Перед атакой
Перед атакой
Не будешь думать вновь и вновь,
Коль за атакой — вновь атака,
Про жизнь и первую любовь,
Когда устал ты как собака.
Сергей Орлов
Перед атакой
Ведь самый страшный час в бою —
Час ожидания атаки.
Сейчас настанет мой черед.
За мной одним идет охота.
Семен Гудзенко
Перед атакой
Пока дело дошло до обещанных дальних рейдов, мы получили приказ, для выполнения которого лыжи явились бы только помехой. Вместе с никитинцами будем штурмовать Ольховские Хутора.
Это не просто название местности, оставшееся от столыпинских времен. Ольховские Хутора — и поныне существующее селение, в котором, в отличие от соседней Ольховки, усадьбы отстоят далеко одна от другой.
Несмотря на явно «пехотный» характер задачи, на этот раз мы восприняли ее как свою, лыжбатовскую. Дескать, тут совсем другое дело, чем у Мясного Бора. Там помогали «чужой» части, а здесь — боевая операция 4-й гвардейской. И впереди ясная перспектива: как только отбросим немцев к Чудову — перед нами откроется оперативный простор. Тогда и лыжи в ход пойдут.
Наши ребята даже шуточки отпускают:
— Значит, получается так: немцы — за хуторскую систему, а мы — против. Вот и схватимся друг с другом, начнем доказывать автоматами и ручными гранатами.
— Я еще со школы помню: столыпинские хутора — большое зло.
— А ежели вдобавок промеж хуторами фашистских дотов и дзотов густо нагорожено — это уж совсем поганое место на земле советской…
Но шутки шутками, а на душе у лыжников тревожно. На легкую победу рассчитывать не приходится. Каждый из нас понимает, какой крепкий орешек предстоит разгрызть…
Судя по рассказам никитинцев, узел «Ольховские Хутора» укреплен немцами еще сильнее, чем Любцы, Любино Поле и Земтицы. Здесь все есть, что мы видели у Мясного Бора, — и минные поля, и проволочные заграждения, и несколько рядов траншей, и густая сеть дотов и дзотов, и укрепленные подвалы. Но, говорят, по сравнению с околомясноборскими деревушками имеется здесь и новинка: на подходах к хуторам возведены высокие снежные валы, облитые водой. Это очень серьезное препятствие!
Так что 8-му гвардейскому, который попытался было овладеть этим рубежом, после ожесточенных боев удалось захватить всего два хутора. У немцев пока остается в несколько раз больше.
Появилась новинка и у штурмующих укрепления: так называемые удлиненные заряды. Железную трубку длиной в два метра и диаметром около пяти сантиметров наполняют пятью килограммами взрывчатки. Общий вес получается десять килограммов. По примеру никитинцев мы называем эти штуковины «бешеными сосисками».
«Бешеные сосиски» выдвигают на минное поле, подсовывают под ряды колючей проволоки, всовывают между звеньями спирали Бруно. И в нужный момент взрывают.
Короче, удлиненные заряды намного облегчают прокладывание проходов в укрепленной полосе. Особенно они эффективны при обезвреживании мин. От взрыва спаренной «сосиски» мины детонируют на два-три метра по обе стороны трубок.
Но снежно-ледяной вал удлиненными зарядами не одолеть. Тут надо или из орудий прямой наводкой палить, или подрывать крупными зарядами тола.
Наш комбат решил на этот раз обойтись без сборных штурмовых групп. Менее подходящих для предстоящей операции лыжников оставили на Гажьих Сопках охранять позиции лыжбата. А то, что осталось в каждой роте, и составило отдельную штурмовую группу. В атаку их поведут сами командиры рот.
Близится утро… Третья рота сосредоточилась в редком ольшанике. Зимой это не ахти какое надежное укрытие, нас более устроил бы ельник. Но у природы свои законы, свои планы. Не ведая о предстоящих сражениях у Ольховских Хуторов, она вырастила в этой низинке несколько десятков никому не нужных ольшин.
В ожидании своей очереди наблюдаем, как в снежные траншеи ползком втягиваются дивизионные саперы. В 4-ю гвардейскую входит 154-й отдельный саперный батальон. По новой, гвардейской, нумерации он стал 14-м ОСБ. По просьбе командира группы саперов лейтенант Науменко выделяет десять лыжников — они помогают тащить грузы по траншеям.
А рассвет все ближе и ближе… Нервозное напряжение нарастает. Руки заядлых курильщиков машинально тянутся к прорезям в маскировочных шароварах за табаком. Но повисают на полпути — курить здесь строжайше запрещено.
— Потерпим, ребята! — разгадав смысл этих непроизвольных жестов, полушепотом говорит старшина Кокоулин. — После атаки всласть накуримся. На отбитых у немцев хуторах.
В шепоте Кокоулина прорываются гортанно-хрипловатые нотки. Я уже давно заметил: в минуты сильного волнения у большинства людей голос сдвигается с обычной тональности. У одних он повышается, иногда вплоть до неприятной визгливости; у других, наоборот, понижается, бывает, до простудной хрипоты.
Какой-то зловредный суфлер подсказывает невеселую мысль: «Покурим, да не все. Кто-то из нас уже вы- -курил свою последнюю цигарку».
Чтобы отвлечься от навязчиво-тревожных мыслей, наблюдаю за товарищами.
Муса сидит на корточках. Удивительно, как долго он может пребывать в такой позе! Видимо, унаследовал эту способность от далеких предков.
Итальянца раньше всех донял мороз. Гриша то переступает с ноги на ногу, то прыганет на месте. Вытоптал в снегу большой пятачок.
Почему Науменко включил Пьянкова, одного из самых слабых солдат роты, в штурмовую группу? Его как будто в первую очередь стоило оставить на Гажьих Сопках. Видимо, лейтенант учел другие качества Пьянкова. Очень уж этот боец исполнительный и старательный.
Когда Гришу называют Итальянцем, он внешне не злится, не огрызается и только добродушно отшучивается. Но фактически очень переживает, что его считают неженкой, слабаком, и изо всех сил тянется за другими, старается доказать, что он не какой-нибудь «хлипкий итальянец», а настоящий двужильный уралец.
И Авенир здесь. А ведь уже не раз был разговор о том, что его «двухэтажность» для штурма укрепленного рубежа не столько преимущество, сколько помеха. И слишком заметная мишень; и в траншеях, в узких проходах, такому детинушке пролезать трудно. Но Авенир лучший в роте пулеметчик. Кроме того, если завяжется рукопашная, уральский великан уж покажет свою богатырскую силушку.
У нас все еще тихо, а западнее, на берегу Керести, и северо-восточнее, в районе так называемой Круглой рощи, началась какая-то заваруха. Вспыхнула интенсивная ружейно-пулеметная и минометная перестрелка, в серое предутреннее небо взлетают частые ракеты.
Опыт боев у Мясного Бора подсказывает догадки. Если это не «сабантуй», предпринятый немцами, то очень похоже на отвлекающую операцию. А может, наоборот: основной удар наносится там, со стороны Керести или у Круглой рощи? Дивизионное командование свои тайные намерения разглашать не станет.
Нет! Все-таки основной удар наносится отсюда, с юга. Для отвлекающей операции столько саперов и взрывчатки не понадобилось бы.
Пришла пора переходить на второй исходный рубеж, то есть ползти вперед по траншеям.
— Пошли, товарищи! — взмахнув рукой, шепчет комроты. По возрасту Науменко самый младший в роте и называть нас «ребятами» не решается. Такое обращение могут позволить себе политрук Гилев и старшина Кокоулин, которым уже за тридцать.
На участке третьей роты несколько параллельных снежных траншей. Кому в какую вползать и в какой последовательности ползти — известно каждому. Комроты, политрук, комвзвод-1, комвзвод-2 рассредоточены по траншеям. На каждого приходится по пятнадцати — двадцати бойцов. Комвзвод-3 Большаков остался за командира роты на Гажьих Сопках.
Я в траншее лейтенанта Науменко. Впереди меня Муса, позади — Философ. Стоп! — наша «сороконожка» остановилась. Оказывается, траншея кончилась. Привалившись к снежной стенке, лейтенант жестом руки указывает подползающим бойцам: одному — вправо, другому — влево. Выбравшись из траншеи, выстраиваемся в одну линейку и ползем вперед уже по глубокому снегу. Следим, чтобы снег не набился в дуло автомата.
Стоп! — залегли. Уже совсем недалеко впереди копошатся саперы.
Ох уж эти ракеты! Немцы пользуются ими в десятки, в сотни раз чаще, чем мы. Каждый немецкий батальон располагает запасом ракет большим, чем средней руки королевский двор накануне коронации монарха.
Наблюдать за ночными фейерверками, которые немцы устраивают на переднем крае, довольно интересно. Описывая красивые параболы, ракеты распускаются в небе пышными цветами и падают многоцветной огненной россыпью. И одна другую не повторяет: у каждой своя расцветка, свой рисунок, у каждой свой срок быстротечной жизни.
Совсем другое дело, когда ты лежишь, вжавшись в снег, под носом у немцев и огненные параболы «шагают через тебя». Когда пугающе близко раздаются выстрелы из ракетниц и ухо улавливает шипение снега, вызванное не успевшими на лету остыть ракетами-долгожительницами.
Когда вражеская ракета над нами в зените, — несмотря на яркое освещение, вернее, благодаря ему, — окружающий ландшафт кажется зловеще-мертвым, инопланетным. Но вот ракета пошла вниз, она все ближе и ближе к земле… У деревьев, кустов и строений, даже у сугробов рождаются и быстро растут тени. В последний момент они достигают гигантских размеров, принимают причудливые, подчас фантастические формы и стремительным рывком проносятся по снежной равнине.
Будто пытаются выследить нас, распластанных на снегу.
Лишь на короткий миг наступила темнота — и вот уже плывет в небе новая ракета…
По темпу и ритмике ракетной феерии можно примерно судить о настроении немцев. В данный момент иллюминация производится в темпе модерато. Ракеты взлетают более или менее через равные промежутки времени.
В этом спокойно-размеренном темпе угадывается психологическое состояние бодрствующей смены немцев, запускающей ракеты. Дескать, у нас все тихо, все спокойно. У нас «аллес ин орднунг» — все в порядке. Правда, на флангах беспокойные и непоседливые русские опять подняли «виррварр» — суматоху. Но это далеко от нас. Нам же военная судьба даровала сегодня спокойную ночь. Пусть «зольдатен унд оффициирен» досыпают последний час перед подъемом. А после «фрюштюка» — завтрака и мы завалимся отдыхать…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.