Мира Гинзбург

Мира Гинзбург

Зашла Мира с мамой. Она тоже перебивается с хлеба на квас, хотя все ее считают самой лучшей переводчицей в Америке. Переводит Замятина, Булгакова и массу других замысловатых книг, некоторые переведенные ею пьесы даже идут на Бродвее. Ее имя внесено в книгу «Who is who». А сейчас ходит в какую-то школу, где учат, как нанизывать бусы и делать пуговицы, чтобы заработать что-нибудь на карманные расходы.

Из моего знакомства со всей приехавшей сюда русско-французской старой аристократической эмиграцией я поняла, что все они там, то есть во Франции, занимались именно этим ремеслом — красили шарфики, галстуки, чтобы заработать себе на жизнь. Например, сын Леонида Андреева, Вадим, развозил по утрам молоко. Жизнь у них была тяжелая, и только когда появилась Организация Объединенных Наций, некоторые из них сумели в школы ООН по изучению иностранных языков устроиться.

Я посоветовала Мире:

— Да что ты ломаешь голову над такими тяжелыми вещами, которые приносят тебе такой мизерный доход? Возьмись за детскую литературу, за сказки, у тебя будет больше читателей, — посоветовала я.

И она быстро схватилась за эту идею, начала искать и переводить детские сказки разных народностей, населяющих Советский Союз, что в советское время было вовсе не так трудно найти, и это оказалось самой выгодной доходной статей ее деятельности. Никто ее не беспокоил. Никто не предъявлял никаких авторских прав. После выпуска ее первых книжек сказок она позвонила, поблагодарила меня за идею, и с этого момента она не только не нуждалась, но чувствовала себя вполне состоятельным человеком. Купила кооперативную квартиру на Манхэттене в субсидируемом государством доме на 96-й улице вест-сайд.

Перевела она также с идиша несколько рассказов Айзека Башевиса Зингера, написанных в старомодной манере. Переводить все его произведения она категорически отказалась, переводила только то, что ей нравилось. Мы часто встречали его у Миры. Здесь он сидел всегда тихо и долго и только иногда старался мрачно шутить: «Когда я был молод и пересказывал бабушкины сказки, меня все называли „брехуном“, то есть вруном, теперь все называют меня писателем», — повторял он часто.

Рано утром позвонила мне Мира и с возмущением сообщила:

— После вашего ухода — ты представляешь? — он мне предложил выйти за него замуж!

Развелся он в то время с женой или собирался развестись, мы понятия не имели. Но Мира приняла его предложение о замужестве как оскорбление.

— Не нужны мне его нобелевские премии, да и его я с трудом переношу.

Как только появился Солженицын, он сразу же пришел к ней, поговорили, договорились, вроде все было в порядке, но когда он спросил, сколько будет стоить ее работа и она назвала сумму, он вдруг вскрикнул: «Ну вы и кулак!»

— Да я ему за такую реплику ни за какие деньги не взялась бы переводить, — с возмущением рассказывала она.

Когда в Нью-Йорке объявился Иосиф Бродский, мы пошли послушать его произведения. Он выступал в центре города в каком-то клубе.

— Ну как, — спросила я Миру, когда мы вышли, — понравился?

— Неинтересно, тяжело понимаемо, набор слов, трудно доходит смысл. Да если бы он не был выслан из Советского Союза, никто бы его ни при какой погоде не слушал, здесь таких стихоплетов пруд пруди, весь Гринвич-Виллидж полон, никто на них не обращает никакого внимания. Не понимаю, за что его посадили в Советском Союзе, — видно, за то, что, не умея писать, претендовал, что он поэт.

Такой жестокий приговор вынесла Мира Бродскому. А самое смешное было, когда какая-то ее соседка подарила ей книгу Иосифа Бродского, и возмущенная Мира вместо благодарности вернула ей книгу, упрекнув в отсутствии всякого вкуса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.