Глава восьмая УНИВЕРСИТЕТ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава восьмая

УНИВЕРСИТЕТ

В апреле 1968 г. я перешел на работу в Ленинградский государственный университет (ЛГУ) старшим научным сотрудником в Вычислительный центр при математико-механическом факультете. Проработав в 1958–1968 гг. в самых разных научных учреждениях — и в институтах Академии наук, и в ведомственном институте, официально называвшемся «почтовый ящик № 188», я перешел в университет и работаю в нем до сего дня, уже более 40 лет.

Университет имеет возможность принять к себе на работу лучших из своих студентов, которых успевает неплохо узнать за время обучения, и это дает ему возможность располагать сильными научными работниками. Зато и поступить в университет «со стороны», не будучи его выпускником, конечно трудно. Мне помогли мои книги. К 1968 году я был уже автором четырех научных монографий, и когда принес и показал их, то после короткой беседы был принят. Почти сразу после моего приема началась большая организационная перестройка — организовался новый факультет университета — факультет прикладной математики — процессов управления (ПМ-ПУ), ядром которого стала кафедра теории управления, возглавляемая Владимиром Ивановичем Зубовым. Он стал и первым деканом нового факультета, на который перевели и меня.

Основная направленность научной работы нового факультета — это теоретическое исследование различных научных проблем (но с обязательной выдачей заказчику практических рекомендаций и результатов численного расчёта). Заказчиков, конечно, интересовали не научные проблемы вообще, а те, которые возникали при реализации различных военных программ. Тогда таких программ было очень много, поскольку Правительством СССР был выдвинут лозунг о достижении «военного паритета» с Соединенными Штатами Америки, а это требовало — в числе прочего — и большого объёма научных исследований. Факультет ПМ-ПУ проводил эти исследования на так называемой «хоздоговорной» основе. Это означало, что представители факультета вели переговоры с различными «ящиками» (т. е. засекреченными организациями, имевшими название «почтовый ящик №..»). Эти «ящики» получали очень большие деньги непосредственно из военного бюджета государства для разработки различных новых видов оружия. При этой разработке возникали многочисленные проблемы научного характера, для решения которых «ящик» заключал «хозяйственных договор» с факультетом ПМ-ПУ. Факультет обязывался решить научную проблему, поставленную «ящиком», и представить ему отчёт, а «ящик» переводил приличную денежную сумму, которая шла на зарплату научным сотрудникам, на оплату «машинного времени» используемых быстродействующих вычислительных машин и другие нужды (персональных компьютеров тогда не было, использовались большие и дорогие вычислительные машины; оплата «машинного времени» была существенной статьёй расходов). Я столь подробно пишу об этом потому, что начиная с 1989 года «хоздоговора» почти исчезли и молодые научные сотрудники, возможно, уже ничего не знают о них. Но в своё время «хоздоговора» очень помогли науке.

Характерным примером научной проблемы, над которой мне потом пришлось работать много лет, была проблема «оптимального управления при слежении». В те годы военные и у нас, и в США очень увлекались созданием «крылатых ракет», которые на большой скорости летали на очень малых высотах, как бы «отслеживая» рельеф местности, над которой они летят, «отслеживая» все её холмы и ложбины. Полёт на предельно малых высотах делал крылатую ракету незаметной для радиолокационных станций противника. Это было очень заманчиво для военных, но требовало поиска очень хороших, оптимальных, законов управления рулями ракеты. Только они могли обеспечить нужную точность слежения. В общем и целом задача «оптимального слежения» восходила к поставленной ещё Н. Винером проблеме отыскания «минимума среднеквадратичного функционала» в вариационном исчислении, но проблема эта была очень обширной, со многими нюансами, и работы хватало на всех. В этих исследованиях сотрудники нашего факультета шли во многом параллельно с похожими исследованиями других ученых в СССР и в США. В некоторых областях мы вырывались вперед и публиковали теоретические результаты первыми, в других случаях нас опережали украинские или американские исследователи, и мы пользовались их опубликованными результатами для дальнейшего движения вперед. Проблема оптимального слежения тесно соприкасалась с не менее значимой проблемой оптимального управления различными объектами, испытывающими воздействие возмущающих сил случайного характера. Таких объектов было много, особенно в морском флоте, где ветер и морское волнение порождали воздействия случайного характера, а известными были только их спектры. На факультете ПМ-ПУ занимались и этими задачами, особенно — по заказам и просьбам моряков. А мне было особенно приятно работать над проблемами, связанными с морем и флотом, тем более, что знание морской и корабельной специфики, приобретённое за годы, связанные с военно-морским флотом, очень помогало в этой работе.

Замечу, что хотя конкретные результаты расчета и практические рекомендации для объектов наших заказчиков были, разумеется, секретными и посылались заказчиком через фельдъегерскую почту, но теоретические итоги исследований секретными не были и могли быть опубликованы — но, конечно, только после их проверки специальной экспертной комиссией. Так, например, теоретические результаты, полученные в ходе работы по военно-морской тематике, были потом опубликованы в книгах: Петров Ю. П. «Оптимизация управляемых систем, испытавающих воздействие ветра и морского волнения» и других, о которых более подробно будет рассказано в главе девятой. Эти книги потом широко использовались как в военных, так и в гражданских морских проектно-конструкторских организациях. Много позже, в 1996 году, Правительство России наградило меня за эти работы медалью «300 лет Российскому флоту», а это говорит о том, что мои исследования тех лет, посвящённые флоту, получили применение и признание.

Разумеется, я понимал, что работа только на военных заказчиков не слишком много даст народному хозяйству страны и особенно — промышленности СССР, которая как раз в эти годы начала сильно отставать от промышленности капиталистических стран — и начала отставать именно потому, что основная часть науки СССР работала на военных. Делались попытки заключить «хоздоговора» с гражданскими предприятиями, но те суммы, которые они могли выделить на «хоздоговора», были во много раз меньше тех денег, которые платили военные. Поэтому подобные договоры руководством ПМ-ПУ отвергались. Например, я помню, как вел переговоры со станкостроительным заводом им. Свердлова, изготовлявшим копировально-фрезерные станки. Для завода был очень важен оптимальный закон управления фрезой, отслеживающей движение копира — не менее важен, чем для военных был важен закон управления рулями ракеты. Завод очень хотел заключить хоздоговор, но сумма, которую он мог выделить, оказалась столь не соразмерна с платежами военных, что договор заключить не разрешили (завод был готов выделить университету 15 тысяч рублей — что как раз соизмеримо с той суммой (17,8 тысяч рублей), которую выделило ЛИВТу гражданское Министерство речного флота на разработку однодатчикового регулятора дизеля, а военные дали университету 100 тысяч рублей. Понятно, кому отдали предпочтение.).

Оставалась единственная возможность помочь нашей промышленности: после выполнения договора с военными и сдачи им секретного «отчета» можно было общие теоретические результаты по методам вычисления оптимальных законов управления публиковать уже для всеобщего сведения, и наша промышленность могла эти результаты использовать — привязав их, разумеется, уже к своим объектам управления. Но эта привязка выполнялась, конечно, уже много проще. Так что деньги, получаемые факультетом ПМ-ПУ от военных, в какой-то небольшой мере все же шли на пользу промышленности и транспорту нашей страны, но, конечно, лишь в очень небольшой мере, гораздо меньшей, чем если бы были прямые связи, если бы промышленности разрешили более существенные деньги тратить на прямые договоры с наукой. Но этого не разрешали. Почти все деньги, зарабатываемые промышленностью, отдавались военным. Поэтому факультет ПМ-ПУ работал больше всего на военных, и основная часть конкретных результатов научных исследований, проводившихся в те годы, накапливалась в секретных «отчётах», которые сейчас неизвестно где находятся.

После утверждения в Высшей аттестационной комиссии (ВАК) моей докторской диссертации, меня в 1974 г. избрали по конкурсу профессором кафедры теории управления, поручили читать спецкурсы, руководить аспирантами и докторантами, но параллельно с этим я оставался на половине ставки научного сотрудника НИИ при факультете. С 1974 по 1986 год я был руководителем у 10 аспирантов (считая лишь тех, кого выпустил с защищённой диссертацией), был консультантом у пяти защитивших диссертации докторантов (из них Е. И. Веремей, Н. Д. Абдулов, Ф. П. Рассказов стали завкафедрами, В. В. Червяков — директором научно-производственного объединения. Для преподавателя высшей школы это не много. Все же основная область моих интересов лежала ближе к науке, научным исследованиям, чем к преподаванию, тем более что поручали мне читать только спецкурсы (в основном по методам оптимального управления). Я просил поручить мне курс вариационного исчисления, на котором, собственно, и основывается оптимальное управление. Вариационное исчисление я знал глубоко, опубликовал в 1965 году книгу по вариационным методам. В 1968 году по инициативе Ричарда Беллмана она была переведена на английский язык и издана в США. Тем не менее В. И. Зубов все время поручал курс вариационного исчисления другим лицам. В результате студенты знали вариационное исчисление плохо, и при чтении спецкурсов по оптимальному управлению приходилось несколько первых лекций посвящать повторению и более отчетливому изложению вариационного исчисления. Позиция В. И. Зубова в этом (да и во многих других вопросах) мне не понятна.

Отмечу, что хотя В. И. Зубов был деканом факультета ПМ-ПУ только два года, а после него деканами были Н. Г. Баринов и Л. А. Петросян, но влияние В. И. Зубова всегда было велико, очень велико — с момента основания факультета в 1969 году и до кончины Владимира Ивановича в 2000 году. Проработав с В. И. Зубовым 31 год на одном факультете, я, казалось бы, должен рассказать о нем подробно. Но я воздержусь от подробного рассказа, воздержусь потому, что за все эти годы я так и не понял полностью ни характера Владимира Ивановича, ни причин его многих противоречивых поступков. В целом В. И. Зубов, безусловно, является выдающимся ученым, очень много сделавшим и для науки СССР, и для факультета, и лично для меня, за что я ему всегда благодарен, но причин его многих поступков я понять так и не смог. А раз не понимаю, то и писать о В. И. Зубове сколько-нибудь подробно я не буду, ограничившись краткими замечаниями. Впрочем, любой желающий узнать о нем больше может обратиться к известной книге: «В. И. Зубов в воспоминаниях современников», 2004 г., 226 страниц, где помещены воспоминания его коллег и учеников, понимавших его, наверное, лучше, чем я.

Помимо чисто математических проблем, В. И. Зубов интересовался значительно более широким кругом общенаучных вопросов. Он хотел, чтобы студенты факультета были широко образованными людьми, хлопотал, например, о введении на факультет общего курса истории математики, обещал этот курс поручить мне. Я обрадовался, поскольку всегда интересовался историей вообще, а историей математики особенно. Я стал с воодушевлением изучать обширную литературу по истории математики, стал готовить курс, но когда он был, наконец, введён, то Владимир Иванович поручил читать его А. Т. Талдыкину, заслуженному ученому, большому специалисту по функциональному анализу. Я присутствовал на нескольких его лекциях по истории математики. Он монотонно читал по записанному тексту, 8—10 студентов (это из курса, насчитывающего 150 человек) записывали за ним, опустив головы, вопросов не задавали. А ведь А. Т. Талдыкин (по рассказам) был выдающимся лектором, с блеском читал функциональный анализ. Все дело в том, что функциональный анализ он любил, а историю математики — нет.

После кончины А. Т. Талдыкина курс был поручен мне — и в короткий срок число слушающих курс возросло до 120, в перерывах студентами задавалась масса вопросов. Разумеется, дело было не в том, что я был лучшим преподавателем, чем блестящий лектор Талдыкин, но я любил читаемый курс, и это передавалось студентам. На второй год курс слушало уже по 140–145 человек (из 150 возможных), но успеху курса кто-то позавидовал и на третий год курс истории математики был исключён из программы факультета. Это не могло произойти без согласия В. И. Зубова — бессменного председателя Методической комиссии факультета, которая (и только одна она) могла вносить предложения исключить старые курсы или ходатайствовать о введении новых.

Через несколько лет в разговоре со мной В. И. Зубов посетовал о том, что как трудно ему согласовать обратное введение в программу факультета курса истории математики. «А ведь этот курс нужен, он очень важен для общего развития студента», — добавил он. Пришлось с горечью ответить: «А зачем же Вы три года назад своей рукой вычеркнули этот курс из программы? Зачем?»

Я пишу всё это совсем не для того, чтобы хоть в чем-то поставить под сомнение большие заслуги В. И. Зубова. Но причин многих его странных и противоречивых поступков я не понимал тогда и не понимаю сейчас. Не исключено, конечно, что некоторые поступки В. И. Зубов совершал не по своей воле, а под давлением. Это тоже возможно.

Надо отметить, что моё положение на факультете ПМ-ПУ было не очень простым: высшее образование я получил в военно-морском инженерном училище, а не в университете, как подавляющее большинство моих коллег. Формально я не имел «базового математического образования», что создавало почву для интриг, хотя прикладную математику я любил и с удовольствием осваивал ее новые и новые разделы — те разделы, которые оказывались необходимыми для решения различных научных задач, которые «подкидывали» нам наши заказчики. Это позволило мне через несколько лет дать отпор одному из главных интриганов, который заявил мне: «Вы не можете быть полноценным сотрудником факультета прикладной математики, поскольку Вы не можете провести достаточно строгое доказательство своих теорем — не можете потому, что базового математического образования у вас нет». Я ответил: «Вы учились математике в университете пять лет, и чувствуется, что после этого уже не учились. А я учусь прикладной математике 15 лет, продолжаю учиться и дальше, но уже сегодня я знаю математику лучше Вас и глубже Вас. Если сомневаетесь — пригласим уважаемого третейского судью, пусть он публично проэкзаменует Вас и меня и потом скажет — кто из нас знает математику лучше и глубже». Мой собеседник от экзамена уклонился.

Вообще желающих сплести интригу вокруг «строгости» или «не строгости» на факультете ПМ-ПУ было более чем достаточно. Помню предварительную защиту на кафедре одной докторской диссертации (представленной, между прочим, «чистым» математиком). Недоброжелатели диссертанта один за другим заявляли, что доказательства теорем диссертации «не достаточно строгие». Диссертант не выдержал и ответил: «Вы все знаете не хуже меня, что доказательство, сформулированное на любом из естественных языков — на русском, английском и любом другом языке — не может быть строгим.

Строгими могут быть лишь доказательства на языке математической логики. Я знаю этот язык и сейчас начну излагать диссертацию на нем, а если вы не поймете — пеняйте на себя». После 20 минут изложения диссертации «на языке математической логики», которого не понимал почти никто из присутствующих на защите, они взмолились: «Не надо, пожалуйста, „математической логики“, излагайте понятно, излагайте на русском языке». Диссертант ответил: «Хорошо, перейду на русский язык, но уж тогда не смейте говорить мне о „нестрогости“». Далее интриганы сидели и слушали молча, а диссертация получила одобрение.

Не знающим «языка математической логики» (а знали его очень и очень немногие) отбиться от интриганов, спекулирующих на «строгости» и «не строгости», было, кончено, трудней.

Недоброжелательное отношение значительной части сотрудников факультета мне крепко надоело, и в 1980 году я хотел перейти на должность заведующего кафедрой в один из технических вузов, со мной хотели перейти и два моих ученика, которые недавно под моим руководством защитили кандидатские диссертации. Возможно, что нам удалось бы создать хорошую и дружную кафедру. Однако в те годы кандидат на должность заведующего кафедрой должен был получить не только согласие ректора вуза, но и согласие местного райкома КПСС. Райком отказал. Та же история повторилась и в другом вузе, расположенном в другом районе Ленинграда. Снова ректор вуза был «за», райком КПСС — «против». С мечтой о своей кафедре пришлось распрощаться. Вместо этого пришлось засесть за изучение всех тонкостей математики, чтобы никто не мог придраться.

Отзывчивым человеком, всегда готовым помочь разобраться в математических хитросплетениях, был Владимир Николаевич Фомин. Он работал на математико-механическом факультете, но был введен в состав учёного совета по защите диссертаций нашего факультета в качестве «стороннего члена», для придания большей беспристрастности защитам. Обычно «сторонние члены» мало интересуются диссертациями других факультетов, оживляясь лишь в редких случаях спорных диссертаций. Не таким был В. Н. Фомин. Почти на каждой защите он выступал с заинтересованными вопросами, участвовал в обсуждениях. Все, что происходит в науке, любые, даже самые скромные, научные результаты диссертантов были ему интересны, и он с пылом бросался в их обсуждение. Такие качества, как горячий интерес, горячая заинтересованность во всех перипетиях научной жизни, готовность обсуждать любой научный вопрос, даже не относящийся к кругу тем, над которым он сам работал — такие качества даже и 20–30 лет назад не часто встречались, а сейчас и вообще почти исчезли. Но пока был жив В. Н. Фомин, с ним всегда можно было обсудить любой сложный вопрос, и жаль, что он рано ушёл от нас: он скончался в 2000 году, едва достигнув 63 лет.

Многие научные вопросы я обсуждал также с А. М. Мейлахсом, математиком, сотрудником нашего факультета ПМ-ПУ. К сожалению, его уволили в 1990 году. Он перешел в литературу, стал писателем (под псевдонимом А. Мелихов), потом — известным публицистом. Один из его романов написан про факультет ПМ-ПУ. Конечно, никакие реальные имена там не упоминаются, все персонажи романа формально вымышленные, но узнать среди них реальных сотрудников факультета и всю его атмосферу (атмосферу тех лет, когда молодой А. М. Мейлахс работал у нас) можно, разумеется, без особого труда. Этот роман был опубликован в журнале «Новый мир».

Среди аспирантов и докторантов, которыми я руководил, было не мало талантливых людей. С ними было приятно работать, и я рад тому, что помог им с достоинством перейти на следующую ступень научной иерархии, стать кандидатами и докторами наук.

Работа в университете делится для меня на две части, два этапа: до 1990 года и после. До 1990 года я работал по тематике оптимального управления — тематике, которой занимались многие исследователи и в СССР, и за рубежом. На факультете ПМ-ПУ работа по этому направлению (как по другим) проводилась и финансировалась на основе хозяйственных договоров («хоздоговоров») с заказчиками. Уже в 1989 году стало выясняться, что переходящие на «рыночные отношения» заказчики выделять деньги на научные «хоздоговора» не хотят. О причинах очень откровенно рассказал собственник и руководитель одной из крупных российских форм. Его спросили: «На немецкой фирме, очень схожей с Вашей и по числу работающих и по выпускаемой продукции, существует и работает большой научный отдел, а Вы, став собственником фирмы, ликвидировали её научные подразделения и не собираетесь их возрождать. Не боитесь отстать, потерять конкурентоспособность?» Собственник недавно приватизированной фирмы ответил: «А зачем мне наука? Природный газ я получаю по цене в три раза меньшей, чем мой немецкий конкурент, зарплата моих рабочих в пять раз меньше, чем у него. В этих условиях я и без науки не боюсь конкурентов и получаю огромные прибыли».

Эти огромные прибыли он получал долго и только через 12 лет выяснилось, что без науки не проживёшь даже при дешёвом газе и дешёвой рабочей силе. Кризис 2008–2009 гг. выявил с особенной чёткостью неконкурентоспособность многих отраслей российской промышленности, пренебрегаемых наукой. От этой неконкурентоспособности пострадали и предприниматели, и рабочие. Но все эти жестокие следствия пренебрежения к науке проявились много позже, а тогда, в 1990 году пришлось считаться с тем, что почти все «хоздоговора» исчезли — в том числе и те, которые вёл я. Вся вузовская наука, которая финансировалась большей частью из средств «хоздоговоров», понесла жестокий урон, научные сотрудники, работавшие в вузах, остались без работы. В нашем университете их перевели на преподавательские должности, а те профессора и доценты, которые ранее — как и я — занимались научными исследованиями, с оплатой по «хоздоговорам», стали теперь «чистыми» преподавателями (с соответствующей потерей в зарплате). Но мне очень не хотелось расставаться с наукой. Было понятно, что в наступившие тяжелые 90-е годы на исследования оптимального управления денег не получить, но мне вспомнилась одна из разработок прошлых лет, которая позволяла выяснить причины некоторых аварий и катастроф и уменьшить вероятность их повторения. Мне показалось, что я нашёл точку опоры: пусть в трудные годы людям (и заказчикам) не до оптимального управления, но исследования по уменьшению аварий и катастроф, спасению жизней людей, погибающих в них, всегда будут востребованы.

И я решительно и бесповоротно изменил всю прежнюю тематику своей научной работы («теория оптимального управления»), которой до этого занимался 30 лет, и обратил главное внимание на исследование поведения различных систем при малых изменениях их параметров, обратил внимание на проблему параметрической устойчивости. Резкое изменение всей прежней тематики оказалось плодотворным: изучая параметрическую устойчивость, мне через пару лет удалось сделать одно из самых неожиданных научных открытий: удалось обнаружить новые, неожиданные свойства у всем известных, изучаемых еще в средней школе, эквивалентных (равносильных) преобразований. Эквивалентными (или равносильными, оба термина равноправны) называют преобразования, которые упрощают уравнения, но не изменяют их решений. Примеры: приведение подобных членов, умножение (или деление) на любое число, не равное нулю и т. д. Без эквивалентных преобразований, упрощающих уравнения, не обходится почти ни один технический или экономический расчёт — вот почему они изучаются еще в средней школе, на уроках алгебры, и каждый читатель этих строк с эквивалентными преобразованиями хоть немного, но знаком, а все те, кто производит расчёты, этими преобразованиями пользуются несчётное множество раз почти каждый день. И тем не менее никто не замечал, что эквивалентные преобразования, не изменяющие самих решений как таковых, совсем не обязаны оставлять неизменными некоторые свойства решений — и среди них такое свойство, как малая чувствительность к изменениям параметров. А ведь это очень важно. Дело в том, что у любого технического объекта его параметры не могут оставаться идеально неизменными. И внешние воздействия, и естественный износ приводят к тому, что все параметры испытывают неизбежные малые изменения, и поэтому результаты любого технического расчёта надежны лишь тогда, когда эти неизбежные малые изменения не приводят к коренным изменениям результатов расчёта.

Например — рассчитывают прочность нового, оригинальной конструкции дома. По расчёту дом устойчив и прочен, и первое время стоит устойчиво. А затем немного проседает фундамент (небольшое проседание неизбежно). От этого проседания немного — совсем немного — изменяются параметры дома — и вдруг дом рушится — рушится потому, что у данной конструкции дома оказалось высокая чувствительность к неизбежным малым изменениям параметров.

Такие случаи в истории строительства не раз бывали, и с тех пор при расчёте всегда проверяют малую чувствительность результатов расчёта к неизбежным малым изменениям параметров. Проверяют и в строительстве, и во всех областях техники.

Но — и вот здесь подстерегает беда — проверяют почти всегда по уравнениям, прошедшим эквивалентные преобразования. И может случиться так, что по преобразованным уравнениям кажется, что все хорошо, что малая чувствительность к изменениям параметров обеспечена, а на самом деле этого нет, и через заранее неизвестный промежуток времени неизбежные малые изменения параметров приводят к тому, что здания рушатся, самолеты падают, люди гибнут. А ведь на приёмосдаточных испытаниях уже изготовленного объекта срок его будущей надёжной работы проверить крайне трудно: результаты испытаний говорят только о том, что вот сегодня, в данный момент, проходящий испытания объект ведёт себя хорошо. Но испытания не говорят, что будет с ним через некоторое время, при неизбежных изменениях его параметров (особенно — при комбинациях изменений различных параметров; число этих комбинаций очень велико). В целом испытания — даже самые тщательные испытания — не гарантируют будущего поведения проверяемого объекта, и здесь очень важен расчёт, надежный расчёт. Но результаты расчёта могут быть совершенно искажены использованием привычных эквивалентных преобразований.

Проведённое мною исследование позволило установить:

1. Чаще всего эквивалентные преобразования свойств решений не меняют.

2. Эквивалентные преобразования, изменяющие зависимость решений от малых изменений параметров, встречаются редко — по очень приблизительной оценке не более чем в 1 % расчётов — но они очень опасны, поскольку могут стать причинами аварий и катастроф.

Аварии и катастрофы, происходящие по этой причине, не раз происходили в прошлом и будут повторяться и далее — если не принять мер.

Эти аварии и катастрофы могут быть предотвращены за счет совсем небольшой модификации традиционных методов расчёта.

Убедившись в важности проведённых исследований, я послал их результаты в ряд научных журналов, а в 1991–1994 годах не раз выступал с докладами в самых различных аудиториях: и на общегородском научном семинаре Петербурга при Доме научнотехнической пропаганды, и в секции электромеханики Дома ученых, и на семинарах институтов Академии наук — Института машиноведения, Института автоматики и информатики (в Петербурге), Института проблем управления в Москве. Там меня слушали особенно внимательно и в решении записали: «Доложенные Петровым Ю. П. результаты являются научным открытием, имеющим большое практическое значение».

На этих обсуждениях выявилось очень интересное явление: слушавшие меня учёные делились на две, примерно равные части; одна часть всё понимала и соглашалась со мной, другая часть — не понимала и не соглашалась. Причём любопытно, что даже в подробной беседе с глазу на глаз, когда я не жалел времени для самого детального разъяснения, тот, кто не понял сразу, продолжал не соглашаться и далее. Никакие доводы и разъяснения не помогали. Что бы я ни говорил — все отскакивало как горох от стенки. Один из слушавших меня профессоров потом рассказывал своему коллеге (а тот передал мне): «Если то, что рассказывает Ю. Петров, правильно, то это тянет на Нобелевскую премию, поскольку затрагивает самые основы, самый фундамент науки об управлении, но я не могу с этим согласиться». Хотя понимающая и непонимающая части слушателей в различных аудиториях, где я выступал, были чаще всего примерно равны по численности, но в зависимости от состава слушающих небольшой перевес оставался либо за понимающими, либо за непонимающими. Если большинство было у понимающих, то они как-то нейтрализовали непонимающих и семинар принимал решение: «одобрить результаты докладчика, признать их научным открытием и рекомендовать проектно-конструкторским организациям использовать их в своей работе», если же большинство оказывалось у непонимающих, то решение не принималось. Так, например, семинар Института автоматики и информатики принял одобряющее доклад решение, а семинар Института машиноведения — не принял.

Очевидно, нечто подобное происходило и в редакциях научных журналов: одни журналы («Электромеханика», «Автоматика и телемеханика») печатали мои статьи, другие — не печатали и возвращали рукописи обратно. Так что всё зависело от конкретных лиц, от конкретных коллективов.

Самое огорчительное заключалось в том, что на моем родном факультете, где я работал с 1968 года, на факультете ПМ-ПУ, большинство оказалось за непонимающими. Причём среди этого большинства оказались не просто непонимающие, а агрессивно непонимающие. Эти агрессивно непонимающие быстро выжили всех моих тогдашних аспирантов, предупреждая каждого из них (в разговорах наедине), что сделают всё для провала защиты их будущей диссертации на нашем учёном совете. Аспиранты рассказывали мне об этом, я докладывал руководству факультета, но оно не принимало никаких мер для защиты аспирантов — и они один за другим все ушли. Студентов, слушавших мои спецкурсы и желавших поступить в аспирантуру под мое руководство, предупреждали: «Мы вас завалим на вступительных (в аспирантуру) экзаменах». И тех храбрых, которые чувствовали за собой крепкие знания, и поэтому не пугались предостережений, действительно заваливали.

В результате мне пришлось почти все время работать одному, совершенно одному, и это очень сильно замедляло работу (хорошо ещё, что в прикладной математике — в отличие от других областей науки — работа в одиночку возможна — хотя и трудна). Не мало лет прошло, прежде чем удалось разобраться во всех хитросплетениях эквивалентных преобразований — и тех, которые изменяют свойства решений, и тех, которые не изменяют. Только после десяти лет работы удалось написать и выпустить в свет в 1999 году небольшую книгу — «Неожиданное в математике и его связь с авариями и катастрофами», в которой все тонкости были разъяснены.

Что касается практического применения полученных научных результатов для предотвращения аварий, то и здесь дело обстояло плохо. Еще после первых моих выступлений в Доме научно-технической пропаганды в 1991 году выявилась группа энергичных и болеющих за город людей, которые поняли мои разработки, хотели расширить их, довести до практической применимости и использовать для предотвращения аварий. Для Петербурга наиболее опасными были аварии многочисленного оборудования (насосы, электроприводы, системы управления), установленного на Ленинградской атомной электростанции (ЛАЭС), расположенной совсем близко от города.

Даже сравнительно мелкие аварии и отказы этого оборудования неоднократно приводили к выбросам радиации, не улучшавшим здоровья жителей Петербурга, а более крупная авария (до которой, к счастью, дело пока не дошло) могла погубить город.

Энергичные и болеющие за город люди (в их числе — тогдашний руководитель отдела радиационной безопасности) беседовали с руководителями ЛАЭС, с администрацией Петербурга, хлопотали совсем о небольшой сумме денег, которая позволила бы довести научные исследования до практического применения и предотвратить отказы и аварии (на ЛАЭС они происходили тогда регулярно), спасти здоровье и жизни людей. Успеха достичь не удалось. В отличие от ученых, где число непонимающих примерно равнялось числу понимающих, в руководстве ЛАЭС и в администрации Петербурга число не желающих ничего понимать значительно превосходило число тех, кто хотел хоть что-то понять. Не забуду характерный эпизод во время обсуждения в одном из институтов атомной промышленности: встает краснолицый начальник и говорит: «Ну, какие у нас, атомщиков, аварии! У нас всё не опасно. Вот я — попадал в аварии, получил 200 рентген, а смотрите — жив и здоров. Вы идите в химию, там — у химиков — опасные аварии, а у нас все безопасно и ничего мы делать не будем, у нас всё хорошо». С большим трудом удалось выйти на мэра Петербурга А. Собчака. Любопытно, что он понял всё и очень быстро, сразу подписал распоряжение о выделении денег для развёртывания работы по предотвращению аварий. Чиновники администрации города выполняли распоряжение Собчака медленно, очень медленно, а потом Собчака «ушли», развернув против него хорошо организованную пропагандистскую кампанию, был избран новый мэр, В. А. Яковлев (переименовавший себя потом в губернатора), и при нём сразу всё заглохло. Так что практического применения, реального предотвращения аварий — тех аварий, которые нетрудно было предотвратить — так и не произошло, несмотря на помощь многих отзывчивых и болеющих за дело людей.

Новые теоретические результаты в это время продолжали появляться — хотя и медленно. Когда работаешь совсем один, то всё идёт медленно. Но всё же удалось доказать важные положения:

1. Наиболее надёжным методом проверки устойчивости считается «второй метод Ляпунова», основанный на поиске так называемых «функций Ляпунова». Искать их трудно, но считалось, что если такую функцию после долгих трудов удалось найти, то устойчивость рассматриваемого объекта обеспечена. Оказалось, что это не так, что существуют объекты, для которых построена функция Ляпунова, но устойчивость теряется при сколь угодно малых — и значит неизбежных — вариациях параметров. А ведь ошибки в расчётах устойчивости и ее запасов, как уже говорилось, очень опасны. В то же время восстановить эффективность и достоверность «второго метода Ляпунова» совсем не сложно. Нужна лишь небольшая модификация метода — но и до сегодняшнего дня она пока ещё не применяется.

2. В основе инженерных расчетов лежит, как известно, теорема о непрерывной зависимости решений дифференциальных уравнений от параметров. Теорема эта приводится во всех достаточно полных учебниках для высшей школы. При более внимательном исследовании обнаружилось, что теорема эта не верна, имеет исключения. Оказалось, что существуют технические объекты (так называемые «особые объекты»), математические модели которых не имеют непрерывной зависимости решений от параметров. Если проектируемый объект оказался «особым», а расчёт его ведут традиционными методами, то почти неизбежны ошибки расчёта и — как следствие — аварии и катастрофы. Для предупреждения их достаточна совсем небольшая модификация традиционных методов, но необходимо, чтобы инженеры знали о необходимости этой модификации и применяли её — а иначе аварии и катастрофы будут время от времени повторяться вновь и вновь.

Поскольку не все учёные и инженеры соглашались с необходимостью небольшой модификации привычных методов расчёта, мне казалось необходимой публикация в наиболее авторитетном научном журиале России — в «Докладах» Российской академии наук (РАН). В «Докладах» статьи печатались только по рекомендации действительных членов (академиков) РАН. Я написал статью и принёс её академику Н. С. Соломенко. Тот внимательно прочёл статью, одобрил и дал рекомендацию. Статья была послана в редакцию «Докладов», но через 5 дней Соломенко неожиданно и скоропостижно скончался, и редакция вернула мне статью; оказалось, что «рекомендации умерших во внимание не принимаются».

Я обратился к академику Я. Б. Данилевичу. Тот не только внимательно прочитал статью, но предложил после внесённых им дополнений опубликовать её как совместную. Хотя обычно статьи, в которых один из авторов — академик РАН, печатают в «Докладах» быстро и без привлечения рецензентов, но на этот раз публикация задержалась. Нам объяснили в редакции, что на этот раз «ввиду важности поднятого в статье вопроса» статья рассматривалась комиссией из трёх академиков, и только после их одобрения статья была в 2000 году опубликована. Так что признание — в том числе и в самых высоких научных инстанциях — мои работы получили, но широкой известности у них не было. Во многом это было связано с тем, что катастрофически упали тиражи научных журналов и это резко ослабило связи между научными работниками. Так, например, тираж журнала «Автоматика и телемеханика» составлял в 1977 году семь тысяч экземпляров, в 1994 году — 523 экземпляра, в 2008 году — 320. Тираж журнала «Известия вуз, Электромеханика»: в 1973 году — 3000 экземпляров, в 1996 году — 273, в 2008 — 300. Если раньше новаторскую статью в журнале читали тысячи людей и среди них обязательно находился десяток тех, кого статья «брала за живое», кто откликался на неё, хотел продолжать и развивать новые идеи — и развивал их, то после 1990 года всё это постепенно, но довольно быстро исчезло. Часто ссылаются на то что, что журналы и книги заменил Интернет, но это не так. Общение между научными работниками сократилось очень сильно, и Интернет заменил его только в небольшой мере. Часто вообще кажется, что все научные исследования, которые ты делаешь и публикуешь, затем проваливаются в какую-то очень глубокую яму, и остаётся только надеяться, что когда-либо в будущем они окажутся полезными. Но это, конечно, слабое утешение.

Впрочем, всё же одно счастливое исключение было: сотрудники Балтийского государственного технического университета (более известного под своим старым именем — «Военмех») и особенно — профессор «Военмеха» Валерий Тимофеевич Шароватов — заинтересовались возможностями уменьшения аварийности применительно к авиации, которую они хорошо знали, применительно к авиационной безопасности, которую можно было существенно повысить за счёт улучшения методов расчёта, учёта возможности изменения запасов устойчивости при эквивалентных преобразованиях — благо методы учёта были опубликованы в вышедших к тому времени моих книгах (подробнее об этих книгах — в следующей главе).

Полетели письма от руководства «Военмеха» в авиакомпании, в Госавианадзор — государственную организацию, единственной обязанностью которой является обеспечение безопасности полетов, а также к полномочному представителю Президента России по Северо-Западу И. И. Клебанову и его помощникам.

Но даже на самые официальные письма, на бланках «Военмеха» и с его печатью приходили лишь пустые отписки.

Я собирал в это время материал для написания книги о знаменитых и таинственных авариях и катастрофах. Поскольку обнаружилась одна из серьёзных причин аварий, связанная с несовершенством методов расчёта, то было интересно проследить — а как расследовались в прошлом таинственные аварии и как место истинных виноватых очень часто занимали искусственно подставленные лица, а действительные причины катастроф — даже на которые ясно указывала наука — старались скрыть и затушевать. Получилась книга: Петров Ю. П. «Расследование и предотвращение техногенных катастроф», которую издательство «БХВ-Петербург» выпустило в свет в 2005 году с подзаголовком «научный детектив».

Издательство сочло полезным в конце книги поместить факсимильно письма, с которыми обращались сотрудники «Военмеха» и СПбГУ, и отписки авиакомпаний, Госавианадзора, аппарата представителя Президента России — поместить со всеми фамилиями и должностями подписавших отписки. Так что каждый желающий может познакомиться с тем, как «ласково» встречались предложения науки бизнесом и властью. Особого оптимизма это знакомство не доставит. Для себя я решил вопрос просто: дал твёрдый зарок — не летать на самолётах, не летать до тех пор, пока безопасность полётов не начнут обеспечивать не на словах, а на деле. Но ведь есть много людей, которые по роду своей профессии не могут не летать. А им как быть? Много летать приходится, например, журналистам. И надо сказать, что многие из них пытались активно бороться — за свою и за нашу безопасность. Особенно после одной из телевизионных передач, рассказывающей о возможности предотвращения многих аварий, и в том числе — о моих исследованиях, ко мне не раз приезжали домой журналисты, брали интервью. Потом появлялись статьи в газетах — в «Санкт-Петербургских ведомостях», в «Комсомольской правде», в «Петербургском часе пик», в «Аргументах и фактах». В статьях журналисты рассказывали о достижениях науки, способной существенно уменьшить вероятность аварий, спасти жизни людей, рассказывали о том, как авиакомпании и государственная власть ничего не хотят делать для предотвращения аварий, призывали — не терпеть больше это позорное положение — но все их призывы пропадают пока впустую. В 2008 году в № 11 журнал «Звезда» опубликовал мою статью: «Уроки катастрофы самолёта Ту-154 22.08.2006 г. над Донецком». Эту катастрофу вполне можно было предотвратить (и в статье было рассказано, как именно можно было легко предотвратить и эту катастрофу и подобные ей), и было рассказано, что авиакомпании и авиационная промышленность делать ничего не хотели, и это привело к гибели 170 человек — экипажа и всех пассажиров. Причём — что самое печальное — эта авария не была первой. Такие же аварии самолетов ТУ-154, по той же самой причине и с гибелью сотен людей, происходили и ранее (хотя и не каждый год). Но авиапромышленность ничего не исправила тогда и — похоже — ничего не будет сделано и после катастрофы 2006 года. Об этом тоже говорилось в статье. В следующем году редакция «Звезды» присудила за эту статью премию как «за лучшую публицистическую статью 2008 года», так что, очевидно, и статья была написана неплохо, и отклик большой получила, но всё же до реального предотвращения аварий, до практического использования научных разработок пока ещё далеко — несмотря на помощь многих энергичных и болеющих за дело людей. Такая обстановка сложилась в России в 1990–2008 годах, что даже усилия отзывчивых и желающих помочь людей слишком часто остаются бесплодными. Посмотрим, что будет дальше.

Подводя итог, могу сказать, что на втором этапе моей работы в университете, на этапе 1990–2008 годов, удалось сделать серьёзные научные открытия. Но добиться практического применения этих открытий, добиться реального сокращения числа аварий и катастроф — вот этого сделать не удалось.

Отмечу, что за годы работы в университете руководство факультета ПМ-ПУ не раз перемещало меня с одной кафедры на другую. Наилучшие впечатления остались от кафедры моделирования электромеханических и компьютерных систем (МЭКС). Её заведующий — Н. В. Егоров — создал на кафедре дружескую и благоприятную для работы обстановку. Наиболее значимые научные результаты мне удалось получить во время работы на этой кафедре. Спасибо ей!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.