в оппозиции уже и к нему).

Можно начинать второй заход: «Согласен с вами, что наша встреча выглядит как фантасмагория. Была бы невозможна даже год назад».

Опять попытка предстать в образе обычного, но уже не советского, а «российского» гражданина, страдающего в изгнании под пятой угнетателей, оставшихся в России. Есть у понедельника начало, нет у понедельника конца.

Сложно не согласится с утверждением интервьюируемого: «Надо понимать, что моя деятельность – это не прихоть Березовского». Кто бы спорил. Примеры аналогичной деятельности носят массовый характер и повторяются с удручающей последовательностью. И единственное, что здесь имеет смысл комментировать – возможность коррекции прихотливой деятельности. С некоторой степенью удрученности остается признать невозможность таковой не только психоаналитическими, но и медикаментозными средствами. Для полноты картины следует заметить, что на данный момент наибольшее соответствие состоянию «Субботнего Понедельника» больше присуще не мигрировавшим олигархам, а скорее т. н. «новым левым» (людям единого с Березовским архаичного склада характера, но желающих предстать молоденькими чекистами Багрицкими). Но и им на сегодняшний момент сложно достичь единства с манипулируемыми ввиду наличия свежих воспоминаний о том, с какими целями были проделаны предыдущие воздействия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.