«Здоровье и забота о себе оказались пустяками»

«Здоровье и забота о себе оказались пустяками»

Жадность к живой жизни, стремление перейти, наконец, от слов и мечтаний к спасительному и великому делу — вот что соединило, сдружило между собой вовсе непохожих и порою далеких друг другу людей. К Петрашевскому шли потому, что сами собрания у него представлялись полезной и славной работой. Сами разговоры необходимо вели к действию — вели постепенно, медленно, кружным путем, но Петрашевский полагал этот путь вернейшим.

— Путь наш хотя и долог, но маршрут хороший у нас, — говорил он.

Однако не все соглашались безусловно с хозяином «пятниц». Нашлись горячие, нетерпеливые умы, которые и на первых порах не довольствовались одной пропагандой, но хотели тотчас же готовить бунт, революцию. Вожаком их стал Николай Александрович Спешнев.

Однокашник Петрашевского по Царскосельскому лицею, Спешнев был богатым курским помещиком и владельцем двух домов в Петербурге. Высокий, статный, необыкновенно красивый — правильные черты лица, волнистые русые кудри до плеч, — он тотчас же обращал на себя внимание, где бы ни появлялся. В каждом его слове, во всей повадке видны были внутренняя сила, сосредоточенность, недюжинная воля и завидная уверенность в себе. Прожив несколько лет за границей, Спешнев увлекся там социальными и революционными теориями, участвовал волонтером в гражданской войне в Швейцарии на стороне демократических кантонов и вернулся на родину ярым противником царской власти и крепостного права.

По возвращении в Петербург Спешнев стал частым гостем на «пятницах» Петрашевского. Здесь он мало говорил, зато часами слушал, приглядывался к посетителям «пятниц». Лишь немногих из них удостаивал вниманием и беседой — тех, кого хотел привлечь к своим революционным замыслам. В числе избранных оказался и Достоевский.

Федор Михайлович поначалу сторонился Спешнева. Он чувствовал обаяние, притягательную силу этого человека, но в его волевой натуре писателю чудилось нечто наполеоновское, даже демоническое. За глаза он называл Спешнева «Мефистофелем».

— Я его мало знаю, да, по правде, и не желаю ближе с ним сходиться, — говорил Достоевский доктору Яновскому. — Этот барин чересчур силен и не чета Петрашевскому.

Но случилось так, что время и происходившие в мире великие события сблизили и даже сделали союзниками этих очень разных, во многом чуждых друг другу людей.

Н. А. Спешнев. Акварель А. Неймана.40-е годы XIX в.

Революционный пожар, столь бурно вспыхнувший весной 1848 года по всей Европе, был уже к зиме почти повсюду затушен, потоплен в крови. Правда, от огня и потрясений старый порядок немало потерпел, и кое-что в нем пришлось подправить, изменить и обновить, но основы, самые устои его, уцелели. Той великой перестройки жизни, о которой мечтали высокие умы, революция не принесла.

Среди последних, не затоптанных еще очагов революции, были австрийские владения в Италии и Венгрии. Покончив с «беспорядками» в центре империи, австрийское правительство решило приструнить и своих подданных — итальянцев и мадьяр. За Альпами дела австрийцев шли неплохо, но в Венгрии они терпели одно поражение за другим. Если бы венгерским бунтовщикам удалось отстоять свою свободу, австрийский монарх вряд ли усидел бы на троне. А новая революция в Вене опять подняла бы всю Германию, Италию, порабощенных Австрией поляков. Забурлила бы, верно, и русская Польша.

В конце 1848 года стало известно, что Николай I снаряжает огромную армию на помощь австрийцам. Так неожиданно, так причудливо все повернулось: судьбы европейской революции, судьбы Европы, судьбы человечества решались теперь здесь, в Петербурге!

Сколько толковали об этом в маленьком ветхом домике у Покровской площади! Через много лет Достоевский вспоминал, как на вечерах у Петрашевского он гневно нападал на правительство Николая, предложившее свои кровавые услуги австрийскому канцлеру Меттерниху. Да, у правительства были наготове тысячи солдат, сотни пушек.

А они, горстка безоружных мечтателей, с чем они могли выступить на защиту сражающейся Венгрии, всеобщей свободы?.. У них было лишь слово истины. Всего лишь честное, искреннее слово. Но, быть может, и это не так уж мало?..

Как-то раз к Спешневу пришли Достоевский и Плещеев.

— Вы, конечно, правы, — с жаром говорил Достоевский, — из затей Петрашевского никакого толка выйти не может. Да к тому же у него всегда видишь столько незнакомых лиц — страшно слово сказать…

Достоевский знал, что Спешнев уже давно думал оставить «пятницы» и создать свое революционное Тайное общество. И вот теперь Достоевский и сам пришел к мысли, что иначе невозможно «делать дело».

Какова должна быть программа, каков устав их Общества?..

Спешнев набросал текст подписки, которую станут давать члены новой организации: «Когда Распорядительный комитет Общества решит, что настало время бунта, то я обязываюсь, не щадя себя, принять полное, открытое участие в восстании и в драке… быть в назначенный день и в назначенный час в назначенном мне месте… Вооружившись огнестрельным или холодным оружием…»

Они по-прежнему посещали «пятницы», но с февраля 1849 года затеяли еженедельные литературные и музыкальные вечера на квартире поэта Сергея Дурова. Затеяли с умыслом, чтобы за этой ширмой скрыть сходки своей тайной организации. Спешнев в шутку называл собрания у Дурова «Обществом страха перед полицией».

Сначала все выглядело вполне невинно. Говорили об искусстве, проектировали издание своего журнала, читали стихи, слушали игру приятелей-музыкантов. Но чем дальше, тем больше места на этих вечерах занимала политика. Заговорщики подбирали единомышленников, стремились упрочить свое влияние среди петербургских вольнодумцев. Непосвященные — в числе их был и сам хозяин «салона» Сергей Дуров — не догадывались, что их приятельские собрания служат целям революционного заговора.

Новых членов в Общество решено было вербовать с большой осторожностью, выбирая людей деятельных и в то же время проверенных, вполне надежных.

Поначалу в Обществе было только семь человек: кроме Спешнева и Достоевского — студент Павел Филиппов, гвардейские офицеры Николай Григорьев и Николай Момбелли, молодые ученые Николай Мордвинов и Владимир Милютин.

На первых порах решено было организовать тайную типографию для распространения революционных идей.

Составителями агитационной литературы должны были стать сами члены Общества. Николай Григорьев написал злой памфлет на порядки в армии — «Солдатская беседа». Павел Филиппов готовил «Десять заповедей» — речь в них шла о том, как в православной России с благословения властей и церкви совсем не по-христиански грабят и мучают народ.

А. Н. Майков. Литография. 50-е годы XIX в.

Тайному обществу нужны были литераторы. Спешнев и Достоевский решили пригласить молодого поэта Аполлона Майкова. Как-то вечером, придя к Майкову и оставшись у него ночевать, Достоевский напрямик приступил к делу.

— Из кружка Петрашевского несколько серьезных людей решились выделиться, — объявил он Майкову, — тайно, ничего другим не сообщая, образовать Особое тайное общество с тайной типографией для печатания разных книг и даже журналов. В вас мы сомневались, ибо вы слишком самолюбивы…

— Как так?

— Вы не признаете авторитетов. Вы, например, не соглашаетесь со Спешневым.

— Политической экономией я особенно не интересуюсь, но действительно, мне кажется, что Спешнев порой говорит вздор. Что ж из того?

— Надо для общего дела уметь себя сдерживать. Вот нас семь человек — мы восьмым выбрали вас. Хотите ли вступить в Общество?

— Но с какой целью?

— Конечно, с целью произвести переворот в России. Мы уже имеем типографский станок — его заказывали по частям, в разных местах, по рисункам Филиппова. Все готово.

Майков покачал головой.

— Я не только не желаю вступать в Общество, но и вам советую от него отстать. Какие мы политические деятели! Мы поэты, художники, не практики, без гроша. Разве мы годимся в революционеры?

Достоевский стал горячо говорить о святости того дела, за которое взялось их Общество, о долге спасти отечество. Они спорили до полуночи, потом легли спать.

— Ну что же? — спросил Достоевский поутру.

— Да то же, что и вчера, — отвечал Майков. — Я раньше вас проснулся и думал. Сам не вступлю и, повторяю, если есть еще возможность, бросьте их и уходите.

— Ну, это уж мое дело. А вы знайте — обо всем вчера сказанном знают только семь человек. Вы — восьмой. Девятого не должно быть!

— Что до этого, то вот вам моя рука — буду молчать…

Позднее, вспоминая об этом времени, Достоевский рассказывал: «Явилась идея, перед которой здоровье и забота о себе оказались пустяками».

Идея эта была — спасти Россию, спасти человечество. Тут уж было не до здоровья.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.