Середина сентября 1960-го: съемочная площадка «Неприкаянных», озеро Пирамид, Невада

Середина сентября 1960-го: съемочная площадка «Неприкаянных», озеро Пирамид, Невада

Издалека все выглядит почти игрушечным. Поезд катит по рельсам, прокладывая через пустыню прямую линию. Кажется, он и не движется вовсе. Над трубой поднимается почти идеальный клуб дыма, который не рассеивается, а висит, сохраняя форму, над мчащимся локомотивом. Ты смотришь через равнину на съемочную площадку, которую устраивают вдалеке. Ты видишь ассистентов, разговаривающих с Хьюстоном, который даже не поднимает голову. Видишь гримеров за работой и склонившуюся над Эвелин Агнессу, видишь осветителя, направляющего свет на платье Эвелин.

Солнце только-только взошло. От грима отказались – он все равно растекается почти сразу после нанесения. Теперь они просто ждут. Ничего особенного, всего лишь песчинки на лике невадской пустыни, но ты знаешь выражения на каждом из лиц. Они как будто смотрят на тебя.

Ты едешь к ним. Так им сказали. Водителю наказали передать им, что ты едешь. Что ты просто хотела немного передохнуть. Что ты готова пройти до конца, даже если придется идти днем и ночью. Ты знаешь, что скажет Хьюстон: «В этой гребаной пустыне?» – а какой-нибудь умник добавит: «Да она себя Моисеем возомнила!» Гейбл просто покачает головой, а Монти закроет глаза, благодаря Бога за паузу – только бы похмелье прошло…

И твой муж будет стоять, скрестив на груди руки и глядя себе под ноги. Будет слизывать пот с губ и подталкивать вверх, на переносицу, очки, придерживая их, чтобы не соскользнули. Будет думать о таблетках, но не станет говорить о них, потому что, при всей своей серьезности и всем своем интеллекте, на самом деле он ничего не понимает. Для чего они нужны? Чтобы легче засыпать? Легче просыпаться? Но больше всего он боится, что ты вообще не приедешь. Потому что «Неприкаянных» он создал для тебя. Он рискнул своей карьерой драматурга ради того, чтобы тебя увидели такой, какая ты есть. Он придумал сюжет, придумал персонажей, каждый из которых ведет внутреннюю войну, и сделал их символами современного мира. Он знает, как все должно пойти, и каждый день переписывает какие-то реплики. Он работает по ночам. Спорит с Хьюстоном, добиваясь правильной передачи именно его видения истории. Он хочет, чтобы тебя воспринимали всерьез, и этого же хочешь ты сама, но каждый день и каждую ночь вы спорите по одному и тому же поводу – почему никто не ценит тебя по-настоящему. Он убеждает тебя в обратном, говорит и делает вид, что поддерживает тебя, но ты же знаешь, что он думает на самом деле. Вернувшись однажды в отель, когда Артура там не было, ты увидела на столе, рядом с бумагами, блокнот и, зная, что поступаешь нехорошо и неправильно, раскрыла его. Обнаружив, что это дневник, стала читать, переворачивая страницу за страницей, щурясь, как если бы смотрела на дорожную аварию. Большая часть записей касалась съемок, изменений в сценарии и раздраженных замечаний по этому поводу, но рядом почти с каждой из недавних записей стояло твое имя. Ты читала и перечитывала касающиеся тебя абзацы, в особенности тот, где он написал о том, как легко ты смущаешь его, когда пытаешься говорить на какие-то интеллектуальные темы. Ты хотела вырвать страницу и разорвать ее на сотню кусочков, но поняла, что именно такой реакции он и ожидал бы от тебя, а потому закрыла блокнот, вернула на место и пообещала себе не забывать, как чувствовала себя, когда читала это. Запись в дневнике значила куда больше, чем любое заявление о поддержке.

Поезд все ближе, хотя и остается маленьким, и земля под ногами начинает дрожать. От поезда пахнет горящим углем. На деревянных шпалах старый бензиновый запах. Ты жалеешь, что у тебя нет монетки – положить на рельс. Выбрать нужный момент, положить пенни и быстренько убрать руку, а потом стоять и смотреть, как она дрожит, как пытается удержаться, как потом на нее накатывают, расплющивая, колеса, и Линкольн растягивается, а пенни превращается из чего-то стоящего в нечто диковинное…

Тебе уже нужно быть там, как ты и обещала с самого начала. Но ты чувствуешь себя песчинкой в пустыне. Само место не напугало тебя так сильно, как они опасались. Странно, но ты даже испытала что-то вроде гордости из-за того, что твоим фоном станет не блеск огней, не деньги, власть или секс, а пустыня. Тебя это бодрит.

Муж, кажется, замечает тебя. Говорит что-то Хьюстону, потом поднимает руки, как потерпевший кораблекрушение, и машет, привлекая твое внимание. Может быть, если ты будешь стоять неподвижно, не отводя глаз, не шевеля рукой, то он подумает, что ты его не увидела. Он поворачивается к Хьюстону, и Хьюстон бьет каблуком о землю и сплевывает в поднятое им же облачко пыли. Твой муж снова машет и идет к тебе – впечатление такое, что он идет быстрее поезда. Ты стараешься держаться спокойно, смотришь мимо него, и он исчезает из поля зрения. Если ты не видишь его, то и он не видит тебя.

Земля сотрясается все сильнее. Ты слышишь стон поезда. Стон набухает внутри, в животе, вызывая неприятное, почти тошнотворное ощущение. Еще немного – и ты не сможешь работать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.