ГЛАВА 10 Сергей Якобсон

ГЛАВА 10 Сергей Якобсон

Я познакомилась с Сергеем Якобсоном на рождественской вечеринке у Тины Уоссон в 1949 году. Высокий, элегантный вдовец с тринадцатилетним сыном, он работал в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне руководителем отдела иностранных дел Законодательного управления Конгресса. Он родился и вырос в Москве, но считал себя берлинцем: ему было семнадцать лет в 1918 году, когда его семья переехала в Берлин после большевистского переворота. Я была знакома с его старшим братом Романом, профессором Колумбийского университета. Он был одним из рецензентов учебника русского языка, который я готовила вместе с Андре фон Гроника, еще до выхода в свет. Роман и его жена Сватя гостили у Уоссонов в эти праздники, и на следующее утро Сватя мне позвонила и сказала, что Сергей обо мне расспрашивал после того, как я уехала на другую вечеринку, и очень огорчился, узнав, что я замужем.

Это, однако, не помешало Сергею позвонить мне и пригласить меня пообедать с ним на следующий день. Я подумала: «Почему нет?» Роман имел репутацию волокиты, но о Сергее я ничего не знала, мы просто пошли в «Русскую чайную», недалеко от «Голоса Америки».

Это был очень приятный обед. Сергей говорил о своей работе и о сыне Денисе, мать которого, первая жена Сергея, умерла при родах. Он проводил меня до моей работы и в тот же день вернулся в Вашингтон.

«Какой интересный и культурный человек, — думала я, — жаль, что он живет не в Нью-Йорке». Он позвонил на следующий вечер, чтобы поблагодарить меня за то, что согласилась с ним пообедать, и попросил принять от него маленький подарок — пару теплых перчаток: провожая меня после обеда, он заметил, что я без перчаток и мои руки мерзнут.

Тронутая этой неожиданной заботой, я позвонила ему, когда получила по почте его подарок. Никогда я не видела таких великолепных, дорогих, подбитых мехом кожаных перчаток! В них было действительно очень тепло.

Через несколько дней Сергей позвонил и сообщил, что приезжает в Нью-Йорк на уик-энд. Не могу ли я поужинать с ним в субботу и пообедать в воскресенье? Я начала понимать, что Сергей решил серьезно за мной ухаживать, и приняла оба приглашения. Почему бы не завести «роман» с очаровательным, культурным, хорошо воспитанным мужчиной?

Эйб был обрадован, услышав о Сергее. «Иди, иди. Он вдовец, он наверняка хочет на тебе жениться. А если он тебе нравится, так еще лучше: мы можем начать оформлять развод».

«Не так быстро, — запротестовала я. — Я только что его встретила... это всего-навсего приглашение в ресторан!»

Но Эйб оказался прав. Во время ужина в дорогом ман-хэттенском ресторане Сергей был ко мне очень внимателен. Он отвез меня домой на такси, поцеловал обе руки при прощании, а во время обеда на следующий день сделал мне предложение. Очень формально, очень корректно он сказал, что полюбил меня, что я именно та женщина, которую он ждал все эти одинокие годы вдовства. Ему сорок восемь лет, у него хорошая работа в Вашингтоне, он может обеспечить мне и моей дочери достойный дом и достойную жизнь. И Сергей попросил меня серьезно подумать над его предложением. Он также смел надеяться, что я отвечу взаимностью и с радостью разделю с ним свою жизнь.

Все это было сказано спокойно, но проникновенным голосом, без взрывов страсти и отчаянных криков «Ах, я тебя люблю!». Это было самое обстоятельное предложение брака из девяти, которые мне делали в течение моей жизни. Тем не менее...

«Но я замужем», — сказала я. Он посмотрел на меня и спросил: «Но любите ли вы своего мужа?» Что я могла сказать? Счастливые замужние женщины не принимают приглашения на обед от одиноких мужчин, с которыми они познакомились на вечеринке. «У нас "современный брак", — смело ответила я. — Мой муж и я — друзья, и мы семья ».

«А ваш муж действительно вас любит? — продолжал Сергей. — Вам нравится такая жизнь?»

Я начала чувствовать себя неловко. Сказать ему правду значило бы поощрить его ухаживания, дать ему надежду. Я находила Сергея очень привлекательным, но это становилось уж как-то слишком серьезно. Я произнесла обычные банальные фразы: я очень польщена его предложением, он очень интересный и очаровательный мужчина, но... я совсем не несчастлива в своем браке.

Сергей, вероятно, ожидал услышать нечто подобное. Хотя он выглядел разочарованным, он явно был готов к долгой осаде и уже почти выработал стратегию ухаживания за мной.

«Все, о чем я прошу сейчас, — сказал он, — это чтобы вы серьезно обдумали мое предложение. Можете мне это пообещать?»

«Да, я обещаю», — ответила я.

«Я очень благодарен. Я знаю, что вы не только красивая, но и очень великодушная и отзывчивая женщина», — сказал Сергей. Я не ожидала такой реакции.

По дороге обратно в «Голос Америки» мы говорили о вашингтонской политике, о моей дочери и о том, как ему хотелось бы с ней познакомиться. Я испытала облегчение, почувствовав, что никакого давления нет — казалось, он просто радовался тому, что он со мной. Когда мы прощались, Сергей попросил разрешения позвонить мне через пару дней. «Конечно», — ответила я.

Я получила красивый шелковый шарф из модного магазина с нежной запиской, вложенной в пакет. Сергей звонил из Вашингтона три-четыре раза в неделю: «Просто хотел услышать ваш чудесный голос... Расскажите, что вы делали сегодня».

«Это очень умный человек, — заметил Эйб. — Он ухаживает за тобой старомодным образом, вы оба русские, так что, я думаю, это даже лучше».

И действительно, мы оба были очень русские. Хотя Сергей стал гражданином Германии, а я думала, что стала настоящей американкой, наши корни уходили глубоко в русскую культуру. Когда мы были вместе, мы чувствовали себя «дома», на знакомой почве, образованной детским воспитанием и русской школой. Сергей избежал травм Гражданской войны и жизни при советской власти, но мы оба знали, что такое пережить социальную дезориентацию, потерю привычной комфортабельной жизни и определиться в новых условиях новой страны.

Шли недели, и я все глубже вовлекалась в эту игру Сергея в погоню и завоевание. Я все больше узнавала о его семье. Отец Сергея, Осип (Иосиф) Якобсон, происходил из маленького еврейского местечка в Западной России. Он переехал в соседний город в возрасте пятнадцати лет, чтобы поступить в русскую гимназию, жил в семье русского купца и учил его детей в обмен на стол и кров. Оттуда он поехал в Ригу, поступил в Рижский политехнический институт и закончил его с дипломом инженера-химика. Ему предложили работу на одном из крупных промышленных предприятий около Москвы, но вскоре он основал собственное дело. Он открыл небольшую контору по экспорту-импорту в Москве, торгуя чаем и продовольственными товарами, привезенными с Востока.

В это время Москва открывала перед предприимчивыми и энергичными людьми широкие перспективы. Осип скоро стал купцом первой гильдии и расширил свое дело. Он женился на Анне Вольперт, которую встретил в Риге во время одной из своих поездок туда. Она происходила из семьи купца, немецкого еврея, знала русский и была женщиной умной и строгих правил. Они поселились в Москве в большом доме, где располагались и конторы, и жилые помещения.

У Якобсонов было три сына. Роман, первенец, был всегда любимцем матери и оставался им до ее смерти. Сергей родился четыре года спустя и вырос в тени своего блестящего старшего брата. Младший, Михаил, впоследствии погиб во время немецкой оккупации Франции.

Несмотря на значительное богатство семьи, как рассказывал мне Сергей, детей не баловали: им давали еженедельно небольшую сумму карманных денег, на которые они покупали билеты в театр и на каток. Это должно было научить их знать цену деньгам, но не научило. И Роман, и Сергей абсолютно не интересовались деньгами и не умели и не хотели их считать. Они засовывали в карман мелочь вместе с купюрами высшего достоинства и никогда не знали, сколько у них денег или сколько они потратили.

Семья Якобсонов в Москве вела спокойную зажиточную жизнь. У них были повар, горничная и немецкая гувернантка. Мальчиков учили музыке и танцам, чего требовал тогдашний этикет. Лето проводили в деревне, неподалеку от Москвы, чтобы Осип мог приезжать в свободные от работы дни. Это было беззаботное время катания на велосипедах, игры в теннис и визитов к соседям. Больше всего Сергей винил революцию в том, что она лишила его радостей тенниса.

Романа и Сергея учили сначала дома, а потом записали в частную гимназию для мальчиков — Лазаревский институт восточных языков, основанный армянским купцом для детей национальных меньшинств. Когда Сергей поступил в школу, он был единственным неармянином в классе. Хотя «Отче наш» читали по-армянски, Сергей получил основательное традиционное русское образование. Их мать считала, что ее мальчики должны учиться только на пятерки, и они легко справлялись с этой задачей.

По мере углубления наших отношений я узнавала все больше о его детстве и юности. Вся семья регулярно ходила в московские театры, оперу и на концерты. Родители устраивали вечера с игрой в карты со своими друзьями, в числе которых был московский юрист Юрий Каган, чьи дочери, Лиля и Эльза, стали потом возлюбленными двух знаменитых поэтов — Владимира Маяковского в Москве и Луи Арагона в Париже. Сергей показал мне старую фотографию, где изображена группа нарядно одетых детей, торжественно позирующих фотографу вместе с мамами и гувернантками. Уже видны были их характеры: Лиля очень строгая, с большим самообладанием, хорошенькая и своенравная Эльза и серьезные мальчики Якобсоны, Роман и Сергей.

Довольно рано, еще подростком, Роман стал участвовать в жизни авангардной московской молодежи. Много позже, когда я стала делиться с матерью Сергея своим беспокойством по поводу поведения Дениса, она прервала меня и сказала: «Дорогая, ваши проблемы не идут ни в какое сравнение с тем, что пережила я, когда Роман был в этом возрасте. Однажды друзья позвонили мне и сказали, что Роман гуляет по Красной площади, раскрасив лицо в ярко-желтый цвет! Какой позор для семьи уважаемого коммерсанта!»

В молодости Роман писал стихи, потом подружился с Владимиром Маяковским, и они оба стали членами дружеского кружка, образовавшегося вокруг Лили и Эльзы. Роман учился в Московском университете, изучал филологию. Деловые друзья его отца подшучивали, что Осип Якобсон, должно быть, действительно очень богат, раз может позволить себе роскошь дать сыну возможность изучать такой ни к чему не пригодный предмет. Но когда разразилась революция, было уже неважно, кто что изучал.

Сергей успел закончить Лазаревский институт до того, как семья, потеряв все нажитое, бежала из большевистской России. Они поселились в Берлине, а Роман оставался в России до 1924 года, потом преподавал в Пражском университете, а перед Второй мировой войной переехал в США.

Когда я впервые встретила Романа, он преподавал в аспирантуре Колумбийского университета на кафедре чешского языка, но очень скоро перебрался в Гарвард, где стал профессором на кафедре славянских языков и литератур, а также преподавал лингвистику. Потом он добавил к этому послужному списку статус профессора Института общей лингвистики Массачусетского технологического института. Роман был неутомим в погоне за степенями и наградами. Ко времени своей смерти он получил двадцать шесть почетных степеней в университетах, разбросанных по всему миру. И он их заслужил — он внес существенный вклад в самые разные области знания. Романа считают отцом-основателем Пражской лингвистической школы, его новаторские исследования природы языка революционизировали изучение лингвистики и технику связи. Он основал также Американскую школу лингвистики.

Для многих русских эмигрантов Берлин был первой остановкой на долгом пути изгнания. Для Якобсонов травма этого переезда была смягчена тем, что у них сохранялись связи с немецкой семьей Анны, члены которой когда-то часто навещали Анну в Москве. Хотя огромное состояние Осипа пропало, сам он смог начать все сначала, возобновив свои старые берлинские деловые связи.

В 1920-х годах Берлин был оживленным центром авангардного искусства, литературы и музыки, и русские изгнанники внесли в это свой вклад. Советские границы еще не были наглухо закрыты, и многие русские знаменитости, еще не решившие, эмигрировать им или оставаться в России, ездили в Германию и обратно. Борис Пастернак, Илья Эренбург, Андрей Белый, Василий Кандинский и многие другие никак не могли определиться, что им делать дальше, где жить. Одни в конце концов вернулись домой, другие остались за границей. В то время русский Берлин собрал целое созвездие талантов. Работали издательства, писательские клубы, политические организации, художественные галереи, балетные труппы, три русских театра и множество ночных клубов. Выходило сорок русских журналов, а русское издательство «Петрополис» выпустило больше тысячи книг.

Сергей активно включился в эту бурную культурную жизнь. Он учился в Берлинском университете и подрабатывал тем, что писал и продавал статьи в журналы на любые темы: от «Как правильно играть на скрипке» до «Как устроить Вашу кухню». Роясь в книжных магазинах, он нашел и позже опубликовал несколько важных писем Пушкина, Аксакова, Тютчева и Толстого. Он встречался с высланными из советской России философами, такими как Семен Франк и Николай Бердяев, а в Русском институте слушал лекции известных историков Мельгунова и Кизе-веттера.

Сергей женился на своей первой жене, Любе, после получения докторской степени по европейской истории. Семья Любы не приветствовала этот брак с молодым интеллигентом без постоянной работы в такие неопределенные времена, но он скоро стал писать статьи для «Детской энциклопедии», выпускаемой в Лейпциге. Работой этой он занимался недолго. Приход к власти Гитлера, которого сначала не принимали всерьез, обернулся в начале 1930-х годов настоящим бедствием. Сергей решил, что из Германии пора уезжать...

...Вооруженные рекомендательными письмами к ведущим английским историкам Тойнби, Гучу и Пейресу, молодые супруги эмигрировали в Англию. Было трудно. Языка они не знали. Сергей вынужден был говорить с пограничником по-немецки. «Я знаю только несколько слов по-английски, — сообщил он ему. — Когда мы играли в теннис, мы считали по-английски; а кроме того, могу сказать: love, twenty, forty, deuce... »[ 18 ]

Пограничник посмотрел на него: «Где это вы играли в теннис?» Сергей ответил: «В России».

«В России? — переспросил тот. — Мы приветствуем вас в нашей стране! Пожалуйста, проходите». Любой человек, игравший в теннис в России, непременно должен был быть джентльменом и потому имел полное право въехать в старую добрую Англию.

Благодаря привезенным рекомендательным письмам Сергею предложили прочитать лекцию в Королевском колледже, конечно, по-английски. Эту первую свою публичную лекцию он читал по бумаге, в которой все слова были написаны фонетической транскрипцией и текст был тщательно отрепетирован с одним английским школьником. Видимо, выступление получилось удачным, потому что его назначили почетным лектором по русской истории в Лондонском университете, а также главным библиотекарем в Школе славянских и восточно-европейских языков.

Через семь лет работы в Лондонском университете Сергей стал страстным англофилом и оставался им до конца своих дней. Когда началась Вторая мировая война, Сергея, как человека с немецким гражданством, занесли в списки «граждан неприятельского государства». К тому времени Люба умерла от родов, он остался один, ему грозил лагерь для интернированных, и, последовав совету друзей, он решил переехать в США. Сергей приехал в Нью-Йорк в 1941 году, привезя с собой более шестидесяти рекомендательных писем. Доктор Генри Филд, антрополог, основатель знаменитого Чикагского музея антропологии, был адресатом одного из них, и с его помощью Сергей скоро стал работать над специальным, тогда секретным, проектом Белого дома: они готовили серию исследований на тему «Миграция и расселение» в мировом масштабе, чтобы помочь устроиться миллионам людей, разбросанных войной и не имеющих возможности после ее окончания вернуться на родину. Потом его пригласили в Библиотеку Конгресса, где он вскоре стал старшим специалистом по русским делам в Исследовательской службе Конгресса, а потом — заведующим Славянским и Восточно-европейским отделом Библиотеки.

Наступил момент, когда Сергей пригласил меня приехать посмотреть Вашингтон. «Вам будет очень интересно », — сказал он. Эйб уговаривал меня согласиться, и я согласилась. Я приехала в Вашингтон во второй половине дня в субботу. Сергей встретил меня на вокзале и отвез в отель «Хей-Адамс», элегантное старомодное заведение недалеко от Лафайет-сквер, практически напротив Белого дома. Мне показалось, что я опять попала в потерянный мир России моих родителей и колониального Британского Китая. Это было восхитительно, не говоря уже о том, как приятно было попасть туда в сопровождении такого «шикарного господина», как Сергей. «Я оставлю вас отдохнуть после поездки, — сказал Сергей, — и зайду за вами в семь часов».

Он пришел ровно в семь и повел меня ужинать в клуб «Космос», элитарное заведение, членами которого до недавнего времени могли быть только мужчины. Тогда клуб находился в небольшом доме на Лафайет-сквер, залы были выдержаны в старом английском стиле, в каждом был камин, глубокие кожаные стулья, а на стенах висели старинные картины. Мы пили херес у камина в одном из залов, и несколько представительного вида мужчин, проходя мимо, останавливались около нас и здоровались с Сергеем, который представлял им меня. Ужинали мы при свечах, и к концу вечера я была покорена.

Теперь я понимаю, что Сергей правильно почувствовал, что внутри самоуверенной американки жила русская эмигрантская девочка, все еще надеющаяся занять подобающее ей место в обществе. И еще: хотя я уже была больше десяти лет замужем и имела дочь, я оставалась неопытной женщиной. «Замужем за американцем! — наверняка думал Сергей. — Что она может знать о сексе?» Как большинство европейских мужчин, Сергей был невысокого, мнения об американцах как любовниках. Сергей пленил меня как опытный мужчина, позволивший мне почувствовать себя не только желанной, но и любимой и окруженной заботой.

На следующее утро я проснулась в чудесной комнате отеля с ощущением легкости и счастья. Сергей должен был зайти за мной только в одиннадцать часов, поэтому я осталась в постели, теплой и уютной, вспоминая удовольствия предыдущего вечера. Как я могла бы прекрасно жить, выйдя замуж за Сергея! Я бы стала частью этого вашингтонского мира, отеля «Хей-Адамс» и клуба «Космос»... Около половины одиннадцатого зазвонил телефон, и я услышала бодрый голос Сергея: «Доброе утро! Вы хорошо спали? Вы готовы встретиться через час?» Я была готова.

Сергей, гладко выбритый, пахнущий каким-то восхитительным мужским одеколоном, ждал меня в вестибюле. Он поцеловал мне руку и повел к своей машине. «Я немного покажу вам Вашингтон, а потом мы поедем обедать в одно славное место в Виргинии», — сказал он.

Он был весел, беззаботен, в приподнятом настроении. Мы кружили по почти пустым городским улицам. Вашингтон легко нравится, особенно после Нью-Йорка, — деревья, большие пространства, открытое небо, дома не выше шести или восьми этажей (в то время). Мне было все равно, какое здание — Министерство внутренних дел, а какое — сельского хозяйства. Я получала удовольствие от того, что смотрела на Сергея. Он и виды Вашингтона как-то очень гармонично сочетались. Удивительное дело, говорила я себе, я начинаю влюбляться в этого человека! И как приятно, что он меня тоже любит!

«Славное место» в Виргинии оказалось величественным особняком в стиле старого американского Юга с безупречным обслуживанием и великолепной едой. Сергей был очень внимателен и занимал меня интересным разговором. Ни о чем серьезном мы не говорили — ни о предложении выйти за него замуж, ни о планах на будущее, ни о знакомстве с его родителями. Сергей говорил о своей жизни в Москве, и мы сравнивали его воспоминания с моими. Оказалось, что мы катались на коньках в одном и том же парке! На вашингтонском небе не было ни облачка.

Я уезжала в Нью-Йорк вечером. Мы вернулись в город далеко за полдень и скоро уже были на вокзале и прощались друг с другом. «Мы увидимся в следующий уик-энд в Нью-Йорке, — сказал Сергей. — Если вы собираетесь к дочери, я бы хотел поехать с вами. И мне бы хотелось встретиться с вашим мужем. Можно это устроить?»

Как сквозь туман, я ответила, что «да, конечно, это можно устроить». Последний поцелуй, и поезд тронулся. Оставшись одна, я вышла из эйфории и попыталась проанализировать свое состояние. Посмотрим, что происходит: что ты знаешь о нем, что он знает о тебе, что у вас общего? Выходят ли замуж только потому, что мужчина очарователен и хорошо с тобой обращается? Но кто сказал, что я выхожу за него замуж? Я просто приятно провожу время с приятным человеком. «Ты так утверждаешь, но ты прекрасно знаешь, что у него-то другие планы!» — говорил мой внутренний голос. «Я объясню ему мое отношение», — настаивала я. «Посмотрим, — сказал внутренний голос. — Но потом не жалуйся, что тебя не предупредили! »

Эйб был в восторге от моего описания поездки в Вашингтон. «Конечно, я с удовольствием познакомлюсь с Сергеем, — сказал он. — И будет даже интересно взять его с нами к Натали. И я хочу серьезно поговорить с ним о политике, мне интересно услышать, что они там в Вашингтоне думают о международной ситуации».

Из того, как радостно он ждал встречи с Сергеем, я заключила, что он уже планирует женитьбу на своей даме сердца из Балтимора. «Я еще не приняла предложение Сергея, — напомнила я ему. — И не думаю, что приму. Мы просто проведем приятный уик-энд, и все».

«Посмотрим», — с надеждой произнес Эйб.

Сергей приехал в пятницу вечером, я пришла к нему в гостиницу после работы. Мы оба очень обрадовались друг другу, но было и что-то большее — казалось, что в наших жизнях была какая-то пустота, которая заполнилась, как только мы увидели друг друга. Мы поужинали в маленьком греческом ресторане рядом с его гостиницей и вернулись в его номер.

Наутро после завтрака Сергей сказал, что мы должны купить Натали какой-нибудь подарок. «Что бы ей хотелось?» — спросил он меня. Я не знала, и тогда мы пошли в роскошный магазин детских игрушек «Ф.А. Шварц» на Пятой авеню. «Расскажите мне о ней, — попросил Сергей. — Она любит животных?»

Натали было восемь лет, почти все ее игрушки остались дома, но она действительно обожала животных, особенно лошадей. Сергей нашел прекрасную игрушечную ферму — дом, сарай, несколько коров, овец и лошадей, собака и кот. Еще он купил три замечательных лошади — жеребца, кобылу и хорошенького жеребенка, чтобы они тоже жили на этой ферме. Каждый предмет был аккуратно завернут, и мы вышли из магазина с огромной коробкой, довольные собой. «Мне очень важно привезти вашей дочери правильный подарок, — сказал Сергей, — ведь это первый ей подарок от меня».

Мы прошли через Центральный парк в отель «Хемпшир-Хаус», где решили пообедать. После долгого приятного обеда Сергей заметил, что я устала. «Идите домой и отдохните, — сказал он. — Хорошенько выспитесь, а завтра рано утром я вам позвоню». И он со счастливым видом усадил меня с коробкой в такси. Какой замечательный, уверенный в себе человек! Как внимателен он ко мне! И совсем на меня не давит. Я пришла домой, Эйба не было, я включила радио и приняла ванну. В девять часов я уже спала и не слышала, как пришел Эйб.

Я со страхом ждала нашей поездки в «Черри-Лоун». Поладят ли мужчины? Как отреагирует Натали? И вообще, следовало ли соглашаться на такую совместную поездку? Но беспокоилась я напрасно. Эйб и Сергей прекрасно поладили, оба вели себя примерно, а Натали пришла в восторг, получив от Сергея огромную коробку, и очень искренне сказала «спасибо». Она оценила хороший вкус и правильный выбор этого чужого господина. Эйб установил ферму в ее комнате, и ее друзья сбежались посмотреть, как она по очереди разворачивала животных и радовалась каждому.

Как обычно, мы пообедали в ресторане «Говард-Джонсон», а потом гуляли по школьному парку, и Натали показала Сергею конюшню, где стояли настоящие лошади. Мы провели чудесный день, и моя дочь, казалось, приняла этого незнакомого человека.

По дороге домой мужчины погрузились в разговоры о политике, а я растянулась на заднем сиденье машины, отдыхала и слушала. Сергей должен был уезжать в Вашингтон ранним вечерним поездом, и мы высадили его у вокзала. Эйб и я поехали домой. «Прекрасный человек, — сказал Эйб. — Да, безусловно умный и чуткий человек... Ты не согласна? »

С этим я, конечно, была согласна, но вовсе не собиралась разрешать Эйбу немедленно начинать процедуру развода. Сначала мне нужно было серьезно подумать о своей жизни. Мне казалось, что я только что по-настоящему встала на ноги: хорошая работа, никаких серьезных обязательств ни перед кем, никаких трудностей, гармоничное сочетание внутреннего мира с внешним, короче говоря — счастливая, конструктивная жизнь.

Однако я знала, что довольно скоро мне придется жить одной. Я не могла долго удерживать Эйба от развода, которого он ждал с нетерпением. У меня была дочь. Могла ли я одна обеспечить ее будущее? Не была ли я эгоистична и безответственна, думая только о своем удобстве и спокойствии, в то время как очаровательный человек с готовностью предлагал взять на себя все мои обязательства?

Но какой ценой? От чего мне придется отказаться? Я, конечно, знала ответ: от свободы. Свободы быть самой собой, жить так, как я хочу. Мне нравилась моя жизнь, как она уже устроилась, и мне не хотелось ничего менять.

Сергей позвонил тем же вечером и сказал, что Натали прелестна, очень похожа на свою мать и что ему было жаль уезжать, не поцеловав меня на прощание. Он собирался опять приехать через две недели. В смятении я решила посоветоваться с доктором Клуге, хотя больше и не была его пациенткой. «Моя дорогая, — сказал он мне, — вы должны отдавать себе отчет, что вы будете женой европейца, который притом гораздо старше вас. В таком браке от вас будут ожидать гораздо большего. За годы, что я вас знаю, вы стали независимой и уверенной в себе личностью. Вам придется измениться, приспособиться к его образу жизни. Ему не нужен друг; после одиннадцати лет вдовства ему нужна жена и мать для его мальчика. А Вашингтон не Нью-Йорк. Конечно, если вы действительно полюбили этого человека, тогда другое дело. Вам просто придется рискнуть и надеяться на лучшее».

Он был прав. Если я действительно полюбила Сергея, никакого смысла в рациональных рассуждениях не было. А я, как это ни было неудобно, кажется, действительно влюбилась. Когда Сергей приехал в Нью-Йорк, он опять вернулся к этой теме. «Как вы думаете, когда вы будете свободны и выйдете за меня замуж? — был первый его вопрос по приезде. — Я должен кое-что подготовить и освободиться от некоторых обязательств». Его свояченица жила в его доме с тех пор, как умер ее муж, и заботилась о Денисе. «Я должен сообщить ей о моих планах. Это щекотливая ситуация».

Еще бы не щекотливая, подумала я, ведь они жили в одном доме девять лет! Конечно, это было так, но я никогда не расспрашивала Сергея, и мы ни тогда, ни позже об этом не говорили.

Я приняла предложение Сергея в этот же уик-энд, и мы были очень счастливы. Эйб тоже был счастлив и немедленно подал документы на развод. Развод оформили к лету 1950 года, и мы назначили свадьбу на 23 сентября. Эйб должен был жениться на неделю раньше нас.

В августе мы с Сергеем устроили встречу наших детей в курортном местечке в Пенсильвании, куда обычно приезжали любители верховой езды. Натали и я прибыли первыми и провели вместе несколько дней, а Сергей и Денис приехали из Вашингтона на уик-энд. К счастью, дети подружились. Четырнадцатилетний Денис был красивым мальчиком с серо-зелеными глазами и кудрявыми каштановыми волосами; мне казалось, что он больше похож на меня, чем на своего отца. Он был прекрасно воспитан и чувствовал себя непринужденно в компании взрослых незнакомых людей. Девятилетняя Натали, уверенная в себе, хорошенькая девочка, была вполне счастлива от того, что два раза в день может ездить верхом по холмистой местности Поконоса. Когда я заранее предупредила Натали, что, если я выйду замуж за Сергея, у нее появится старший брат, она посмотрела на меня с восхищением и сказала: «Я всегда хотела иметь старшего брата, но не могла придумать, как это сделать. А теперь тебе это удалось!»

Какое это было облегчение! Денису тоже понравилась идея «младшей сестры», которой он сможет помыкать. Наши американские дети были очень довольны: «типичную американскую семью» они не раз видели в кино, сами же жили в школах-интернатах; теперь они будут сами членами такой семьи! Денис явно одобрял выбор своего отца — молодая и хорошенькая мачеха отвечала всем его пожеланиям. А Натали была абсолютно уверена, что в любой ситуации она всегда будет для меня стоять на первом месте.

Они также оказались довольно практичными детьми и блюли свои интересы. Денис сказал отцу, что лучшим свадебным подарком для меня был бы большой телевизор: ему, Денису, не разрешали иметь дома телевизора.

Денис с удивлением смотрел, как его обычно серьезный и сдержанный отец смеется, шутит, играет с нами в карты и т.п. Уик-энд удался на славу — мы сделали первые шаги на пути к тому, чтобы стать одной семьей.

Решить «щекотливую ситуацию» со свояченицей, однако, оказалось не так просто. Его матримониальные планы были ударом для нее: она явно рисовала себе иное будущее и стала настаивать, чтобы Денис остался с ней, но Денис предпочел жить с новой семьей отца. Осенью Дениса решили отослать обратно в интернат, пока мы не устроим наш дом. После нескольких бурных сцен со свояченицей Сергей выехал из дома.

Роза Эттингер, сестра первой жены Сергея, была интересной женщиной. Выросла она в России, вышла замуж за немецкого банкира и стала в Берлине душой русско-еврейско-немецкого интеллектуального кружка. Семья ее была родом из Санкт-Петербурга, где отец Розы был преуспевающим ювелиром. Она и ее две сестры получили сначала домашнее образование, а после 1917 года продолжили учебу за границей. Люба, жена Сергея, получила докторскую степень по истории во Фрайбургском университете. Старшая сестра стала врачом, вышла замуж и уехала в США, а Роза, очень образованная женщина с хорошим вкусом, вела спокойную и зажиточную жизнь в Берлине. Нацисты, получив власть в Германии, положили конец этой жизни. Роза и ее муж переехали в Палестину, где она и получила известие о трагической смерти Любы при рождении Дениса. Роза уверяла, что пообещала Любе усыновить ребенка и вырастить его как собственного сына в случае ее смерти, так как Сергей был вообще против того, чтобы обзаводиться ребенком.

Сергей не втягивал меня в эту драму, и я узнала о ней только после свадьбы. Кажется, Роза считала, что какая-то молодая авантюристка из Нью-Йорка соблазнила Сергея и разрушила счастливый дом. Я видела ее только однажды, когда мы забирали Дениса, приехавшего домой на рождественские каникулы и остановившегося на несколько дней у нее. Мне было ее жаль, и я очень обрадовалась, когда узнала потом, что она вернулась в Палестину (к тому времени уже Израиль) и стала активно участвовать в помощи русским эмигрантам, что она основала фонд, присуждавший стипендии талантливым израильским музыкантам. Роза прожила долгую и плодотворную жизнь и пользовалась всеобщим уважением и восхищением.

Сергей был свободным, завидным женихом, и, конечно, в Вашингтоне все умирали от любопытства, что это за «дама из Нью-Йорка», которая его заполучила. Я помню одну странную встречу с женщиной, вдовой, которая определенно расставляла Сергею сети и очень была удивлена, что он в них не попался. При встрече она оглядела меня с головы до ног и сказала: «Да, я вижу, что Сергей мог влюбиться в вас... Но жениться?! — Она повернулась к Сергею и продолжила: — Я никогда вас не пойму. Я знаю, что вы меня не любили, но почему вы на мне не женились?»

Я могла бы ей объяснить, что Сергей был романтиком. Романтиком в традиционном смысле — и немецком, и русском. Практические соображения не играли никакой роли в его чувствах ко мне. Он тоже был мечтателем, как и я!

Я еще раз приезжала в Вашингтон перед свадьбой, чтобы встретиться с родителями Сергея. Они жили в маленькой квартирке в Виргинии. Сергей перевез их в Вашингтон из Франции, он был очень преданным сыном. Мы ни разу не пропустили ни одного воскресного визита к ним, пока они были живы. Когда я с ними познакомилась, им обоим было уже за восемьдесят, но мать продолжала вести хозяйство, ходила в магазины и вполне успешно со всем справлялась. Мной они очень заинтересовались. Отец взглянул на меня одобрительно и подмигнул Сергею, как бы говоря: «Мой сын поступает совершенно правильно!» Мне они оба очень понравились, и, зная историю семьи, я восхищалась тем, как они сумели приспособиться к новым, совершенно другим условиям жизни по сравнению с теми, в которых они жили, когда принадлежали к купеческому сословию.

К концу XIX века новый класс торговцев и коммерсантов — купцы — приобрел значительный вес в русском обществе. Новая русская буржуазия состояла из крестьян, освобожденных указом Александра II, обедневших дворян и иностранных, главных образом европейских, коммерсантов, осевших в России. Одни занимались торговлей, другие создавали и развивали легкую и тяжелую промышленность.

Статус купеческого сословия определяло государство, выдавая свидетельство, ежегодно возобновляемое за определенную плату; согласно объявленному размеру капитала купцы распределялись по трем гильдиям. В Москве, Петербурге и других городах открылись купеческие общества, сосредоточивались огромные капиталы, однако, как правило, купеческое сословие держалось особняком и не стремилось присоединиться к аристократии или подражать ее образу жизни. Первые русские миллионеры строили себе роскошные особняки в старорусском стиле и соблюдали старинные обычаи, унаследованные от родителей. Благодаря крепнущему и быстро развивающемуся купечеству Россия пережила период быстрого экономического роста, и к XX веку купцы и их дети немало сделали уже и для русской культуры. Московская частная русская опера была основана московской купеческой семьей Мамонтовых, купцы Третьяковы собрали огромную коллекцию произведений русского искусства, позднее переданную ими городу Москве (ныне — знаменитая Третьяковская галерея), а существование замечательной коллекции европейских шедевров, выставленной теперь в петербургском Эрмитаже, многим обязано двум русским коллекционерам-купцам — Морозову и Щукину.

Новое купечество активно участвовало в художественной жизни своей эпохи. Они распахнули свои двери людям, одаренным разными талантами, оказывали помощь и поддержку многим представителям русского авангарда, писателям и музыкантам, вкладывали деньги в новые издательства и поддерживали новые журналы. Сергей Дягилев, знаменитый импресарио русского балета и энтузиаст русского искусства, смог осуществить свои проекты во многом благодаря помощи представителей купеческого сословия.

Русская история могла бы пойти по другому пути, если бы этот класс был достаточно силен, чтобы противостоять большевикам. Но многие его представители предпочли покинуть страну, а те, кто остался в России, были, конечно, уничтожены.

Для нашего медового месяца Сергей выбрал Калифорнию. Он как раз получил грант Рокфеллеровского института на работу в Гуверском институте при Стендфордском университете на шесть недель. Мы ехали поездом, в котором был специальный вагон со стеклянной крышей, и целых три дня, сидя в этом вагоне, любовались просторами и красотой Америки. Для нас обоих это была первая поездка в Калифорнию, и мы получили от нее огромное удовольствие.

Первое Рождество в Вашингтоне мы встречали в нашем новом доме, где под большой, очень красиво украшенной елкой ждали своего часа многочисленные подарки. Мы пригласили Анну и Осипа Якобсонов на рождественский ужин с тем, чтобы они разделили с нами радость получения подарков. Денис до сего дня любит жаловаться на наш обычай открывать подарки только после праздничного ужина. Когда его друзья звонили рано утром в первый день Рождества и спрашивали, что ему подарили, он был вынужден отвечать, что ему еще не разрешили открыть подарки.

В рождественские каникулы устраивалось множество вечеринок и приемов в Библиотеке Конгресса, и Сергей неизменно брал меня с собой. Мы общались со многими людьми, они приглашали нас на ужины, чаепития и коктейли, но в ту первую зиму, когда дети еще жили в школе-интернате, большую часть времени мы проводили вдвоем.

Но вот однажды вечером в конце января Сергей пришел домой с очень странным, удивленным выражением лица и сказал, что, когда он пошел в банк, чтобы снять деньги со сберегательного счета, ему сказали, что баланс приближается к нулю и той суммы, которую он хотел снять, просто нет. «Я поражен! Я ничего не понимаю! — говорил Сергей. — Куда делись все деньги? Теперь мне придется залезть в долги, чтобы заплатить за школу Дениса».

Поскольку я не считала деньги, которые мы тратили, я тоже удивилась этой новости. Но такова была реальность. Стало ясно, что мне пора идти работать. Эта перспектива меня вовсе не пугала, а Сергей воспринял мое намерение с благодарностью.

Так случилось, что на одной из рождественских вечеринок меня представили человеку по имени Чапин Хантингтон. Он и его жена жили в симпатичном старом доме на Ка-лорама-роуд, мне они показались очень милыми. Хантингтон с энтузиазмом изучал русский, настаивал, чтобы мы с ним говорили по-русски, и спросил Сергея, что я собираюсь делать в Вашингтоне. В то время Сергей с гордостью заявил, что я не собираюсь работать, а буду заниматься домом. Хантингтон пришел в ужас и без обиняков сказал Сергею, что хоронить мои таланты дома — преступление, это слишком эгоистично с его стороны. Когда он узнал, что я соавтор учебника русского языка, он предложил немедленно устроить меня в Университет имени Джорджа Вашингтона. «Декан Дойл — мой хороший друг, — сказал он. — Им давно пора ввести преподавание русского языка. Как только вы решите, что хотели бы преподавать русский язык в университете, позвоните, и я все устрою».

Я напомнила об этом Сергею: «Давай попробуем позвонить Хантингтону». Мы позвонили, и это стало началом моей карьеры преподавателя русского языка и литературы.

Я пошла к декану Дойлу, добродушному старому джентльмену, который согласился, что Университету имени Джорджа Вашингтона действительно пора предложить студентам курс русского языка. «Мы начнем это как эксперимент, моя дорогая, — сказал он. — Мы закажем дюжину ваших учебников, но не будьте слишком разочарованы, если никто не запишется. Это ведь очень трудный язык, как я понимаю». — «Не такой трудный, как китайский, — заверила я его. — Ведь он все же принадлежит к индоевропейским языкам».

«Что ж, я вижу, вы готовы взять быка за рога», — засмеялся он и послал меня в университетский отдел связей с общественностью.

В отделе связей с общественностью меня сразу страстно полюбили: я была такой интересный материал! «Родилась в Петербурге, жила в Китае, работала на "Голосе Америки"...» К тому же я была фотогенична. Через несколько дней в газете «Вашингтон Пост» появился заголовок: «В Университете имени Дж. Вашингтона будут преподавать русский». Молодая интересная женщина широко улыбалась со страницы газеты, призывая каждого попытаться выучить русский. «Это не такой трудный язык, как китайский», — гласила подпись под фотографией. Далее следовало краткое описание ее «полной приключений» жизни.

Это был беспроигрышный вариант, и, когда началась регистрация студентов, на мой курс записалось семьдесят пять человек. Декан Дойл был изумлен. Студентов разделили на две группы, заказали дополнительные учебники, и я начала преподавать. Мне было нелегко, это действительно требовало большого напряжения сил, но я опиралась на учебник и строго следовала ему. Оглядываясь назад, я понимаю, что меня спасло тогда, в первый семестр, только мое обезоруживающее простодушие. Я действительно считала, что русский язык выучить нетрудно и что я могу ему научить. Теперь, когда я уже не преподаю, могу признаться, что на самом деле русский действительно очень трудный язык для изучения. В 1950-е годы я также была убеждена, что американцам необходимо знать язык своего противника. В начале 1950-х Советский Союз уже без всякого сомнения был нашим врагом — Сталин вернулся к прежним попыткам распространить коммунизм на весь мир, а «железный занавес» наглухо закрылся. Преподавание русского американцам давало мне возможность служить моим идеям, как раньше это было на «Голосе Америки».

Если бы Сергей мог предугадать, как моя работа повлияет на нашу последующую жизнь, он, наверное, никогда не предложил бы мне этот путь. Он и подумать не мог, что мое «преподавание на одном или двух курсах в Университете имени Джорджа Вашингтона» превратит меня в конце концов в профессионального преподавателя и что я добьюсь на этом поприще таких успехов. С недовольным изумлением он наблюдал, как я получила целую кафедру, как я ее развивала и расширяла, как потом получила государственное признание за мою работу.

Когда я только начала преподавать в Университете имени Джорджа Вашингтона, я понятия не имела, что из этого выйдет, но отнеслась к своей работе серьезно, работала много и очень старалась. Я проводила утренние занятия, приходила домой на ланч, покупала продукты, готовила еду, общалась какое-то время с Натали после ее школы, кормила детей обедом и в пять часов возвращалась в университет вести вечерние занятия. (К тому времени Натали и Денис уже жили дома и учились в вашингтонских школах.) В каждом классе было по 35-40 студентов, так что дома приходилось проверять кипы работ, к тому же я исполняла все обязанности главы факультета. Я была целым факультетом в одном лице — в течение восьми лет у меня

даже не было секретарши. Мне нравилась моя работа, и я не жаловалась. Я была полезным членом общества и делала то, что американскому обществу было в то время нужно. Вспоминая мою детскую и юношескую озабоченность «служением народу», теперь я могла с гордостью сказать самой себе: я служу народу своей страны!