Куда вести войска?

Куда вести войска?

Тридцать первое октября 1941 года. Хмурый, ранний из-за ненастья вечер. Бурая осенняя степь в центре Крымского полуострова. Распластавшись над нею, ползут низкие сумрачные облака.

На севере, где, прорвав Ишуньские позиции и рассекая наш фронт, развивает наступление 11-я немецкая армия фон Манштейна, не смолкает артиллерийская канонада. Но те, кто сейчас не на передовой, настороженно прислушиваются к отдаленным орудийным выстрелам в другой стороне — на западе, где расположены Евпатория и Саки. Слышны они уже и на юго-западе… Что это означает, всем понятно: частью своих сил противник обошел левый фланг нашей Приморской армии.

В степной поселок Экибаш, километрах в сорока севернее Симферополя, с разных направлений въезжают запыленные газики и эмки. С прошлой ночи здесь находятся КП и штаб 95-й стрелковой дивизии. А сегодня к семнадцати ноль-ноль командарм И. Е. Петров вызвал сюда командиров и комиссаров всех остальных дивизий — как основного состава Приморской армии, так и вступивших в подчинение ему в сложной обстановке последних дней.

Прифронтовой поселок пуст: все жители эвакуированы. На улицах только караулы, за окраиной — боевое охранение и огневая позиция противотанковой батареи.

Прибывающие командиры группируются у крыльца стоявшего на отлете дома, где, кажется, помещалась раньше сельская больница. Многие не виделись с тех пор, как полторы недели назад выступили из Севастополя. Закурив, обмениваются новостями — увы, невеселыми;

Положение в Крыму, давно уже тяжелое, за последние двое суток резко ухудшилось. Наступающий противник вырвался в степь. Задержать здесь его ударную группировку — без хорошо подготовленных рубежей, при расширившемся, да и не сплошном больше фронте — не по силам нашим дивизиям, поредевшим в тяжелых боях под Ишунью, Воронцовкой, Джурчи. Не сознавать этого военные люди не могли.

За несколько минут до начала совещания на крыльцо вышел генерал-майор Иван Ефимович Петров. Он быстро пожал каждому руку, смотря сквозь толстые стекла пенсне прямо в глаза. Оглядев всех еще раз, негромко сказал:

— Очевидно, больше ждать некого. Кто не прибыл, — значит, не мог. Не будем терять драгоценного времени. — И жестом пригласил в дом.

Все заняли места в просторной комнате с голыми стенами, — вероятно, бывшей больничной палате. Командарм И. Е. Петров и член Военного совета бригадный комиссар М. Г. Кузнецов — на табуретках у стола с развернутой картой, остальные — на поставленных вокруг скамьях.

Я составляю список присутствующих с указанием представляемых ими соединений. Из старых приморских дивизий, оборонявших Одессу, представлены 95-я (кроме ее командира и комиссара приглашены, поскольку они находятся в Экибаше, начальник штадива, начарт и командир одного полка), 25-я Чапаевская, 2-я кавалерийская… Нет никого из 421-й дивизии, временно перешедшей в непосредственное подчинение командующему войсками Крыма. Зато прибыли комдив 172-й стрелковой, командиры и военкомы 40-й и 42-й кавалерийских. Эти дивизии только на днях переданы нам из 51-й армии.

Присутствуют также начарт армии со своим начальником штаба, помощник начальника оперативного отдела штарма. Всего около двадцати человек.

Открывая совещание, генерал Петров заметно волновался. В таких случаях напоминала о себе давнишняя контузия: он непроизвольно, не в такт речи покачивал головой.

Но вряд ли кто-нибудь из сидящих здесь был вполне спокоен. Хотя большинство еще не знали, для чего им приказано явиться в Экибаш, каждому было понятно, что для срочного сбора командиров в такой момент должны быть причины особой важности.

— Мы вызвали вас, — говорит командарм в наступившей глубокой тишине, чтобы совместно обсудить создавшееся положение и посоветоваться о дальнейших действиях ар-вши.

Он кратко излагает обстановку по данным на этот час. Захватив Джанкой, противник преследует 51-ю армию, отходящую к Керченскому полуострову. Перед фронтом Приморской армии натиск врага сейчас ослаблен. Однако определяющим фактором является глубокий охват нашего левого фланга, предотвратить который не удалось из-за недостатка сил. Сегодня утром немецкие танки появились в нескольких километрах южное Симферополя. Дорога, идущая через Бахчисарай на Севастополь, по-видимому, перерезана…

У каждого перед глазами карта — та, что развернута на столе, или своя, вынутая из планшета. Но карта даже и не нужна, чтобы оценить эти факты и осмыслить главное: противник у нас в тылу.

Связи с командованием и штабом войск Крыма, добавляет генерал Петров, у нас сейчас нет. Из Симферополя они убыли. Последние указания сводятся к тому, чтобы Приморская армия, сдерживая противника, отходила на очередной условный, то есть необорудованный, степной рубеж, выделив 421-ю дивизию для прикрытия Алуштинского перевала.

Карта показывала: после изменений в обстановке, происшедших за последние часы, тактика планомерного отхода со сдерживанием продвижения врага на относительно широком фронте утратила свой смысл. Противник нас уже обошел. Да и степь скоро кончается. Дальше — предгорья и горы. Три гряды их, словно отгораживая степь от моря, протянулись по южной и юго-восточной части Крымского полуострова километров на полтораста, от Севастополя к Феодосии. И дальнейший отход так или иначе подвел бы армию к ним.

Но отходить к горам можно по-разному. Направление, маршрут, тактика должны подчиняться конечной цели маневра, которую — так уж получалось — приходилось определять самим.

И командарм переходит к самому главному:

— Практически перед нами два пути: на Керчь я на Севастополь. Путь на Керчь еще не закрыт. Есть примерно сорокакилометровый проход, воспользовавшись которым мы могли бы за ночь достигнуть Керченского полуострова и занять там оборону. Однако туда, как вы знаете, отходит 51-я армия. Думается, будет достаточно, если на Ак-Монайских позициях закрепится она… Свободного пути на Севастополь уже не существует, во всяком случае для всей армии. Идти туда значит идти с боями. Но. Севастополь — это главная база Черноморского флота. Удержать ее необходимо ради сохранения нашего господства на Черном море. Не секрет, что с суши город не прикрыт: полевых войск там нет. Если к нему не пробьется Приморская армия, если значительные силы противника ее опередят, Севастополь может пасть. Давайте же с учетом всего этого обсудим, куда следует идти армии. Мнение каждого командира и комиссара будет записано и принято во внимание.

Давая всем собраться с мыслями, командарм делает паузу. Затем решительно поворачивается к сидящему с краю командиру 161-го стрелкового полка 95-й дивизии:

— Полковник Капитохин! Начнем с вас, с левого фланга. Прошу!

Единственный на совещании командир полка, младший здесь по должности, но не по годам, Александр Григорьевич Капитохин — участник гражданской войны, вернулся в армию после многих лет партийно-хозяйственной" работы. И хотя в его облике и манере себя держать еще сквозит что-то штатское, он под Одессой уже показал себя умелым командиром. Кажется, Капитохин не ожидал, что ему придется высказывать свое мнение первым, однако к ответу готов:

— Я за то, чтобы мы шли оборонять Севастополь!

— Запишите, Николай Иванович! — кивает мне командующий. И я проставляю против фамилии Капитохина в своем списке названный им город.

— Полковник Пискунов! — обращается командарм к соседу Капитохина по скамье, начальнику артиллерии 95-й дивизии.

— Считаю, что нужно идти защищать Севастополь.

Подняв голову от списка, я вижу, как помрачнел, услышав ответы двух своих подчиненных, сидящий справа от меня командир 95-й дивизии генерал-майор В. Ф. Воробьев. Значит, Василий Фролович думает иначе…

Тем временем неторопливо встает степенный, богатырского роста генерал-майор Трофим Калинович Коломиец, недавний начальник тыла армии, а с начала октября — комдив 25-й Чапаевской.

— Я думаю, идти надо к Севастополю, — басит он.

Такого же мнения и военком Чапаевской бригадный комиссар А. С. Степанов.

— Слово имеет полковник Ласкин, — объявляет командарм.

Комдива 172-й стрелковой я вижу впервые. Его дивизия, именовавшаяся сперва 3-й Крымской, сформированная в сентябре из местных запасников, хорошо показала себя под Перекопом и Ишунью. Действовала она там в составе 51-й армии. Что скажет этот незнакомый молодой еще полковник (и, насколько я знаю, совсем молодой комдив) с быстрыми, живыми глазами? Пожалуй, не удивительно, если его потянет в Керчь: там дивизия вернулась бы в прежнюю свою армию.

— Я также за то, чтобы идти на защиту Севастополя, — твердо заявляет Ласкин. — Представляется выгодным, если, конечно, успеем, занять оборону по реке Альма. Имею некоторые соображения об организации марша…

Полковник Ласкин излагает очень четко и ясно предлагаемый им порядок движения, расположение на марше штабов, артиллерии, отрядов прикрытия. Продумать все это он успел, очевидно уже сидя здесь.

— Учтем, — заключает командарм, заметно обрадованный этим выступлением, и предоставляет слово следующему.

Первым, против чьей фамилии я поставил "Керчь", был полковой комиссар И. И. Карпович — военком 40-й кавдивизии. Он разошелся во мнении со своим комдивом: полковник Ф. Ф. Кудюров, колоритной внешности конник, уже в летах, но статный и щеголеватый, с тремя боевыми орденами на груди, подал голос за Севастополь.

Затем трое подряд высказываются за отход на Керченский полуостров командир 95-й дивизии В. Ф. Воробьев, ее военком полковой комиссар Я. Г. Мельников и начальник штаба подполковник Р. Т. Прасолов. Главный их аргумент сводится к тому, что такое решение позволит сохранить армию.

— Мы не знаем истинного положения в районе Бахчисарая, — объяснил свою точку зрения генерал-майор Воробьев. — Весьма вероятно, что немцы успели выдвинуть туда порядочные силы. Имея противника справа и слева, армия рискует втянуться в мешок. К тому же у нас мало снарядов, чтобы отбиваться. А в сторону Керчи еще можно пройти свободно. Вот почему я за то, чтобы идти туда и обороняться татя.

Так и хотелось спросить Василия Фроловича: "А флот? Значит, бросить на произвол судьбы его главную базу? Разве Керчь заменит морякам Севастополь?" Казалось, и у командарма готова сорваться какая-то реплика, но он молча выслушал доводы Воробьева.

Представителям штаба армии высказываться на совещании не требовалось: их мнение, единодушное в пользу Севастополя, командующему было известно.

Генерал Петров подвел итог:

— Четверо из присутствующих высказались за отход к Керчи. Остальные, то есть подавляющее большинство, — за Севастополь. Это большинство поддержало решение, к которому Военный совет армии в принципе уже пришел минувшей ночью в Сарабузе. — Голос командующего зазвучал по-приказному: — Итак, мы идем прикрывать Севастополь. Отвод главных сил с обороняемого рубежа начнем с наступлением темноты. Направление — на Камбары, Булганак с вы-ходом к утру на рубеж Альмы. А дальше… как покажет обстановка. Прошу всех к моей карте.

31 октября в 17 часов 45 минут в Экибаше был подписан боевой приказ. Им определялись колонные пути движения дивизий, уравнительные рубежи, позывные колонн, условные радиосигналы. Указания, которые не могли вместиться в приказ, командиры дивизий получили устно.

Комдивы и комиссары разъехались. Под покровом ночи войска начали отрываться от противника на севере, чтобы как можно быстрее выйти ему навстречу на юге. И потому, что именно в последнем заключалась суть поставленной в приказе ближайшей задачи, она формулировалась как наступление.

Не все получилось так, как думали и планировали мы в тот вечер. Первоначальный план вывода армии на новое операционное направление претерпел в процессе выполнения немало изменении, причем первые коррективы в маршрут пришлось вносить уже через несколько часов. Но цель, которой все это подчинялось — защитить Севастополь, не допустить захвата его врагом, оставалась неизменной.

Вспоминая короткое военное совещание в затерявшемся среди степи поселке, совещание, не оставившее следов в архивах, но оказавшее определенное влияние на развитие событий в Крыму, надо по справедливости сказать: для нас, пряморцев, оборона Севастополя началась с Экибаша.

* * *

Как Приморская армия прибыла в Крым из Одессы, читатель уже знает. Чтобы было понятно все дальнейшее, вернемся на две недели назад.

Первый наш день на крымской земле — 17 октября — запомнился удивительной после Одессы, забытой там та-шиной. Ни гула орудий, ни разрывов бомб. С безоблачного неба сняло еще по-летнему теплое солнце, золотилась гладь широких бухт, где спокойно стояли на якорях корабли (когда они проходили в Одессу, мы привыкли видеть их стреляющими по берегу или отбивающимися от воздушных атак).

В Севастополе, как и вообще в Крыму, я раньше не бывал. Мои представления об этом городе основывались на книгах и были связаны с обороной его в прошлом веке от англичан, французов и итальянцев, с временами Нахимова и Корнилова.

Разглядев на мысу за бухтой старую крепость с обращенными к морю рядами пустых бойниц, я догадался, что это и есть знаменитый Константиновский равелин: в памяти со школьных лет жило его изображение из какой-то хрестоматии. Но сам город оказался не таким, как рисовался в мыслях. Он был обширнее, разбросанное. И выглядел новее, моложе…

Зато все напоминало, что здесь большой военный порт, флотская столица: и корабли на рейде, и морская форма повсюду, которую носили, лишь без нашивок на рукавах, многие гражданские люди, в том числе городские руководители.

В Севастополе не было той задорной, немного беспечной веселости, которая так ощущалась в уличной толпе Одессы, пока к ней не подступил враг, и нет-нет да и заявляла о себе даже в дни осады. Здесь как будто вообще никто не прогуливался по улицам и бульварам, все шли ускоренным деловым шагом, большинство — с противогазными сумками через плечо.

И все же в этом солнечном и строгом городе было очень спокойно. Он отправлял в боевые походы корабли. Уверенно отражал редкие пока налеты фашистских самолетов. Местные предприятия работали на нужды фронта. Однако то, что этот фронт близок — километров полтораста по прямой, — здесь как-то не ощущалось.

В те дни всех волновало приближение фашистских полчищ к Москве. Совинформбюро сообщало об этом сдержанно, лаконично. Но уже слова "можайское направление" или тревожная фраза в одной из сводок о том, что в течение ночи положение на Западном фронте ухудшилось, давали понять, какая опасность нависает над советской столицей. Люди останавливались у уличного репродуктора и с суровыми лицами слушали передававшуюся по радио статью из "Правды" "Закрыть врагу путь к Москве". А насколько серьезно положение на севере Крыма, многие в Севастополе, может быть, еще и не представляли.

Должен сказать, что и мы, старшие командиры Приморской армии, в день, когда войска выгрузились с транспортов в Севастополе, имели довольно скудную информацию о военной обстановке в Крыму. Знали еще в Одессе, что противнику удалось овладеть Перекопом (хотя лично у меня по-прежнему плохо укладывалось в голове, как это могло произойти). Знали, что 51-я Отдельная армия, наделенная правами фронта, в подчинение которой мы поступали, держит оборону на Ишуньских позициях. А сколь крепка и надежна там оборона — этого знать пока не могли. Но хотелось верить, что крепка.

На мысль о прочности ишуньского рубежа наводило и то, что в Севастополе нас на первых порах особенно не поторапливали. Сошедшим на берег войскам отвели для временного размещения казармы училищ и другие здания на Корабельной стороне, командованию армии и штабу — номера в гостинице.

Конечно же нашим дивизиям, отходившим на посадку в Одесский порт прямо с передовой, было насущно необходимо некоторое время для приведения себя в порядок, пополнения вооружением и разным войсковым имуществом.

Как ни старались мы вывезти армейское хозяйство с минимальными потерями, поместилось на суда не все. В частях не хватало многого, начиная от автомашин и лошадей и кончая полевыми кухнями.

Помимо решения неотложных вопросов снабжения требовалось восполнить последние потери боевых подразделений хотя бы за счет армейских тыловых служб, получше расставить наличный командный состав, некомплект которого был особенно значителен в ротах и взводах, а также партийные силы.

Не зная, каким располагаем временем, мы в штабе все же надеялись иметь на все это несколько дней, тем более что армия была вывезена из Одессы быстрее, чем планировалось.

Радовало настроение в частях. Как ни измотали людей одесские бои, как ни прибавила усталости сама переброска в Крым (для солдата, не привычного к морю с его особыми тревогами и опасностями, это передряга немалая, даже если все кончается благополучно), никто не позволял себе расслабляться. Все понимали: долгой передышки быть не может.

Я знал по себе, как тяжело переживалась необходимость оставить Одессу, из которой нас два с половиной месяца не мог выбить враг. А ведь красноармейцы, да и большинство комсостава, узнали о том, что мы оттуда уходим, гораздо позже меня, за какие-нибудь сутки или двое до того, как очутились в Севастополе. И значит, эта душевная травма — иначе про такое не скажешь — была у них свежее, больнее. Но и она не сломила их духа. Не поддаться горькому чувству помогло людям сознание, что мы ушли из Одессы, чтобы отстоять Крым.

Как только войска разместились в Севастополе, состоялись собрания личного состава и митинги. На них, используя редкую на войне возможность говорить сразу перед целой дивизией, выступали командиры и комиссары, член Военного совета армии М. Г. Кузнецов, начальник поарма Л. П. Бочаров.

Речь шла прежде всего о готовности к предстоящим боям. Но вместе с тем — в этом чувствовалась потребность — подводились некоторые итоги Одесской обороны. Подводились с упором на значение накопленного опыта, сложившихся традиций всего того, чем армия, с честью выдержавшая испытания первых месяцев войны, вправе была гордиться и что увеличивало ее силу.

Правда, старшие начальники не могли в тот момент сказать бойцам, что Приморская армия сохранится и впредь как таковая. Указание полученной еще в Одессе директивы Ставки — по высадке в Крыму войсковые части Одесского оборонительного района (ООР) подчинить командующему 51-й армией — понималось многими как ликвидация Приморской. Но прямого приказа о ее расформировании не было.

Хотелось, конечно, чтобы сохранили и армию, и наш штаб. Хотелось и дальше быть рядом с испытанными товарищами, которых довелось хорошо узнать в трудной обстановке. Однако, как бы это ни решилось, можно было не сомневаться: боевого дела в Крыму хватит всем.

В ту трудную пору войны мало кто из нас придавал значение собственному служебному положению. Я уже рассказывал, как стал начальником штаба армии: получил устное распоряжение принять бразды правления от генерал-майора Шишенина, переведенного в штаб оборонительного района, а последовал ли на этот счет чей-то письменный приказ, даже не поинтересовался: было не до того. Своих прежних обязанностей начальника оперативного отдела я никому не передавал (на этом настоял командарм) и совмещал их с новыми.

Так продолжалось два месяца. А в Крыму, когда штаба ООР больше не существовало, Гавриил Данилович Шишенин как бы автоматически, насколько помню, без какого-либо особого приказа вернулся на старую должность. Правда, как оказалось, ненадолго. Но в те наши первые крымские дни я, нисколько тем не огорчаясь, считался его заместителем и начальником оперативного отдела.

Единственной нашей заботой было привести войска в полную боевую готовность. К сожалению, сделать все, что надо было для этого, мы не успели. Недолгая пауза на севере Крыма 18 октября кончилась. Манштейн тремя армейскими корпусами, поддерживаемыми крупными силами авиации, атаковал части 51-й армии на Ишуньских позициях. Там завязались тяжелые бои.

В тот же день поступило приказание выдвигать наши дивизии на север в таком состоянии, как они есть.

Утром 19-го я был в Симферополе. Штаб 51-й армии, где требовалось уточнить полученные по телефону указания, а также оформить заявки на автотранспорт, горючее, боепитание и многое другое, занимал, словно в мирное время или в глубоком тылу, обыкновенное учрежденческое здание в центре, обозначенное зачем-то проволочным заграждением вдоль тротуара.

Командующий армией, начальник штаба и многие другие командиры находились, надо полагать, поближе к фронту. Но те, кого они оставили в городе, кажется, не вполне представляли себе серьезность обстановки. В штабных коридорах я встретил нашего начальника артиллерии полковника Николая Кирьяковича Рыжи, удивленного не меньше моего здешними порядками. Он пожаловался, что не с кем решить вопрос о боеприпасах. Нужных людей в конце концов разыскали.

Три дня спустя командующий 51-й армией генерал-полковник Ф. И. Кузнецов был освобожден от должности. Ставка образовала командование войсками Крыма во главе о замнаркома Военно-Морского Флота вице-адмиралом Г. И. Левченко, а его заместителем по сухопутным войскам стал генерал-лейтенант П. И. Батов.

При перестройке руководства крымским участком фронта решилась и судьба Приморской армии. Ее уже начали было именовать в документах группой генерала Петрова, но расформировать не успели, и она вошла в состав войск Крыма целиком — как армия (только, конечно, уже не отдельная), с прежними своими дивизиями, прежним командармом, Военным советом и сокращенным наполовину управлением.

Новому командующему войсками Крыма Гордею Ивановичу Левченко досталась в наследие обстановка, про которую, даже спустя много лет, хочется сказать: не позавидуешь!

Вклинившись в нашу оборону на Ишуньских позициях (уже 20 октября была занята Ишунь), противник форсировал устье реки Чатырлык и начал прорываться на левом фланге дальше — по побережью Каркинитского залива.

Иными словами, с рубежей на Северокрымском приозерном плато бои перемещались в глубь полуострова, в степь, где положение наших войск быстро ухудшалось.

Разбор боевых действий на севере Крыма — не тема этой книги. Но даже если касаешься их вскользь, в той лишь мере, в какой это нужно для объяснения всего дальнейшего, трудно не высказать горькой мысли о том, что в октябре не были сделаны все необходимые выводы из сентябрьских уроков Перекопа.

Ведь и до нашего прибытия из Одессы войск в Крыму было не так уж мало. Собрать бы их вовремя в кулак, создать заслон покрепче там, откуда следовало ждать главного вражеского удара!

Между тем в Крыму увлеклись своего рода круговой обороной. Держали значительные силы не только на Чонгаре, у Сиваша, на Арабатской стрелке, но и на побережье у Евпатории, Алушты, Судака — на случай морского десанта. А во внутренних районах — на случай воздушного… Такое распыление сил обошлось дорого.

Слов нет, когда все позади, судить и рядить легче. Думается, однако, можно было и тогда более трезво оценить, велика ли реальная вероятность крупных вражеских десантов, в особенности с моря. А на суше противник уже стоял одной ногой в Крыму…

Говоря обо всем этом, я далек от того, чтобы упрекнуть в чем-либо тех, кто дрался на Ишуньских позициях. Части оборонявшей их оперативной группы генерала П. И. Батова сражались мужественно и не раз отбрасывали немцев контратаками. Но у противника был слишком большой численный перевес, особенно в танках и артиллерии, над полем боя господствовала его авиация.

И пока подошли из Севастополя приморцы, положение успело стать критическим: назревал прорыв фронта.

Первой из наших дивизий (если не считать 157-ю стрелковую, вывезенную из Одессы значительно раньше других и уже не числившуюся за Приморской армией) вечером 22 октября вступила в боевые действия на севере Крыма 2-я кавалерийская полковника П. Г. Новикова. Через день — 95-я стрелковая генерал-майора В. Ф. Воробьева и полк чапаевцев. 25 октября сражалась уже вся армия.

Но обеспечить перелом на фронте она не смогла.

Полки и дивизии спешно вводились в бой, по мере того как выгружались на степных станциях за Симферополем и форсированным маршем выдвигались на исходные рубежи. На марше вручался командирам и боевой приказ. Задача была наступать, отбить у врага только что оставленную Воронцовку, а затем и Ишунь, восстановить положение, существовавшее неделю назад.

Однако на элементарную подготовку наступления времени не давалось. Нам говорили: "Быстрее вперед, иначе противник займет через два дня весь Крым". И тут уж не принималось во внимание, что часть артиллерии еще где-то в пути, а для остальной только начали подвозить снаряды, что неясно с авиационной поддержкой — то ли будет, то ли нет.

Наступать без должной подготовки, с ходу, было еще труднее оттого, что наши дивизии, как ни закалились они в испытаниях Одесской обороны, опыта наступательных действий, по существу, не имели. Кроме разве 421-й, участвовавшей в сентябрьском контрударе.

И все же приморцы наступали. В ожесточенных встречных боях, в рукопашных схватках отвоевывались где сотни метров, где километр-полтора сухой крымксой земли. 287-й полк Чапаевской дивизии решительной атакой обратил противника на своем участке в настоящее бегство. Части 95-й дивизии ворвались в Воронцовку и, хотя овладеть ею полностью не удалось, продвинулись на ряде участков к Чатырлыку. 25 октября, когда вступили в бой все наши дивизии, немцам пришлось перейти к обороне.

Однако этот успех, достигнутый дорогой ценой, был непрочным. Чтобы развить его или хотя бы закрепить, у нас не хватало сил.

И 26 октября инициативу снова захватил противник. Подтянув резервы, Манштейн двинул в наступление на сравнительно узком участке семь пехотных дивизий, поддерживаемых большим числом танков и самолетов. У нас же все еще не подошли к фронту некоторые не обеспеченные тягой артполки. Плохо обстояло дело и с подвозом боеприпасов.

Как ни трудно было на одесском плацдарме, как ни давил численный и огневой перевес на неприятельской стороне, мы уже привыкли чувствовать себя подготовленными, конечно в пределах возможного, к отпору врагу. И именно эта наша подготовленность все в большей мере определяла исход боев. А воевать так, как здесь, зачастую без оборудованных позиций, без полноценной артиллерийской поддержки, без реальной возможности вызвать и нацелить куда нужно свою авиацию, приморцам на моей памяти не приходилось.

Глядя на все происходившее из нынешнего далека, видишь и сознаешь, что выдвижение Приморской армии на север Крыма и введение ее там в бой, как ни плохо это было обеспечено, дало все-таки немало. Противник был задержан дорогой ценой, но задержан! — на севере полуострова на несколько лишних дней. И быть может, уже там, у Ишуни и Воронцовки, начал срываться расчет фашистов захватить с ходу Севастополь: небольшой его гарнизон смог использовать эти дни для подготовки к обороне города. Но тогда мы думали еще не только о Севастополе — ведь шли с тем, чтобы не пустить врага в Крым…

Прикрывавшие наш левый фланг кавалерийские дивизии, в которых осталось по нескольку сот бойцов, не смогли задержать крупные вражеские силы, двинувшиеся от Каркинитского залива на Евпаторию. На правом фланге, также обойденном противником, мы утратили контакт с соседом — 9-м стрелковым корпусом. С трудом отражались попытки врага вклиниться в стыках дивизий и полков, но отдельные танки и группы мотоциклистов прорывались и тут. Чтобы не потерять связи со штабами соединений (им, как и штарму, приходилось часто переходить на новое место), наши направленцы день и ночь носились по степи.

Они доставляли все более тревожные сведения о состоянии частей, о сокращении числа активных штыков. Как всегда в ближнем бою, выбывало из строя много командиров.

В те дни был сражен горячий и бесстрашный подполковник Амбиос Кургинян недавний начальник штаба 241-го стрелкового полка, только что залечивший свои одесские рапы и вернувшийся в тот же полк командиром. Увезли в Симферополь тяжелораненого капитана Василия Барковского — известного всей армии командира лучшего противотанкового артдивизиона. Чапаевцы потеряли начальника штаба подполковника Николая Павловича Васильева. В двух полках дивизии Воробьева были убиты или ранены все комбаты.

Последовала директива Военного совета войск Крыма о переходе к сдерживающим боям с постепенным отходом на промежуточные рубежи в глубине полуострова, для Приморской армии — в южном направлении. Это означало, что возможность вернуться на Ишуньские позиции и отстоять Крым в целом уже исключается.

Затем связь с командованием войск Крыма прервалась. Было лишь известно, что из Симферополя оно выехало (как потом оказалось, в Карасубазар, а оттуда в Алушту). Так настал момент, когда Военному совету Приморской армии потребовалось самостоятельно принять решение, от которого могло зависеть, в этом мы отдавали себе отчет, гораздо большее, чем судьба самой армии.

Наверное, Иван Ефимович Петров тяжелее, чем любой из нас, переживал то, что произошло с приморцами на севере Крыма, — и в силу особой своей ответственности командарма, и потому, что был по натуре человеком эмоциональным, принимавшим все близко к сердцу. Горечь и боль от сознания, что армия, пусть не по своей вине, не смогла выполнить поставленной задачи, побуждали Петрова еще напряженнее думать над тем, как все-таки не дать противнику достичь его основных целей на Крымском театре военных действий. В решении Ставки об эвакуации наших войск из Одессы возникшая угроза Крыму рассматривалась как угроза базированию Черноморского флота. Значит, имелся в виду прежде всего Севастополь; в конечном счете одесские дивизии нужны были здесь для того, чтобы враг не захватил главную военно-морскую базу страны на юге.

Из этого, считал генерал Петров, следует исходить и теперь. Среди нас не было моряков, но когда встал вопрос о том, куда следует вести армию, если не поступит на сей счет приказ от старших начальников — в первый раз Военный совет обсуждал это еще в Сарабузе в ночь на 31 октября, — говорили больше всего о флоте. О том, что ему необходимо сохранить свободу действий на всем Черном море, возможность наносить удары по коммуникациям и портам противника и не подпускать неприятельские десанты к нашим берегам. И поэтому армия, которая не зря называется Приморской и уже обороняла вместе с моряками Одессу, должна, пока еще не поздно, встать на защиту Севастополя.

Через двенадцать-тринадцать часов состоялось военное совещание в Экибаше, с которого я начал свой рассказ. Командарм был глубоко удовлетворен тем, что абсолютное большинство командиров и комиссаров смотрело на дело так же, как он и Военный совет. А наш штаб к тому времени уже наметил маршруты движения соединений, определил уравнительные рубежи, рассчитал время выхода к ним головных колонн. Был подготовлен и боевой приказ, подписанный сразу после совещания.

* * *

Как уже говорилось, командарм решил вывести армию на Альму. На моей рабочей карте он сам наметил красным карандашом будущие полосы обороны дивизий на ее южном берегу.

Эта река, а по понятиям Средней России — речка, устремляющаяся с холмов Бахчисарайского плато почти прямо на запад, вошла в историю благодаря известному сражению 1854 года. Она образовала на своем пути к морю резко очерченную, местами довольно глубокую долину, которая представлялась выгодным рубежом на дальних подступах к Севастополю, тем более что невдалеке за нею протянулись в том же направлении, словно запасные позиции, долины еще двух полугорных-полустепных речек — Качи и Бельбека.

Но занять оборону на Альме нам не пришлось. Когда войска уже начали марш, стало известно, что передовые части противника прорвались по приморской дороге в междуречье Альмы и Качи. Вопрос об оборонительной позиции на Альме стал беспредметным: враг нас опередил.

Иногда спрашивают: а нельзя ли было все-таки идти прямо, принять где-то под Бахчисараем бой и пробиться уже не на Альму, а дальше — к Каче, не сворачивая с кратчайшего пути? Так ли уж значительны были преградившие этот путь неприятельские силы?

Подобные вопросы возникали и тогда. А ответ на них диктовался состоянием наших войск, характером местности, общей обстановкой.

Да, мы с самого начала сознавали, что без боя на севастопольские рубежи не выйдем. Однако бой бою рознь. Вступать в него ночью, в голой степи, да еще с ходу, имея мало боеприпасов, без танков, не зная к тому же, сколько их у противника и каковы его силы вообще (а быстро выяснить это мы не могли), — не слишком ли велик риск? Попытка пройти к Каче напролом, даже если бы это вообще удалось, могла обернуться такими потерями, после которых от армии, и так уж очень поредевшей, было бы под Севастополем мало проку.

Оценив новую обстановку, командарм около полуночи принял решение направить дивизии на юго-восток от Симферополя, с тем чтобы предгорьями обойти противника, прорвавшегося на юг, и вывести наши войска на Качу.

Приказ об изменении маршрута передавался в каждую из колонн устно и, во избежание сомнений и переспросов, самыми ответственными лицами. Командиру 95-й дивизии командарм объявил приказ лично, застав его у деревни Камбары, где тот поджидал подхода своих частей. Мне было поручено повернуть 172-ю дивизию.

В ночной степи, озаряемой разгоравшимися где-то на западе пожарами, у развилки дорог, я во второй раз встретился с полковником Иваном Андреевичем Ласкиным, которого впервые увидел несколько часов назад в Экибаше.

Ласкин производил хорошее впечатление: подтянутый, собранный, явно со строевой жилкой и, как видно, наделен живым умом, быстрой реакцией, схватывает все с полуслова. Должен сказать, что такое представление о нем в дальнейшем только укреплялось.

Объяснять полковнику Ласкину новую задачу было легко. Притом он отлично понимал, что, раз маршрут удлиняется, важно форсировать движение как только можно.

Мы разговаривали у моей эмки, пропуская мимо дивизию: артиллерийские упряжки, повозки и машины, стрелковые подразделения в пешем строю, снова орудия… Но всего не так-то много, даже с учетом того, что тылы пошли отдельно. А особенно — людей в строю.

Удивляться, впрочем, не приходилось: дивизия с сентября в тяжелых боях, участвовала в крупных контратаках, когда отбивали Армянск, принимала на себя удары и двух, и трех неприятельских дивизий, не давая прорвать свою оборону. А пополнение получала вряд ли регулярно.

Беспокоило состояние других соединений: в каком составе идут они? Полных сведений об этом штарм пока не имел и мог получить, видимо, еще не так скоро.

Пора пояснить, что тем маршрутом, о котором до сих пор велась речь — сперва прямо на юг, к Альме, а затем в район к юго-востоку от Симферополя и дальше в горы, — шли только наши основные силы, но не вся Приморская армия. Армейские тылы и часть дивизионных, тяжелая артиллерия были с самого начала направлены по шоссе Симферополь — Алушта, с тем чтобы выйти к Севастополю по Южному берегу Крыма, через Ялту. Для артиллерии на тракторной тяге это был практически единственно возможный путь, и после совещания в Экибаше командарм приказал снимать ее с позиций в первую очередь — пока еще можно выйти на шоссе.

Затем по южнобережному маршруту была отправлена как первая помощь гарнизону Севастополя спешенная, но посаженная на машины, благо представилась такая возможность, 2-я кавалерийская дивизия, точнее, то, что от нее осталось: 800 бойцов, сведенных в один полк под командой капитана П. И. Петраша (из Ялты этот полк оказалось необходимым повернуть в горы для прикрытия ай-петринской дороги). Южным берегом пошли и остатки полков 40-й и 42-й кавдивизий, объединенные под общим командованием, после того как выполнили задачу по прикрытию выходов на Ялтинское шоссе. Позже, когда последует приказ, предстояло этим же путем направиться 421-й стрелковой дивизии, которой командование войск Крыма поручило оборонять район Алушты: здесь надо было задержать врага насколько возможно.

Предвижу, что у некоторых читателей, знающих Крым, может возникнуть вопрос: не являлся ли маршрут через Алушту и Ялту, хотя и кружной, самым выгодным для быстрейшею сосредоточения под Севастополем всей Приморской армии? Как-никак шоссе…

Но, во-первых, шоссе, идущее по Южному берегу Крыма, было в 1941 году далеко не таким, каким стало теперь. Оно представляло собой тогда узкую горную дорогу с бесчисленными крутыми поворотами, дорогу ограниченной пропускной способности и к тому же очень уязвимую с воздуха, почти без всякой возможности объездов в случае повреждений и заторов. Пустить всю массу войск и обозов по южнобережному шоссе означало закупорить его, помешать пройти здесь и тому, что пройти могло. А во-вторых, не следует забывать: наши стрелковые полки того времени были пехотой в самом прямом смысле слова и лишняя сотня километров значила для них много.

Путь основных сил армии оказался в конечном счете тоже далеко не прямым и гораздо более долгим, чем представлялось вначале. Маршрут 95, 25 и 172-й дивизий складывался под воздействием изменяющейся обстановки. Но определение этого маршрута, все вносимые в него поправки диктовались одним стремлением быстрее выйти к Севастополю.

Уже на марше удалось связаться с командованием войск Крыма. Оттуда было получено краткое боевое распоряжение генералу Петрову, подписанное в 11 часов 25 минут 1 ноября заместителем командующего П. И. Батовым: "Начните отход на Симферополь, в горы. Закройте горы на Севастополь…" Таким образом, приказание старшего начальника совпало с решением, принятым Военным советом армии и уже выполнявшимся.

Первого ноября три наши дивизии втягивались в горы. День был пасмурный, хмурый, временами с дождем. Зато войскам не досаждала неприятельская авиация. Для основных соединений армии (я не говорю о частях прикрытия) этот день обошелся без серьезных столкновений с противником.

Штарм с утра находился в селении Шумхан (ныне Заречное), невдалеке от Алуштинского шоссе. Движение войск контролировала оперативная группа. Под вечер начался артиллерийский обстрел северных подступов к Алуштинскому перевалу. Пришлось заботиться в том, чтобы на шоссе, по которому сплошным потоком шли обозы, не возникало пробок.

Что касается трех стрелковых дивизий, то по итогам дня складывалось мнение, что через сутки они смогут выйти в долину Качи, южнее Бахчисарая, то есть достигнут первых севастопольских рубежей, представление о которых связывалось у нас в то время именно с Качей. Исходя из этого, например, дивизии генерала Воробьёва — она теперь возглавляла общую колонну — была поставлена задача: к исходу

2 ноября занять на Каче оборону к западу от Шуры (Кудрино). В Заланкое (Холмовка) намечалось развернуть

3 ноября командный пункт армии. Мы не предвидели в тот момент, насколько осложнится все дальнейшим быстрым продвижением противника.

Помню разговор у командарма в ночь на 2-е, его взволнованные размышления вслух. Иван Ефимович Петров переносился мыслями в Севастополь, к которому, как следовало полагать, Манштейн двинул основную или, во всяком случае, очень значительную часть своей ворвавшейся в Крым армии.

Петров сознавал: организация сухопутной обороны города, очевидно, так или иначе ляжет на его плечи. Непрестанно об этом думая, он мучился, что не знает ни состояния оборонительных рубежей, ни какова там обстановка вообще. У Ивана Ефимовича возникал вопрос, не следует ля ему для пользы дела поспешить в Севастополь л полевым управлением, чтобы к подходу основных соединений уже быть на месте.

Вопрос этот, трудный для командарма, поскольку речь шла об его отрыве от главных сил армии, был решен после того, как И. Е. Петров встретился в Алуште с командующим войсками Крыма вице-адмиралом Г. И. Левченко.

Гордей Иванович, старый моряк, жил в те дни судьбой Севастополя. Он был убежден, что теперь и его место там, А Петрову приказал ехать туда немедленно. "У вас есть генералы, которые доведут войска, — сказал Левченко Ивану Ефимовичу, — а вам надо сейчас быть в Севастополе и вместе с командованием флота создавать надежную оборону".

Связных самолетов армия не имела. Быстрее всего попасть в Севастополь можно было по южнобережному шоссе, в обгон наших обозов и потека гражданских машин из разных концов Крыма. Так и поехал командарм вместе с М. Г. Кузнецовым, Г. Д. Шишениным, Н. К. Рыжи.

Вслед за командованием отправился основной состав штаба армии, в том числе и я со своими помощниками по оперативному отделу: командарм считал, что все мы нужны в Севастополе и должны там встретить наши войска. Перед самым отъездом из Алушты мы узнали от товарищей из штаба Левченко, что немцы уже в Феодосии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.