Три неистребимых вещи
Три неистребимых вещи
Три вещи неистребимы, их опасаться надлежит:
1) мужская глупость;
2) женская болтливость;
3) детская непосредственность.
Первая неистребимая вещь
В резидентуре важен и нужен каждый боец. Имеется, однако, такая должность, на которую, по моему глубокому убеждению, людей подбирать надо особенных, самую элиту — серьезных, порядочных, тактичных. И главное, умных. Для посольства такой офицер безопасности — счастье, для резидентуры — надежный, опытный вратарь и ударный резерв. Такие люди и после отъезда вклад в копилку резидентуры вносят: остается доброе отношение к нам их контактов, действуют подработанные ими и переданные оперработникам объекты, в колонии сохраняется заложенная такими офицерами безопасности здоровая атмосфера. Иными словами, долго еще стоит и глаз радует добротная постройка, сколоченная надежными руками умных мужиков.
Но случается и наоборот. Это если офицер безопасности банально и неизлечимо глуп.
Офицерил у нас в резидентуре мужик один, Гавриил Александрович. Так всем одного только хотелось: кадровика того увидеть, который к нам его направил. Ну что ни решение — хоть стой, хоть падай.
Заходим как-то с резидентом в библиотеку посольства, а там — вакханалия: три коменданта книги, брошюры и журналы рвут, в газеты заворачивают, шнуром перевязывают.
— Что это у вас, кружок «юный друг инквизитора»?
— Да вот, списанную литературу закапывать собираемся, яму на хоздворе вырыли уже…
— Зачем?
— Так Гавриил Александрович распорядился…
Выходим. Я говорю:
— Чего проще: отдать Амину, он и вывезет, и на рынке толкнет, пакеты для орехов и чеснока клеить…
— О чем вы? — убито говорит резидент. — Уже вся колония, небось, похохатывает, думает, будто я, идиот, ему такое указание дал…
В другой раз прибегает в консульский отдел испуганный и грязный водитель из местных:
— Сааб, сааб! Бегом, полис истейшен, давай!
Прилетаем в участок, а там — трое наших в кутузке: завклубом и два коменданта. Около дороги из города в аэропорт гору кинопленки запалили, дым, вонищу развели — полгорода продохнуть не может. Ну, потолковали с полицией, виски, сигареты всучили — вытащили своих. Едем назад, спрашиваю:
— Идея чья?
— Так Гавриил Александрович распорядился списанные фильмы сжечь. «Вот, говорит, у перекрестка, в самый раз место, деревьев нет»… Только дым пошел — полиция набежала, хорошо Халим сбежать успел…
То, что Халим — проныра, это хорошо. То, что полиция «бакшиш» любит — еще лучше, иначе и морду набить могли, и дипломатический скандал устроить. Одно плохо — офицер безопасности, видимо, все-таки дурак.
— …Ну, в вашем-то возрасте, Гавриил Александрович, такие глупости совершать — это же просто неприлично! — в отчаянии кричит полковнику КГБ молодой «отешник». — В кои веки раз выпал вам шанс перед Центром работу своей банды показать — и ведь одно только требовалось: ничего не делать!
Молчит, как всегда молчит Гавриил Александрович, усы только топорщит и глаза с татарским разрезом прищуривает.
Выясняется: нашли коменданты взрывпакет на газоне в посольстве, вызвали нашего сотрудника по линии «ОТ», толкового работника, между прочим, и талантливого инженера. Торопился, спешил парень, телеграмму уже в мозгу прокручивал: «Принятыми мерами… обезврежен… с соблюдением требований…».
Спешил, да не успел. Расставил тем временем Гавриил Александрович бойцов своих за пальмами, дал команду — и закидали, забили камнями несчастный взрывпакет гвардейцы-пограничники…
— Ну лучше бы вообще не знали вы о нем! — сокрушается инженер.
Что поделаешь? Не приходилось слышать, чтобы за глупость наказывали или отзывали, нет такой формулировки…
Сижу как-то дома, вдруг звонок:
— Максим Максимович, это дежурный. Гавриил Александрович подойти вас просит.
Грустно, но идти надо. Вспоминается популярный штамп комсомольской юности: «Где трудно — там Иванов!». У нас, увы, наоборот: «Где Гавриил Александрович — там трудно»…
— Тут совгражданка какая-то откуда-то из провинции звонит… Там якобы какая-то угроза для ее жизни… Понять не могу… И причем здесь мы?..
Знаю, вопросы задавать бессмысленно, лучше самому разбираться.
— Здравствуйте, это вице-консул. Коротко, в чем у вас проблема? — и, прикрыв ладонью трубку, в облегченно вздохнувшую, удаляющуюся спину: — Гавриил Александрович, а вы куда?
— А разве я еще нужен?
— Еще как! — и далее в трубку: — Муж дома? Дайте его…
Выясняется, что дом, куда прибыл в отпуск из Союза местный гражданин с советской женой и тремя детьми, блокирован агрессивно настроенной толпой, которая выкрикивает угрозы и швыряет камни. Накануне удалось обратиться за помощью в полицейский участок, заявление там приняли, но в помощи отказали. Мол, выражение народного гнева в отношении неверных нас не касается. Резать будут — тогда обращайтесь.
— У детей советское гражданство? Адрес полицейского участка? Фамилия и звание начальника? Телефон? Регистрационный номер заявления? Копия у вас имеется? В доме еще есть взрослые? Ваши братья и отец? Хорошо. Держитесь, принимаем меры… Какие-какие… Вертолет с пулеметами… Или, там, бронепоезд с Чапаевым на трубе… Придумаем что-нибудь, ждите.
Щурятся на меня глаза с татарским разрезом:
— Я еще нужен?
— А как же! Вертолет поведете… А я — за стрелка-радиста… Ждите здесь.
Дежурный хрюкает, смех подавляя. Гавриил Александрович молчит, усы топорщит.
Набиваю текст письма, по ходу размышляя, кому адресовать-то его? По правилам надо в местный МИД, но с их неповоротливостью блокированному семейству недели две в осаде сидеть придется. В управление полиции? Не будут они своего начальника участка «сдавать», заявление принял — и хвала Аллаху, чего еще надо вам, все живы ведь пока… Да и вообще, в МИД пишите…
Хорошо, когда имеешь пару-тройку местных приятелей, отношения с которыми не замутнены оперативными условностями и на советы которых можешь положиться. Набираю номер:
— Нур, привет. Если на тебя «наехали», а полиция с ними в доле — кому поклонишься?
Выпускник Актюбинского училища, а теперь фирмач, не утратил еще навыков опытного истребителя: думает, как летал, быстро — говорит, как стрелял, точно:
— СБ.
— Кто там командует?
— Бригадный генерал Махмуд.
— Спасибо. До связи.
— Пока.
Да, пожалуй, Нурали прав. СБ — Special Branch — контора серьезная, эти волки могут все. Если захотят. Впрочем, если они не захотят, никто не захочет. Добавляю к письму адрес, расцвечиваю текст несколькими фразами в ракурсе «А не слабо ли вашему СБ…» — пижонам это нравится. Раскрашиваю конверт всеми возможными формулами, которые тоже льстят получателю: «Лично в руки!», «Строго конфиденциально!», «Весьма срочно!», «Через специального посланника!».
Входит Гавриил Александрович:
— Может, Дмитрия Андреевича из города вызвать? — резидента, значит.
— Зачем?
— Посоветоваться…
— А может, торгпреда пригласить, военного атташе вызвать, возвращения посла дождаться? Нет времени на конференции. Это ваша, только ваша работа, вам ее и делать. Возьмете письмо, поедете в СБ, пробьетесь непосредственно к начальнику. Пакет отдавать только лично.
— Я адреса не знаю…
— Знаете! Каждую неделю у здания паркуетесь, когда за мясом ездите.
— А может, лучше вам…
— Не может. Это ваша работа.
— Я не вправе самостоятельно на такой уровень выходить.
— Вправе! И обязаны: безопасность соотечественников — ваш хлеб.
— Все же лучше послу доложить…
— Посол будет нескоро, вернетесь — и доложите. Да вам что — контакты в СБ не нужны? Не понимаете, какой материал вам в руки идет, сколько перца в нем? С этим письмом вы ногами двери и стены пробивать можете: подумать только, угроза жизни сограждан! Вам же козырного туза дают! Люди месяцами о такой «подаче» мечтают!..
— А может, вместе…
— Не может! Мне там контакты без надобности, вредны даже: не забыли, с какой я линии? Это ваш объект, и мешать вам я не намерен. Потолкуйте, лицом поторгуйте, про балет наш расскажите, Ближний Восток, наконец, обсудите, информацию попроще получите. И поактивнее, понахальнее!
— А просить-то что?
— Не просить, а требовать! Бронепоезд, ясное дело! Все, что могут! Вперед, полковник! На вас сейчас не только эта подруга и трое ее засранцев надеются, на вас все посольство, весь Комитет смотрят!
Гляжу: завелся, слава богу, Гавриил Александрович, загуляли, загудели по жилам бойцовские соки далеких предков. Рука уверенно легла на пакет, как десница Пересвета на копье перед поединком, глаза сверкнули, как у Челубея, противника оценивающего… Преобразился офицер безопасности, просто не первый секретарь сероватого оттенка, а Перебей Челусветович какой-то. Кольчуги, жаль, не хватает.
— Поехал! — решительно сказал он. — Вот только рубаху белую надену…
Конечно, думаю, на многое рассчитывать не приходится. Да многого и не требуется, ведь даже простого телефонного звонка из СБ тому лентяю на полицейской станции должно бы хватить с избытком: не захочет, испугается с этими эсэсовцами дело иметь, вынужден будет вмешаться и порядок навести. А пока — ноту в МИД сочинить надо, вот ее-то посол и подпишет, когда вернется…
Сияющий Гавриил Александрович возвратился в посольство часа через два. Как ни спешил он к резиденту, как ни хотелось ему побыстрее доклад свой представить… Кстати, прибывший посол воспринял мою предварительную информацию с довольным кивком, что понятно: сложится — похвалят нас, не сложится — накажем их. Резидент тоже одобрительно кивнул, но добавил ироничное «ну-ну», узнав, кто направился в СБ… Так вот, как ни спешил офицер безопасности, а тормознулся возле меня, шепнул:
— Знаете, меня там так хорошо приняли… Даже просить ничего не пришлось, обещали все сделать. Я все обсудил, теперь у нас там такие позиции! А скоро еще сильнее будут, я обо всем договорился… Ваше участие я тоже отмечу, спасибо…
Я усмехнулся: какое, если честно, участие — эка невидаль, письмо написать! Да таких писем можно и сотню сочинить — не вопрос, дело же не в нем, а в том, как на месте оно и сама жареная ситуация обыграны были. И вот если он действительно «нарыл» что-то, то молодец, спору нет, позиции в СБ всегда пригодятся.
Через час позвонил дежурный:
— Та же гражданка дозвонилась, вас просит… Нет, ничего срочного, благодарит, говорит, что толпу разогнали.
Несколько дней спустя прибыл глава осажденного семейства, нагруженный бутылками виски («для сааба»), цветами («для мемсааб»), фруктами и шоколадом («для бэби-саабов»). Его рассказ, весьма меня поначалу удививший, сводился к следующему.
Через пару часов после нашего с ним разговора, когда толпа окончательно распарилась, накурилась, оборалась и начала ломать забор, а от камней полетели стекла, на майдане селения приземлились два вертолета («Нате вам! — мелькнуло у меня, — накаркал!»). Из них выскочили две дюжины парней в камуфляже и шлемах. Пока остальные, выстрелами в воздух обозначив серьезность своих планов, мутузили прикладами граждан, отставших от прыснувшей в стороны толпы, и кувыркали в пыли самых нерасторопных, двое деловито проследовали в полицейский участок. По словам кемарившего в это время у ксерокса дежурного, они, не обращая внимания на десяток утомленных бездельем и жарой полицейских, прошли в кабинет сааба-лейтенанта, со звоном вышибли из рук банку пива, ладно и организованно выколотили из начальника участка остатки офицерского и человеческого достоинства. Тем временем дежурный, выполняя пролаянный ими приказ, снимал копию заявления пострадавшего и печатал короткую записку: «Я, лейтенант имярек, грязная свинья и позор полиции…» — и далее в том же духе. После того как лейтенант, всхлипывая, покорно подписал бумагу, двое под испуганный шепоток полицейских: «СБ, СБ» — вышли, удовлетворенно посмотрели на результаты работы своих людей. Один зашел к осажденным, на предъявленной ими копии заявления расписался небрежно, поставил дату, время и, добавив номер телефона, равнодушно обронил: «Если этот возникнет…». Его боевой товарищ тем временем через мегафон прорычал в пыльное, затаившее дыхание пространство: «Возблагодарите Аллаха, братья, что не имею времени продолжить! — и далее, срываясь на вопль, уверенно и страшно: — Но если мой генерал позволит мне нанести повторный визит, даже всевышний вряд ли поможет вам!» — и команда организованно испарилась в знойном небе. С собой она увезла рапорт лейтенанта и копию заявления, на котором красовались написанные пострадавшим под диктовку офицера слова: «Команда прибыла в 15.47. Убыла в 16.04. Претензий по качеству работы не имею». А на майдане остались лишь не оседающие, в отличие от облака пыли, ощущение ужаса и чувство признательности Аллаху, что визит оказался непродолжительным.
— Я там теперь самый уважаемый человек, — радовался потерпевший. — Вечно ваш слуга, только прикажите…
Ну что ж… Сам-то, наверное, бесполезен будет в деревне своей, а вот связи в столице посмотреть не мешает, не мешает…
Объяснения неожиданной активности СБ были через некоторое время получены по оперативным каналам. Оказалось, что наше письмо легло точно в масть: генерал Махмуд давно уже размышлял, как бы заставить коррумпированного умника из полицейского управления делиться подношениями. И для завершения картины, создаваемой этим мастером шантажа, не хватало как раз заключительного штриха, какого-нибудь скандальчика с международно-коммуналистским душком: борьба за придание человеческого обличья местному режиму входила в особую моду в этом сезоне. И как раз в момент самых напряженных размышлений генерала из слоев знойного воздуха материализовался весь в белом, как тезка-пророк, наш Джабраил ибн Искандер с моим божественно-дьявольским посланием.
От ощущения, близкого к оргазму, генерал аж застонал: — Сделайте им больно, мальчики! — а уж этому его бульдоги, как мы видели, были обучены неплохо…
Прошло время, состоялся один визит, после которого посол пригласил на прием в числе прочих и руководителей местных спецслужб, работавших на визите в контакте с нашей «девяткой». По знаку посла подхожу к нему — и представляет меня посол мощному мужику с веселым лицом и крепким рукопожатием.
— Я полагал, вы старше, — говорит бригадный генерал Махмуд. — Все-таки первый секретарь пакеты ваши доставляет.
— Мы оба лишь выполняли указания его превосходительства, сэр, — поклон в сторону посла…
Доволен посол: приятно, когда самолюбие щекочут. Доволен генерал: воспоминания о том, как соседа из полицейского управления сделал, греют.
— Всегда, ваше превосходительство, к вашим услугам, — это послу. — А вы, господин вице-консул, если что — не стесняйтесь, ваша визитная карточка будет под стеклом на столе моего адъютанта, требуемые указания он получит.
— Так, наверное, сэр, — говорю, — господину Джабраилу более с руки это, да и по чину… — может, и приятно генералов в приятелях иметь, да только не в тему мне это, да и на резидентуру неплохо бы поработать, не на себя.
Поклонился генерал послу, взял меня под локоть, в сторону отвел:
— Знаете, я себя дураком не считаю, многое понять могу. А вот господина Джабраила — извините, не понял. Ну пакет ваш, спасение сограждан — понятно. Ну начал меня убеждать, что ваш балет — хорошо, а внешняя политика Израиля — плохо, тоже ладно, хотя плевал я и на то, и на другое…
От острого чувства досады я похолодел: боже, как же я при инструктаже не учел особенности мыслительного аппарата Гавриила Александровича? Неужели он и дальше шел по обозначенным рельсам и бронепоезд просить стал?!
— …Ну, стал он меня просить («Ну?!») рассказать («Уф, уже хорошо…») о системе боевой подготовки взвода («Да, рановато передохнул…») моей службы — ладно, вызвал я лейтенанта какого-то, прочитал он ему лекцию… Но почему он решил, что мой адъютант — между прочим, сын моей сестры — никудышный офицер, ведь он его видел не больше минуты? И откуда он взял, что я должен при первом его явлении внять его проповедям и предсказаниям и заменить своего адъютанта на какого-то болвана, которого господин Джабраил готов мне порекомендовать?
Уверяю вас, пророков в этой стране я и сам найти могу, Джабраил Второй мне пока не нужен. Как мой брат говорит: «To get a profit never try to trouble a prophet. Just deal with professionals». (Сноска: «Для получения прибыли не тревожь пророка. Просто имей дело с профессионалами».)
— Так что, — заключил генерал, — если что — уж вы, пожалуйста, сами…
Вторая неистребимая вещь
Сидел я как-то раз за рулем при выезде из посольства, наблюдая, как медленно раздвигаются ворота, а по небу с фантастической скоростью и яркостью летают молнии — восхитительная по красоте прелюдия приближающейся тропической грозы. Дело свое эти молнии уже сотворили: подача электричества из города прекратилась, надрывался дизель автономного энергоснабжения — как раз из-за них, молний этих, и направлялся я, на грозу глядя, в город, свет из местных муниципальных властей для посольства выбивать.
И тут до меня донесся звонкий и красивый девичий голос, перекрывший и грохот дизеля, и раскаты грома:
— Максим Максимови-и-ич!..
Вижу: стучит каблучками, летит к машине по-спортивному подтянутая, легкая супруга военного атташе, мчится невесомо, развевается на ветру не по возрасту и положению веселая девчоночья стрижка…
— Максим Максимови-и-ич!
Да слышу, слышу… И не только вас, мадам, но и некий метроном внутри себя, который уже отбивать начал первые такты мелодии из «Крестного отца»: «Там-там, парам-парам-парам, там-там, парам…».
Свойство такое у организма моего есть: когда обстоятельства еще не стеклись и не породили случай, но что-то вот-вот случится, а центральная нервная система только настраивается на новую волну — в такие моменты неопределенности включается этот мой метроном, спокойный ритм приятной мелодии отбивает. Очень, знаете, сбалансированности психического состояния способствует. А сейчас мне, видимо, такая сбалансированность потребуется: не знаком я близко с Анной Сергеевной, но по рассказам и наблюдениям знаю, что своей неординарностью эта дама не одного уже мужика, меня покруче, в тупиковое положение ставила…
— Здравствуйте, Максим Максимович! — подлетела в свете молний к машине Анна Сергеевна, и все за открывшимися воротами: и постовые, и сапожник с овощником, хозяйство свое перед грозой сворачивавшие, и прочие в штатском, для которых и гроза нипочем, — обернулись на ее звучный голос. Да и грех не обернуться: с таким голосом не по обломкам Британской империи с мужем кантоваться, а оперные партии в Большом исполнять.
— Добрый вечер…
— Максим Максимович, вы как, просто так едете или, как Жора, по секретному делу?!
«Там-там, парам…» — выпадают сигареты у прочих в штатском за воротами…
— Да я так, прогуляться-проветриться, машину под дождичком сполоснуть…
— Ах, как хорошо! Может, домой меня отвезете? А то, знаете, Жора по делам поехал, а меня здесь оставил, а сам сказал, что Олег отвезет, а он со Славой тоже…
— Стоп! — не очень вежливо прерываю я поток слов. — Садитесь! — что делать, надо удар на себя принимать, не то она так всех «соседей» и их боевое расписание раззвонит.
— Фу, какой вы решительный! — радостно говорит Анна Сергеевна, гибко, как гепард, прыгая на сиденье рядом. — Тут недалеко, минут пятнадцать («Там-там, парам…»), ой, какой у вас кондиционер хороший! А Жоре такой плохой поставили, вы знаете, потею постоянно, и он всегда весь распаренный приезжает, да, здесь направо, и вообще, я слышала, вам на машины денег больше дают, чем нам или посольским — вот ведь несправедливо как, правда? И машин у вас больше — вот вчера и видела вас на совсем другой машине, а почему, так было надо, да?
— Вы спутали. Это самокат был.
— Да нет же, я же посчитала, там четыре колеса было, фу, какой же вы шутник, что я, самокатов не видела? У моего брата тоже, между прочим, самокат был, я же помню, впрочем, неважно… А вы почему один едете, правда, что просто так, от нечего делать катаетесь?
— Правда.
— Ну могли бы и иначе как-нибудь ответить, все-таки меня везете, да-да, сюда, к нам дорогу так трудно найти, очень странный район, переулки, переулки, темно, ужас! Вот когда мы в Иране работали — вы работали в Иране?
— Нет, — «там-там, парам…».
— А где вы работали?
— В Ин…
— Фу, какой вы скрытный! Ну не хотите говорить — не надо, а вам нравится здесь? Мне совсем не нравится, особенно сейчас, разъехались все, а нам отпуска не дают, говорят, Славу скоро без замены отзовут, а Олег два года в отпуске не был. Рустам приехал недавно, Федору Сергеевичу замену найти не могут, а Булычов — слышали, наверное, — он теперь на кадрах сидит вместо Голубничего, впрочем, неважно — не мычит — не телится, ему что? — звание на подходе, жена — дочь замнача Генштаба, дети устроены, а мы вот сидим и сидим тут… Вот сегодня в городке полдня провела, а видела только Ксюшу, Вику, Любу, Светку и Татьяну, ну еще у Семеновых посидела, да там же скучно, сами знаете, правда?
— Нет.
— Да ну что вы! Это же все знают!
Плывет машина, сверкают молнии, мелькает позади «наружка»: не поверили, что я просто катаюсь… Все тише стучит мой метроном, выдыхается: «Там-там…». А соседка моя, как тезка-пулеметчица, без остановки очередь за очередью шарашит. Только ведь той-то Анке боепитание с убогих дивизионных цейхгаузов доставлялось, а у этой — будто прямые поставки из бездонных закромов Антанты… И ствол ведь не перегревается!
— …Мне Жора сказал, что позднее освободится, часа через три, за городом с китайцем каким-то встречается («А полковник-то — гусар, в этой стране да с китайцем… если не наврал»), противный, мог бы и меня с собой взять, подумаешь, дело какое, меня вон отец тоже возил кое-куда… Бросил в городке, а Олег со Славой тоже куда-то уехали, да еще с чемоданом, оделись, как шпана какая-то, я думала, они меня отвезут, а Рустам Захире сказал, что пока визит не пройдет, чтобы вообще на него не рассчитывала, каждый вечер занят будет, представляете, кошмар, это же еще недели две в город не выберешься… Как выкручиваться буду — ума не приложу, ведь если с делегацией Булычов приедет, бутербродами не обойдешься, такой привередливый! Самой придется готовить все, дура Фаридка вообще не умеет ничего… Да и Галке Булычовской что-то доставать придется, а как без машины, если все они заняты?.. Вам-то хорошо, вас вон сколько, да и визит не ваш, а от него столько зависит, столько зависит! Говорят, после визита Сергеева наз…
— Анна Сергеевна, смотрите! Молния-то какая! — прекрасная, право, молния: и тех, кто сзади идет, фары (пижоны!) погасив, рассмотреть можно, и пассажирку с темы сбить, пусть лучше на всякий случай о другом мелет…
— Ух, красиво! Правильно, направо, а вы что, дорогу к нашей вилле знаете, а откуда, фу, какой вы скрытный… Вот и Жора мне ничего не рассказывает, самой все узнавать приходится, а правда, что посла скоро отзовут, не знаете? Да что вы, это же все знают, у него же с замминистра отношения не того, вот как пришлют на замену дурака какого-нибудь, представляете? Знаете, у нас в Иране такой посол был — ужас! — ведь это он Валерию Николаевичу все испортил, пошел к Булычо…
— Анна Сергеевна, смотрите — какая молния!!!
— Ух ты, во красотища-то! — а ничего, очень даже ничего соседка у меня, особенно когда хохотом заливается и ладошками всплескивает, как девчонка. Многие, наверное, не отказались бы наедине пообщаться с нею. Но, думаю, полковник может быть спокоен: общение-то диалог подразумевает, а для Анны Сергеевны этого понятия не существует…
— …А вы заметили, какое платье красивое было позавчера на Тамаре Васильевне, длинновато, правда, да и рукава я бы укоротила, а так — очень ничего смотрится… Она ведь уже вторая жена у вашего шефа, надо же, у вас и после развода выпускают, у нас с этим строго, хотя, между прочим, сам Булы…
— Анна Сергеевна, смотрите, как пальмы ломает!
— Ага, здорово! У турка на приеме — представляете! — кокос от ветра упал прямо на середину стола, знаете, как смешно, я так хохотала!..
Да, с ней не соскучишься. Врут, наверное, что тогда-еще-не-полковник Жора только из-за увешанного лампасами папы женился на ней, вон темперамента сколько!
— …А Жора почему-то сказал, что на приемы меня больше брать не будет, дурной, ну подумаешь, пусть не очень хорошо, но говорю ведь я на английском, понимают же меня и слушать любят. А он говорит — молчи, а один раз вообще надулся, а что я такого — не такого сказала: «Baby born — very fat, tennis play — slim again» (Сноска: видимо, Анна Сергеевна хотела сказать, что после родов растолстела, а начав играть в теннис, восстановила форму) — все ведь ясно, хоть, может быть, и примитивно, не всем же так на языке говорить, как жена вашего шефа умеет, правда?
— Правда.
— Вот видите, а он не понимает, что должна же я знать, что подают, может, мне осьминожьи щупальца подсовывают, вот и спросила, а потом — черт те что…
— А как спросили?
— «Octopus testicles? Yes?» (Сноска: подумаешь, перепутала с «tentacles»! А получилось: «Яйца осьминога»…) А официант вдруг миску с супом уронил, растяпа…
— Ох, Анна Сергеевна!.. — давно не стучит мой метроном, не приводит к должному балансу психику, другое в голове вертится: вот если те, кто «на ушах сидит», слышат это, они же встанут на эти самые уши! Ладно, для них это работа, но я-то за что страдаю? Слава богу, на финишную прямую выходим, вот уж и «НН» отстала, убедились, что не по «секретному делу» я. Теперь-то уже не врежемся, в арык не упадем, что бы она ни сказала напоследок. Даже миску не уроним, как тот официант у турка, бедолага…
— …А тут еще у гинеколога недавно…
— А-а-нна Сергеевна!
— Да нет, ничего особенного, вы послушайте, здесь — прямо, всего-то про грибок спросила — а врач захохотал. Чего смешного?
— А спросили-то как? — ну, Аннушка Сергеевна, врежьте мне напоследок, теперь можно, добивайте…
— «Any mushrooms there?» (Сноска: «Там есть грибы?»)
Господи, твоя воля! Ай да полковница! Ай да полковник! Где же метроном-то мой? Нет, не слышу, расстрелян, разнесен в куски очередями моей пассажирки-пулеметчицы…
В свете молний показался дом военного атташе, машина за воротами и фигура полковника Георгия Константиновича. Тезка великого маршала, с наслаждением подставив чеканное лицо под струи тропического ветра, удовлетворенно, с приятным хрустом в плечах, разводил мощными руками, представляя, видимо, с каким удовольствием он достанет сейчас баночку холодного «Холстена», вытянет ноги и в тихом полумраке пустого дома будет неторопливо и аккуратно, как новую нитку в сложную вышивку, мысленно вносить полученные только что сведения в рисунок ковра, который тщательно готовится резидентурой ГРУ к важному визиту министра… А еще предвкушать, какие еще «нитки» разлетевшиеся по городу «птенчики» в клювиках и чемоданах притащат… И вдруг полковник заметил мою машину и ее пассажирку.
— Ой, Максим Максимович, спасибо вам огромное, мне так понравилось беседовать с вами! Надеюсь, не в последний раз подвозите, поболтаем еще!
— Упаси бог! — тьфу, вырвалось…
— Ну, зачем так прямо, можно же и иначе сказать, не поверю, чтобы вам со мной ну ни капельки не понравилось, фу, какой вы строгий! Ой, и Жорка уже дома, хорошо-то как, зайдете, может? Нет? Жаль… Привет, Жорка! Как слетал, все в порядке? А твоих никого нет, в городе все, вот Максим Максимович… — полетел по ветру певучий голос неунывающей Анны Сергеевны.
Мы с полковником обменялись приветственными кивками: он — из-за невысоких ворот, я — не выходя из машины. Взгляды наши встретились и на минуту задержались.
«Что же ты, братан? — казалось, хочет сказать Георгий Константинович. — Где теперь то пиво, тишина и минуты творчества, так необходимые перед звездным часом резидентуры?». Думаю, мой взгляд он тоже понял правильно «Извиняй, полковник! Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя твоей жены…»
Третья неистребимая вещь
В первой ДЗК судьба свела меня с очень интересным человеком — Борисом Сергеевичем. Не пожалели природа и наставники сил и красок на эту личность: ум, знания, порядочность, чувство юмора и легкое перо, тактичность, опыт и опытность. Да, с таким человеком рядом работать — это не только везение, но и хорошая жизненная и житейская школа.
В резидентуре Бориса Сергеевича уважали, можно сказать любили. Да и гордились им уже хотя бы за то, что никто, как он, не умел в случающихся межведомственных коллизиях легко, твердо, элегантно и безоговорочно отстоять интересы резидентуры и ее работников, твердо выстраивая свою позицию на нерушимом фундаменте здравого смысла, который, надо признать, в загранколлективах торжествует, к сожалению, не всегда.
И эта любовь резидентуры к своему «дядьке» не могла не быть каким-либо образом оформлена. И оформлена она оказалась самым простым и естественным путем — Борис Сергеевич получил прозвище.
Кстати, о прозвищах и кличках в резидентуре. Большинство этой чести — прозвище получить — не удостаивается: оперативные псевдонимы зачастую становятся и фамилией работника, и именем, и прозвищем. Отдельную кличку, как особую метку, получают лишь те, кто зримо выделяется либо в одну, либо в другую сторону. Так что, если получил в резидентуре прозвище — а они обычно бывают точные и смачные, — не обижайся, а гордись, значит, нарисовался в коллективе, оценили тебя. Другое дело, какую цену при этом дали и можно ли гордиться этим…
Чтобы завершить портрет Бориса Сергеевича, отмечу, что все сказанное относилось к грузному крупному человеку с мягкой кошачьей походкой, мурлыкающим голосом, абсолютно рыжим, густым и щедрым волосяным покровом и зеленоватого оттенка хитрыми глазами. Да еще к страстному охотнику. А если вспомнить имя нашего героя и упомянуть оперативный псевдоним — Борзов, — становится ясно, что прозвище он мог одно только получить — Барсик.
Думаю, все-таки знал Борис Сергеевич, что все, вплоть до резидента, за глаза Барсиком его называют. Но даже если и знал — иллюзию «заглазности» не разрушал: не дурак же он, в самом деле, обижаться и доказывать: «Да не Барсик я, не Барсик…».
Вот с этим-то Борисом Сергеевичем и делили мы одну обязанность — жен наших с работы к дому доставлять, трудились они вместе. И здесь Борис Сергеевич строг был, старательно расписание держал, весом своим в ущерб мне не пользовался: «Не привык, — говорил, — выезжать за счет людей, у которых за плечами вдвое меньше лет, а на плечах — вдвое меньше звезд».
Ну, тут он ошибся: звезд-то одинаковое количество было, калибром, правда, отличались.
Поездки рядом с Борисом Сергеевичем очень нравились моей дочери, которая нередко мать на месте работы ожидала: пока мадам с Марксеной Ричардовной о вечном позади судачат, дядя Боря и байку расскажет, и жизни поучит, причем сделает это с глубиной, мудростью и пониманием, свойственным людям, которые имеют нереализованный потенциал «любимого дедушки» — внуки-то их в Союзе проживали, далеко, а тут под боком — внимательное серьезное существо семи лет, готовое каждое слово на лету ловить и важные вопросы старательно формулировать. Так вот и заработал мой ребенок глубокую симпатию Бориса Сергеевича и Марксены Ричардовны, а с нею вместе — и ласковое обращение «Котеночек».
Очередность поездок мы старались соблюдать, однако, понятно, случались накладки. А значит, имели место и мои разговоры-договоренности с женой: «Сегодня Барсик занят, приеду я». Или наоборот: «Вас Барсик везет, я в городе».
И вот везу я как-то раз женщин домой, они сзади болтают, я с дочерью беседую. Подъезжаем к дому Бориса Сергеевича, Марксена Ричардовна прощается:
— Спасибо, до свидания, — и обернувшемуся к ней ребенку: — Счастливо, Котеночек мой…
— До свидания, Марксена Ричардовна, — старательно произносит сложные имя-отчество моя дочь. И вдруг: — А как котик ваш поживает, можно я его поглажу?
Вот вам! Мы с мадам мгновенно, что называется, заторчали… Мелькнул стоп-кадр: ладошка моего ребенка Барсика гладит… Хм… А он щурится и мурлыкает…
— Какого котика, деточка, у меня нет никакого котика, собачка у меня, Тойка…
— Да как же так? — надувает губы ребенок. — А Бар…
— Ты перепутала, перепутала, — бросается спасать ситуацию мадам. — Это у тети Иры, у тети Иры, у Марксены Ричардовны пуделек только, ты же видела.
— Да нет же! — мой честный ребенок тоже не лох какой-то, позицию до конца держит: — Ты же сама говорила папе, что Бар…
— Да нет, ошиблась ты, — убедительно говорю я, смех подавляя. — Неужели ты думаешь, что тетя Марксена не показала тебе котика, если бы он был?
Для ребенка аргумент показался убедительным: свое место в жизни Марксены Ричардовны на этом этапе моя дочь оценивала правильно. Замолчала, слава те господи…
Со временем эпизод этот из памяти стерся — десять лет прошло, разметала судьба нас с Борисом Сергеевичем. А потом опять свела: в одном подразделении оказались, да еще и жили недалеко друг от друга. И перед каким-то юбилеем Бориса Сергеевича поручили мне сувенир для него приобрести — нож охотничий.
Купил я красивый нож, дома жене и дочери, студентке уже, показал. Похвалили, полюбовались:
— Да, наверное, Барсику понравится, — вспомнили старую кличку, теперь уже известную ребенку.
А через пару дней звонит Борис Сергеевич и приглашает меня с мадам и «Котеночком» «заглянуть по-простому, по-соседски…». Жена пойти не смогла, аллергия замучила, а дочь — как пионер — всегда готова. Понятно, и на людей приятных через столько лет посмотреть, прошлое вспомнить, да и себя, видимо, показать, взрослостью похвастаться…
Пришли, посидели, поговорили. Марксена Ричардовна умиленно с «Котеночком» мурлыкает, дочь моя от внимания хозяйки и мужа ее тает: мастер, что и говорить, Борис Сергеевич, тонко партнера чувствует. Тут уже не детские байки бесконечным ручейком звенят, а рискованные, с балансировкой на острие ножа, тексты опытного ловеласа, женское самолюбие дразнящие, выдаются… Что ж, возрастная дистанция допускает это, тем более легко и красиво рисуется, да и — что греха таить — мое-то честолюбие отцовское тоже играет…
И вдруг мой расслабившийся, разогревшийся и раскрасневшийся ребенок бахает:
— Барсик Сергеевич, а как вам ножичек понравился?
Взрывается хохотом Марксена Ричардовна — точно знала, какое у мужа прозвище, покорно торчу я: вот она, доля-то отцовская! Хлопает ресницами, прикрыв ладошкой рот, неразумное дитя мое: чего уж тут, «квакнуто», так «квакнуто»…
А Борис Сергеевич, как ни в чем ни бывало, интересуется:
— Какой ножичек, детка?
— А который вам подарили… — откуда знать ей, что завтра только дарить будут?
— Вот спасибо, а я-то гадал, что подарят, — смеется Борис Сергеевич, глядя на растерянное лицо моей дочери. — Если охотничий, да еще из новгородской стали — заранее говорю: понравится!
И тут до меня доходит: да просто не слышал Борис Сергеевич, как обратились к нему, мало ли как за долгую оперативную жизнь называли его и свои, и иностранцы — и «мистер Борис», и «мсье», и «сеньор», и какой-нибудь Порис, Полиз, Боб, Бор, товарищ Борзов… И не упомнишь всего… А нож — это вещь, вот мысль охотника и уцепилась, сконцентрировалась на нем. А слово «Барсик» вроде как и не звучало.
А назавтра стоял серьезный Борис Сергеевич рядом с высоким начальством, глазами в пол уставившись и головой кивая, слушал традиционный набор юбилейных слов: «На каждом участке… известны товарищам… добивались…». А потом слово взял начальник управления и в свойственной ему манере, раскатывая звук «Р», начал:
— Дар-р-рагой Бар-р-р…
«Неужели и он?!» — мелькнуло…
— …р-р-рис Сер-р-ргеевич, все мы знаем вас…
Да нет, давно уже вышел из детского возраста начальник управления, все правильно сказал, как надо. Да, может, он и вообще не знает, что обращается к человеку со славным именем «Барсик»?
Хотя вот это уж навряд ли…
Леонид Шебаршин
Данный текст является ознакомительным фрагментом.