Гибель книги Москва. 1946

Гибель книги

Москва. 1946

Охота кончается.

Меня затравили.

Борзая висит у меня на бедре.

Закинул я голову так, что рога уперлись в лопатки.

Трублю.

Подрезают мне сухожилья.

В ухо тычут ружейным стволом.

Падает набок, цепляясь рогами за мокрые прутья.

Вижу я тусклое око с какой-то налипшей травинкой.

Черное, окостеневшее яблоко без отражений.

Ноги свяжут и шест проденут, вскинут на плечи…

Так писал Арсений Тарковский в 1944 году.

До войны в периодике появилось лишь несколько стихотворений Тарковского; о выходе же книги не могло быть и речи – слишком чуждыми были его стихи по строю, мыслям и стилю, не совпадали с магистральной линией советской поэзии.

В 1946 году книга стихотворений Арсения Тарковского наконец-то попала в планы издательства «Советский писатель». Помогло то, что автор – известный переводчик поэзии народов СССР, фронтовик, награжденный боевыми орденами. Все шло своим чередом, однако наступил август, и на свет появилось печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Издательское начальство по «классической» традиции бросилось пересматривать планы – нет ли какой крамолы в свете новых веяний? Казалось, что Тарковскому бояться нечего: его книга находилась на стадии сверки, оставалось подписать ее в печать. Но директор издательства – редчайший случай даже для того времени! – отправил сверку на новую рецензию. (Две положительные рецензии на рукопись – поэтессы Маргариты Алигер и Дины Златковской, жены популярного в то время поэта Степана Щипачева, – в деле уже имелись). На сей раз оценить поэзию Тарковского поручили критику Евгении Книпович.

На заре туманной юности Книпович довелось служить литературным секретарем у Александра Блока, и это совершенно уверило ее в непогрешимости собственного вкуса. К тому времени эта полубезумная дама давно уже предала идеалы своей юности. Она буквально разгромила книгу Тарковского, каждое слово ее рецензии напоминало удар камнетеса. К примеру, там была такая фраза: «Арсений Тарковский принадлежит к тому Черному Пантеону, к которому принадлежат Ахматова, Гумилев, Мандельштам и Ходасевич». Далее рецензент признавала, что стихи поэта талантливы, но «именно поэтому особенно вредны».

Разумеется, набор книги рассыпали.

Однажды (это было в 1970-х) дружившая с Тарковским поэтесса Инна Лиснянская спросила его:

– Если Липкина так долго не печатали из-за ярко выраженной религиозности, по-моему, а по-вашему, – из-за того, что он пишет политические стихи и поэмы, то вас за что же отвергали, исключительно из-за стилистики?

Арсений, глядя в небольшое зеркало на подоконнике, прислоненное к сумеречному стеклу, отозвался сразу и горячо:

– Вот именно, вот именно, хотя термин, верно, нуждается в уточнении, – все печаталось конвейерно, нужна была штампованная усредненность, никакой языковой индивидуальности, никакой ахматовской «старомодности». Бедная Анна Андреевна ради сына[16] пишет и публикует стихи о Сталине, – и, немного помолчав, – и я, бедный, сделал такую грешную попытку, слава богу, пронесла нелегкая. Написал стихи о Сталине, отнес в «Знамя». Не прощу себе. Одно дело, когда за сына стараешься. А я для себя. Чтоб печатать начали. Но и эти стихи – отвергли. Что-что, а нюх у них, Инна, даже не собачий – волчий нюх. Отвергли, словарь не тот, чересчур изысканно, мастеровито. Не задушевно.

– Забудьте об этих стихах, Арсений Александрович, не напечатали – и слава богу, – стала утешать Лиснянская, но по изменившейся манере говорить (не ровно, а обрывисто) поняла, что и много лет спустя поэта мучает история со «сталинскими» стихами, с его попыткой принять правила игры сильных мира сего, подминавших под себя многих и многих гениев.

После смерти Сталина, в 50-е годы жена и друзья уговаривали Тарковского собрать новую книгу и сдать в издательство, но он не соглашался. Ему не хотелось еще раз испытать тяжелейший удар.

Книга стихов «Перед снегом» была составлена женой поэта и отнесена в издательство одним из его близких друзей. И она вышла-таки в свет в 1962 году, хотя издательство и потребовало в качестве «паровоза» включить в книгу парадно-официозное стихотворение. Требование было выполнено, чего Тарковский стыдился всю оставшуюся жизнь.

В самом деле, читаешь это «паровозное» восьмистишие и понимаешь: слишком большой контраст между вынужденными «идейными вставками» и всеми остальными (замечательными!) строками. Друзьям Тарковский, извиняясь, объяснял, что в «паровозе» был вынужден поменять «Пушкина» на «Ленина».