Зигзаг на Гажьих Сопках
Зигзаг на Гажьих Сопках
Таинственны и непонятны
Следов вороньих письмена
И снежной крыши пряник мятный
В дымке младенческого сна…
Павел Шубин. Битва на Свири
Потрясающая новость: становимся на лыжи! Из 172-го ОЛБ формируется отряд для рейда в тыл противника. Для какой цели — разведка, диверсия, разгром вражеского гарнизона? — нам пока не говорят. В отряд отбирают семьдесят пять лыжников. Включают и меня — на тот случай, если понадобится переводчик.
Как ни старается командование дивизии держать до поры до времени в тайне детали предстоящего рейда, солдатская смекалка постепенно добирается до сути дела. Сухой паек приказано получить на двое суток. Ясно — значит, рейд планируется на короткий срок. Если учесть, что продукты обычно берут с запасом, то легко сделать вывод: пойдем в гости к немцам совсем недалеко. Никитинцы и вся группа Андреева полным ходом готовятся к очередному штурму Ольховских Хуторов. Следовательно, наш рейд каким-то образом будет связан с общей операцией.
Наконец все прояснилось. Отряд Науменко должен ночью оседлать дорогу Сенная Кересть — Чудово. Когда начнется штурм Ольховских, засада будет выполнять двоякую задачу: задерживать подкрепления, высылаемые чудовским гарнизоном и, в случае успеха общей операции, громить немцев, бегущих из Ольховских и Сенной Керести.
Поначалу пойдем по Гажьим Сопкам на северо-восток, в сторону деревни Приютино. Для дезориентации врага, если, несмотря на все наши предосторожности, немцы все-таки засекут отряд. К вечеру круто повернем влево, на запад. И так будем держать, пока выйдем к дороге Сенная Кересть — Чудово.
Выбор маршрута и подготовка всего рейда происходит под руководством начальника дивизионной разведки майора Мироненко. Он же дает нам от разведроты проводников. Говорят, разведчики Мироненко уже бывали севернее Сенной Керести. Добирались даже до окраин Чудова и Любани.
Берем с собой две волокуши. Повезем на них патроны и гранаты, перевязочный материал. На обратном пути они могут понадобиться для раненых. Волокушечный обоз — моя, старшинская, забота. В пути надо будет вовремя менять лыжников, чтобы одни и те же не выбивались из сил. Получил отряд рацию. Это хорошо, без нее трудно обойтись.
Вышли пополудни. Забрали на несколько километров восточнее, вправо — чтобы обогнуть противостоящую лыжбату очаговую позицию немцев. Затем повернули на северо-восток.
Погожий день. Солнце у нас за спиной, оно приближается к зубчатой кромке леса. Кустики и деревца отбрасывают постепенно удлиняющиеся тени. Это нам на руку, облегчает маскировку. Хорошо и то, что солнце позади: яркий февральский снег не ослепляет, не режет глаза.
Лесок, в котором расположены лыжбатовские землянки, обезображен, испоганен войной. Его во всех направлениях пересекают глубокие тропинки, протоптанные солдатскими валенками; снег покрыт иссиня-черной копотью от разрывов мин, снарядов и авиабомб; там и сям валяются срубленные осколками вершины и ветви деревьев, а вверху уродливо белеют культи искалеченных сосен и елей; снег не лежит на ветвях шапками, как это положено в зачарованном царстве Берендея, — его стряхнули разрывы…
Но вот, оказывается, в оскверненных войной волховских лесах и болотах еще сохранились заповедные уголки зимней природы. Даже Гажьи Сопки по-своему красивы. И живые существа не покинули их. В одном месте мы наблюдали, как стайка щеглов старательно шелушила лохматые коробочки болотного будяка. Видели на ольшинах снегирей. Слышали переклички скрытых в кронах елей клестов. Нас порадовала даже сидящая на сухой вершине дерева одинокая ворона…
В этом году солнце февраля-бокогрея во второй половине месяца дает себя знать особенно чувствительно. Весна обещает быть ранней и дружной.
В нашем лыжбатовском лесу мы как-то просмотрели приближение весны. А здесь, на открытых местах, солнце уже успело показать свою нарастающую силу. Снежный покров на болотных буграх сильно истончился. Кой-где уже выглядывают наружу изумрудный мох и брусничник, вереск и багульник. Вокруг стволов деревьев снег до самой земли протаял кольцами.
И еще одна примета ранней весны: там, где нет леса, снег улегся, утрамбовался, покрылся прочной коркой наста. Идти на лыжах сейчас легко, одно удовольствие.
Но красоты природы не притупили нашей бдительности. Понимаем, что на Гажьих Сопках можем встретить не только снегирей и щеглов. Колонна движется со всеми предосторожностями: по нескольку лыжников выделены в передовое и боковые боевые охранения.
И все-таки нарвались на «засаду». Под самым носом у «ведущего гуся» с невероятным шумом — тах-тах-тах! — взвился высоко вверх столб снега с неясными темными вкраплениями. Будто из земных недр под огромным давлением вырвался снежный смерч.
Встреча шумная, но вполне мирная. Когда снег осыпался вниз, мы увидели с десяток крупных птиц, с громким хлопаньем крыльев улетающих в сторону от лыжни.
Оказывается, мы встревожили стайку тетеревов. Глубоко зарывшись в снег и прижавшись друг к дружке, птицы расположились на ночлег. Место было выбрано как будто вполне безопасное. Но нелегкая занесла беспокойных людей даже сюда.
Представляю себе, сколько эмоций, сколько дорогих сердцу воспоминаний породила эта неожиданная встреча у уральцев! Особенно у охотников! Но разговоры о тетеревах приходится отложить на другой раз.
Солнце окончательно скрылось за лесом. Огромная сплошная тень надвинулась с юго-запада и накрыла все отдельные тени. На Гажьи Сопки опустились слегка лиловатые сумерки, над болотом в разных местах закурился белесый туман.
Стоп! — получасовой привал. Проверяем крепления, осторожно, в рукав, курим. Воздух становится заметно холоднее, а обнаженные мшистые кочки излучают накопленное за день тепло.
Откуда-то с юго-востока доносится приглушенная артиллерийская канонада. Пока шли, из-за шорканья лыж и хруста настовой корки не слышали ее. Эта отдаленная стрельба помогает сориентироваться, хотя бы на слух привязаться на местности к знакомым ориентирам. Похоже, что слышим бой у Спасской Полисти.
Дуновения ветра то усиливают отзвуки далекого сражения, то притишают их. Вдруг с какой-то пронзительной остротой почувствовалась оторванность нашего отряда ото всего, что нам дорого. Уже у Ольховских Хуторов в лыжбате и дивизии все чаще говорят о Большой земле, которая расположена к востоку от Мясного Бора. Здесь же мы у противника в тылу, так сказать, в квадрате.
Над Гажьими Сопками быстро вступает в права безлунная и беззвездная ночь. Далекий лес слился с горизонтом и превратился в сплошную темную полосу. Очаги тумана все шире и шире расползаются по кочковатой снежной равнине — будто таинственные хозяева здешних болот, пытаясь запугать и запутать неведомых пришельцев, устанавливают дымовую завесу. Где-то на севере каскадно заухал филин.
В душу заползает неосознанная тревога. Кажется, будто и далекая канонада, и беззвучно надвигающийся на нас туман, и зловещее улюлюканье филина предвещают нам какие-то беды.
Нередко бывает так: ты со своими переживаниями одинок. Скажем, в роте, во взводе настроение веселое, ребята смеются, шутят. А у тебя — кошки на душе скребут. Но случается и так: какой-то душевный стих властно овладевает всеми без исключения. И я инстинктивно ощущаю, что сейчас именно такой момент — тревожное предчувствие недоброго гнетет весь отряд. Особенно удручающ заупокойный плач филина. Не то рыдает, не то по-мефистофельски хохочет.
Вот какая несуразица! Пока сидели в обороне, пока штурмовали доты и дзоты — ныли, жаловались на дивизионное и армейское командование. Зазря, мол, губят наши лыжные таланты. Наконец дождались настоящей лыжной «экзотики», идем в тыл противника. Чего же еще надо?! Оказывается, рейд за линию фронта — тоже не халва. Тут своего рода трудности и опасности, свои особые страхи. А ведь, по сути дела, еще ничего не случилось. Главные сюрпризы впереди, вон в той угрожающе-загадочной темной полосе.
Политрук Гилев уловил душевное состояние отряда. Вот он переходит от одной группы лыжников к другой и хриплым полушепотом подбадривает ребят:
— Ну чего, орлы, приуныли? Почему носы повесили? Начало рейда прошло наилучшим образом. В самое опасное дневное время вражеская авиация отряд не обнаружила; нас ни разу не обстреляли, ни разу не наткнулись на немецкую лыжню. А теперь, с наступлением темноты, нас и подавно трудно обнаружить.
— Мы понимаем, товарищ лейтенант, — рассудительно отвечает Авенир. — Проклятый филин печали нагнал! В народе говорят, будто злой вещун обязательно беду накличет. Конечно, это бабушкины сказки, а все-таки на душе погано стало. Очень уж это пучеглазое чудище замогильно выводит! Я согласен лучше вой большой волчьей стаи слушать, чем «страданья» одного филина.
— Мы все тут собрались здравомыслящие мужики, — успокаивает Гилев. — И прекрасно понимаем: филин к нашим делам, к нашей солдатской судьбе никакого отношения не имеет. У него свои птичьи заботы, свои хлопоты. Может, он отпугивает соперника. Или, наоборот, распевает своей глазастой красотке серенады. А она млеет от восторга: надо же, как мой милый задушевно поет!
— Однако я слыхал про филина и такое, — добавляет Философ. — Если этот вещун прилетит из лесу к деревне и ночью загугукает, так это хороший знак: значит, какой-то бабе пришла пора рожать. Но я не замечал, чтоб который из нас был на сносях.
Догадка политрука, будто улюлюканье филина может показаться его подружке мелодичным пением, у многих из нас вызвала улыбку. А дополнительная реплика Философа даже развеселила всех. И с мистическим воздействием филина на наше душевное состояние сразу же было покончено.
Окурки приказано не разбрасывать где попало, а в одном месте — у сухостоины-ольшины — глубоко втоптать в снег. Если немцы наткнутся на нашу лыжню — пусть для них остается поменьше вещественных примет, по которым можно было бы определить, сколько примерно лыжников здесь прошло.
Привал окончен. Круто — более чем на сто градусов — меняем направление движения. Идем точно на запад, к той темной полосе, что уже неразличима на горизонте.
Поначалу нам кажется, будто слишком уж шумно, предательски громко лыжи и волокуши шоркают по плотному насту. Но скоро опять свыкаемся с этими звуками и не обращаем на них внимания.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.