6
6
Ночной разговор. — Что делается в Минске. — Подпольщик Кирилл Трусов. — Готовимся к крупной операции. — Голос любимой Москвы. — Бои и праздничный митинг 7 ноября. — Партизаны расправляются с предателями.
После заседания бюро со мной в избе остался только Роман Наумович. Мы прикрутили фитиль в лампе и прилегли на лавках: я с одной стороны стола, он — с другой. Время за полночь: старые, скрипучие ходики на стене показывали половину первого.
Тело ныло от усталости, но сон не приходил. Шумело в ушах: то ли от непривычной обстановки — мы после многих тревожных дней и бессонных ночей отдыхали в тихой, уютной хате, то ли от наплыва мыслей и воспоминаний.
Возле окна на улице слышался тихий хрипловатый голос часового Якова Бердниковича. Он рассказывал своему напарнику о червонноозерских днях.
— И вот, слышь ты, как стиснули нас там — ни взад, ни вперед. Фашистов поналезло, на всех канавах полицейские. Дошло до того, что есть нечего. Мне домой — рукой подать, а пробраться нельзя. Сменишься, бывало, на рассвете — в животе пусто, а в лагере хоть шаром покати: ничегошеньки нет. С горем пополам достали картошки и варили похлебку. Ребята в шутку прозвали это наше варево «осиновым пюре».
— А как же вы выбрались оттуда?
И снова Бердникович гудел под окном как шмель, ведя свой рассказ подробно и неторопливо и довольно сильно все преувеличивая.
— Выбрались, брат, только двух ранило… Лодки выручили. По канавке, по канавке — и мимо вражьего логова! Выскочили на греблю, а немчура: «Хальт!» Тут мы как «хальтнули», десятка три поганцев сразу уложили. Мачульский со своими зашел сбоку и еще им поддал, и еще! А мы обошли деревню и оказались километрах в двух, у лесочка. Мачульский со своими хлопцами долго не отступал и вел перестрелку. Он там, наверно, еще штук тридцать отправил на тот свет. Ты знаешь, что это за боевой человек!..
Роман Наумович нетерпеливо заворочался на лавке.
— Ты что не спишь? — спросил я. — Что тебя тревожит?
— Да ничего не тревожит, — ответил Мачульский. — Вот врет человек обо мне, просто слушать не могу! Постучи ему в окно, пусть замолчит.
Бердникович, должно быть, сам догадался, что его рассказ могут услышать в избе, и отошел от окна. Мачульский затих, но по его дыханию я знал, что он не спит. Скоро он снова заворочался.
— Не спится что-то, — пожаловался Роман Наумович, — бессонница! — Он приподнялся и продолжал: — Вспоминаю, что видел в Бобруйске, Минске, и не могу заснуть. Пока выходили из окружения, голова одним была занята, а теперь все встает в памяти, тревожит, волнует.
— Ты расскажи, что у тебя на душе, вместе обдумаем и обсудим…
— Если б не видел своими глазами, не поверил бы, — совсем тихо, задумчиво заговорил Мачульский. — В Минске, в Бобруйске и на всех узловых станциях гитлеровцы открыли бюро пропусков в Москву. В Гомеле устроили бал в честь взятия столицы. Как это понять? Пропаганда это фашистская, не иначе. К сожалению, кое-кто может поверить. Можем ли мы доказать людям, что это ложь? Можем и должны! Я считаю, Василий Иванович, что связь с Москвой и с фронтом надо установить как можно скорее! Радиоприемников больше достать! Дать их в каждый отряд, в каждую группу. Поищем — найдем! Тогда все регулярно станут слушать сообщения Совинформбюро и распространять среди народа. А там и о рациях надо будет побеспокоиться.
Мачульский спустил с лавки ноги, сел возле меня и, опершись локтем о стол, задумался. Слышно было, как он трудно, простуженно дышал, потирал пальцами давно не бритую щеку.
— Городами нам надо заняться по-настоящему, — продолжал он. — Нам надо направить туда опытных партийцев. Я расскажу тебе, что делается в Минске. Вот слушай, что сам видел и что передавали минчане, с которыми мне приходилось встречаться. На Широкой улице в Дроздах, под Минском, и в Тростенце открыли лагеря смерти. Десятки тысяч мужчин согнали только в Дрозды. Их заставляют сутками лежать на земле лицом вниз без движения. Тот, кто шевельнет хотя бы рукой, в того стреляют. Людей морят голодом, не дают воды. В день на троих дают гнилую селедку, а воды привозят бочку на тысячу человек. Людей мучают, пытают, многих живыми бросают в ямы и сжигают…
Территорию вокруг Юбилейной площади и еврейского кладбища гитлеровцы отгородили под гетто. Юбилейной площади теперь нет в Минске, а есть Склавенплац — Площадь рабов. Там от фашистских пыток каждый день гибнут сотни евреев.
В Доме правительства — штаб гитлеровской авиачасти, в гараже Совнаркома — артиллерийская и оружейная мастерские. Все уцелевшие здания заняты штабами, эсэсовцами, частями СД. Видно по всему, что оккупанты хотят превратить Минск в военно-административный и политический опорный пункт центральной группировки войск. В городе разместились боевые резервы, туда отводятся для пополнения и переформирования разбитые на фронте части. В Минске находится управление железными дорогами, много разных учреждений и госпиталей. Самые большие здания занял генеральный комиссариат — управление оккупированной территорией Белоруссии. В его подчинении десятки различных фашистских ведомств и учреждений, в том числе огромный аппарат гестапо, СД и полевой полиции. В минских типографиях печатаются фашистские газеты, листовки, плакаты на немецком и белорусском языках.
На каждом шагу минчанина подстерегает смерть. Случайно мне попала в руки фашистская «Минская газета» за 27 июля. Вот какое объявление напечатано в ней.
Мачульский достал из кармана записную книжку, чиркнул зажигалкой и прочитал:
— «По причине систематических актов саботажа со стороны гражданского населения против немецких воинских частей (повреждение кабелей связи) расстреляно 100 мужчин.
За каждый акт саботажа в дальнейшем, если виновный окажется невыявленным, будет расстреляно 50 мужчин.
Обязанность каждого уведомлять о виновных!»
В Заславле знакомые коммунисты показывали мне приказ Гитлера от 17 июня 1941 года. В нем сказано, что каждый фашистский солдат имеет право грабить и убивать советских людей.
Не перескажешь и сотой доли того, что приходится переносить минчанам. Казалось бы, что при таких условиях люди забиты, подавлены. Но нет, они действуют, борются! Вот что я видел своими глазами. Эсэсовцы вели военнопленных. Кое-кто из горожан вышел на улицу. Один красноармеец поскользнулся у ворот, упал, а подняться не может. Женщина, которая стояла у ворот, в одно мгновение схватила его за руку — и в калитку. Потом вышла и как ни в чем не бывало стоит и смотрит. Конвойный, если бы увидел, застрелил бы и ее и пленного…
Мачульский с минуту помолчал, свернул папиросу и, глубоко затянувшись, продолжал:
— Был я в одной пригородной инфекционной больнице; в таких местах легче остаться незамеченным. Мне рассказали там о медсестре Ларисе Николаевне Козловой. Она не хотела работать на немцев. А когда узнала, что в больнице много наших людей, вышла на работу. С первых же дней ей стало ясно, что больных сознательно не лечат. Лариса Николаевна, рискуя жизнью, начала лечить их. У нее нашлись помощники, организовалась подпольная группа. Советские медики лечили наших военнопленных и выздоровевших переправляли в партизанские отряды.
Большую помощь оказала Лариса Николаевна военнопленным, которые под видом гражданских лежали в других больницах города. Она часто заглядывала туда и, хотя сама с детьми жила впроголодь, приносила слабым больным продукты. Тем, кто поправлялся, помогала добыть документы, одежду и давала советы, как выбраться из города и добраться до ближайшего партизанского отряда. Чтобы гитлеровская администрация ничего не заметила, Лариса Николаевна устраивала на освободившиеся койки больных крестьян.
Козлову арестовали. Пять суток ее пытали в гестапо, чтобы раскрыть всю группу. У нее вырывали волосы на голове, ломали пальцы на руках. Женщина погибла, так ничего и не сказав.
Подпольная группа, созданная Козловой, несмотря на неслыханные зверства оккупантов, действует и поныне.
Узнал я о подпольщиках типографии имени Сталина. Это одна из самых сильных групп в городе. В городе и за городом часто появляются печатные листовки. Их выпускают наборщики, мобилизованные на работу. Делают они это таким образом. Каждому наборщику дается часть текста, и они его прячут до удобного случая. Выбрав минуту, один набирает свою часть, сосед — свою и так далее. Потом все эти части складываются и печатаются, но уже в другой типографии.
Недавно на бирже труда появилось объявление, что в немецкую артиллерийскую и ружейную мастерские требуются чернорабочие. Подпольные группы направили туда людей, которым поручили выносить оружие из мастерской. Много оружия в разобранном виде выносится также из другой мастерской — бывшего гаража Совнаркома…
Мачульский спустя некоторое время уснул, усталость взяла свое, а я еще долго лежал с открытыми глазами. Все новые и новые планы возникали в голове, как-то особенно ярко и отчетливо вырисовывались задачи ближайших дней.
Все, что рассказывал Роман Наумович, было чрезвычайно важно. Я знал, что он и сотой доли не охватил того, что происходило в крупных городах, и особенно в Минске. Через своих связных мы имели сведения о том, что тысячи патриотов в белорусской столице вступили в решительную и самоотверженную борьбу с оккупантами, мы знали о подпольщиках заводов имени Мясникова, Ворошилова, Кирова и других. Особенно много говорили у нас в отрядах о группе коммуниста Трусова Кирилла Ивановича, работника завода имени Мясникова.
Когда он погиб, мы постарались разузнать о нем как можно больше. Вот что нам стало известно.
Детские годы Кирилла Ивановича прошли в семье борисовского кустаря в нужде и голоде. Отец был убит в империалистическую. Шестнадцатилетний Трусов ушел добровольцем на гражданскую войну. После войны был военнослужащим, работал в городе Червене на агитмашине. В 1923 году вступил в партию.
Война застала его в Минске, где он работал бригадиром на авторемонтном заводе. Все дни страшных бомбардировок города он провел на заводе: помогал спасать ценное оборудование. Домой пришел только на третий день войны. Жена его, Александра Владимировна, работала в детском саду, но эвакуироваться не смогла: когда из города вывозили детей, исчез ее сын. Его потом нашли, но выехать из города было уже невозможно.
Минск заполонили фашисты. Проводная улица, где жила семья Трусовых, — глухая окраина, и в поисках коммунистов туда частенько заглядывали гестаповцы. Кирилл Иванович скрывался, а потом, чтобы отвести подозрение, пошел работать на вагоноремонтный завод имени Мясникова. Там он познакомился с рабочими, которым мог довериться. Вместе начали думать, как бороться с врагом.
Пришел однажды Кирилл Иванович к себе на квартиру. На полу около стола сидели со своими игрушками четверо его маленьких детей. Жена возилась у печки, но движения ее были такие вялые, безразличные, что казалось, все из рук валится. «Что будет с детьми? — эта мысль больно ранила его сердце. — Хватит ли сил, выдержки, умения защитить их от лишений и страданий, принесенных врагом, удастся ли пережить вместе с ними все испытания, которые встретятся на их пути?»
Александра Владимировна заметила тревогу на лице мужа. Мелькнула мысль, что он нездоров или что-нибудь стряслось на заводе. Спросила, а он молчит, словно не знает, что ответить. Молчал Кирилл Иванович долго, а потом взял на руки самого маленького, двухлетнего сына, крепко прижал к груди.
— Тяжкое время, детки, выпало на вашу долю, — тихо промолвил он. — На вашу и на нашу.
Жена еще больше насторожилась, и Кирилл Иванович под большим секретом сказал ей, что он решил включиться в активную борьбу с фашистскими захватчиками.
— А о них подумал? — показала Александра Владимировна на детей.
— Что ж теперь сделаешь, — развел руками муж. — Конечно, легче тому, у кого их нет. Но не сидеть же мне сложа руки. Не такое теперь время.
Группа, организованная Трусовым на заводе, быстро росла. Вместе с пожилыми кадровыми рабочими в ней активно действовали комсомольцы. Подпольщики принимали по радио сводки Совинформбюро, размножали их и распространяли среди рабочих, собирали и прятали в надежных местах оружие и боеприпасы. Члены подпольной группы работали во всех наиболее важных цехах и вредили оккупантам. Однажды, например, рабочим колесного цеха было поручено сменить колесные пары в вагонах немецкого эшелона. Колеса сменили, а через несколько километров вагон сошел с рельсов, и произошло крушение. Много военной техники было разбито, погибло около двухсот фашистских солдат.
В ремонтном цехе подпольщики засыпа?ли в буксы песок. В пути буксы загорались, поезда останавливались и стояли до тех пор, пока меняли буксы. График движения поездов срывался, военные эшелоны задерживались.
Подпольная группа все шире разворачивала свою деятельность. Постепенно налаживалась связь с подпольщиками других заводов и пригородных районов. Но вскоре группу постигло большое несчастье. То ли была допущена какая-то оплошность в конспирации, то ли выдал провокатор — 14 октября 1941 года Трусова арестовали.
Шесть дней истязали фашисты Кирилла Ивановича.
Семье Трусова пришлось вынести страшные испытания. Не проходило дня, чтобы не являлись гестаповцы и не устраивали допросов с угрозами и побоями. Не найдя ничего подозрительного в доме, фашисты все же арестовали Александру Владимировну и посадили в тюрьму. Дети остались одни.
Бесстрашно, стойко перенесла женщина все издевательства и пытки, не дрогнула, не смалодушничала.
Домой она пришла через три дня, измученная, без сил. Дети с запавшими от голода и бессонных ночей глазами бросились ей навстречу.
— А где тата? — тихонько, чтоб не услыхали малыши, спросила старшая дочка Аня.
Она несколько раз бегала к тюремным воротам, подолгу стояла там, надеясь хоть что-нибудь узнать о судьбе отца. Домой девочка возвращалась печальная, а маленьким говорила, что видела папу и маму и они скоро придут домой.
Александра Владимировна закрыла лицо руками и заплакала. Дети тоже заплакали.
— Придет тата, — сказала Александра Владимировна. — Не плачьте!
На следующий день утром поднялась с постели и хотела пойти к тюрьме узнать, где Кирилл Иванович, жив ли? Едва сделав шаг, поняла, что не дойдет и до порога: болела голова, ныли руки и ноги, перед глазами плавали желтые круги.
— Аня! — тихо позвала она дочку. — Сходи, детка, в город, подойди к тюрьме. Может, узнаешь, что-нибудь, услышишь…
Аня вернулась домой, когда стемнело. От испуга и отчаяния она не могла вымолвить ни слова, а потом, когда малыши уснули, рассказала матери все, что узнала и увидела.
Она долго стояла и ждала возле ворот. Подошли еще люди и стояли вместе с ней, ждали. Кто-то сказал, что вчера немцы повесили многих советских патриотов. Некоторые пошли посмотреть, нет ли среди повешенных своих. Пошла с ними и Аня. До самого вечера она бродил по городу. Задыхалась от ужаса, ноги подкашивались, когда подходила к виселицам… Не найдя среди повешенных отца, шла дальше.
Перед сумерками девочка пришла на Ляховку. Там, на воротах дрожжевого завода, она увидела повешенных. Возле ворот стоял немец, и подойти ближе было нельзя. Она стала вглядываться: один из повешенных — еще совсем молодой и ростом меньше, чем отец, другая — девушка с обмотанными марлей ногами, а третий…
Аня с криком бросилась к виселице и свалилась у ног часового. Третьим был Кирилл Иванович…
Часовой, немолодой немец, опасливо посмотрел кругом, взял девочку за руку и отвел на другую сторону улицы. Здесь, у дверей полуразрушенного магазина, она стояла, пока не стемнело, и плакала. Вечером подъехала грузовая машина, какие-то люди сняли казненных. Когда машина двинулась дальше, девочка побежала за ней. Ей хотелось узнать, где похоронят отца, и хоть об этом сказать матери. Но разве угонишься за машиной!
Так погиб Кирилл Иванович, один из первых организаторов минского подполья.
Память хранит множество других случаев патриотической деятельности советских граждан в первые же месяцы оккупации. И если я сейчас рассказал этот, то потому, что он был первым, о котором мы узнали с такими подробностями.
В ту бессонную ночь я передумал о многом. Очевидно, что в сельских местностях обком сделал уже немало. На города же мы пока меньше обращали внимания, хотя в городах борьба проходила в более сложных условиях. С Борисовом, Крупками, Логойском и Заславлем мы сносились через Ходоркевича и Яраша, а позже через Смирнова и Федорова. Через Шашуру, Ольховца, Храпко и Полонейчика наладили связь с Бобруйском, Осиповичами, Старыми Дорогами. О делах в Пуховичах, Червене и частично о Минске нас информировал Покровский.
Однако этого было явно недостаточно. Десятки подпольных партийных организаций и групп требовали более оперативного и ежедневного руководства. А ведь ясно, что даже одна подпольная группа в Минске может многое сделать. Да и сообщения из Минска имели очень большую ценность. Если это военный план — то план крупных масштабов, если директива — так из самой ставки! Диверсия в Минске — нож в сердце врага. Наконец, создание широкого минского подполья могло бы серьезно помочь массовому развертыванию партизанского движения в пригородных районах. Минским областным комитетом партии там были оставлены надежные люди. Проверенные, стойкие коммунисты работали в Руденске, Заславле, Логойске, Пуховичах, Червене, Дзержинске, Смолевичах. Если они будут связаны с минскими коммунистами, им легче стать на ноги, развернуть партизанское движение в больших масштабах. Из Минска пойдут в окрестные леса оружие и медикаменты, шрифты и типографские машины, бумага и все необходимое. А главное — люди.
Нам было известно и то, что в августе — сентябре 1941 года в Минске были организованы на уцелевших предприятиях и на железнодорожном узле подпольные группы. Наиболее активными организаторами явились коммунисты Никифоров Вячеслав Кондратьевич (Ватик), Жудро Василий Степанович, Шугаев Александр Николаевич, Герасименко Назар Евстратович, Зайцев Степан Иванович. Значительную работу в подполье проводили коммунисты Осипова Мария Борисовна, Мазаник Елена Григорьевна, Матюшко Варвара Феофиловна, Калиновский Арсений Викентьевич, Кузнецов Федор Спиридонович, Езубчик Анна Андреевна, Савицкая Ядвига Михайловна; беспартийные Сайчик Василий Иванович, Дементьев Александр Николаевич.
Крупные диверсии были проведены подпольной группой железнодорожников, которую возглавил коммунист Федор Спиридонович Кузнецов. Диверсии проводились подпольными группами на заводе имени Ворошилова, войлочной фабрике и на других предприятиях города.
Первые сведения о подпольной деятельности в Минске с начала оккупации и до сентября 1941 года были получены обкомом от членов партии Герасима Гальчени и Романа Кацнельсона, которые побывали в городе. Обсудив их сообщения, мы поняли, что нам настоятельно необходимо усилить связь с городскими подпольщиками. Из членов обкома была создана группа для постоянной помощи минским подпольщикам. Ее возглавил секретарь обкома партии Иван Денисович Варвашеня. В состав группы вошли Савелий Лященя, Роман Кацнельсон, Александр Сакевич. С осени 1941 года связи обкома с подпольными группами в Минске, Борисове, Слуцке и в других районах области значительно расширились благодаря личным контактам членов обкома партии с подпольщиками.
ЦК КП(б)Б и Минским подпольным обкомом партии было принято специальное решение по усилению борьбы с немецко-фашистскими оккупантами в городе Минске. Для массово-политической работы среди населения города, мобилизации трудящихся на борьбу против гитлеровских оккупантов подпольным обкомом была направлена вместе с секретарями горкома Савелием Лященей, Георгием Мошковым и Иваном Паромчиком группа в 25 коммунистов и комсомольцев. Среди них был и секретарь Минского райкома партии Николай Альхимович. Одновременно с этим Центральным Комитетом КП Белоруссии и Минским подпольным обкомом партии было принято решение об организации выпуска газеты «Минский большевик».
Главной задачей подпольного обкома партии в этот период было установление связи с населением города, с бригадами и отрядами минской зоны, а также организация в городе широкой сети подпольных групп.
Меркуль долго и безрезультатно искал группу Левшевича. Люди исчезли. В плен попасть они не могли, в тот день не было отмечено стычек с врагом. Нам бы сообщили, если бы что-нибудь произошло. Не остался бы в тайне и факт предательства. Весть об этом быстро разнеслась бы — никого так не презирают в народе, как изменников Родины.
Оставалось предположить: спрятались люди где-то поближе к дому, в темном уголке, и сидят, ждут, пока минуют тяжелые дни. Трусость, должно быть, взяла верх над всем остальным.
Подоспели разные другие дела, и о Левшевиче мы уже начали забывать. Но однажды получили сведения, что житковичские полицейские арестовали несколько наших связных. Пришлось вспомнить о Левшевиче. Кроме него, никто из тамошних жителей не знал о них.
Этот случай обсудили на бюро обкома и сделали вывод, что надо проявлять еще большую строгость в подборе кадров. Любая неосторожность может принести очень много вреда. В последнее время на Любанщине, в Старых Дорогах, Гресске, Копыле, Слуцке, Красной Слободе, Глусске и в Октябрьском районе организованы новые партизанские группы и партизанские отряды. Руководителей этих боевых единиц мы знали не всех. В Заболотье выделилась и стала самостоятельно действовать группа Пакуша и Русакова — этих людей мы хорошо знали, в Копыльском районе мы знали товарища Жижика и в Гресском — Зайца. А вот в деревне Горное Любанского района появилась группа Розова, в деревне Живунь — группа Патрина, в Славковичах — Столярова. Об этих группах мы мало что знали, некоторых из них еще не видели.
Партизанское движение в тылу врага — славное и благородное дело, если оно вдохновляется чувством советского патриотизма, освящено верностью Родине, великой партии Ленина. Но мы знали, что найдутся люди, которые могут партизанское движение использовать в своих корыстных целях. А могли быть и просто провокаторы; таких мы тоже встречали.
Так, до нас стали доходить слухи о каком-то Балахонове, который подвизался в Глусском районе. Население говорило о нем с ненавистью и страхом. Этот человек окружил себя разгульными, бесчестными людьми. Они рыскали по деревням, вообразив, что им все дозволено. Приедут в деревню, заберут лучшие продукты, одежду, скот, а в другой деревне все это продают, меняют.
Выдавали они себя за партизан. Балахонов старался походить на Чапаева; держал при себе молодого ординарца и звал его Петькой. Этот «Чапаев» с оккупантами не воевал, а разгуливал по деревням и своевольничал. Нам удалось быстро и до конца раскрыть «деятельность» Балахонова. Было похоже, что Балахонов и его сподвижники подосланы гестаповцами для дискредитации партизанского движения.
Мы решили, не откладывая, повидаться и поговорить по душам и с Патриным, и со Столяровым, и с Розовым. Патрин явился в Любанский райком партии по первому вызову, а потом вместе с Луферовым, Горбачевым, Лященей пришел в подпольный обком. Он подробно рассказал о себе, поделился своими планами и соображениями. Он понравился нам своей искренностью, серьезным отношением к делу, правильным пониманием указаний партии, умением держаться просто и с достоинством. Учитель по специальности, Патрин перед войной работал заведующим районным отделом народного образования. В армию призван был из запаса. Под Барановичами, тяжело раненный, попал в окружение. Окрепнув после ранения, он пошел на восток и, добравшись до Любанского района, создал партизанскую подпольную группу. В ней были местные жители и пять бывших красноармейцев.
Патрин, правильно понимая огромное значение политико-воспитательной работы в отряде и среди населения, настойчиво просил прислать ему комиссара.
Розов, командир другой группы, в прошлом воентехник, был полной противоположностью Патрину. На наш вызов в обком он не явился и даже не счел нужным ответить на него. Горбачев попробовал договориться с ним лично. Но Розов заявил, что ни райкомам, ни обкомам на оккупированной территории он не подчиняется и вообще не хочет знать никакого начальства.
Примерно так же ответил нам и Столяров. До войны он работал поваром. Человек политически малоподготовленный, он по своей неопытности и отсталости мог просто ошибаться. Мы знали также, что сын кулака, пробравшийся в отряд под видом красноармейца, стремился вовлечь Столярова в дурные дела.
Решили заняться этими двумя группами. К Столярову поехал Бельский, а я — к Розову.
Найти группу Розова оказалось нетрудно. Она размещалась в деревне, никакого лагеря и базы у нее не было. Все жили по избам, хозяйки кормили, обмывали и обшивали этих «партизан». Розов на правах командира занимал самый лучший домик. Все их боевые дела сводились к тому, что они кое-где пугнули полицейских, сорвали с забора приказ коменданта да наклеили готовую листовку.
Розов производил впечатление весьма положительного, скромного человека. Молодое открытое лицо, высокий лоб, добрый мягкий взгляд. Встретив такого человека, хочется говорить с ним по-дружески, ласково. Розов встал мне навстречу, приветливо поздоровался, пригласил сесть.
— Николай Николаевич, — представился он, заметив, что я смотрю на него выжидательно. Ни фамилии, ни военного звания не назвал. Может быть, поэтому и группу называли везде «отряд Николая Николаевича».
Но чем больше мы говорили, тем отчетливее выявлялось необыкновенное упрямство и чрезмерная самоуверенность Розова. В принципе он признавал необходимость дисциплины в партизанской войне, но ни с одним моим практическим предложением не соглашался. Когда я предложил ему оставить уютные квартиры и распроститься с положением «зятьев», он покраснел и, еле сдерживаясь, попросил больше не говорить ему об этом. На его взгляд, переселение в лес не вызывалось необходимостью.
Как я понял, Розов не думал об активной партизанской борьбе. Он твердо верил, что Красная Армия справится с врагом и сама, без помощи партизан, а им, военным людям, надо только сберечь себя в тылу, чтобы, когда армия вернется, встать в боевые ряды.
Я настаивал, чтобы группа соблюдала конспирацию, немедленно ушла в лес, чтобы уже в ближайшее время вырасти в сильный партизанский отряд. Против этого Розов еще сильнее запротестовал. Пополнять свой отряд местными людьми он считал чуть ли не авантюрой, пустой затеей.
— Что я с ними буду делать? — возмущался он. — Пропадешь с ними в лесу. Превратиться в интенданта, добывать для них продовольствие?! Воевать они все равно не будут! Иной боится ночью на улицу выйти, а мы его в лес потащим, в партизаны. Нет, избавьте меня, пожалуйста, от этих экспериментов, это не по моей части.
— Как раз по вашей, — возразил я. — Это обязанность каждого патриота. Прежде чем возводить поклеп на людей, надо приглядеться к ним. Здешние партизаны еще в гражданскую войну показали себя героями. Вот рядом с вами Октябрьский район, в прошлом Рудобельский. Этот район и назван Октябрьским потому, что здесь в гражданскую войну широко развернулось партизанское движение. Сотни партизан погибли тогда смертью героев, и об их подвигах знает вся Белоруссия. Слышали вы, наверное, и о дукорских партизанах. А прославленный герой гражданской войны дед Талаш? Он действовал недалеко отсюда, в Петриковском районе. Недавно я получил донесение, что дед Талаш и сейчас не сидит без дела. Он борется с первых дней войны. А ведь ему уже за девяносто! А разве вам неизвестно, что несколько партизан, геройски проявивших себя, отмечены высокими наградами?
В тот раз разговор не привел ни к чему.
Через несколько дней я снова навестил деревню Горное.
Группы Николая Николаевича в деревне уже не было, но первый встретившийся мальчишка показал мне место ее новой «дислокации». Группа расположилась в небольшом лесу, почти рядом с деревней, и, как мне показалось, лагерь служил больше для отвода глаз, чем для дела.
— Задание ваше выполнил, — доложил мне Розов, — перешли на лагерное положение, готовимся к зиме.
— Хорошо, полюбопытствуем.
Землянка была просторная, неплохо оборудованная. Только жильем в ней что-то не пахло. По всему было видно, что партизаны построить землянку построили, а ночевать ходили в деревню.
— А где же ваша кухня, запас продуктов? — спросил я.
Розов покраснел.
— Еще там, в деревне, — ответил он.
— Подготовьте группу к боевой операции, — строго приказал я.
Приближалась 24-я годовщина Октября. Мы уже несколько дней разрабатывали план крупных операций в честь славной годовщины. Это было единодушное желание партизан и воля всего населения.
Мы наметили разгромить немецкие гарнизоны в Любани, Копаткевичах, Житковичах, Погосте, Красной Слободе и Копыле, организовать крупные диверсии в городах. За Любанью уже давно следил Евстрат Горбачев. Там у него были свои глаза и уши. Связные и подпольные группы уведомляли обо всем, что делалось в гарнизоне. Загальский колхозник Виктор Раменьчик уже около месяца ходил в полицейской форме, нес охранную службу. В гарнизоне его считали преданным и активным полицейским, и только мы знали о том, кому по-настоящему служит этот человек. Раменьчик доставил нам планы размещения гарнизона, укреплений и огневых точек. Он регулярно сообщал о планах и намерениях любанской комендатуры и старательно готовился к партизанскому налету.
Параллельно с Горбачевым разведку в Любани вел Патрин. Две партизанки его отряда жили в городском поселке. Им удалось раздобыть очень ценные сведения. Все данные разведки были потом сообщены и систематизированы в штабе. Перед ним стояла задача собрать все наши силы, скоординировать действия отрядов и одновременно ударить по всем гарнизонам.
Николай Николаевич молча выслушал мой приказ. И попытался было осторожно возражать.
— У меня нет необходимого оружия, — растерянно говорил он, — нет боеприпасов, продуктов.
— Все должно быть! — повторил я.
— А на какую операцию вы нас пошлете? — уже с большим интересом спросил Розов.
— Узнаете за несколько часов до начала.
— Есть. Когда и куда прибыть?
Я назначил время и место явки. Через день на условленное место пошел Роман Наумович. Вернувшись, он рассказал, что Розов выполнил приказ, только с вооружением у него плоховато: нет автоматов и мало патронов. Просил дать ему еще два дня, он достанет станковый и несколько ручных пулеметов. Я разрешил.
…Операция была назначена на четыре часа утра 7 ноября. В целях конспирации и более оперативного руководства обком перебрался на остров Зыслов, на основную базу отряда Долидовича. Мы связались с Коржем и Меркулем, с Жуковским и Жижиком, Зайцем и Покровским, Петрушеней, Храпко и житковичскими коммунистами. Павловский и Маханько должны были действовать в Копаткевичском районе: надо было нанести удар там, где его не ожидают. Не было ни одного района в Минской области, а в районах — ни одной группы или отряда партизан, которые к этому великому празднику не готовили бы как «подарок» удар по врагу.
На Любань должны были идти отряды Долидовича, Патрина и Розова. Гарнизон там был большой и хорошо укрепленный.
Незадолго перед операцией Мачульский и Варвашеня принесли на остров новый радиоприемник. Аппарат нам достать было нетрудно, а вот с батареями приходилось туго. Часто люди ходили за ними за полсотни километров. Большую помощь оказал Герасим Маркович Гальченя, тот самый, от которого мы узнали о минских подпольщиках. Война застала Гальченю в Белостокской области, где он в то время работал. И только в июле ему удалось добраться до Гомеля. Там он зашел в ЦК КП(б)Б, и его направили в Любанский район. С ним в родные места были направлены Филиппушка и Костюковец. С месяц они добирались к нам, потом прошло еще недели две, пока им удалось связаться непосредственно с обкомом.
Сразу было видно, что Герасим Маркович — человек с большим опытом, смелый, инициативный и добросовестный. Он хорошо знал не только свой, Любанский район, но и соседние, имел множество знакомых среди местных жителей и обладал исключительными способностями следопыта. Он легко ориентировался на любой местности, в любое время суток мог провести через любое болото или лес.
Когда надо было добыть что-нибудь нужное для штаба, Герасим Маркович почти безошибочно указывал, где и у кого это можно достать. Как-то зашел разговор о новом радиоприемнике, и он сказал, что аппарат можно взять у жены местного лесничего Веры Сущени, а батареи найдутся у одного его хорошего знакомого.
Нашлись специалисты по установке антенны и радиоприемника, нашлись умеющие быстро записывать передачи, в их числе Филиппушка, Костюковец и Сакевич. Иван Денисович Варвашеня отрегулировал радиоприемник. С пяти часов вечера 6 ноября он начал ловить Москву.
Словно наяву предстает передо мной картина того осеннего вечера. Двери штабной землянки открыты настежь, несмотря на пронизывающий холод. Желтоватый, дрожащий свет лампы, стоящей на столе возле приемника, освещает взволнованные и напряженные лица людей. И в землянке и возле нее много партизан и крестьян из соседних деревень. Наступал великий праздник, и каждому хотелось почувствовать его всем сердцем. Двадцать три года люди праздновали годовщину Октябрьской революции. Это уже стало традицией, духовной потребностью советского человека.
И вот снова пришел великий праздник, а кругом фашисты. Людей потянуло туда, где можно дать волю своим мыслям и чувствам, где можно хоть на минуту отдаться праздничному настроению и где, наверное, будут добрые вести.
Жила у людей непоколебимая уверенность в том, что день 24-й годовщины Октября должен принести что-то приятное, радостное. Не хотелось думать о тяжелом, печальном, хотя судьба любимой столицы вызывала тревогу. Фашистские стервятники сбрасывали листовки, в которых хвастались, что немецкие войска якобы уже взяли Москву.
В лагерь пришли все, кому можно было прийти: свободные от службы партизаны, наиболее надежные и проверенные связные, деревенские коммунисты — руководители подпольных групп, комсомольцы. Здесь можно было увидеть многих из тех, кто присутствовал на первом районном партийном подпольном собрании на лесной полянке. Вот на пороге землянки, прислонившись широкими плечами к косяку, сидит Григорий Иванович Плышевский. Его группа выросла в самостоятельный отряд и провела несколько довольно значительных операций. Рядом на пеньке примостился Степан Корнеев, командир роты в отряде Долидовича.
Пришла и Феня Кононова — учительница, секретарь подпольной комсомольской организации в деревне Нижин. Закутанная в большой теплый платок, в неярком свете лампы она выглядела солидной, пожилой женщиной. Со времени первого партийного собрания она заметно изменилась: взгляд карих глаз стал глубже и спокойней. В течение последних месяцев она провела большую работу в своей и соседних деревнях. С помощью Любанского подпольного райкома комсомола, секретарем которого был назначен Адам Майстренко, она организовала в деревне Нижин сильную комсомольскую группу. Комсомольцы собирали для партизан оружие и боеприпасы, проводили диверсионную работу ка дорогах, распространяли листовки. Кроме того, дом Кононовых — одна из главных конспиративных явок.
Трудной, полной опасностей жизнью жила эта скромная девушка. Выполняя свой патриотический долг, она жертвовала всем. Часто Феня вместе со своей сестрой, комсомолкой Марией, доставляла нам чрезвычайно важные сообщения из Слуцка, Осиповичей, Бобруйска. Каким бы трудным ни было задание, Кононова, не колеблясь, бралась за него и всегда точно выполняла.
…Иван Денисович Варвашеня по-прежнему сидит у радиоприемника. Присутствующие, не отрываясь, следят за движением его рук, заглядывают в лицо.
Люди ожидают уже около двух часов. Здесь много партизан, которым скоро идти в бой. Услышать бы им хоть что-нибудь о Москве, о советском тыле — тогда легче воевать, рука крепче будет держать оружие!
Роман Наумович подсел ближе ко мне и шепчет, как бы продолжая наш недавний разговор:
— После боя снова пойду в Минск и Бобруйск.
— Пойдешь, если пошлем, — шепотом отвечаю я.
— Обязательно надо послать! — убеждает меня Мачульский. — Не меня, так еще кого-нибудь.
Я тронул Мачульского за локоть, отметив про себя, что сосредоточенно-спокойное лицо Ивана Денисовича осветилось радостью. И вдруг красный глазок приемника начал темнеть: разрядилась батарея! Все беспокойно задвигались, стали звать Гальченю. На счастье, у запасливого Гальчени в мешке нашлась еще одна батарея. Несколько пар рук лихорадочно взялись налаживать аппарат. Не прошло и трех минут, как Варвашеня снова схватился за наушники.
— Что ты услышал? — спросил его Мачульский.
— Мне показалось… — Иван Денисович не договорил и хотел надеть наушники.
— Что, что? — раздалось со всех сторон. — Скажи, что показалось, что послышалось?
Варвашеня улыбнулся и, как бы извиняясь за свою неуверенность, сказал:
— Мне показалось, что я услышал голос Москвы, только не могу еще сказать твердо… Может, мне почудилось…
Его поиски стали еще более напряженными. Это было заметно по движениям пальцев, по выражению лица. Должно быть, Иван Денисович твердо верил, что тот голос, который на мгновение долетел сюда, на далекий партизанский остров, был голосом Москвы.
Через некоторое время Варвашеня поднял руку и сказал торжественно и взволнованно:
— Сталин, товарищи!
Он повернул регулятор, и из радиоприемника раздался голос Верховного главнокомандующего:
«Теперь этот сумасбродный план надо считать окончательно провалившимся».
Из приемника загремели аплодисменты.
— Какой это план? Что было сказано перед этим? — спросили сразу несколько человек. Они надеялись, что Иван Денисович слышал начало речи.
— Это о плане «молниеносной войны», — быстро объяснил Варвашеня. — Тише, товарищи!
«Чем объяснить, — ровно и спокойно звучал голос в землянке, — что «молниеносная война», которая удалась в Западной Европе, не удалась и провалилась на Востоке?
На что рассчитывали немецко-фашистские стратеги, утверждая, что они в два месяца покончат с Советским Союзом и дойдут в этот короткий срок до Урала?»
— Должно быть, торжественное заседание в Москве, — взволнованно прошептал Мачульский.
Если звучит голос Москвы в эфире, значит, она живет! Привет тебе, родная столица! Голосом Верховного главнокомандующего Москва приветствовала людей на глухом полесском островке в глубоком тылу врага.
«Неудачи Красной Армии, — продолжал И. В. Сталин, — не только не ослабили, а, наоборот, еще больше укрепили как союз рабочих и крестьян, так и дружбу народов СССР».
Снова загремели аплодисменты, некоторые из присутствующих тоже начали аплодировать, но на них сразу же зашикали, замахали руками. Слова хорошо были слышны в землянке, их можно разобрать и возле открытой двери, а дальше они становились неразборчивыми, сливались. Самый дальний спросил у соседа, сосед передал вопрос дальше, и так дошло до Григория Плышевского, который сидел на пороге. Тот ответил раз, другой, а потом начал тихонько повторять. Так из уст в уста шепотом передавались слова доклада.
«Существует только одно средство, необходимое для того, чтобы свести к нулю превосходство немцев в танках и тем коренным образом улучшить положение нашей армии. Оно, это средство, состоит не только в том, чтобы увеличить в несколько раз производство танков в нашей стране, но также и в том, чтобы резко увеличить производство противотанковых самолетов, противотанковых ружей и орудий, противотанковых гранат и минометов, строить побольше противотанковых рвов и всякого рода других противотанковых препятствий.
В этом теперь задача».
— В этом теперь задача! — повторили партизаны.
Время было отправляться на боевые операции. Из землянки вышли командиры отрядов и групп. В памяти каждого звучали недавно услышанные слова. Они внушали бодрость и горячее желание отдать все силы на борьбу с врагом. У радиоприемника остались Сакевич, Костюковец, Филиппушка и еще несколько партизан с карандашами и бумагой. Они сверяли свои записи. Варвашеня отозвал в сторону руководителей подпольных групп, Феню Кононову и связных. По поручению обкома он объявил им, что завтра к полудню будет выпущена листовка с докладом И. В. Сталина. Для этого в лагере оставляется группа людей. Их работа будет считаться боевым заданием. Что не удалось записать теперь, запишут в передаче ТАСС. Необходимо завтра выслать своих людей на явочные пункты, чтобы вовремя забрать листовки и распространить их среди населения.
План любанской операции состоял в следующем: две боевые группы со станковыми пулеметами перерезают дороги из Любани на Уречье с севера и на Погост и Слуцк с запада. Специальные ударные группы гранатометчиков и автоматчиков под командованием Бельского и Варвашени должны были бесшумно подползти к комендатуре, снять часовых и ровно в четыре часа утра атаковать эсэсовцев. Командиром группы автоматчиков назначен Дмитрий Гуляев — комиссар отряда Долидовича. К этой группе был присоединен отряд Патрина. Остальные партизанские силы разделили на две части. Одна часть должна наступать с северной стороны Любани, другая — с южной. Подготовка к операции проводилась в полной тайне.
Наша задача осложнялась тем, что к юго-востоку от Любани протекает река Оресса, а к западу находится болото.
К двум часам ночи 7 ноября бойцы Гуляева и отряд Патрина подошли к Орессе, к тому месту, где она ближе всего к Любани. Здесь был мост, и он служил единственной переправой через реку. Гитлеровцы поставили сильную охрану и, таким образом, защитили себя от опасности нападения со стороны лесистых участков района.
Этот заслон мог стать для нас значительной помехой. Охрану моста предполагалось снять без шума, но, если часовой все-таки успеет поднять тревогу, тогда наша операция примет совсем другой характер. Все это необходимо было учитывать.
Я вызвал к себе командиров передовых подразделений.
— Что думаете делать? — спросил я Гуляева.
— Сомну, — ответил он, — никто и пискнуть не успеет.
В его голосе звучали решимость и уверенность, однако положиться только на это заявление было нельзя. Рядом со мной стоял Горбачев, он получил задание любым способом заслать в районный центр пятерых партизан. В назначенный час они подойдут к мосту из городка и по сигналу бросятся на охрану. Затем я приказал выделить две группы: одну от Гуляева, другую от Патрина. Они подойдут к мосту не по дороге, а вдоль реки: одна с правой стороны, другая с левой. Задача этих групп та же: уничтожить охрану. Если не удастся снять ее бесшумно, уничтожить быстро и в ту же минуту всем ворваться в районный центр и, не дав гитлеровцам опомниться, занять построенные ими укрепления.
На мост пошли четырнадцать смельчаков. Улучив удобный момент, они набросились по сигналу на немецкие патрули и обезвредили их. Несколько гитлеровцев в караульном помещении было уничтожено.
Дорога очищена, отряд и группы двинулись по заранее намеченным маршрутам на свои позиции.
Подошли точно по плану к зданиям, где разместились эсэсовцы. Наших бойцов окликнул часовой. Короткой очередью из автомата Гуляев скосил фашиста. Стрелять раньше времени запрещалось, это могло всполошить гарнизон, но иного выхода не было. Пока гитлеровцы забили тревогу, группа Гуляева успела достигнуть глинобитного здания. Загремела «карманная артиллерия». Слышались звон стекла, крики и стоны гитлеровцев. С вышек застрочили два станковых пулемета. Фланговые группы Патрина открыли огонь по вышкам и по окнам дома. Оккупанты выскакивали в окна, но тут же падали мертвыми. Затрещали немецкие пулеметы и с других огневых пунктов, но с перепугу гитлеровцы били невпопад. Хорошо зная каждый закоулок в городе, наши боевые группы обошли их.
Кроме отряда эсэсовцев в Любани были комендатура, гестапо, отряд полиции. Они были атакованы отрядами Долидовича и Розова. Оккупанты пробовали сопротивляться: на улицах началась беспорядочная стрельба, но налет был таким неожиданным, что фашисты, охваченные паникой, не сумели занять оборону.
Бой продолжался около двух часов, он прошел даже с бо?льшим успехом, чем мы ожидали. Вражеский гарнизон был полностью разгромлен. Около полусотни фашистов убито, много ранено, часть полицейских разбежалась. Наши отряды захватили оружие, боеприпасы, продукты и одежду. Значительная часть продуктов и одежды была роздана местному населению.
Утром, когда основные группы отошли от Любани и остановились в деревне Редковичи, мы получили донесение командиров засад на дорогах. Они сообщали, что вражеских подкреплений не видно. Это немного удивило нас: неужто наш удар был таким внезапным, что гитлеровцы не успели поднять тревогу?
Рассвело. Наступило холодное, безветренное и ясное утро поздней осени. Солнце поднялось и заиграло на стеклах окон трепетными разноцветными огоньками. И по мере того как оно поднималось, ярче, свежее становилось все вокруг. Молодо желтели не успевшие почернеть новые заборы, легкий иней таял на крышах, светясь и поблескивая водяными капельками, то здесь, то там выглядывал пучок еще зеленой травы.
Даже солнце светило как-то по-праздничному: нас так и тянуло отложить все дела и организовать в приютившей нас деревне демонстрацию, отметить этот великий день по всем правилам, как в доброе мирное время. Но задержаться надолго мы не могли. Фашисты скоро спохватятся, бросят войска на Любань, тогда нам труднее будет отойти на свои базы.
На улицу вышли принаряженные девушки, и это несмотря на то, что накануне оккупанты объявили, что все советские праздники отменяются и празднование годовщины Октябрьской революции будет жестоко караться.
Постепенно на улице собралось много народу. Сначала несмело, осторожно, потом в полный голос они начали разговаривать с партизанами. Узнав, что это мы ночью разгромили любанский гарнизон, крестьяне довольно перемигивались. А когда узнали, что вечером мы слушали Москву, обступили нас со всех сторон и просили задержаться и в двух словах рассказать, что слышно в Москве.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.