Провокация

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Провокация

Владивосток. Июль 1920 года, девять часов утра.

Я сижу в служебном кабинете с председателем месткома Лавровым. Двери заперты на ключ. Говорим полушепотом.

— Если вы снимете Миловидова с судна, — говорит Лавров, — то поднимется вся секция судоводителей с протестом. Это уж будьте уверены, они только и ждут повода, чтобы устроить забастовку.

— Я сниму так, что повода к протесту не будет. Уже заготовлен приказ о переводе Миловидова на «Томск» ввиду его особой опытности в полярных плаваниях: пусть прогуляется на Камчатку и обратно. А на «Симбирск» пошлю Каргалова.

— Не пойдет.

— Кто, Каргалов?

— Нет, Миловидов. Не пойдет на «Томск», скажет: «Обидно, худший пароход».

— Тогда отстраню его от должности за неисполнение распоряжений директора-распорядителя и представлю правлению к увольнению.

— А «министр» не утвердит.

— Покуда утвердит или не утвердит, «Симбирск» уйдет с другим капитаном.

— Секция судоводителей объявит место Миловидова под бойкотом.

— А союз моряков?

— Да что союз может сделать, когда над ним сидит «розовое» коалиционное правительство, а над правительством сидит японская интервенция?

— Ну что же делать? Нельзя же посылать пароход за границу с капитаном-предателем!

— Да что же будешь делать-то? Ничего не поделаешь… Давайте пробовать по-вашему, авось пройдет.

— А вы, товарищ Лавров, пока что примите меры, чтобы поставить на «Симбирск» надежного радиотелеграфиста.

— Вы думаете, это легко?

— Попросите в комитете — дадут.

— Дать-то дадут, а как мы старого-то снимем, за что, как объясним? Семь лет беспорочной службы, лучший радиотелеграфист, знает английский язык, третий год служит на «Симбирске»…

— Да ведь сволочь же он!

— Самая настоящая белогвардейская сволочь!

— Так как же его оставить?

— А как же его снимать? Ведь мы не в РСФСР, а в «демократической» Приморской области с «демократическим коалиционным кабинетом»…

— Да, действительно, положеньице!

— Надо бы хуже, да некуда.

Праказ о переводе. Миловидова с «Симбирска» на «Томск» отдан. Миловидов приходил объясняться, и мои доводы о его «опытности в полярных плаваниях» не помогли. Он прямо сказал:

— Не золотите пилюлю, Дмитрий Афанасьевич. Если вы мне не доверяете, то увольте от службы.

— Я облегчаю ваше положение. Вы личный друг Федорова, захватившего в свои руки дела Доброфлота в Японии, и его наместника в Нагасаки — Кузьменко. Вам будет очень трудно идти против них. А в камчатском рейсе вы будете далеки от всякой политической борьбы и будете делать свое прямое капитанское дело.

— Я не пойду на «Томск». Это для меня оскорбительно. Или я останусь на «Симбирске», или увольте меня.

— Я вас перевожу на «Томск». Если вы не желаете исполнить моего приказания, подайте рапорт…

Рапорт подан. Это не рапорт, а вызов. Чувствуется, что у Миловидова за спиной какая-то организация и он заранее уверен в победе. Три часа дня. Экстренное заседание временного правления Добровольного флота. Заседание закрытое. Я докладываю о положении дела с Миловидовым.

«Слушали: Доклад директора-распорядителя об отказе капитана парохода «Симбирск» П.И. Миловидова выполнить приказ директора-распорядителя о временном принятии под команду парохода «Томск» и сдаче парохода «Симбирск» капитану дальнего плавания Н.А. Каргалову.

Постановили: Ввиду нарушения капитаном дальнего плавания П.И. Миловидовым основных начал дисциплины уволить его от службы в Добровольном флоте. Временно командующим пароходом «Симбирск» назначить капитана дальнего плавания Н.А. Каргалова. Смену капитанов ввиду назначенного на завтра отхода парохода «Симбирск» срочным почтово-пассажирским рейсом по японо-китайской линии произвести немедленно. Означенное постановление правления, согласно ст. 54 положения о Добровольном флоте, представить на утверждение министра торговли и промышленности».

Четыре… пять… шесть вечера.

Капитан Каргалов сидит в кают-компании «Симбирска» и курит трубку за трубкой. Миловидова нет на судне. Посылали автомобиль к нему на квартиру — там тоже нет.

Офицеры и механики «Симбирска» время от времени шмыгают через кают-компанию и странно улыбаются. Положение Каргалова самое глупое. Мое, пожалуй, еще глупее.

В шесть с половиной вечера звонит телефон. Беру трубку:

— Алло!

— Директор-распорядитель Доброфлота, господин Лухманов?

— Товарищ Лухманов, — поправляю я.

— Говорит министр торговли и промышленности Бринер. Прошу вас немедленно прибыть ко мне для объяснений.

— Есть, сейчас буду…

Двадцатипятилетний министр Борис Юльевич Бринер, он же глава торгового дома «Бринер и Кузнецов», взволнованно ходит по громадному кабинету.

— Вы хотели меня видеть, Борис Юльевич?

— Да. Отчего вы увольняете капитана Миловидова? Сейчас у меня была депутация от капитанов, и они все за него просили. Миловидов — один из опытнейших капитанов Доброфлота, и я не вижу причин для его увольнения, кроме вашего каприза.

— Я не увольнял Миловидова, а только перевел его на «Томск», так как у нас не хватает опытных капитанов для камчатских рейсов. Но Миловидов отказался исполнить мое распоряжение, и правление постановило его уволить.

— Я не утвержу этого постановления! Я вижу в нем вредную демагогию, а не дело. Миловидов — строгий капитан и поэтому не нравится в союзе, которым верховодят матросы и кочегары, а ваше правление заигрывает с союзом.

— Наше правление заботится о сохранении вверенного ему русского достояния и не хочет, чтобы оно было угнано за границу. Поэтому правление, зная капитанов, желает посылать за границу тех из них, которые не только уведут, но и приведут назад пароход.

— Миловидов дал мне честное слово, что приведет пароход обратно во Владивосток.

— Вы гарантируете это, Борис Юльевич?

— В обществе, к которому я принадлежу, привыкли верить честному слову, товарищ Лухманов, и я требую, чтобы Миловидов остался на «Симбирске»!

— Это ваше официальное приказание как министра?

— Да, это мое официальное приказание.

— Прошу вас дать его в письменной форме.

Бринер вскипел.

— Вы получите его завтра утром срочным пакетом.

— Имею честь кланяться.

Я вышел в коридор и задумался. Куда идти: к премьеру меньшевику Бинасику — не стоило, к председателю управы эсеру Медведеву — того меньше… Оставалась одна надежда, что мальчишка Бринер за ночь одумается и, побоясь ответственности, не пришлет письменной отмены постановления правления.

Я поехал на квартиру к председателю нашего правления Пригарину и рассказал ему о встрече с Бринером.

— Если этот кадетский недоносок в самом деле потребует оставления Миловидова, — советовал мне председатель, — пошлите телеграмму нашему агенту в Нагасаки, чтобы тот задержал пароход и не выпускал в Шанхай до смены капитана…

Кадетский недоносок оказался решительнее, чем я предполагал, и официально отменил постановление правления.

С переменой радиотелеграфиста тоже ничего не вышло, но мы с Лавровым нашли ему негласную «няню» в лице второго радиотелеграфиста, присланного партийным комитетом и назначенного в целях конспирации лакеем. Эта «няня» обещала мне в первую же ночь напоить свое «дитя» до положения риз и прислать условную радиограмму о положении дел на судне. Для этого был передан специальный код, выработанный мною для сношений с нашим главным агентом в Японии. Условную радиограмму должен был принять стоявший у пристани «Томск», на рации которого сидел партийный товарищ.

В два часа дня пароход «Симбирск» отходил в Шанхай через Нагасаки. За четверть часа до отхода всему экипажу было приказано собраться на спардеке, и я сказал морякам несколько напутственных слов. Говорить много не пришлось, люди отлично знали о раздвоении Доброфлота на белый и красный, о том, что представителем белого флота на Дальнем Востоке является сидящий в Японии Н.Д. Федоров; что в Нагасаки его агентом состоит старый сотрудник владивостокской охранки Кузьменко; что эти люди с помощью бывших царских консулов и негласного покровительства японцев стараются захватывать наши пароходы и посылать их в Европу для работы на Врангеля.

Мне оставалось только напомнить команде, как дорога для нашего края каждая мореходная единица, как важно нам поддерживать сообщение Владивостока с японскими и китайскими портами своими, а не иностранными пароходами. Единственная просьба была к команде вести себя так, чтобы не дать иностранной полиции повода вмешаться во внутреннюю жизнь судна.

Об инциденте с капитаном Миловидовым я, разумеется, ничего не сказал, но слухи о нем, конечно, дошли до кубрика, и дружный ответ: «Не беспокойтесь, товарищ директор, ни провокации не допустим, ни дисциплины не нарушим» — показал, что моя маленькая речь была понята как следует.

Ровно в два часа дня «Симбирск» отошел от пристани. А ровно в два часа ночи мне принесли принятую с «Симбирска» радиограмму.

«За обедом в кают-компании капитан Миловидов предупреждал пассажиров, что в Нагасаки пароход, вероятно, получит другое назначение и что едущие в Шанхай будут переотправлены туда за счет Доброфлота на ближайшем японском пароходе. В полночь Миловидов послал условное радио Федорову в Кобе. Расшифровать не мог. №1».

«Няня» сдержала свое слово.

Утром я сам отвез на телеграф срочную шифрованную инструкцию нашему агенту, находившемуся в Нагасаки. Наш шифр был удивительно прост и не внушал японцам никаких подозрений. Он представлял собой самые обыкновенные русские слова, написанные латинскими буквами, но значение большинства существительных и прилагательных имело условный характер. Так, например, Федоров назывался у нас «отправителем», Кузнецов — «посредником», судовые документы — «квитанциями» и т.д. Искусство заключалось в том, чтобы составить телеграмму не только самого невинного свойства, но и чтобы какой-нибудь нелогичностью она не вызвала подозрений. Этим кодом мы очень удачно пользовались.

Прошло три дня. «Симбирск» прибыл в Нагасаки, и я получил шифровку:

«Квитанции получил, запер в кассу агентства; капитан через посредника сговаривается с отправителем. Пароход задержал. Немедленно высылайте запасные части».

Под «запасными частями» следовало подразумевать новый комсостав.

Я полетел с расшифрованной копией к Бринеру. Но «министр» держался непреклонно, и не утвердил смену Миловидова. Едва-едва удалось уломать его потребовать по телеграфу немедленного привода парохода обратно во Владивосток ввиду изменившегося расписания. На эту телеграмму Миловидов ответил просьбой об отпуске, ссылаясь на расстроенное здоровье, и настаивал на временной сдаче парохода своему старшему помощнику.

А тем временем из Нагасаки приходили шифровки одна тревожнее другой. Сообщалось, что в Нагасаки прибыл заместитель Федорова — Кампанион, что Кузьменко, бывший царский консул Максимов и Кампанион постоянно бывают на «Симбирске»; что весь комсостав получил от них добавочное содержание в японской валюте и открыто перешел на их сторону; что они пробовали, но безуспешно подкупить и команду, а Максимов требовал от агента Доброфлота — нашего сторонника — передачи судовых документов в консульство, но получил категорический отказ.

Только через десять дней удалось мне добиться от Бринера разрешения сменить Миловидова. И только через две недели Каргалов во главе нового комсостава смог прибыть в Нагасаки.

Японские шпионы, разумеется, предупредили Миловидова о прибытии смены. На «Симбирск» был назначен усиленный наряд японской полиции. Новый комсостав был встречен у трапа. Миловидовские люди плотным кольцом окружили прибывших. Команда с мрачными лицами образовала вокруг них второе кольцо.

Миловидов стоял бледный и едва сдерживал волнение, ему предстояла хотя и ранее разученная, но нелегкая и несколько рискованная роль.

— Что вам угодно на этом судне? — спросил он Каргалова дрожащим, взвизгивающим голосом.

— Я имею приказ правления принять от вас этот пароход.

— Я не сдам вам судно!

— Ну, это мы посмотрим, — спокойно ответил Каргалов и двинулся вперед.

— Вам придется перешагнуть через мой труп! — взвизгнул Миловидов и выхватил из кармана револьвер.

Этого «трюка» не выдержала команда и поддалась на провокацию. В одно мгновение матросы растолкали миловидовский комсостав и обезоружили Миловидова.

Выскочившая из засады японская полиция окружила и арестовала команду. Немедленно составили протокол о бунте команды и нападении на капитана под влиянием большевистской пропаганды. Протокол заверил «кстати оказавшийся на судне» «российский консул» Максимов.

На следующий день по срочному приказу нагасакского губернатора команду выслали в административном порядке под конвоем японских жандармов через Цуругу во Владивосток. Консул Максимов «ввиду утери» подлинных судовых документов, «по указу всероссийского временного правительства» (скончавшегося за три года до этого происшествия), выдал «Симбирску» новые временные документы. Капитан Миловидов с разрешения «российского посла» в Токио нанял вместо русской японскую команду, и «Симбирск» проследовал в Кобе, где и поступил в распоряжение Федорова.

На другой день после печального возвращения Каргалова и экипажа «Симбирска» во Владивосток ко мне пожаловал японский морской офицер с переводчиком. Офицер назвался флаг-капитаном командующего японской эскадрой во Владивостоке.

Флаг-капитан стал длинно объяснять что-то по-японски. Переводчик сгибался после каждой его фразы и добавлял: «Хэ… хэ… хэ!»[64]

Наконец офицер кончил. Переводчик втянул в себя воздух, согнулся в три погибели и перевел:

— Его превосходитерство адмирар приказари вам кранятися.

— Поблагодарите его превосходительство за любезность.

— Его превосходитерство адмирар сказари, что очень жарко (жалко), но нерзя быро ваши рюди оставити в Японии.

— И мне очень жалко. Но что же наши люди сделали в Японии нехорошего?

— Очень боршевики! — И переводчик закатился раскатистым деланным хохотом, раскрыв зубастый рот, как акула. Офицер тоже заржал, но более сдержанно. Просмеявшись с минуту, оба как по команде закрыли рты и вытянулись.

— Пожаруста, присырайте в Японию другие рюди, не боршевики, — передал в заключение переводчик.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.