1 марта

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1 марта

1 марта, среда. В конце дня уже распределили все призы. Самое главное, сумел убедить всех в жюри о необходимости отдать специальный приз Рустаму Хамдамову. Днем стало ясно, что, как я и предполагал, лучший фильм фестиваля это «Не хлебом единым» Говорухина. К сожалению, мои надежды на фильм И.Масленникова «Волки и овцы» не оправдались. Очень много статичного, даже Демидова играет не выше своих возможностей. Утром смотрели довольно слабый и какой-то куцый фильм о Луговском, потом довольно большой документальный фильм о Георгии Иванове, где автор почему-то счел необходимым сообщить нам о том, как «два Жоржика» водили к себе на квартиру солдат и матросов, прикрываясь, чтобы «не вышло скандала», дядиной генеральской шинелью, которую демонстративно вешали красной подкладкой наружу. А где знаменитый критик русской литературы, а где сам замечательный поэт? Все это утонуло в мелких подробностях.

Спорили за ужином в «Гаккель-хаусе», это рядом с кинотеатром. Когда-то здесь было общежитие для пэтэушников, сейчас гостиница и ресторан господина Гаккеля, вроде бы одного из спонсоров фестиваля. Г.К. жалуется на его отчаянную прижимистость. Споры вокруг фильма Огородникова с его вторичной стилистикой, вытекающей из работ Германа, вокруг приза за мужскую и женскую роли, вокруг фильма Никиты Воронова и фильма об Аскольдове. Даже спорили о фильме, сделанном по музыке Гаврилина. Но все было достойно и без остервенения.

Все закончилось так поздно, что уже ничего не делал, а сразу лег спать.

2 марта, четверг. Утром шли пешком с Максимом от гостиницы к кинотеатру, говорили о его стихах. Я рассказывал о своем романе и постепенно в разных предроманных рефлексиях формулировал третью главу. Некие картиночки, например сидящий в будке охранника Вася, наблюдающий за жизнью института по монитору, уже замерещились в моем сознании. Видится и списочек «теневых персонажей». Может быть, их сделать в виде популярных животных?

По дороге зашли в книжный магазин на центральной улице. От его ассортимента берет оторопь, а где же приобретает книги интеллигенция? Неужели и она читает эту же массовую пестроту? А может быть, действительно, интеллигенции уже ничего не требуется, кроме телевидения? В магазине купил в подарок Максиму, которому только что исполнился 31 год, две книги: огромный иллюстрированный энциклопедический словарь и такой же пухлый литературный. Ему, кажется, это понравилось, а мне понравилось, что я не зажмотился.

В полдень посмотрели тридцатиминутный фильмик Елены Раздорской об Андерсене «Сказка его жизни». Я хорошо помню ее прежний документальный фильм о Чапаеве. Здесь острота по-другому. На пресс-конференции позже Раздорская сказала, что сделала романтический фильм о том, как могла бы сложиться судьба сказочника и каким он кажется нам, его читателям, через столетия. На самом же деле он был ужасным человеком, удивительно некрасивым, тщеславным, сексуально очень темным, она даже произнесла слово «ориентация». А получилось… что, собственно, получилось? А то, как хочет видеть мое воображение: как Андерсен изображен на той фигурке королевского фарфора, которую я купил в антикварном магазине в Дании? Здесь очень большую роль сыграл прекрасный молодой актер Сережа Карякин. Не только чудо как хорош, но и чудо как точен, как сдержан, как внутренне наполнен. Здесь поневоле вспомнишь его учителя Авангарда Николаевича Леонтьева, школа! Говорят, что Эльдар Рязанов делает фильм о «настоящем», со сложностями характера, Андерсене. Но премии и призы все были уже распределены, пришлось что-то выпрашивать у безответной Генриетты Карповны.

В ее кабинете мы, кстати, уточняли формулировки. Здесь очень помогли Кирилл Разлогов и Леня Павлючик, оба склонные, как оказалось, к коллективной работе. Дело прошлое, надо несколько слов сказать о жюри, с которым мне в этом году работать было легко. Я немедленно находил творческий контакт и с Машей Соловьевой, и с Александром Велединским, и с Вадимом Бибирганом, и с Кириллом Разлоговым. Всем, как говорится, спасибо. Особое спасибо Вадиму Бибиргану, человеку и дотошному, и ответственному, и, главное, очень непредвзятому. Мне это особенно приятно писать, потому что сопротивлялся, когда мне его предлагали: дескать, фамилия замысловатая, не знаю, как будет себя вести.

После обеда ездил с Сергеем Павловым к нему в магазин, находящийся по другую сторону железной дороги и дворца. Сережа особый тип русского провинциального деятеля-бизнесмена. Где родился — там и пригодился. У него сеть магазинов радиоаппаратуры, но это не акула: в магазинах еще и маленькие музеи старинной звуковой и радиотехники — патефоны, приемники, телевизоры с линзами, древние телефоны. Несколько дней назад он возил меня и Леню Колпакова на кладбище к могиле Соколова-Микитова. Если не будут на могилы к писателям ходить писатели, тем самым придавая значение этим святым камням и крестам, то кто же будет ходить, кто будет помнить? Дорожка была протоптана, но памятник весь в глубоком снегу.

Сегодня Сережа решил показать нам другой магазин. Здесь все не так просто. Магазин находится в одном крыле бывшего детского сада. Видимо, в начале «перестройки», когда государство бросило заниматься такой чушью, как детские сады и пионерские дома, он со своим компаньоном, несмотря на протестные демонстрации окрестных жителей, здание выкупил. Теперь на десять лет он отдал тысячу квадратных метров в безвозмездную аренду какому-то дому детского творчества, все в нем отремонтировал, ходят теперь туда окрестные дети. Зарплату преподавателям, правда, платит город. Но в том же здании огромный магазин и в подвале замечательно оборудован фитнес-центр. Какая парилка, какие тренажеры, как подобные вещи меняют весь уклад жизни города! Сеанс стоит до двухсот рублей. Это в подвале. Наверху, я поинтересовался, преподаватели получают около шести тысяч в месяц, восемь получают только те, кто вырабатывает сверхурочные. Но ведь и, как прежде, жить уже не было мочи!

Днем был на пресс-конференции Говорухина.

3 марта, пятница. Уже и ждать перестал, но поздно вечером пришел-таки Егор Анашкин, хорошо и долго говорили о кино и о его планах. Посмотрел по телеку «Шофера для Веры» младшего Чухрая. Если говорить по существу, фильм меня сильно завлек. Шофер крупного военного начальника, живущего где-то на южных окраинах страны, у моря, влюбляется в хромую дочь своего принципала. Как естественно: красивая, но ущербная девочка ищет любви. Он — красивый мужественный толковый парень хочет сделать военную карьеру. То ли любовь, то ли расчет. Начало, как кинематографический ход, прекрасное, но тут же потихонечку начала вползать в ткань фильма неправда. Постепенно она стала сюжетообразующей. Появилась кагебэшная линия, пьянка «золотой молодежи» на катере адмирала. В то время в таких формах это было невозможно. Но все сделано довольно искусно, и ложь хорошо сплетается с бытовой правдой деталей. Дальше совсем чернуха про светскую власть и КГБ — убийство генерала. Сделано это исключительно для того, чтобы дальше двигать сюжет в привлекательных для кассы картинках. И Павел Чухрай, конечно, понимает, что все это фестивальная ложь, и знает это, конечно, его отец, матерый киносновидец Григорий Чухрай, так замечательно сказавший о войне. Интеллигенция, как всегда, сознательно врет и реконструирует историю, зарабатывая себе почет и масло на хлеб. Обидно, что эту ложь поколение, которое все берет только с экрана, воспринимает как действительно прошлую жизнь. Так мы некогда в одном цвете воспринимали жизнь царской России, а она была очень разной.

В двенадцать состоялась пресс-конференция жюри. Я, как говорят, развешивал интеллектуальные кружева. Кое-что сумел озвучить из моих мыслей об Аскольдове, о русской классике. Потом я почти повторил это и в своем заключительном слове вечером. Но это уже было в другом зале, с другим народом. На первом ряду сидели не только знаменитые кинематографисты, но и административное начальство, даже вице-губернатор. Кстати, хотя говорил я и не коротко, зал сидел не шелохнувшись, а казалось бы, внимать ему притопам и прихлопам. Очень был рад, что все-таки отдельно выделили Рустама Хамдамова, он для многих художник не вполне привычный, но это не умаляет его значения для искусства. Говорил о фильмах Валерия Балаяна и Никиты Воронова. В том числе и достаточно свободно процитировал так возмутившую меня инвективу Эрнста Неизвестного. Но зачем излагать то, что сказано. Все улетучивается, даже прямые тексты.

Такая у меня возрастная грусть, такое ощущение неприкаянной невозвратности жизни!

Практически закрытие фестиваля — это заслуженный триумф Говорухина. У его фильма не только «Гранатовый браслет» — гран-при, но и еще и приз для Вити Сухорукова за лучшую мужскую роль и приз за лучшую операторскую работу. Вручая награду мэтру, Маша воспользовалась моим наблюдением, что зрители этого черно-белого фильма как-то быстро забыли, что он не цветной. Говорухину вручили еще и 60 губернаторских тысяч. И вот что значит широкий и вполне определенный человек — он на сцене же передал пакет с деньгами в фонд городской библиотеки: купите хороших книг.

Самое интересное — это реакция двух «обделенных» на нашем фестивале художников. Я сидел в автобусе, который отвозил нас к поезду, рядом с Сашей Демахиным и слушал, как возмущался Валера Ланской. Самое главное, что его фильм «Голова классика» не такой уж, как многим показалось, простой, и я практически был единственным его защитником в жюри. А мой приятель Саша Соколов был от него просто в восторге, особенно ему нравилось, как мать с героини содрала трусы, уж «с голой-то жопой она на улицу не пойдет». А на улице-то ее поджидала судьба в виде обаятельнейшего Дмитрия Ульянова, о котором я заводил разговор: не дать ли ему «за лучшую мужскую», ведь столь любимый мною Сухоруков уже шел у нас «на главную». Все эти мелкие соображения, конечно, всплыли в сознании, когда я слушал, как старательно Валера пыхтит, стараясь вовлечь меня в спор. Здесь еще и промашка нашей отборочной комиссии, принявшей художественный фильм без литературного обеспечения.

В автобусе сидели и супруги Раздорские, которых я помню еще по фильму о Чапаеве. Сейчас они сделали фильм об Андерсене с Сережей Карякиным. И этот фильм мне понравился, Карякин играл с редкой и благородной чистотой, но призов мало. Здесь тоже было недовольство. Потом по телефону мне Г.К. передала точку зрения Игоря Масленникова: ноги его больше на фестивале не будет. Но о его фильме с россыпью звезд первой величины я писал.

Саша Демахин, очень возмущавшийся этой ситуацией, потому что все видел, в паузе попытался напомнить мне себя, как абитуриента. Тогда он подошел ко мне в нашем скверике и сказал, что поступает сразу в два вуза и в РГГУ у него все хорошо, а вот писателем себя не чувствует, поэтому не знает, как быть… Будто бы я ответил ему фразой, которая решила его выбор: дескать, я, Саша, тоже себя писателем не чувствую, а просто пишу романы.

4 марта, суббота. Ехал в одном купе с Егором Анашкиным. Он рассказывал мне о сценариях, которые у него в работе, говорил об очень интересной пьесе Петра Гладилина «Мотылек» в театре П.Фоменко.

Утром проснулся невыспавшимся; встретил меня Паша, которому я припас бутылку коньяку. Уже дома, сделав кое-какие прозвоны, расстроился от обнаруженной неискренности хитреца Егора. Линией своего поведения он мне напомнил своего таинственного приятеля Сашу Волоховского. Впрочем, кого-то интересует линия поведения, а кого-то результаты. Осенью Саша приезжал к нам в институт на красивой, спортивного вида, зарубежной машине канареечного цвета. Сейчас вместе со своей женой занимается созданием каких-то маек занимательного дизайна. Видимо, ребята из одного теста. Саша снимал раньше девушек для портфолио, но, кажется, на этом и остановился. То, что он снимал для института, было формально и средне.

Чего-то я все время забываю записать. Прочел к семинару работу Ильи Черныха. Думаю. Если о первых результатах: то с расстановкой слов Илья вырулил, даже предлагает новую форму, теперь если бы отдельные куски его рассказов заблестели… Надежда Васильевна прислала мне еще и целую папку к коллегии министерства, завтра начну с этим разбираться.

5 марта, воскресенье. Еще с вечера стал придумывать, как опишу сегодняшний день. Главным событием должен был стать балет Шостаковича «Светлый ручей». Я никогда раньше его не видел и не помню музыки к нему. Имело значение, что сегодня Большой театр, грубо выражаясь, сменил ориентацию: острая современная форма даже для старой оперы, авангардистский балет, почти иной язык.

Я должен был забрать по дороге Инну Люциановну Вишневскую. Как назло, снег шел всю ночь, и Москву загромоздили сугробы и снегоуборочные машины. С трудом на своем комфортабельном вездеходе — ах, Елена Всеволодовна, разве мы вспоминаем вас только во время сегопадов, когда рассекаем ледяное пространство на своей «Ниве-Шевроле» — прорвался я к Плющихе, и Инна Люциановна, запорхнув ко мне в машину, сказала: двадцать лет я говорила студентам о порочности этого балета и музыки, а вот теперь наступило время и посмотреть. Кстати, эту культурную экскурсию в совершенно недоступный нам Большой организовал ее бывший ученик Саша Колесников. Но как не следует заранее предвосхищать сюжеты! Когда я подъехал к ее дому, то уже знал, что никакого спектакля мне сегодня не смотреть.

На повороте с набережной к Бородинскому мосту позвонил на мобильник С.П. — утром внезапно умерла его жена Валя. Довез И.Л. до театра оперетты, откуда два шага до Большого, и поехал домой. Через два часа я уже был в Видном. Она умерла в подъезде дома, возвращаясь из больницы. Так жалко мальчика, который остался без матери, так жалко бедной Валентины. Я смотрел ее фотографии, конечно, вес у нее был чуть великоват для еще не старой женщины. Вспоминал, как совсем недавно все мы сидели в ресторане «Украина» после того как они с С.П. расписались. Само Видное, в котором я не был уже лет семь-восемь, сильно разрослось. Человеческая жизнь по своим темпам не успевает за жизнью техники, обстоятельств и вещей. Смерть Валентины это, как я понимаю, какой-то новый порог и для меня. Я знаю, теперь мне долго жить с этим ощущением печали и предвидением финала.

Не посмотрев нового балета в Большом театре, я зато по телевидению увидел восстановленную и оцвеченную пленку «Пламени Парижа» Глиэра. Титров не видел, но, кажется, танцевали Лепешинская и Корень. Это было в народном стиле, почти все на пальцах, но как, оказывается, здорово, сильно и как немыслимо эмоционально. Возможно, это называлось драмбалетом, но спектакль произвел на меня сильное впечатление.

6 марта, понедельник. Впервые не пошел на коллегию в Минкульт: нет транспорта. Если бы я был свободен от других дел — в четыре должна состояться конференция по книге Софии Ромы, — то черт с ним, прекрасно бы доехал и на метро. Но после коллегии надо срочно возвращаться в институт, при этом не потеряв сил. На своей машине ехать туда бессмысленно, я не сумею в тамошней сутолоке поставить ее и опять затрачу слишком много времени. Что касается институтского транспорта, который положен мне по договору, как всем ректорам, проработавшим в этой должности свыше десяти лет, то благодаря странной организации дел проректором Владимиром Ефимовичем у нас сейчас на четыре машины два шофера, вобщем, мне колес не нашлось. Объектом мелкой мстительности этого замечательного человека, о некоторых грехах коего не пишу, я станавлюсь чуть ли не каждый день. Это при том, что я же его брал на работу и не уволил за аварию на нашей крыше, когда рухнул потолок. Какие бы деньжищи пришлось платить, если бы я сам не полез на крышу, если бы не четкий расчет В.В. Буштакова. Когда я ездил в прошлый раз на экспертный совет, уже тогда машина не смогла час меня подождать, потому что вечером, после трех, Ефимович куда-то отправлялся сам. При встрече меня в субботу, было высказано неудовольствие и сомнения. Будто бы это не литинститутский фестиваль, и не литинститутский профессор возглавляет на нем жюри, и не этот профессор каждый раз, не требуя от института денег, возит в Гатчину, как минимум, трех преподавателей и еще трех студентов. На коллегию я не попал, но зато получил моральное право уже и не биться в этом самом министерстве за институтские дела, особенно хозяйственные. Написал, а знаю, все по-прежнему буду делать.

В четыре часа началась презентация. Наши преподаватели, конечно, остались верны себе. Заболел действительно Костров, но не приехали ни Николаева, ни Рейн, ни Тиматков, ни Оля Нечаева, не было даже одного из главных героев презентации, Сережи Арутюнова. Как быстро народ, и молодой, и старый, принял к игре правила сегодняшнего дня. Тем не менее, все прошло, на мой взгляд, удачно. Приехал Андрей Василевский, который, оказывается, надежен, как танк Т-34, прилетела Людмила Артемовна и даже что-то очень мило и бесстрашно прощебетала. Из звезд был актер Андрей Харитонов, тот, который когда-то играл «Овода», приехали ребята из «Независимой», уже непьющий Женя Лесин и таковой же Саша Воскресенский, значит, их волновало что-то другое, а не только, так сказать, хлеб-соль. Были Максим Замшев и Ваня Голубничий, блистал ростом, красотой и своей недавней статьей в «Литературке» Максим Лавреньтьев. Я очень рад, что приехали Юрий Иванович Минералов и Александр Сергеевич Зимин — оба Соню хорошо знают, оба были в Нью-Йорке, где принимали у нее экзамены. Много ли мне надо, все мое давнее раздражение сразу исчезло. Юрия Ивановича, человека ранимого, я посадил в президиум. Прибыла и группа поддержки: Юра Авдеев, Саша Соловьев и Егор Анашкин, которого я соединил с Соней, может быть они как кинематографисты будут нужны друг другу. Довольно много народа было и из университета Туро, в том числе и Женя, который занимался всем хозяйством. Вести пришлось мне, и, естественно, как человек лояльный, я начал с ректора, который был научным консультантом у Сони. Его я предупредил о презентации и заранее, и накануне, но БНТ ответил, что у него назначена другая встреча.

Изюминкой стало чтение стихов Андреем Харитоновым. Он выполнил мой завет и пришел в «повседневно-парадной» одежде: в черном пиджаке и кожаных байкерских штанах. Делал он все так же образцово, как вел закрытие в Гатчине, ни одного элемента халтуры, все тексты у него были распечатаны с книги и уложены в специальную папочку. Но я тоже был на высоте, сразу же подошел к Жене и попросил с артистом рассчитаться.

7 марта, вторник. Я поймал себя на том, что опять с удовольствием хожу на работу. У нас на кафедре так хорошо и душевно, пьем чай, разговариваем, иногда случается и кое-что интересное. К 12 часам пришел Никита Иванович Воронов, автор фильма «Москва — Батум». Вручил ему при Н.В. деньги и даже заставил пересчитать. Вообще-то я знал, что делал, меня очень интересовали в первую очередь подробности жизни М.А. Булгакова и его отношений со Сталиным и вся история его великой жены Елены Сергеевны.

По мнению Н.И.В., Сталин и Булгаков когда-то лично встречались, документов об этом нет, но именно поэтому и такая опека Булгакова, и такая настойчивость его в письмах к генсеку. Ничего неожиданного для меня не было в том, что Ольга Бокшанская, секретарь Станиславского, и Елена Сергеевна оказались родными сестрами. В сцене перепечатки пьесы в «Театральном романе» есть, значит, уже давно замеченный мною ранее и вызывавший не очень сформулированные вопросы комплимент свояченице, а я-то думал, что вот нашлась в театре хоть одна душа, которую пощадил классик. Пожалуй, не удивила меня даже и немецкая фамилия отца — Нюренберг, мать была русской. От этой смеси такой шарм. Осталось неясным, как две сестры, переехавшие в Москву из Риги завоевывать жизнь, так быстро оказались вхожими в дома новой советской знати. Одна — замужем за Шиловским, крупным военачальником, вторая рядышком с кумиром интеллигенции. Здесь надо знать этнический состав верхушки ГПУ и НКВД. Нет, вернее пока не найдено, ни одного документа, свидетельствующего о связи Е.С. с НКВД, но, по словам Н.И.В., десятки людей полагают, что она работала на органы и именно по их указанию ушла от Шиловского к Булгакову. Была ли здесь любовь? Думаю, была, но рядом со служебным долгом. Существует даже два параллельных дневника, которые велись ею во время болезни М.А. В одном были обычные сведения, а другой, карандашом, походил на донесение: кто был, когда, какая у больного температура и пр. Я не склонен осуждать женщину за короткую память о покойном муже. Человеческая природа так сложна, так многоёмка, что некоторая, с точки зрения обывателя, свобода поведения может сопрягаться с самыми глубокими чувствами. Но хороша сцена, когда во время эвакуации на вокзале у поезда появляется Елена Сергеевна, а за нею, сгибаясь под тяжестью двух чемоданов, Александр Александрович Фадеев. В руках у Елены Сергеевны термосок с дольками лимона, пересыпанными сахаром. Потом в эвакуации у нее появляется вполне официальный любовник — поэт Луговской, она живет рядом с Ахматовой. И опять чужое наблюдение: Елена Сергеевна «купалась в роскоши», что для женщины вполне, наверное, уместно, душилась иностранными духами, носила заграничные туалеты. Но с кончиной Булгакова денежный поток вдруг прекратился. Не получила ли Е.С. за ненадобностью, за смертью поднадзорного, официальную отставку? Сняли с довольствия.

К сожалению, пришлось разговор быстро сворачивать, в час тридцать у меня семинар. Обсуждали очень сложный текст Ильи Черныха. Большинство его сложностей, «его открытий», на самом деле известых уже очень давно, меня не вдохновило, так же как и наших ребят. Но одно бесспорно: в ячейках модернистского повествования есть отрывки, которые говорят об основном — проблем со словом и стилем у Ильи больше нет, а все остальное, при его напряженном стремлении думать, возможно, появится. Кстати, в тексте есть несколько прекрасных абзацев с описанием будничной работы технического переводчика, может быть здесь зародыш его дипломной работы.

Из-за праздника пришлось перенести защиту дипломов со среды на вторник. Как и прошлый раз, «отличие» не получили так называемые наши школьные лидеры и корифеи. Не вполне я уверен в надменно ведущем себя Одиссее Шаблахове.

8 марта, среда. Как удивительно иногда бывает: совершенно случайно открыл книгу — вернее, она упала с полки, которая возле моего «спального» дивана — писателя и журналиста Михаила Новикова, погибшего в автокатастрофе. Я знал его жесткость хорошо оплачиваемого журналиста и зависть неудавшегося, по сути, писателя, продавшего свой талант за образ жизни. У нас с ним были особые счеты. Так вот в авторском предисловии 1990 года уже было некое предуведомление о собственной судьбе: «Понятием факторы риска в медицине обозначают то, что увеличивает износ организма, повышает вероятность его разрушения, например, курение или вождение автомобиля». Уже в этой потрясшей меня фразе и мои догадки об этом человека, и объяснение его смерти и поступков, в том числе и столкновения со мною. Эта библиотечная книга много лет лежала на полке и вот — внезапно — попала мне на глаза.

Утром, после двух недель перерыва, ходил в фитнес-центр, занимался полтора часа, и чувствую, что жизнь опять возвращается. Удастся ли это совмещать с начавшимся постом, работой и общественной деятельностью.

Вчера отправил печатать реферат, а сегодня договорился с Г.Д. Гачевым об отзыве. Во время разговора, когда я начал спрашивать у него, что он будет читать, саму диссертацию или монографию, которая практически повторяет диссертацию, умница и настоящий литературовед Гачев сказал: лучше всего книгу, в которой, конечно, заключено все. Устную речь очень трудно превращать в письменную, чего-то не прибавляя. Здесь пауза и междометие иногда стоят целого абзаца. Мысль Гачева была такой: все импульсы и все истоки заключены именно в книге. Все так и есть. Во «Власти слова» и истоки и материал, все остальное, включая монографию, лишь производное.

Каждый праздник в Москве обязательно что-нибудь случается. В День защитника отечества обрушился Басманный рынок. Международный женский день ознаменован пожаром в главном административно-учебном корпусе МГУ, где размещаются ректорат и соответствующие службы. Все это я впечатываю несколько позже из соответствующей справки Рособразования. Учебные помещения составляли около 30 процентов площади здания. В результате пожара строение выгорело изнутри на площади более 15 тыс. кв. м. и частично обрушилось. Дальше в этой справке шла литература: о деревянных перекрытиях, о старом здании и о необходимости личного контроля руководителей образовательных учреждений за деятельностью должностных лиц, ответственных и т. д.

9 марта, четверг. Несмотря на то что, казалось бы, могу каждый день и не быть на работе, все же езжу ежедневно. Утром выговорил Мише Стояновскому по поводу слухов, которые разносит Мария Валерьевна. Меня удивило, какое количество идей несет с собою эта молодая дама, как же я раньше этого не усмотрел? Теперь, задним числом, стало видно, что и отказ в ее докторской защите в Институте русского языка был не случаен. Мне все время передают что-нибудь новенькое. То она кого-то просит пойти к БНТ и сказать, что именно ее он должен назначить проректором по науке. То рассказывает, что в министерстве интересуются, каким образом С.П. купил себе в старом панельном доме однокомнатную квартиру. Я понимаю, что все это лишь болезненная фантазия женщины, которой хочется самоутвердиться, повысить, во что бы то ни стало, свой статус. Мишу предупредил: если так будет продолжаться, я озвучу слухи на ученом совете.

Сегодня у меня состоялся семинар со студентами Приставкина. Он тяжело болен и, кажется, находится в больнице, если, конечно, опять не какое-нибудь командировочное лукавство. Естественно, его жалко, естественно, мне бы лучше заниматься своими делами… Решил вести семинар совершенно по-новому, в виде доверительной беседы, как бы собрав студентов в кружок.

Надо отдать должное заочникам, они много пишут, значительно больше, чем наши очные студенты. К сожалению, девочке, которую мы разбирали, не очень удалась психология. Но вот стилизация, сказки, иронические эссе у нее получаются превосходно. Теперь до следующего четверга.

Сегодня же к восьми пойду в театр ДОК на спектакль к Лене Морозовой. Но до того принялся читать работы, присланные на конкурс. В этом году я набираю новый курс. Решил одновременно вести маленький дневничок этой работы. Назовем его «Призыв этого года».

Спектакль Лены меня, пожалуй, разочаровал. Это вроде бы какая-то документальная пьеса о дочери олигарха, проститутке и больной СПИДом. Все, естественно, в одном лице. Режиссура тоже Лены, и она ее подвела. Но больше всего подвела Лену драматургия. Здесь много крика, невнятицы и только два ясных эпизода. Последний эпизод, когда она общается со зрителем, просто превосходен.

10 марта, пятница. Утром написал три очень удачные страницы в роман, но потом что-то занервничал, заговорился с В.С., не сохранил, и все написанное размагнитилось. Думал, сойду с ума от досады, накричал на В.С., в чем потом каялся, а по дороге на работу чуть не врезался в «мерседес». Все обошлось, привычная В.С. не обиделась, а шофер «мерседеса» побибикал и покрутил пальцем возле виска.

День был боевой. Еще утром договорились с С.П., что он привезет от Трегубовой заверенный список рассылки, и к тому времени, когда Алла, моя лаборантка с кафедры, доставит из типографии отпечатанный реферат, мы уже надпишем все конверты. Так оно и получилось. Диссертация дело дорогое. Три тысячи рублей печатанье реферата и пятьсот — отсылка на почте. Почта с того времени, как я последний раз на нее заходил, не изменилась. По-прежнему каждое отправление, несмотря на, наверное, сдельный характер работы, девушки с почты рассматривают, как враждебную против себя акцию.

Вечером заходил на семинар к Галине Ивановне Седых. Шел туда с определенной робостью, мне казалось, что в этом огромном семинаре навести порядок просто невозможно. Все оказалось совершенно по-другому. Галя придумала и организовала замечательный порядок. На каждую подборку стихов у нее до восьми оппонентов. Ребята пишут и читают удивительно занятные рецензии. Каждый, естественно, не очень-то задумывается над разбираемыми стихами, главное блеснуть самому. Особо интересная рецензия встречается аплодисментами.

В этот раз обсуждали стихи Ашота Манасяна. Он немножко рассказал о себе, о том, как жил в Баку. «У нас не принято было спрашивать: какой ты национальности? А если уж какой приезжий интересовался, отвечали: бакинец». Потом парень не прижился в Армении, был на Украине, уже девять лет, как у него российское гражданство. Кажется, он по специальности или навыкам ветеринар. С одной стороны, еще один работник в Россию, с другой — вот так размывается наше этническое большинство. (К изложенному: пришел домой, а по телевизору Порашутинская ведет дискуссию о многоженстве. Дескать, мусульмане просят, а их обижать нельзя.) Стихи Ашота очень не сделанные, но в них есть отдельные сильные и страстные элементы. Так на раскопках, на разрушенных фресках вдруг выступают отдельные элементы: кусочек руки, завиток волос, кончик уха. Все его ругали, забыв о страсти и напоре в его неудачных виршах. И вот после того, как человек десять в подготовленных и изысканных, будто сговорились, рецензиях его отстегали, слово взял я. Ведь и стихи можно читать и осмысливать отдельные выражения по-разному. Вот это я и сделал. «Хлынул дождь. В нем слеза растворится, умрет». «Свет угасает и, кажется, небо стало гранитной плитой». Очень ведь неплохо. Я так же научился читать стихи с выражением, словно Олеся Николаева. Мне довольно живо похлопали. Для меня всегда принципиальным бывает и справедливость, и защита слабейшего.

11 марта, суббота. Утром — если не бедность, то сокращенный достаток всегда диктует свои правила — поехал вместе с Виктором на рынок в Теплый стан. В.С., которая от своих товарищей по болезни знает все городские новости, мне об этом рынке говорила тысячу раз. По дороге заехали за С.П… Теперь, после смерти его жены Вали, он должен еще и заботиться о сыне. Значит, продукты ему тоже нужны. Он основной эксперт по ценам, потому что давно уже этим рынком пользуется. Витя сидит в машине и охраняет. Цены действительно много ниже, чем у нас на сравнительно дешевом рынке возле Университета. Особенно низкая цена на овощи, мясо и рыбу. Овощной рынок сплошь азербайджанский. Торгуют обычно русские женщины, а рядом стоит молодой хищный айзер. Здесь не надо особенно гнаться за дешевизной, но взял полтора килограмма чуть подпорченного перца для супа, а вот когда по смешной цене, 10 рублей кг, брал подмерзшие мандарины, то разговорчивый пожилой азербайджанец подложил одинаковые по цвету совсем мороженые и гнилые. Мне в голову опять пришла старая аналогия: эти милые южане ездят к нам, как в джунгли, — охота на лохов.

Вечером ходил на новый спектакль в театр им. Ермоловой по пьесе Питера Устинова «Фотофиниш». Звонил сам Андреев и просил обязательно посмотреть. Если говорить, забегая вперед, то, возможно, это тот знаковый момент, когда театр прорвал какой-то барьер и в этом зале, наконец-то, ну хотя бы на этом спектакле будет зритель. Таких, в принципе, осталось мало. Но как глубок и отважен, по сравнению с телевидением, театр.

Пьеса замечательная, но я смотрел ее с неослабевающим волнением еще и потому, что, мне казалось, она про меня. Старый, восьмидесятилетний писатель пишет роман-автобиографию, и тут же появляется он сам в возрасте 60, потом 40, потом 20 лет. Между этими людьми и их возлюбленными и женам идет диалог. Так все увлекательно, так ансамблево и плотно играют актеры. Что редко бывает в современном театре, аплодисментами спектакль прерывался раз десять. Об Андрееве говорить особенно не приходится — он играл и свою грусть, и свой мудрый и печальный возраст. Все это было очень здорово. Господи, как богато и печально иногда начинает протекать жизнь. Что касается меня самого, то эта без волнений два последних месяца жизнь уже повлияла на меня. Несмотря на мои походы в спортзал, я отчаянно и быстро набираю в весе.

Сегодня хоронили Кириллу Романовну Фальк, нашу преподавательницу французского языка. Замечательный была человек, самостоятельный, гордый. Никогда ничего не просила, даже отвезти ее домой на машине, хотя еле ходила. Успеху наших француженок-переводчиц мы в основном обязаны ей. Была она еще внучкой Станиславского и дочерью Фалька. Чего-то я суетился, забыл и не съездил попрощаться, теперь мучаюсь.

12 марта, воскресенье. Утром ходил в баню. После, в предбаннике смотрел телевизор. Руководитель федерального агентства по культуре в желтом свитерке и джинсах, с подвернутыми манжетами, приплясывал на какой-то песне Сюткина. Рядом на клавишных, подпевая, тоже дергался какой-то седой человек. Эта страсть старых или стареющих людей с животиками и сединами подпевать молодежи вызывает некоторую брезгливость.

В тюрьме умер Милошевич. Приходят слухи, что его отравили. По крайней мере, на лечение в Москву, как он просил, не отправили. Его гибель, на совести и нашего правительства. Если бы его защищали так же активно, как в свое время П. Бородина вызволяли из американской тюрьмы, то этот отважный и острый человек наверняка остался бы жив.

13 марта, понедельник. Девятый день, как умерла Валя Толкачева. Утром звонил С.П. и дал мне четкое указание: сегодня на машине никуда не выезжать. Думал о Вале и о том, что пост — это еще и постоянный диалог с собственной душой. Пусть даже голод к этому двигает. Я, конечно, не голодаю, но мяса не ем.

Весь день дома с вылазками: в аптеку — кажется, оксис, который все время кто-нибудь присылает мне из-за границы, можно купить и в Москве, правда, по цене в два раза выше, чем в Марбурге; отнес для передачи С.П. реферат, список рассылки и четыре головки чеснока, еще осенью привезенного Витей; ездил в высотный дом на Ленинский к чете Комаровых, чтобы передать посылку Барбаре с кассетами нескольких фильмов по русской классике, моим романом, который ей посвящен, и… рецептом на оксис.

Прочел рассказ Ани Казаченко «Вор». Замечательно написано и по теме, и по манере. Правда, в глубине запрятана точная сконструированность — это как бы перевертыш «Преступления и наказания». Молодой человек крадет деньги, а потом, под влиянием девушки, отказывается от своей добычи. Все это очень по-русски: совесть. О точных и даже талантливо выписанных мотивировках и деталях не говорю. За всем чувствуется еще и влияние Леши Упатова, Аня его подружка.

И как все плотно ложится одно к другому. Еще не взяв утром в руки рассказа, почти по наитию снял с полки сборник Ф.Достоевского «Человек есть тайна…» с предисловием БНТ. Именно из предисловия вытащил цитату, которая, неожиданно для меня, станет фигурировать на завтрашнем обсуждении.

«Деньгами вы, например, настроите школ, но учителей сейчас не наделаете. Учитель — это штука тонкая; народный, национальный учитель вырабатывается веками, держится преданиями, бесчисленным опытом. Но, положим, наделаете деньгами не только учителей, но даже, наконец, и ученых; и что же? — все-таки людей не наделаете. Что в том, что он ученый, коли дела не смыслит? Педагогии он, например, выучится и будет с кафедры сам отлично преподавать педагогию, а все-таки педагогом не сделается. Люди, люди — это самое главное. Люди дороже даже денег… Человек идеи и науки самостоятельной, человек самостоятельно деловой образуется лишь долгою самостоятельною жизнью нации, вековым многострадальным трудом ее — одним словом, образуется всею историческою жизнью страны»

А потом уже другой круг совпадений. Под руку мне, утром же, благо сплю на диване, который придвинут к стеллажам, попалась и книга Г.Д. Гачева «Ментальности народов мира». И здесь опять обжег один точный и согласованный с моими личными убеждениями пассаж. Но кто бы мог подумать, что вечером, когда я возвращался от Комарова, раздастся по мобильному звонок именно от Г.Д. Гачева. Он читает посланные ему мои книги. По крайней мере, уже сказал, что мои личные соображения по психологии творчества он находит очень интересными.

Но вот его мысли. Это уже из его дневника, который он вел во время командировки в Америку, где читал в самом начале перестройки лекции. Здесь и дух времени, и его динамика. Здесь уже не просто констатация «той» Грузии, но и предчувствие Грузии сегодняшней, и Украины, опять-таки сегодняшней. И снова даю цитаты без интерпретаций.

«Маленький островок советских, мы у Присциллы были…

Не знаешь, как и называться теперь: «русским»? — ты не можешь, ибо какой же ты «русский» по крови? А по державе? Она еще не созрела. Так что «советский» — это как раз подходило к тому образованию геополитическому, что из разных этносов за этот век сложилось. Неплохое и слово — «совет», «союз»…

Мы с ними, конечно, уже старые люди, обломки прошлого, где вся жизнь прошла, — и той структуры. И сразу поняли друг дружку — по роптанию на резкие перемены.

И как по-ленински поняли Свободу ныне! Как право наций на самоопределение, а не как свободу Личности. Как свободу сбиваться в животные стада по породам! Какое падение — даже после советского «интернационализма» — провозглашаемого и все же соблюдавшегося! При нем личности — внутри большого Целого — легче, чем в сбитом стаде из своих вонючих, животно-пахнущих плотей и кровей. А сейчас — такая «свобода» пошла, идет. Такая, что философу Мамардашвили из его родной Грузии дает понять новый диктатор Гамсахурдиа: что его возврат в Тбилиси нежелателен, — и он, узнав, умирает на аэродроме Внуково от разрыва сердца».

«Ну что ж: как на развалинах Римской империи и эллинизма — разные государства образовались — Египет, Иудея и прочая Сирия… Но для Духа, конечно, светлая эпоха была — в большой империи: когда обмен идей, мирная жизнь и далека центральная слабая власть.

Так и на советчине было в эпоху «застоя», тихую, органическую, где живая плесень стагнации —— органика лишайников коррупции — нарастала, и стал трансформироваться «коммунизм» в некий «капитализм». Так бы и шло — постепенное превращение и приручение народа к торговле «народным достоянием» и к рынку — органическое и умеренное воровство. И его сподручно делать — именно партаппаратчикам: присваивать имущество и в уже частные предприятия производящие превращать. Они все же — ответственные товарищи, привыкли делать. Ведь наиболее активные элементы социума шли в партию — и через нее делали. И теперь бы — так. А то отбирают сейчас у них, а кто получит? Уже чистые воры-махинаторы, только спекулянты, не производящие, а перепродающие наличное уже «богатство».

А интеллигентский карнавал гласности и обличений — безответствен перед страной, народом и хозяйством. На голод и наведут всех, отчего и обратный поворот — к диктатуре и перевороту; но уже гораздо более жесткому, чем собирались мирные-милые «путчисты» — как персонажи из «Ревизора», умеренно коррумпированные и патриархальные. Не жестокие еще. А придет какой-нибудь Гитлер-Жириновский…»

«Понял, что у нас — этим интересуются: «Кто ты?» (с «нами» или против «нас»), «Кто я?» — вошь или Наполеон? Самоидентификация. Так же и «Кто виноват?» — это уж вечно: причину в человеке искать — и свергать. Тут же — и анкеты: «А ваши кто родители? Чем они занимались до Семнадцатого года?»

И интерес к человеку и его нутру — Достоевский, и вообще в русской литературе этот акцент: не чтосделал? а ктосделал? И ктоподумал и сказал. От личности — краска главная и на мысль.

(Это я все ГЛАВНЫЙ ВОПРОС додумываю. Для греков — «Что есть?» Для немцев — «Почему?» Для французов — «Зачем?» Для англичан-американцев — «Как?»)

(Позднее я пришел к выводу, что главный вопрос для русских — ЧЕЙ? К чему принадлежу? И фамилии отвечают на этот вопрос: Чей? — Иван-ов, Берез-ин… — 7.8.94.)

…Но все же — прекрасно и нормально! Кто же не падал и не просыпался в отвращении к себе? Блок, Есенин? С похмелюги-то… А постепенно в себя приходишь — и взвидишь свет и благо вокруг— и даже в себе».

Вечером передали: Путин подписал ряд указов. Как о большой победе сообщили, что на телевидении рекламы вскоре не будет больше, чем 15 минут в час. Это огромная цифра. Путин лишь попутно, как мне кажется, заботится о населении, иначе некому будет обслуживать капитал, все его мысли сосредоточены на экономике капиталистов, они его основная забота. Может быть, я и ошибаюсь, но вряд ли…

14 марта, вторник. Весь день телевидение говорило о смерти Милошевича. В Голландию летал Лео Бокерия. Милошевич оказался недообследованным и, по мнению Бокерии, если бы все-таки трибунал отпустил его на лечение в Москву под гарантии российского правительства о последующем возврате, то он был бы жив. Ходят слухи, что в крови покойного президента оказались некие ферменты других лекарств. Не убили ли? Хотя я думаю, что, конечно же, нет: все благосостояние этого учреждения строилось на жизни этого обвиняемого. Нет обвиняемого, нет и трибунала. Наша Дума, в лице Грызлова, объявила о вмешательстве в дело и завтра вынесет какой-то вердикт. Как всегда, Дума вмешивается задним числом. Если бы раньше проявили твердость, то, может быть, трагедии и не произошло.

Уехал на работу рано утром, потому что решил устроить утренник для кафедральных женщин и там же отметить выход в свет сборника «Ах, заграница, заграница…». Из старых своих запасов вынул бутылку «Хеннеси», а в магазине у метро купил два больших лимбургских пирога с вишней и фрукты. Поэтому утро провели очень возвышенно и весело, все по очереди заходили, и состоялись очень милые, как я люблю, разговоры.

Поговорил с Романом Мурашковским, обедал, немножко сплетничал с оробевшим внезапно институтом, рассылал рефераты, потом приходила дама из издательства «Порог», практически от Александра Потемкина. В этом году он проводит конкурс «Эврика» для молодежи. Обратил внимание, что списки и жюри и номинантов составлены довольно объективно. Естественно, везде и как всегда Лева Аннинский. В этом списке проголосовал за своих: Олега Зоберна и Сергея Шаргунова по прозе, за Марину Струкову по поэзии и за Лену Нестерину по детской литературе. Ответил на письмо Илоны.

Провел семинар по рассказу Анны Казаченко. Все согласились со мною, что рассказ хорош и обладает столь редкой для нашего семинара законченной глубиной.

15 марта, среда. В три часа состоялась защита дипломов. Оказалось, что диплом Олега Цыбулько — которого пять лет шпыняли, а занимался этим очень умный деканат, шпыняли как ставленника Тычинина и спортсмена, который, дескать, занимает место какой-нибудь чистенькой девочки или интеллигентного мальчика, — так вот, диплом у него рассудочный, жесткий, местами фантастический. «Небо моего детство», но с подзаголовком — «очерки ада». А.М. Туркову все это нравится меньше, чем мне, поэтому Олег получил «диплом защищен успешно», а не «с отличием». Но я сторонник литературы, где все завязано в один узел, познавательное, философское, нравственное и сегодняшнее. Правда, все дипломы я просмотрел лишь во время заседания комиссии. Вот первый рассказ. Идет описание ада с его трубопроводами, печами, чертями, автокарами, которые сгребают грешников. В конце рассказа жалоба чертей, что, дескать, очень много работы, ад не приспособлен к сегодняшнему многолюдству, поэтому просьба к высшим силам: будьте милосердны, не за каждый проступок бросайте людей в ад, кое-что людям надо прощать. Этот диплом я возьму домой и обязательно прочту. Пока у меня сложилось ощущение, что из этого парня обязательно вырастет очень серьезный и необычный писатель со своей эстетикой.

Первая схватка разгорелась вокруг диплома Д.Г. Тагиль («Сезоны вождя…»), ученицы А.И. Приставкина. Это, как в один голос утверждали в своих представлениях и рецензиях Приставкин и Рекемчук, некий литературный абсурдизм. Линия одного из рассказов — пропало тело Ленина, и всякая крутня вокруг этого. Мне показалось, что абсурдизм идет не от специфического видения выпускницей абсурда в нашей жизни. Часто абсурдом называют то, чего не могут или не хотят понять. И вообще это копание в модных покойниках меня очень раздражило. Александр Евсеевич при этом еще и развел здесь теорию, выведя эксперименты Тагиль чуть ли не из традиции Свифта и Рабле. Перед этим Василевский, коротко анализируя стихи Постоянцевой, произнес очень точную фразу: «легко писать стихи о том, что уже было в поэзии и трудно выделить что-то новое из сегодняшнего городского шума». Эта фраза стала опорной в моем выступлении. Дальше я перешел на уже готовые смысловые блоки Свифта и Дефо, на анализ абсурда, как некой литературной невнятицы. А дальше вспомнил, как во время посещения Каирского музея, совершенно сознательно не пошел смотреть целое отделение «мумий». Для меня — это сокровенное, это не забава, «это» было когда-то таким же, как и я, человеком. Я говорил о брезгливости, которая у меня появлялась, когда в советское время писали о вскрытии рак со святыми мощами. Сейчас, многие идут по протоптанным массовой прессой тропам. Это уже говорил Андрей Михайлович, он также сказал, что Есин буквально снял у него с языка «ленинский пассаж» и мысль об абсурде. Потом, когда остались вдвоем, А.М. добавил к своему впечатлению: студентка — «абсурдистка» просто хотела своими политическими наработками понравиться руководителю диплома.