9

9

Все тянут за одну веревку. — Итоги года. — Новое назначение. — Главное богатство человека — голова да руки. — Каким должен быть руководитель. — Секретарь райкома Воронченко.

Бывает так: совсем еще хорошая машина, скажем та же молотилка, а работает плохо. В чем дело? Износилась? Что-нибудь разладилось? Барабан, к примеру, вышел из строя? Нет. Просто надо все как следует почистить, отрегулировать, смазать. И опять молотилка заработает нормально, с ровным стуком, без перебоев. Слушаешь — сердце радуется.

Вот так было и с нашим колхозом «Новый быт». Видимо, не хватало в нем порядка, люди не видели к себе подлинного внимания, уважения. «Организационные вопросы» зачастую решались в спешке. Из области, из района наезжали уполномоченные, выкрикивали лозунги, призывы, что-то шумно объясняли и улетали, как грачи. И у людей не крепла вера в то новое, великое и очень трудное начинание, которое называется коллективным хозяйством.

Сейчас же, когда мы у себя в «Новом быте» начали кропотливо работать с народом, терпеливо выяснять, отчего возникают неурядицы, советоваться, как их ликвидировать, колхозники стали внимательно прислушиваться к нашим словам и вроде бы вспомнили, что у них крепкие сильные руки, и если ими хорошенько поработать, то можно, пожалуй, немало заработать и зажить сытно.

Все меньше у нас в колхозе оставалось лодырей, прогульщиков, все больше выявлялось ударников на фермах, на полях.

Мы хорошо, почти без потерь справились с уборочной, выдали аванс, и тут случилось главное — люди почувствовали, что значит полновесный трудодень. После этого бригадирам уже не приходилось бродить утром по улице и стучать в оконца, созывая народ на работу. В правление понабежали «женки», которые раньше всегда чем-нибудь хворали, теперь они чуть не с обидой требовали:

— А почему меня в наряд не вставляете?

Один сивоусый дед сказал мне:

— Дело, секретарь, не в длинном рубле и не в мешке с житом. В семье раньше, бывало, все тянут за одну веревку. Все, что получат, складывают в один кошелек. А в колхозе один тянет изо всех сил, а другой только вид делает, что старается. Вот и приходит думка: зачем же я буду гнуть горб за чужого? Я буду цепом махать, а кто-то ложкой? А теперь народ увидел, что и в колхозе хозяйствовать можно. В колхозе тоже отличают тех, кто сил не жалеет…

В ту осень мы сняли такой обильный урожай, какой в «Новом быте» еще не видывали. Колхозники перестали называть пренебрежительно трудодень «палочкой».

Много лучше выглядела и наша молочнотоварная ферма. Коровы поправились, шерсть на них блестела, помещение содержалось в порядке, подстилки своевременно менялись, навоз вывозился. Появилось много молодняка. Правда, ферма наша по-прежнему была расположена в одном сарае, крытом гонтом, но мы уже подумывали о постройке нового коровника.

За каждой дояркой закрепили по десять коров, за которых она и отвечала. Она привыкала к своему рабочему месту, к определенному кругу обязанностей. Все теперь сознательней относились к хозяйству, к общественному добру, к инвентарю.

Зоотехнику Прихожему мы не вспоминали истории со сливками. Я видел, что он старается загладить свой проступок. Все время на работе: то на ферме, то руководит перевозкой сена, то проверяет, учитывает молоко.

На общем собрании мы решили подвести итоги трудового года.

— Всего шестнадцать лет прошло со дня Великого Октября, — начал я свою речь, — а сколько перемен! Все ли из вас верили, что сообща лучше заживем? — Я оглядел зал. — По глазам вижу, что большинство. Но находились и такие, кто боялся нови, слушал попов, богатеев, кулацких прихвостней, ждал чуть ли не конца света и прихода антихриста.

По залу прокатился смешок. Хрипловатый мужской голос выкрикнул:

— Мало таких было, Василий Иваныч. Это больше бабки-богомолки.

— Верю. А все-таки за одних бабок нечего прятаться, и среди мужиков-хлеборобов находились маловеры.

Теперь все убедились: кто в колхозе хорошо поработал, того не подвел трудодень. Например, Наталья Корбут с дочерью на трудодни только ржи и пшеницы получили двадцать восемь пудов. Это не считая картофеля, капусты, бураков.

Много я мог бы вам хороших цифр привести. Да их вам скажет наш колхозный счетовод.

Зал зашевелился, люди улыбались, хлопали, выражая свое одобрение.

— Вот теперь мы с вами пригляделись друг к другу, и если не целый пуд соли вместе съели, то уж килограмма по два наверняка. Я видел, как вы меня испытывали: мол, каков-то у нас партийный секретарь? Какая ему цена? Что он умеет? Скажу откровенно, думаю, вы мне поверите: я за это не в обиде. От руководителя много зависит, и ваше право — узнать его хорошие стороны, а также недостатки. И указать на них. Почему нет? Я ведь тоже к вам приглядываюсь… и… указываю. Кое-кто, небось, помнит…

По скамьям пробежал дружный смех, колхозники стали весело переговариваться, а несколько человек потупились. Все отлично помнили карикатуру в стенной газете: на ней нарисовали меня с огромной метлой в руках, а из-под нее во все стороны летели прогульщики, лодыри, пьяницы. Карикатура появилась после моего выступления на общем собрании, где я «крыл» проштрафившихся колхозников.

— Будешь хорошим колхозником — ты всем друг, — продолжал я. — Станешь лодырничать, подрывать хозяйство — враг. И тогда тебе спуску не дадут. Ни правление, ни коллектив артели этого не позволят. Рука у нас твердая и не дрогнет. Теперь вы меня знаете неплохо и, надеюсь, верите в то, что я сказал.

Колхоз «Новый быт» я покидал в уверенности, что он скоро прочно станет на ноги.

Райком партии накануне самого сева послал меня в другое хозяйство — «Луч коммуны» Чепелевского сельсовета. Это было весной следующего года. Меня даже не спросили, согласен ли я. Секретарь райкома просто позвонил по телефону и сказал, чтобы я сдавал дела и укладывался. Новое назначение огорчило меня. Только-только втянулся в работу в «Новом быте», привык к народу, хоть немного разобрался в хозяйстве. Пригляделись и колхозники ко мне. Но приказ есть приказ. Его надо выполнять. Значит, меня в райкоме уже считали достаточно сильным партийным работником, раз перебрасывали на укрепление в отстающий колхоз. Секретарь райкома Воронченко не раз бывал у нас в Метявичах, видел, как я работаю. Нередко он ставил «Новый быт» в пример другим колхозам района, а меня на партийной конференции назвал одним из лучших парторгов. Но это я вспоминаю сейчас не для похвальбы. Дело прошлое, давнее. Мне хочется только подчеркнуть, что если и неопытный человек, как у нас говорят, заболеет делом, он, даже совершая ошибки, — а ошибки у нас были, и немало, — сможет все-таки потянуть работу, оправдать доверие народа, партии.

В колхозе «Луч коммуны» я тоже проработал совсем недолго: получил новое назначение — директором МТС в Старобин. Прежнего директора выдвинули в Наркомзем в Минск, начальником зернового управления.

На новое место работы я поехал в самую весеннюю распутицу. В лесной глухомани еще лежал плотный снег, на дне оврагов зеленел грязный лед, поля набухли влагой, а на дорогах творилось черт те что: грязь по колено. Но время не ждало, надвигался сев, нельзя было терять ни одного драгоценного денька, поэтому я не стал выжидать, пока земля провянет. Конечно, о том, чтобы добираться на машине или подводе, и думать было нечего; поехал верхом.

Старобинская машинно-тракторная станция была расположена в деревеньке Кулаки, от Метявичей совсем недалеко. Колхоз «Новый быт» входил в ее зону, я частенько бывал там, мы заключали с МТС договоры, она обслуживала нас техникой. Прежнего директора Алексея Гака хорошо знал лично, дружил с ним.

Я с особым интересом приглядывался сейчас к хатам деревеньки, к постройкам машинно-тракторной станции. «Какое наследство оставил мне предшественник? — размышлял я. — С чем тут работать, тянуть хозяйство? Не завязнуть бы, как вон тот лапоть в грязи».

Капитальных построек на территории МТС не было. Контора помещалась в обыкновенном пятистенном доме, наверно принадлежавшем раньше какому-нибудь кулаку-выселенцу. С десяток тракторов стояло под открытым небом, даже навесов не было. Чернела громадная молотилка. Под хмурым весенним дождем сиротливо жались веялки, конные косилки и грабли.

«Придется не только пахать, убирать хлеб, укреплять колхозы, а одновременно и строиться», — размышлял я.

Хат в Кулаках было немного — ученик первого класса пересчитал бы с ходу. Мокрые соломенные крыши походили на нахохлившихся галок. Глаз радовали розовато-лиловые, по-весеннему оживающие ветви садов. Огромный сад, видно помещичий, тянулся и на задах конторы; Белоруссия наша вообще славится обилием садов — ароматной антоновкой, грушами, сливами, вишней.

Алексея Гака я застал в кабинете — небольшой комнатенке, где теперь предстояло хозяйничать мне. Мужчина здоровенный, говорил он басом, движения имел размашистые и был скор на решения.

Гак уже знал о моем назначении и приготовил дела к сдаче. Мне надо было принять их но акту.

— Богатое наследство оставляешь мне, — невесело пошутил я, разбираясь в бумагах.

— Главное богатство человека — голова да руки, — засмеялся Гак. — Если они у тебя золотые, товарищ Козлов, и ты будешь с золотом. Небось знаешь, что МТС нашей всего-то три года. Организовалась она, можно сказать, на голом месте. Что нам дали, то имеем.

Как всякий коммунист, работник сельского хозяйства, я, конечно, знал, какие огромные задачи поставила партия перед машинно-тракторными станциями.

Комплектовались МТС уже тракторами отечественного производства. В Ленинграде был завод, выпускавший «фордзон-путиловец». Вступили в строй такие гиганты, как Сталинградский тракторный, Харьковский. Работали на полях и старенькие заграничные, но их осталось уже немного.

— Я когда сюда приехал, — продолжал Гак, — тут лишь один кузнец был. Две-три лошаденки — вот и вся механизация. Ни электричества тебе, ни станков, ни ремонтного оборудования. Все, что теперь видишь, сами нажили. Будешь хорошо хозяйничать — разбогатеешь еще больше.

Говорил это Гак с гордостью, и я понял, в каких труднейших условиях приходилось ему работать. Приехал на пустое место, и опыта подзанять было не у кого. Прокладывай сам первую борозду.

— Принял я дела, — опять заговорил Гак, — и сразу острее ножа стал вопрос с кадрами: надо готовить трактористов. Курсы в то время были двух-трехмесячные. Обучали наскоро, времени не было подготовить человека основательно. Умеет рычаги двигать? Сажай на «стального коня». Поэтому раньше мы организовывали предпосевные выезды. Собирали всех трактористов, сажали по машинам и проезжали перед сельсоветом, по деревушкам. Ох, и волновался же я! Народ сбегался смотреть. Ну, надо сказать, курсанты ни разу не подкачали: и моторы работали четко, и никто ничего не зацепил. А сейчас что! Ребята уже опыт имеют, не будут без конца бегать: «А это как делается?», «А это как?» Вот тебе наше наследство, товарищ Козлов…

— Спасибо.

— Дело свое делали. Пахали, сеяли, убирали. Выполняли план.

— Точно ль выполняли?

Гак засмеялся и подмигнул:

— Проверь по сводкам. Желаю тебе перекрыть наши достижения.

Гак должен был мне передать не только ту технику, что находилась на усадьбе МТС, но и посланную по колхозам. Ездили мы с ним по бригадным участкам, принимал я все по инвентаризационной описи, вникал во все, приглядывался. Дело было кропотливое. В передаче принимали участие бухгалтер, агроном, старший механик.

По ходу дела я задавал бывшему директору интересующие меня вопросы. Каков запас горючего? Сколько тракторов отремонтировано и готово к посевной? Каким ремонтом: капитальным или текущим?

— А как качество ремонта, товарищ Гак?

— Только хорошее. Ремонтируют тракторы сами трактористы, им ведь на них и работать.

— А как с молотьбой? Много осталось?

— Кое-что осталось. Три наших молотилки сейчас по колхозам работают. Бухгалтер уточнит тебе цифры.

И конечно, интересовал меня один из основных вопросов: каково положение с заключением договоров с сельхозартелями зоны МТС? Определили точный объем работ на год или нет? Поинтересовался, с убытком или с прибылью завершен прошлый год.

— Будь другом, скажи, кто у вас лучшие механики, трактористы? На кого опираться в работе?

— Обижаться на людей я не могу, — ответил Гак. — Все работали неплохо. Кто тебе будет лучшей подмогой? Механик Барановский Феофил Степанович… У нас все зовут его Фантик. Из трактористов Павел Гапанович дельный. Они тебя всегда выручат… Да ведь ты многих и сам знаешь: сталкивался по работе, на собраниях. К остальным присмотришься…

Текучка меня заела с первых же дней. Уже на другое утро меня обступили десятки дел, и все были неотложные, все требовали срочного решения. В контору ко мне потянулись трактористы, кузнецы, повариха. Все шли со своим насущным, каждый, пользуясь моей неопытностью, старался побольше урвать для своего участка. Я ловил внимательные, прощупывающие взгляды: каков, мол, есть новый директор? Как с тобой придется работать? Рачительным ли окажешься хозяином?

Конечно, большинство эмтээсовцев знали, что я метявичский парторг, на хозяйственной работе не был. Опыта у меня, стало быть, нет. Относились ли они ко мне сочувственно? Кто его знает! Легко ли раскрыть человека, который впервые разговаривает с тобой как с руководителем?

«За большой гуж ты взялся, Василий Иванович, — думал я. — Ответственный. Потянешь ли? Трудно придется. Гляди не поскользнись, не обмани доверия».

В сущности, хозяйственником я никогда не был. Эту роль в «Новом быте» выполнял председатель Кошанский. В основном я занимался организаторской работой. К тому же я еще не имел специального технического образования. Хорошо хоть немного знал слесарное дело, разбирался в токарном.

«Надо ни в коем случае не показывать своей слабости».

И я повел себя как мог спокойнее и хладнокровнее. Не стеснялся дотошно расспрашивать людей о том, что мне было неизвестно, достал нужную литературу по технике, экономике, начал изучать. Вроде опять стал студентом. На людях держался так, будто никакие трудности мне не страшны.

Вера в себя — это обязательное качество для руководящего работника. Расчет на собственную смекалку, на упорство всегда помогает. Надо только быть наблюдательным, влезать во все мелочи дела, запоминать. Сознание, что ты необходим на этой должности, порученной тебе партией, утраивает силы, и при усидчивости, смекалке, терпении можно преодолеть, казалось бы, невозможное.

Первые недели, пока ты еще незнаком с новой обстановкой, надо меньше принимать самостоятельных, поспешных решений, советоваться с заместителями, со специалистами и рядовыми тружениками, не умаляя, однако, себя как руководителя. Когда же вникнешь в сущность работы, поймешь ее, можно и покрепче брать вожжи в свои руки. Если люди увидят твою рассудительность, справедливость, поверят в тебя, значит, найдешь, на кого опереться.

В каждом деле главное — люди. Сумеешь их организовать — потянешь воз в гору. Не сумеешь — будешь топтаться и на ровном месте. А что значит организовать людей? В первую очередь, показать, что веришь в них, дать им простор для инициативы, свободу действий. Не угнетать мелкой опекой, не надоедать указаниями: идите туда-то, беритесь за то-то, смотрите на все моими глазами. Наоборот, жди от людей полезного совета, поддерживай их смелые действия, отметай ненужное.

Весьма важно, конечно, уметь разглядеть людей «с изюминкой» или, как уральский писатель Павел Бажов говорил, «с живинкой в деле». Есть и такие, которые хотят сладко пожить, а засучивать рукава и работать не любят. Эти стараются втереться в доверие лестью, подхалимажем, пытаются оттеснить по-настоящему трудовых, скромных, инициативных тружеников, норовят получить себе работенку полегче да поприбыльней.

Если руководитель клюнет на их червячка, то считай, что его прочно подцепили и ловко водят за нос. Ему будет казаться, что он сам руководит производством, тогда как на самом деле все за него станут решать пронырливые «помощники» да «советчики». И тогда не ожидай ничего доброго.

Тут уж я надеялся на свое чутье, накопленный опыт.

Первые дни после вступления в должность у меня ушли на ознакомление с делами, хозяйством. Я не ошибся: мне сразу помогли люди. Коммунистов в МТС в ту пору, как и везде, было мало, но все же ядро актива имелось, и с ними, а также с передовиками производства я и начал свою работу.

Размышлять долго не приходилось, жизнь сама наступала нам на пятки и подсказывала, что надо делать в первую голову. Шла весна, и Старобинская МТС начала пахоту, сев. Утро я проводил на усадьбе в конторе, отвечал на звонки и просьбы председателей колхозов, переговаривался с Минском о запчастях, горючем. Затем шел глянуть, как ремонтируют оставшиеся машины, а после обеда седлал коня и отправлялся на поля проверять, как идет посевная, как выполняют план бригады. Заезжал в обслуживаемые нашей станицей сельхозартели.

Возвращался домой поздно вечером, усталый, забрызганный грязью, в мазуте, и опять садился за дела: проверял отчеты, накладные. Случалось, засиживался до петухов.

Первое время я и ночевал в конторе. Гак еще не устроился в Минске, не перевез семью и не освободил квартиры. Поэтому моя жена и дочки по-прежнему жили в Метявичах, и я каждый день мечтал поехать к ним, отдохнуть в кругу родных, но всякий раз откладывал поездку «на завтра». Хоть бы заскочить искупаться дома, сменить бельишко! Все мои привычки были забыты: даже газеты приходилось просматривать наспех. Когда же, раздевшись на ночь, кинув подушку, я пристраивался на диване, рассчитывая часок почитать, то не выдерживал и десяти минут: глаза слипались.

Один раз меня разбудил ночной сторож. Я накинул пальто, открыл засов?

— Что случилось?

Старик смотрел на меня испуганными глазами и молчал.

— Приехал кто? Вызывают меня?

Старик поправил шапку:

— Да нет, никто не приехал, товарищ директор. Я подумал: не стряслась ли беда? Дымок у вас вроде из форточки шел. А так ничего.

— Это я всегда курю много… Уже солнышко встало? Спасибо, дед, что разбудил.

Старик повернулся и пошел.

Зевая, я протер глаза и обнаружил, что руки у меня черные. Схватил небольшое раскладное зеркальце, перед которым брился. Батюшки! Лицо-то у меня, как у арапа, лишь белки глаз блестят да зубы. Посмотрел на лампу — фитиль чадит, стекло совсем черное, хлопья сажи покрывают и подушку, и диван, и упавшую на пол книжку.

«Вот отчего сторож встревожился, — подумал я. — Дымок-то не похож был на махорочный».

Оказывается, я заснул с книжкой в руке…

Районные власти меня не беспокоили, видимо, давали время осмотреться. Я был рад. Мне хотелось хоть что-то понять, освоиться в новом сложном хозяйстве, а уже после этого показаться «на глаза начальству». Впрочем, долго без помощи районных руководителей продержаться я не мог. И как только меня совсем «поджало», поехал в Старобин, — благо, до него было недалеко, всего десять километров. А неотложных дел накопилась целая куча. Надо было и в банк заехать и разрешить ряд вопросов в райисполкоме, потребкооперации, и на склад сельхозснаба за деталями для тракторов завернуть.

Как это всегда бывает с работниками глубинки, стоит лишь попасть в центр, как тебя закрутят дела. В одном месте ты за кем-то гоняешься, в другом тебя ищут, в третьем, едва нос сунул, тебя сразу хватают за полу пальто: «На ловца и зверь бежит. Садись, тут кое-какие сведения нужно утрясти по вашей МТС».

Только к самому вечеру сумел я освободиться и поспешил в райком, кляня себя, что не заехал сюда в первую очередь, как имел привычку делать это.

«Поздно-то как, — терзался я, подъезжая к длинному деревянному зданию с широким навесом над крыльцом. — Наверно, Воронченко уже ушел».

Секретарша сидела на обычном месте у телефонного аппарата. Это мне подало надежду, что и «хозяин» здесь.

— У себя? — кивнул я на дверь кабинета.

— Еще не уходил.

Я попросил доложить о себе и тут же был принят.

Воронченко, нагнувшись над зеленым сукном стола, что-то писал. Перед ним лежала куча разных сводок, раскрытый том Ленина с закладками. Наверно, секретарь готовился к докладу.

На меня Воронченко только покосился и продолжал писать. Потом поднял голову, оглядел внимательно, серьезно:

— Кулак приехал?

Надо же было так называться нашей эмтээсовской деревеньке: Кулаки!

— Советский, — в тон ему шутливо ответил я.

— Мы уж решили — забыл нас. Садись давай.

Воронченко еще что-то минуты две писал на листках. Встал с кресла, с удовольствием расправил плечи, потер руки; так и чувствовалось, что ему хочется потянуться, — засиделся.

— А я уж собирался сам к тебе в МТС ехать, Василий Иваныч. Посмотреть. Осваиваешься на новом месте?

— Привыкаю.

— Все у тебя в порядке?

— Пока не жалуюсь.

Воронченко прошелся по кабинету, хитровато глянул на меня:

— Говорят, ты там чуть не сгорел?

«Уже дошло до района, — подумал я. — И, как водится, в преувеличенном виде».

— Гореть мне еще рано, Николай Андреич. Вот уж когда наделаю ошибок в МТС, тогда приедете… тушить меня.

— Надо будет, потушим, — засмеялся Воронченко и еще раз прошелся наискосок через весь кабинет. Все еще улыбаясь, повторил: — Потушим. А вот отдых свой организовать тоже следует нормально. Дома-то давно был?

Я сказал, что на днях собираюсь.

— Еще ни разу не был? — Брови Воронченко удивленно поднялись. — Завтра же поезжай. Работа, как мокрая глина, всегда за сапоги хватать будет: всю не переделаешь. Съезди, отдохни немного, детишек проведай. Разве так можно?

Глубоко тронула меня эта заботливость Воронченко.

Где бы я ни жил, где бы ни работал, партийный комитет всегда был для меня самым родным и близким: и на железной дороге, и в армии, и в колхозе «Новый быт». Если я чего не знал, хотел о чем посоветоваться, искал поддержки, я всегда шел в партком, к товарищам по партии. Я верил: там меня выслушают внимательно, разберутся с моим делом, подскажут правильный выход. Чего-чего, а уж равнодушия я не встречу. И вот таким взыскательным, строгим и отзывчивым был для меня Старобинский райком и его первый секретарь Николай Андреевич Воронченко. С него я старался брать пример, у него многому научился.

Воронченко задумчиво смотрел в окно.

— Не жалеем мы себя. И на работе до петухов, и питаемся зачастую всухомятку. А потом или порок сердца, или язва. — Он сунул пятерню в негустые волосы, продолжал, словно рассуждая: — А с другой стороны, как себя жалеть? Время уж больно горячее, работы по маковку. Такая уж судьба у нашего поколения. Отцы вели войну гражданскую, а мы — хозяйственную.

Он еще раз прошелся по кабинету, затем сел против меня:

— Ну, рассказывай, что у тебя?

Я рассказал о своих делах, о том, что сейчас было самое больное, в чем требовалась поддержка. Кое-какие из моих просьб Воронченко записал себе в большой блокнот, лежавший на столе.

— Со стройматериалами поможем. Запчастей много не обещаю: их попросту нету. Тетрадки, карандаши для курсов дадим. Подбросим в столовую крупы, сахарку. Чего еще?

— Пока все.

— Говори. Все, что в наших возможностях, сделаем.

На это я и рассчитывал, в такой поддержке и был уверен.

— Еще одно. — Я помялся, но сказал откровенно: — На такой должности, как моя, сидеть бы инженеру, который в технике собаку съел. Тогда бы не было опасности, что сгорю и вам придется тушить.

Воронченко пристально посмотрел мне прямо в глаза:

— Заранее слезу в жилетку пускаешь? Или перестраховаться решил?

Я выдержал взгляд секретаря райкома, ответил спокойно:

— К такому не привык, Николай Андреич. За свои поступки всегда готов отвечать. Завел разговор об этом, чтобы вы ясно представляли себе мое положение.

— Ты, может, думаешь, Козлов, что мы тебя с закрытыми глазами из мешка вынимали? Не знали, кого выдвигаем? Прежде чем тебя посылать в Старобинскую МТС, я внимательно ознакомился с твоим личным делом, присматривался к твоей работе в колхозе. Мне ведь известно, что ты железнодорожник, рабочая косточка. Известно, что окончил комвуз… Не инженер ты. Знаем. Да есть такие инженеры, что нам их даром на руководящий пост не надо. Организатор тут нужен, вожак… со здоровым нутром. Между прочим, зря прибедняешься: у тебя есть и механик, и агроном, и бухгалтер… А ты думаешь, Гак с образованием? Меньше твоего. Справился ж в МТС? Справился. И вот теперь руководит зерновым управлением республики. Людей сейчас выдвигают смело…

— Райком посчитал тебя достойным, раз выдвинул, — продолжал Воронченко. — Наверно, сам замечаешь, какая у нас пока еще текучесть кадров. А задумывался ли ты, почему это происходит?

Слушал я внимательно. Первого секретаря у нас уважал весь район, выступления его, указания, советы всегда вызывали общий интерес. Такой обстоятельный разговор был при его занятости редкостью.

— Ты, конечно, знаешь, Василий Иваныч, что партии нужны верные работники, которые будут беззаветно проводить ее политику. Поэтому так охотно выдвигают на руководящие посты вчерашних рабочих и крестьян. Ну, а культура-то у них, сам знаешь какая, наши вузы пока еще мало специалистов наготовили… И вот дадут иному портфель, он и начинает туда-сюда дергать руль, буксует на ровном месте… Приходится его менять. А то, случается, карьерист попадется: поди-ка разгляди его сразу. Он и в грудь себя при случае ударит, и поклянется красному знамени, и речь толкнет поцветастей, а сам только и норовит, чтобы из района прыгнуть в область, оттуда еще повыше — в столицу. Его тоже стараются поймать за шиворот…. — Воронченко положил мне руку на плечо: — Одним словом, на тебя мы надеемся. Вытягивай Старобинскую МТС в передовые. В обиду не дадим. Ну, а если зарвешься, зазнаешься — спуску не жди.

Не ошибся я, идя в райком. Да и могло ли быть иначе? Ведь мы все вместе строили социализм, и партия направляла, корректировала каждый наш шаг.

Зазвонил телефон — большая желтая деревянная коробка с ручкой, висевшая на стене. Воронченко подошел, снял трубку:

— Слушаю. Катя? Иду, иду. Тише… не ругайся. Ну, что же делать, подогреешь и в третий раз. Совсем вот было и пальто надел, кабинет собирался запирать — снова пришлось вернуться. — Воронченко сообщнически мне подмигнул. — Кто задержал? Козлов, новый директор МТС. Вот мы сейчас с ним вместе и придем, познакомишься. По рюмочке-то найдется? Брось, брось. Не заходить же мне в магазин. Скажут, секретарь райкома запьянствовал… Вот так-то лучше. Выходим, выходим, уже оба и шапки надели.

Воронченко покрутил ручку, дал отбой. Открыл дверку шкафа, доставая с вешалки пальто, сказал:

— Слыхал, Василий Иваныч? Ты арестован, пойдешь ко мне ужинать. Жена ждет. Ведь голодный?

Ел я, действительно, только утром, перед поездкой в Старобин. Но неудобно было и соглашаться, я отказался.

— И слушать не хочу, — перебил меня Воронченко. — А то жена скажет: «Наврал! За Козлова спрятался!» Идем перекусим. Небось отвык от домашних щей?

Когда вскоре от нас забрали Воронченко, я очень огорчился. Это был деловой, глубоко принципиальный человек, чуждый красивой позы, краснобайства. Он был подлинным вожаком районных коммунистов. Какой бы ни случался конфликт, Воронченко с порога не обрушивал на голову виновного поток тяжких обвинений или насмешек. Всегда даст возможность высказаться, привести все доводы в защиту, тщательно разберется, взвесит все факты. Если же увидит, что ты действительно виновен, — не обессудь, воздаст по заслугам без пощады. Однако сам же потом и поможет исправить ошибку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.