ГЛАВА 4 ОТВРАТИТЕЛЬНЫЕ, ГРЯЗНЫЕ, ЗЛЫЕ

ГЛАВА 4

ОТВРАТИТЕЛЬНЫЕ, ГРЯЗНЫЕ, ЗЛЫЕ

Я проснулся и обнаружил, что лежу на ступенях лестницы в подъезде.

«О, боже! Где я?» - задал я себе классический вопрос, и, словно ядовитые испарения, в мое сознание начали возвращаться обрывки воспоминаний о вчерашнем вечере. Я пришел на матч дублеров «Зенита» и харьковского «Металлиста» - в спорткомплекс на улице Бутлерова, встретил Хроника, Верблюда, Клоуна…

По правде сказать, фанатов, и меня в том числе, игра дублеров особенно не интересовала. Мы приходили на их матчи, чтобы встретиться друг с другом, пообщаться, обсудить новости «грядки» и, конечно же, сообща выпить.

Так и в этот раз: после матча дублеров «Зенита» и «Металлиста» мы в ближайшем универсаме купили пойла и решили распить его в парадняке. Что было потом - помню плохо. От чемпионства «Зенит» отделял всего один шаг - надо было дома победить харьковский «Металлист», и фанаты «Зенита», конечно, обсуждали предстоящее событие. Зато из высшей лиги вылетал ЦСКА. Это очень радовало всю компанию, но не меня, питерского армейца. Помню, я заявил:

- Высшая лига без ЦСКА - это несерьезно.

Меня стали подкалывать, но не зло.

Я крикнул: «Красно-синий - самый сильный!» На меня зацыкали, мол, не ори, а то нас отсюда вытурят. И все - больше ничего не помню.

Я сидел на ступеньке в оцепенении, не желая верить в то, что со мной могло такое произойти. Всякое бывало, конечно, но допиться до того, чтобы вырубиться в парадной - до такой стадии я никогда прежде не опускался. Я пошарил по карманам в надежде найти сигареты, не нашел, хотя пришел на матч с почти полной пачкой «Ту-134». Рядом с моей ногой валялся большой окурок «ту». Я взял его, опалил фильтр пламенем зажигалки, которая нашлась в кармане куртки, и закурил. Табачный дым немного взбодрил меня, точнее - вывел из ступора. Я услышал храп. Кто-то спал одним пролетом ниже. Я встал, перегнулся через перила - лежал Верблюд.

Верблюд. Я его никогда не видел трезвым. Если бы он не пил, то внешне походил бы на героев русских сказок: светлые, немного вьющиеся волосы, довольно высокий, кажется, голубоглазый. Но в том то и дело, что Верблюд беспробудно пил и часто попадал во всякие переделки, причем не фанатские, а алкоголические. И вид имел соответствующий: передних зубов нет, губы перебиты, нос сломан. Но похож он был не на бойца, а на голимого синяка, которого по пьяни бьют собутыльники.

На выезде в Вильнюс в 1984-м Верблюд стоял в первых рядах нашей банды и время от времени заводил нас, сменяя на этом поприще другого старого фаната - Длинного, когда тот терял голос.

Я не знаю, где и кем работал Верблюд, говорили - на каком-то заводе (если это так, то вряд ли он был главным инженером). Не помню, как мы познакомились. Кажется, на выезде в Минск осенью 1984 года, когда «Зенит» на крейсерской скорости шел к золотым медалям.

- Давай вставай! Пошли! - я попробовал растолкать Верблюда, но тщетно - он пробормотал что-то нечленораздельное и вновь захрапел. Мне совсем не хотелось сидеть в подъезде и дожидаться, когда Верблюд очухается. «Ему не привыкать», - решил я, вызвал лифт и спустился вниз. Выйдя на свежий воздух, я глубоко вдохнул сырой воздух и почувствовал легкий укол на периферии легких. «Конечно, если выкуривать по пачке за вечер, то можно вообще без легких остаться», - я был противен себе. Моросил дождь, слякоть… Обычная для Ленинграда ноябрьская погода. Я побрел к метро, готовя себя к унизительной процедуре. У меня не осталось ни гроша, и мне предстояло попросить у кого-нибудь пятачок. Я молил Бога, чтобы у входа в метро оказался какой-нибудь паренек приблизительно моего возраста, он бы меня понял и дал бы пятак. Но у входа на станцию метро «Академическая» толпились великовозрастные тетки - они ждали открытия станции, и я решил, что лучше унизиться перед контролером на входе, чем перед какой-нибудь бесформенной толстожопой дурой. Двери отворились, и толпа повалила на эскалатор. Я подошел к женщине в красном войлочном колпаке, что сидела в будке из прозрачной пластмассы.

- Пустите меня, пожалуйста, а то я деньги потерял.

Женщина в красном колпаке посмотрела на меня и, наверное, все поняла:

- Ладно, иди.

- В следующий раз я два пятака брошу…

- Иди, иди, пока милиционера нет рядом.

Мое ночное исчезновение переполошило моих родителей. Они не знали, где меня искать. Когда я уезжал на выезд, они хотя бы приблизительно понимали, где я. В этот раз они не знали, что и думать. От отчаяния папа и мама поехали на такси к одной моей приятельнице, с которой я познакомился летом в школе комсомольского актива, куда меня в приказном порядке отправило начальство морского училища. Девушка жила недалеко от станции метро «Академическая», мои родители обнаружили ее адрес в моей записной книжке и вполне логично предположили, что после футбола я мог забыть обо всем в ее нежных объятиях. Мои мама и папа той ночью оказались недалеко, но не от истины, а от того места, где я спал на бетонных ступеньках.

- Твои предки думали, что я шлюха, да? Да? Если приехали ко мне ночью, чтобы найти тебя? - выговаривала мне девица потом. - А я не такая… И ты это прекрасно знаешь! Я еще девственница и горжусь этим!

- Да, да, я знаю, ты говорила, и я очень ценю твою порядочность - это такая редкость сегодня, - пробовал оправдываться я, понимая, правда, что потерял все шансы получить что-либо от этой высоконравственной барышни.

Верблюда я встретил вечером следующего дня на матче основных составов, он проходил в Спортивно-концертном комплексе имени Ленина.

- Ара, ты меня бросил в парадняке! - прошамкал он. - Как ты мог? Так у фанатов не принято…

Я хотел было сказать, что будил его, а он отмахивался от меня, но не стал ничего говорить. От одного вида Верблюда я почувствовал, как откуда-то из глубин желудка в горло поднимается едкая кислая муть. Я кивнул головой и прошел мимо Верблюда. Матч я смотрел на обычной трибуне, на фан-сектор не пошел - не было настроения. «Зенит» выиграл и стал чемпионом. Город гулял всю ночь, все мои приятели-фанаты упились. Фюрер залез на статую Барклая де Толли и декламировал стихи в честь «Зенита». А я поехал домой, как только закончился матч. Я свое отгулял накануне.

«А фанаты - быдло и козлы!» - распевают нынешние ультрас, шутя, конечно, - чтобы высмеять стереотип. Не знаю, когда именно сложился этот стереотип, но двадцать с лишним лет назад такое представление о фанатах было верным. Во всяком случае, те фанаты, по которым судили о движении в целом, вели себя, как настоящие гопники. Но это вовсе не значит, что все они на самом деле гопниками были.

В зенитовской основе одним из самых заметных персонажей был Клоун. Я даже не знаю, чем он привлекал к себе внимание. В принципе - субъект неприметный. В советские годы такие, как он, обычно тусовались у пивных ларьков. Но Клоун не был гопником, он смахивал на спившегося интеллигента: усы, на голове дурацкий «петушок» с надписью Adidas, заношенные штаны, ботинки фабрики «Скороход». Мне Клоун казался мужи-

ком средних лет, но самом деле ему было двадцать восемь - алкоголь старит. Работал Клоун грузчиком.

Он никогда не участвовал в драках, разборках, прыжках, противостоянии с милицией. Но тем не менее пользовался на «грядке» большим авторитетом. Ему прощалась все, даже когда он в состоянии алкогольного помутнения начинал оскорблять других фанатов. Лишь однажды он поплатился за свое шутовство.

Как-то он встретил другого уважаемого фаната по кличке Петруха.

- О, Петруха! Хуй тебе в ухо! - закричал Клоун и тут же получил удар в челюсть - Петруха не принял шутки-прибаутки в отношении своего уха. А Клоун, выйдя из нокаута, отправился в травматологический пункт. Он несколько недель ходил с повязкой на голове, которая придерживала его челюсть, но выделываться не перестал.

Его наглость людей порой обезоруживала. По дороге из Минска мы застряли в Орше и пошли пить пиво в какой-то местный бар под открытым небом. Все были с жуткого бодуна.

Клоун успел сделать всего два-три глотка терпкой желтой жидкости, как его стошнило прямо на стоявшего рядом мужика. Почти сразу Клоун вылил на жителя Орши второй фонтан. От неожиданности мужик не мог ничего сказать, из его рта вылетало только:

- Да ты… ну ты…

А Клоун, проведя ладонью по усам, заявил:

- Блядь, чувак, ну ты и встал - блевануть негде!

Мужик оторопело оглядел Клоуна с головы до ног и отошел, приговаривая себе под нос: «Бывают же уроды».

Клоун исчез из моего поля зрения, как только я расстался с фанатским движением. Но как только я стал оживлять воспоминания о том периоде своей жизни, чтобы написать эти заметки, я его встретил. Двадцать лет спустя.

Он выходил из бизнес-центра, где располагается моя редакция.

- Клоун!

- А, привет! Хорошо, что окрикнул, а то бы я мимо проскочил. Тороплюсь…

Встреча со мной не вызвала у Клоуна бурных эмоций, он прореагировал так, будто в последний раз мы виделись месяц назад, не больше.

- А ты что, работаешь здесь, Клоун?

- Да… привожу сюда документы. Я курьером работаю, в фирме одной. Грузчиком уже тяжело… возраст.

Не хочу сказать, что Клоун произвел на меня впечатление живого мертвеца, выглядит он неплохо для пятидесяти лет.

- На футбол-то ходишь?

- Да, иногда, но не на каждый матч, дорого. А ты - на хоккей?

- Хожу, на каждый матч, в прошлом сезоне даже пять выездов пробил, - ответил я.

- Да, надо будет на СКА сходить, в Ледовый, там же пивасик продают… - Клоун улыбнулся как-то по-кошачьи.

- Ладно, пока. Встретимся…

Хроник - высокий, худой, с длинными жидкими волосами, с мутным взглядом и тупым выражением лица. Правда, я не берусь утверждать, что это выражение лица было для него естественным, мне кажется, он кривлялся. Зимой и летом Хроник ходил в сером плаще, который, наверное, когда-то носил его дед. Звали его Антон, а прозвали его Хроником не из-за того, что он беспробудно пьянствовал (хотя пьянствовал он постоянно), а из-за того, что страдал почечной недостаточностью, а когда напивался, к тому же становился агрессивным. Ко мне Хроник относился плохо, скорее всего, потому, что в Москве однажды огреб от фанатов ЦСКА, и мои армейские пристрастия его раздражали.

В конце 90-х годов я встретил Хроника в трамвае, он работал в бригаде контролеров.

- О, Ара, ты! Читаю твои статьи в «Комсомолке», интересно… А на футбол чего, не ходишь? - видно было, что Хроник был рад встрече со мной.

- На футбол - нет, не хожу, на хоккей иногда вылезаю.

Хроник понимающе кивнул.

Я вышел на своей остановке. Через год мне сказали, что Хроник умер. Он был моим ровесником.

Сейчас я живу в том же доме на Васильевском острове, в котором раньше жил Фильтр. А Фильтр уже нигде не живет, он умер, кажется, от передозировки героином, а, может быть, он просто спился.

В середине 80-х Фильтр был, пожалуй, самым колоритным фанатом «Зенита». Причем колоритным в буквальном значении этого слова. Он надлежащим образом заботился об атрибутике: носил трикотажный сине-бело-голубой свитер, на шею всегда повязывал сине-бело-голубой шарф - тоже трикотажный, на голове - сине-бело-голубая вязаная шапочка. Цыганская внешность делала Фильтра очень похожим на итальянского фаната.

Фильтр не кичился тем, что пробил множество выездов, причем дальних: он ездил за «Зенитом» в Баку, Ташкент, Тбилиси, Кутаиси… Я не помню, чтобы Фильтр «одолжил» у новичка шарф, значок или деньги.

Фильтр дружил с фанатами других команд, несмотря на то, что никогда не отказывал себе в удовольствии поучаствовать в стычках с ними. Драки между «грядками» - одно, а личные отношения - другое, наверное, так размышлял Фильтр. Именно он приютил у себя московского армейца Марину, когда тот скрывался от ментов в Ленинграде. К ментам Фильтр относился подчеркнуто пренебрежительно, всем своим видом показывая, что он их презирает. И он не боялся их. Я много раз видел, как он ввязывался с ними в конфликт. В Минске, когда менты нас накрыли в ночном отстое, только Фильтр и попытался оказать им сопротивление, за что и поплатился: минские менты схватили его за цыганские кудри и несколько раз ударили головой о край полки. Словом, Фильтр был смелым парнем, настоящим фанатом. Я бы сказал - классическим ультра.

Нельзя сказать, что Фильтр пил больше, чем все остальные фанаты. Нет, не больше. Но в 90-е годы я, навещая родственников на Васильевском острове, несколько раз встречал его. То, что он спивается, бросалось в глаза. Потом общие знакомые сообщили мне, что с алкоголя Фильтр переключился на тяжелые «черные» наркотики, которые его и погубили.

Поезд отходил от киевского перрона, на подножке вагона, в который залезли фанаты «Зенита», стоял Фашист, тряся перед собой красно-белым шарфом. Фашист был фанатом «Спартака». Но в те годы «спартачи» дружили с «зенитовцами», дружили против фанатов ЦСКА, кстати. Не знаю зачем, но в 1985-м Фашист часто ездил на выезды «Зенита».

В Киеве я позволил ему походить в моей джинсовке и сильно пожалел об этом потом.

Перед матчем я чуть было не угодил в милицию. Фашист где-то потерялся, отстал от нашей компании. Мы в винном магазине попытались взять вино без очереди. Мужики запротестовали, и я стал звать одного из них «выйти поговорить». Как раз в этот момент в магазин вошел мент.

- Та-а-к! Что за шум?

- Товарищ милиционер, вот задержите этого - черного, он без очереди лезет, совсем обнаглел, и матерится еще, - мужики указали на меня.

- Та-а-к! Пошли! - мент крепко взял меня за руку и вывел из магазина.

- Паспорт покажи! - приказал он мне уже на улице. Я с ужасом вспомнил, что паспорт остался в куртке, куртка на Фашисте, а Фашист куда-то запропастился.

Я молчал.

- Паспорт давай!

- У меня нет паспорта, он у моего друга

- Нет паспорта, значит. Сейчас отправлю тебя в спецприемник.

Я начал было отговаривать его от этой идеи, и тут с противоположной стороны улицы раздался крик:

- Товарищ милиционер! Помогите! Пожар!

Мент свирепо выглянул на меня, сплюнул и побежал на крик.

- Ну, бля, считай, что тебе повезло, - бросил он мне на прощание.

Я рванул в противоположном направлении. Киев расположен на холмах, и мне пришлось буквально кубарем катиться по наклонной плоскости, бежать через какие-то огороды (и это в центре тогдашней республиканской столицы!). Я добежал до стадиона, когда он уже бушевал страстями. Матч шел минут десять. Когда я вбегал на сектор за воротами, где расположились фанаты «Зенита», оттуда выносили какого-то парня. Зенитовские фанаты сидели с мрачными лицами и молчали. Я решил, что они так пассивны оттого, что никто не осмеливается взять на себя роль лидера, и решил, что судьба приготовила эту роль мне.

- Город над вольной Невой… - запел я во весь голос. Но на меня зашикали со всех сторон:

- Ара, молчи! Менты лютуют, не разрешают шизовать. Сейчас только что Фашиста унесли с сектора за то, что он заводил…

Фашист оказался в милиции без документов, точнее - свои документы он потерял, а в милиции оказался с моим паспортом.

- Та-ак, Жвания, грузин. Понятно.

Фашист смахивал на Аль Пачино в фильме «Лицо со шрамом», то есть вполне мог сойти за грузина Жвания.

Фашист попал в тяжелое положение. Если менты выяснят, что он не Жвания, а лицо без документов, то отправят его в спецприемник (так они всегда поступали с фанатами, которые попадали в их лапы без документов). Кроме того, на Фашисте висело какое-то мелкое уголовное преступление, и если бы менты узнали, кто он на самом деле, не видеть ему футбола года два. Словом, протокол об административном правонарушении на Киевском республиканском стадионе в ходе матча «Динамо»(Киев)-«Зенит»(Ленинград) составили на меня.

Я оценил ситуацию, и весь матч просидел молча. Другие ребята тоже сидели, словно язык проглотили, но за десять минут до конца игры неожиданно для ментов наш сектор взорвался. Менты переполошились, стали хватать ребят и вытаскивать их с сектора. Обычная фанатовская тактика сопротивления, когда мы вставали и мешали ментам добраться до того, кого они хотели вытащить, не срабатывала. Киевские менты хватали всех подряд. Схватили Сократеса. Мне повезло.

После матча вместе со всеми оставшимися на свободе я отправился к дверям милицейского пикета на стадионе. Я так осмелел, что даже вошел внутрь. В «обезьяннике» за пластмассовой дверью сидел Фашист. Увидев меня, он начал делать знаки, мол, посмотри на стол дежурного.

- А ты чего здесь бродишь? - услышал я голос за спиной. Обернулся - мент.

- Я хотел узнать, когда отпустят моих товарищей.

На удивление, мент ответил довольно дружелюбным тоном:

- Да сейчас проверим документы и отпустим.

Минут через двадцать из пикета вышел Сократес. Он улыбался, точнее, делал вид, что с трудом сдерживает смех.

- Ара, тебе повезло. На, забери свой паспорт.

Оказалось, что менты положили паспорта ребят стопкой на стол дежурного, где лежал и мой паспорт, изъятый у Фашиста. Менты просто переписали данные задержанных и сказали им, чтобы они забирали свои паспорта. Сократес, еще со времен одесского выезда зная, как выглядит мой паспорт, прихватил с собой и его.

- А что с Фашистом? - спросил я Сократеса.

- Боюсь, что его отправят в спецприемник, а потом с сопровождающим - в Москву.

Делать было нечего, и я со всеми поехал на вокзал, поезд на Ленинград отходил через полтора часа. Каким же было мое удивление, когда через пять минут после нас на вокзал явился Фашист. Он смеялся, обнажая желтые прокуренные зубы.

На свободе он оказался очень просто. Менты, отпустив тех, кого они взяли за десять минут до конца матча, решили взяться за Фашиста.

- А где паспорт грузина? - кричал старший смены. - Где паспорт грузина?!

Дежурный сержант пробовал оправдываться, мол, паспорт лежал на столе и куда-то исчез, наверное, унес кто-то из тех, кого же отпустили.

- Отпускай тогда и Жваню, чего он будет здесь сидеть… без паспорта.

Фашист так обрадовался освобождению, что весь страх потерял. Не имея ни денег, ни документов, он вписался в поезд до Ленинграда, но доехал не дальше Чернигова. Его сняли с поезда и отдали ментам, а те сделали то, что и следовало ожидать - отправили Фашиста в Москву под надзором сопровождающего.

Но Фашист не сел. Его папа работал в КГБ и отмазал заблудшего сынка. В очередной раз я увидел Фашиста в Москве, куда приехал, чтобы посмотреть матч ЦСКА со «Звездой» из узбекского Джизака (ЦСКА играл в первой лиге).

Причем Фашиста я встретил случайно, возвращаясь с матча: он с какой-то девицей гулял у стадиона «Динамо». Надо сказать, что, будучи фанатом «Спартака», Фашист выбрал не самое лучшее время и место для променада: стадион «Динамо» после игры ЦСКА.

- О, Ара! Ты здесь! - закричал Фашист. Мои армейские спутники, узнав Фашиста, поморщились и с укоризной посмотрели на меня, мол, нашел с кем связаться - с «мясником»!

Фашист обнял меня, и я его тоже. В конце концов, вместе мы хлебнули лиха на выездах.

- Давай купим водки, деньги у меня есть, не беспокойся, и посидим здесь - в парке, за стадионом, - предложил Фашист. Я согласился и, попрощавшись с московскими «конями», пошел туда, куда вел Фашист.

- Слушай, Фашист, давно хотел тебя спросить, а чего ты - Фашист? Гитлера уважаешь, что ли? - поинтересовался я по дороге.

- Да ты чего, думаешь, что я хуев наелся?! Гитлера уважаю… Однажды меня менты винтили на секторе, очень жестко винтили, а я им кричал: «Что вы делаете, суки! Фашисты!» После это ребята и стали звать меня Фашистом.

- А тебе не обидно?

- А мне похуй, зато звучит красиво - фашист!

- Понял.

Девица Фашиста, вульгарная блондинка в короткой юбке, Лимонов таких называет «подзаборными Мэрилин Монро», немного отстала от нас.

- Ара, хочешь, я тебе ее подарю? - Фашист перешел на шепот. - Ебется она - просто супер, а самое главное - классно отсасывает!

- Раз так, конечно, подари.

- Ара, она - твоя! Даю тебе слово Фашиста! Выпьем - она твоя. А то мне она уже надоела. А ты знаешь, что она сейчас - без трусов?

- Откуда мне знать…

- Так я тебе покажу! Настя, чего ты отстаешь? Догоняй нас, а то я соскучился! - Фашист подмигнул мне, мол, приготовься.

Настя нагнала нас, а я сделал вид, что на моей кроссовке развязался шнурок и остановился, чтобы его якобы завязать. Фашист положил руку на ягодицы девицы и специально для меня приподнял ее юбку. Трусов на Насте действительно не было. Меня это зрелище возбудило.

Фашист купил водки в ближайшем магазине, и мы поспешили вернуться в парк у стадиона «Динамо».

- Ночевать поедем ко мне! И она - твоя! - продолжал заводить меня Фашист. Но меня заводить и не надо было. Я хотел побыстрей покончить с распитием спиртного и получить в руки подарок Фашиста. Но моим ожиданиям воплотиться в жизнь было не суждено. Не успели мы расположиться на скамеечке и откупорить бутылку «Московской», как появился наряд ментов.

- А что мы тут делаем, молодые люди? Распиваем спиртные напитки в общественном месте! Пройдемте с нами.

В итоге мы все втроем оказались в ближайшем отделении милиции. Меня с Фашистом посадили в «аквариум», а Настю менты куда-то увели. Нас отпустили из милиции перед самым закрытием метро, куда делась Настя, мы догадывались. Но больше мы ее не видели, ни я, ни Фашист.

Надо ли сообщать, что в начале 90-х Фашист погиб? Его убили, зарезали в пьяной драке.

* * *

Продолжать вариации на тему «выпил - очнулся на футболе», или - «пошел на футбол - очнулся в милиции» можно до бесконечности. Однако я все же расскажу о фанате ЦСКА по кличке Портвейн, с которым я познакомился, уже придя из армии. Портвейн был лет на пять-семь старше меня, но выглядел он как дерьмо: тощий, плешивый, с гнилыми зубами. Правда, наше знакомство произошло при обстоятельствах, которые меня не красят, а Портвейна показывают в самом выгодном свете. Дело было в Москве, после матча, который футбольный ЦСКА играл на искусственном покрытии «Олимпийского», вот только не помню, с кем. Да и как я могу помнить, если перед матчем мы с фанатом ЦСКА Закиром в ближайшем дворике распили бутылки три какой-то терпкой гадости, кажется, молдавского вермута. Помню только, как после матча меня несла красно-синяя толпа, и я вместе со всеми орал: «Ар-мей-цы Мос-квы!», «Ц-ЭС-КА!» Людской поток в красно-синих шарфах влился в подземный переход… и все, больше ничего не помню.

Сознание ко мне вернулось на Ленинградском вокзале. Зачем я туда приехал, не знаю, уезжать из Москвы я не планировал, так как на следующий день местный «Спартак» играл с нашим СКА.

Я стоял в окружении фанатов ЦСКА, мы о чем-то разговаривали.

- Ара, а ты где остановился-то? - спросил меня парень в синей «аляске».

- Мне надо в Сетунь.

Почему я решил, что мне надо в Сетунь, я не знаю. В Сетуни жили фанаты «Крыльев Советов». Я был знаком с одной фанаткой «Крылышек», но она не давала мне повода думать, что могу нанести ей ночной визит, да еще без предварительного предупреждения.

- В Сетунь ехать - конечно, не ближний путь, но я тебя провожу, - подбодрил меня парень в «аляске». - Кстати, моя кликуха Портвейн, тебя-то я знаю, ребята о тебе рассказывали, мол, питерский «конь» и все такое… Вороной, отвезем Ару в Сетунь? - окликнул Портвейн своего приятеля. И мы поехали в Сетунь.

В электричке я спал, лежа на лавке. Портвейн и Вороной о чем-то болтали, нас потревожили менты, но мы смогли убедить их, что я просто устал за день, выбился из сил и поэтому прилег отдохнуть.

Ехать в Сетунь было большой авантюрой. Я не знал адреса дома, в котором жила фанатка «Крыльев» и, естественно, совсем не ориентировался в Сетуни. Но каким-то чудом мы нашли нужный дом. На горе я забыл и имя девицы - алкоголь отшиб память напрочь. Я позвонил в дверь, лихорадочно перебирая в голове женские имена: «Аня, Таня, Маня…», помню, что на «ня» кончается. Дверь открыла мать девушки, а я так и не вспомнил, как зовут ее дочь.

- Здравствуйте, м-м-м… Дома? - выдавил я.

- Машенька-то? Нет, она гуляет во дворе. Пойдемте, позовем ее.

Мы вчетвером, я, Вороной, Портвейн и мама, как выяснилось, Маши пошли за этой самой Машей и вскоре ее обнаружили сидящей на скамейке с каким-то чуваком.

- О, Ара, ты? Не ожидала… а точно, завтра же ваши с «мясом» играют…

- Пойдемте домой, ребята, чаю попьем, поздно уже, - предложила Манина мама, она улыбалась и вообще - вела себя так, будто приехал если не зять, то - кандидат в зятья.

Чувак, который сидел с Маней на скамейке, быстро слился, Портвейн и Вороной, конечно, не отказались от предложения попить чаю. Я, честно говоря, так и не понял, чего вдруг Портвейн взялся меня отвезти в Сетунь на ночлег, да еще и подписал в это дело Вороного, напрочь отмороженного фаната ЦСКА (парень одевался исключительно в красно-синих тонах: красно-синяя куртка, красно-синяя вязаная шапочка, синие треники с красными лампасами и… красные сапоги). На что Портвейн рассчитывал? Может, надеялся выпить за мой счет? Не знаю. Так или иначе, ему пришлось довольствоваться чашкой чая, а потом возвращаться домой на другой конец Москвы.

Машина семья, кстати, являла собой довольно редкий феномен. Ее мама была русской, обычной женщиной, а папа - чистокровным евреем по фамилии Кацман. И самое интересное, что он работал простым токарем на ЗИЛе, то есть каждый день вставал в 4-30 утра и шел на завод. Мой ночной визит, конечно, разбудил его, но он не стал выражать недовольство.

- А, питерский. На хоккей приехал? - спросил он так - ради того чтобы просто что-то сказать. Он был похож на еврейского ремесленника, на нашего соседа - сапожника дядю Борю, тот тоже был небольшого роста, с седыми кудрями, с брюшком.

- Да, на хоккей. Простите, что потревожил…

- Да ничего. Ты летом приезжай, на футбол сходим, я с мальчишества за «Торпедо» болею, помню, как играл Стрельцов, молодой Валентин Иванов. Отличные футболисты! Сейчас так не играют. Не умеют просто.

Была в Манином папе какая-то особенная стать, которой обладали те, кого в Советском Союзе называли «передовиками производства». Чувствовалось, что он гордится тем, что всю жизнь отработал на одном заводе, на ЗИЛе.

- Раньше мы с ребятами всей бригадой на футбол ходили, жен брали, вон - с ее матерью ходили на стадион «ЗИЛ», пока она ее не родила, потом ей, матери Манькиной, уже не до футбола стало, да и я за сезон, если на два-три матча схожу, считай, перевыполнил план. Ладно, ребята, я спать пошел. Вы еще посидите?

- Да, папа, минут десять.

Через минуту в кухню заглянула Манина мама, которая выходила, чтобы приготовить ночлег для дочери.

- Машенька, Дима пусть ляжет на кухне, на раскладушке, а утром, когда папа встанет, ты ляжешь на кровать папы, а Дима - в твою кровать.

Положить меня на ночлег в двухкомнатной квартире Кацманов было негде. В одной комнате спала чета Кацманов, а в другой - Маня и ее бабушка по маминой линии. Другого выхода, кроме как устроить мне ночлег на кухне, не было.

Я поставил раскладушку, а Маня пошла за матрацем и бельем для меня.

Маша была обычной еврейской девушкой - чернявенькая, с выразительными глазами, с подчеркнутой линией бровей, пухленькие губки, фигурка стройная. Словом, не красива, но и недурна. Но было в Маше что-то такое, что заставляло ее хотеть, причем сразу, как только она оказывалась рядом. Я никак не мог взять в толк, в чем проблема. Может быть, я попросил Портвейна отвезти меня в Сетунь, по сути, к совершенно незнакомым мне людям, потому что мое подсознательное помнило об этом «эффекте Марии» после нашей первой встречи перед матчем «Крылья Советов»-СКА? Наверное, в этом все дело. Алкоголь дал волю моим подсознательным импульсам, и я оказался в Сетуни, в семье еврейского рабочего.

Маша вернулась с матрацем и бельем. Мы приготовили мне постель, вдруг девушка прильнула ко мне и начала целовать в губы. Я, естественно, и не думал сопротивляться, облапил ее зад… Скрипнула дверь - это Манин папа зашел в туалет. Выйдя из клозета, еврейский рабочий с укоризной посмотрел на меня, на свою дочь.

- Да я погляжу, ты парень не промах, прыткий жеребец. А, питерский? - в его голосе прозвучала скрытая угроза.

Мне стало стыдно.

- Иди спать, Маня! - приказал отец дочери, и та повиновалась. Но вскоре вернулась в кухню уже в ночной сорочке.

- Папа заснет, и я к тебе приду. Не засыпай, ладно?

Она зашла в туалет, нажала на спуск, чтобы родители и бабушка подумали, что она ходила пописать на ночь.

Мне до смерти хотелось спать. Я устал, как бродячий пес. В первой половине дня я бегал по Москве с московскими «конями», ища люберов - по Москве прошел слух, что те приехали специально в центр столицы, чтобы прыгать на неформалов, в частности, на фанатов. Люберов мы не нашли, зато встретили Закира, с которым я напился, затем - шизование на матче ЦСКА, дорога в Сетунь и поиск дома Мани - все это измотало меня. В коридоре кто-то зашаркал тапочками, я почувствовал, как меня окатила теплая волна… Но это бабушка прошла в туалет. Я лежал на раскладушке, от плиты пахло газом…

Опять шарканье - но на этот раз это мама Марии шла по своим надобностям. Мои глаза слипались, я боролся со сном из последних сил, а мне они были нужны, ведь предстоял матч не с кем-нибудь, а с «мясниками». В итоге я провалился в сон.

Проснулся я от того, что меня трясли за плечо.

- Питерский, питерский, вставай! - это был папа Мани. Я встал, в полусонном состоянии собрал раскладушку и отправился в комнату, где похрапывала бабушка. Маня уже ушла спать на место отца, а я застелил своим бельем ее постель и улегся. Храп бабушки не помешал мне вырубиться вновь.

Утром я проснулся от поцелуя в губы.

Я обнял Маню, но она приложила палец к губам:

- Т-ш-ш, бабушка на кухне.

Я понял, что ловить мне нечего.

- Что же ты заснул? Я к тебе приходила, а ты лежишь как мертвый…

- Устал, вот и вырубился, думал, ты разбудишь.

- А я подумала, что ты расхотел…

- Да нет, ты что! Я ждал, но… Впрочем, на раскладушке этим заниматься неудобно.

- Чем этим? - Таня изобразила искреннее удивление в голосе и на лице.

- Как чем? Да и предки твои в туалет могли пойти и увидеть нас.

- Я просто хотела поболтать с тобой…

Чувствовал я себя неважно, болела голова, а изо рта несло помоями. Уверен, что целоваться со мной было неприятно, и я оценил самоотверженность Мани, которая нашла в себе силы разбудить меня поцелуем.

Маня не выходила из комнаты, и мне было стыдно подниматься, потому что, несмотря на похмелье, мой организм встретил утро по-мужски.

- Давай, вставай, бабушка завтрак приготовила.

- Отвернись, - попросил я Маню.

- А ты что, голый? - Маня засмеялась.

- Нет, в трусах, но все же, дай мне одеться.

- А, поняла, - как я узнал потом, фанатка «Крылышек» была опытной девушкой.

Мы позавтракали, и я засобирался, так как договорился с Портвейном о встрече в центре Москвы, а потом надо было собрать ребят из нашей «фирмы», которые должны были приехать на матч со «Спартаком».

Маня проводила меня до остановки электрички, и на перроне вновь несколько раз чувственно поцеловала меня в губы.

- Я приду на ваш матч, - сказал она мне на прощание.

Меня это не обрадовало, потому что на московский матч СКА со «Спартаком» собиралась приехать из Ленинграда девушка, за которой я ухаживал, правда, болела она не за СКА, а за «Зенит». Я рисковал оказаться в неудобном положении.

Мы встретились с Портвейном на «Комсомольской» и поехали в Лужники, где нас уже ждали питерские армейцы во главе с моим «заместителем» Агитатором.

- Ну чего, Ара, рассказывай, как ты тут? - спросил Агитатор.

- Да, нормально…

- Где ночевал-то?

- У Мани, в Сетуни.

- Да ты что! Трахнул ее, небось? Дырочка-то у Машки аккуратная, ведро со свистом не пролетит

- А ты откуда знаешь?

- Оттуда, что трахал ее. Когда ты в армии служил, мы на «Крылья» приезжали, и нас познакомил твой приятель из их основы - Рок. Ее бабка в магазин пошла, так она сама меня на себя затащила. Я, правда, быстро кончил. Бабка должна была вот-вот вернуться. Сам знаешь, когда на нервяке всякое бывает… Я хотел минет ей сделать, но она сказала, что в рот не берет, мол, не научилась еще.

- Так она и не научится, если в рот брать не будет, - вступил в разговор Портвейн и заржал.

- Ара, так ты трахнул ее или нет?

- Нет, - мрачно и раздраженно ответил я. Мои романтические иллюзии растаяли. Я думал, что произвел на Маню неизгладимое впечатление, а оказалось, что она просто шлюха.

- И почему? Неужели не дала? - Агитатор не унимался.

- Да когда я мог? Вначале спал на кухне, на раскладушке, а потом в одной комнате с ее бабкой… А бабка все время дома сидела.

- Да надо было с ней в ванной запереться, она только этого и ждала! Маню вся их «фирма» отымела, - Агитатор то ли подкалывал меня, то ли действительно переживал, что лидер его «фирмы» не получил удовольствия. Потом Агитатор рассказал еще несколько историй о похождениях крыловской девицы, и я решил, что имею все основания не обращать на нее внимания, если она заявится на наш матч, а сосредоточиться на той, что должна была приехать из Питера.

Я так и сделал, чем обидел Маню, она растерялась, явно не понимая, что произошло. Однако питерская барышня оказалась порядочной стервой. Будучи фанаткой «Зенита», она дружила с «мясниками» и на матче начала благосклонно отвечать на заигрывания одного из лидеров «мясников», а тот стал подкалывать меня. Долбанная «зенитчица» довольно улыбалась, мол, два кота сейчас подерутся из-за меня. «Вот пизда!» - подумал я. Но потерять лицо перед своими товарищами я не мог. «Мясник» сидел на нашем секторе, несколькими рядами выше. Ряды были разделены между собой железными перилами. Я подлез под одни перила, перелез через другие, до «мясника» оставался еще один ряд, он заметил меня и приготовился к встрече, я был в заведомо менее выигрышном положении, мне пришлось бить его снизу, стоя на сиденьях нижнего ряда, рискуя свалиться. Однако я сумел попасть ему в рыло, но и он меня ударил сверху, и тут меня схватили менты и утащили с трибуны. Интересно, что «мясника» они пальцем не тронули. В пикете уже сидело несколько фанатов ЦСКА, которые пришли поддержать нас. Они сцепились с «мясниками» уже в фойе ледовой арены, и их задержали. Ни одного «мясника» в пикете не было. Не знаю почему, но в 80-е годы фанатам армейских команд от ментов доставалось больше, чем фанатам других команд. Я просидел в пикете весь матч и не видел, как СКА проиграл 1:5.

Из Питера на тот матч, помимо той зенитовской барышни, приехали еще несколько девиц. У одной из них было лицо с лошадиной челюстью и великолепная задница. Меня привлек второй аспект ее внешности. Я решил, что коли Маня оказалась шлюхой, а «зенитчица» - стервой, то мне ничего не мешает приударить за девицей с красивой попой.

Девице этой явно польстило внимание со стороны лидера «фирмы», она довольно ржала и еще зазывней крутила бедрами. Я уже прикидывал, где она могла бы меня утешить. Почему бы не купить билеты в купе?

На вокзале я увидел Маню.

- Твоя подружка, «зенитчица», поехала куда-то с «мясниками», - сообщила она мне.

- Да и ладно, мне все равно, это не моя девушка…

- Я же вижу, что тебе не все равно. Ты мог меня предупредить, что из Ленинграда должна приехать твоя подружка, я бы не приехала на ваш матч…

- Это не моя подружка…

- Но она тебе нравится. Это же сразу заметно.

- Ты ошибаешься.

- Было бы здорово, если бы это было так.

Я хотел поскорей закончить этот романтический разговор, так как мне не терпелось поскорей заняться нашей девицей с манящей попой.

- Ладно, мне пора, - Маня, наверное, почувствовала мое беспокойство. - Я приеду в Питер, когда наши с вашими будут играть. Встретишь меня?

- Конечно!

Я не врал. Эффект Марии забыть было трудно.

Маня действительно приехала в Ленинград на матч, только до меня ей уже не было никакого дела, она успела стать девушкой одного из лидеров фанатов «Крыльев», чем, похоже, очень гордилась.

А девица с лошадиным лицом меня обломала. Она долго виляла задом, поощряя меня, а потом заявила, что у нее есть парень, какой-то чувак с Гражданки. А я решил, что конкурировать с гопником из спального района для меня,

первого питерского армейца, просто западло.

* * *

Кто больше всего пострадал от женского коварства, так это Портвейн. Пить он начал, точнее - пьянствовать, после того, как его бросила жена, дочь какого-то штабного генерала. Ее, конечно, не устраивало, что парень, за которого она вышла замуж, вместо того чтобы помогать ее папе на генеральской даче, в сомнительной компании мотается по стране с красно-синим шарфом на шее, а в Москве все время проводит в пивных, расположенных близ стадиона «Динамо». В общем, все завершилось, как в том анекдоте: Портвейн вернулся с выезда на один день раньше (прилетел из Киева на самолете, так как билеты на поезд раскупили) и обнаружил в своей прихожей чужие мужские ботинки, а в своей постели - их счастливого обладателя. Ничем хорошим для Портвейна это ночное рандеву не закончилось. Обладателем ботинок оказался молодой офицер ВДВ, который сумел нейтрализовать возмущенного фаната ЦСКА хорошо поставленным ударом в челюсть.

Генеральская дочь не стала молить мужа о прощении, а, наоборот, выдвинула условие, мол, я разрешу тебе остаться моим мужем, если ты забудешь о футболе и ЦСКА. Портвейн согласен был сделать вид, что измена жены для него - не более чем досадный эпизод, но чтобы отказаться от футбола, забыть о ЦСКА - об этом он и слышать не хотел, и в итоге оказался за дверью квартиры, где вскоре обосновался молодой офицер с поставленным ударом. Передряги в личной жизни заметно отразились на внешности Портвейна, он постарел и полысел. Портвейн родился и вырос в семье профессора. Его родители (папа - профессор, мама - преподаватель), видя, в кого превращается их сын, не спешили начинать операцию по его спасению. Наверное, просто махнули на него рукой, и Портвейн стремительно опускался на дно.

Нельзя сказать, что Портвейн был бесстрашным красно-синим воином, отменными бойцовскими качествами он не отличался, наоборот, постоянно ходили слухи, что его где-то кто-то побил. В общем, авторитетом среди фанатов Портвейн не пользовался. Да и я лично однажды убедился в его трусоватости.

В Москве Портвейн совершил какие-то мелкие кражи и решил, что Ленинград - самое подходящее место для того, чтобы скрыться от правосудия. Мы возвращались из Дворца спорта «Юбилейный» с матча второй сборной СССР по хоккею. В моей сумке лежал парадный флаг ЦСКА (с орденом Ленина), которым я размахивал на стадионе, поддерживая наших хоккеистов.

- Ара, дай мне флаг, - попросил меня Портвейн, когда мы стояли на платформе метро.

Я дал парню флаг, он накинул его на плечи. Тут же к нам подвалил какой-то тип в очках лет тридцати, типичный такой совок.

- Сними знамя, не позорь орден Ленина! - заорал совок на Портвейна.

- Ты чего, мужик? - Портвейн опешил от неожиданности.

- Да ничего, ты знамя позоришь! - продолжал очкастый совок. - Я тебе сказал - снял быстро!

- Эй, чувак, отвали лучше, - вступил я.

Но очкарика неожиданно поддержал пожилой военно-морской офицер, который был явно навеселе, от него разило перегаром.

Гудя, подошел поезд. Разборка продолжилась в вагоне. Очкарика и пьяного моряка поддержали двое мужиков гопнического вида, им было в радость наехать на неформалов. Все четверо стали толкать меня и Портвейна.

- Ты чего, блядь, неформал? - начал быковать один из гопников, хватая меня за ворот пальто. Вместо ответа я ударил его тыльной стороной ладони в глаз, хорошо так приложил, что он отлетел к противоположным дверям, а другой гопарь получил от меня ногой по яйцам, и упал на сидящих старушек. С офицера я сбил фуражку, а очкастого крепко схватил за кадык. Очкастый захрипел, его глаза начали вылезать из орбит. Он попытался нанести мне боковой удар, но я блокировал его локтем. Портвейн стоял с растерянным видом. Я продолжал сдавливать кадык очкастого мудака, я хотел, чтобы он обоссался, ведь от удушья люди обделываются. Краем глаза я заметил, как из другого конца вагона, работая локтями, пробирается здоровенный мужик в синем плаще и берете, надетом на военный манер - он явно замышлял что-то недоброе в отношении нас с Портвейном. Я успел отпихнуть от себя очкастого, который так, сука, и не обделался.

Мужик в синем плаще открыл перед моим носом какие-то красные корочки, крепко схватил меня за рукав пальто и сказал мне:

- Таких, как ты, я убивал в Афганистане!

Я понял, что меня свела судьба с каким-то долбанутым «воином-интернационалистом». У мужика, которого я ударил в рыло, под глазом успела образоваться гематома. На местах для инвалидов причитали старухи, одна из них протянула бедолаге пятак:

- На, сынок, возьми, приложи под глаз, чтобы синяк не разлезся…

Тот благодарно кивнул бабке, взял было пятак, но потом передумал и вернул его обратно.

Поезд доехал до «Технологического института» - наша остановка. Двери открылись, и я двинулся, чтобы выйти из вагона, но «воин-интернационалист» меня не отпускал, я рванулся вперед и вылез-таки из вагона, но за мной, помимо Портвейна, который наверняка был не рад, что стал виновником такого расклада, вылезли и остальные участника разборки. Мужик в берете навалился на меня всей массой, обхватил сзади рукой за шею и начал выкручивать руку. Сзади меня ударили по почкам, я повернул голову и понял, что это меня ударил мужик, которого я приложил по яйцам в вагоне. Я притворился, что сдаюсь, и как только почувствовал, что «интернационалист» ослабил хват, резко повернулся запястье, вырвал руку и что было силы ударил по харе того, кто засадил мне по почкам, у того из носа брызнула кровь, мужик растерянно заморгал свиными глазками. «Интернационалист» умело ударил меня носком ботинка под колено, я упал, и он вновь обхватил меня за шею:

- Здоровый, гад, - прошипел он, отдавая мне должное.

У меня оставался один шанс освободиться от захвата: согнуться почти пополам и бросить «интернационалиста» через себя, что я и сделал. У меня неплохо получилось - пригодились навыки, приобретенные в секции дзюдо. Нельзя сказать, что «интернационалист» перелетел через меня, он перевалился, как мешок, но если бы Портвейн помог мне подняться, мы бы убежали. Но Портвейн наблюдал за этой сценой с обреченным видом, его держал за рукав тот самый очкан, что первым до нас докопался. Портвейн мог легко вырваться, но он не использовал шанс, не решился. Раздался милицейский свисток. Прибежал запыхавшийся мент.

- Что здесь происходит?!

- Товарищ капитан. Эти люди напали на нас за то, что мы развернули флаг с орденом Ленина, и начали нас избивать, - я в принципе не врал, так оно и было.

Мужик в берете поднялся с пола, отряхнулся и прошипел мне:

- Ну ты подлец!

Потом он достал из кармана свои корочки и развернул их.

- Товарищ подполковник, сейчас мы во всем разберемся, но вам придется подняться в пикет, дать показания, - ментовской капитан сразу подтянулся.

- Я бы этим сволочам!.. - распалился военно-морской офицер.

- Товарищ капитан, этот офицер пьяный, они на нас напали, мы защищались.

Но корочки мужика в берете произвели на мента магическое действие. В пикете очкастый, военмор и мужик в берете, который оказался подполковником войск МВД (двое их добровольных помощников исчезли, как только появился мент), дали показания, мол, мы, пьяные, глумились над изображением Ленина, они нас пытались образумить, мы в ответ начали оскорблять их, а потом и вовсе - начали с ними драться. Я пытался протестовать, обличать противников во лжи. Меня распирало от возмущения, и я постоянно вскакивал на ноги. Портвейн сидел понурый, молчал.

А мент лишь отвечал мне:

- Сядь, успокойся, суд разберется.

- Товарищ капитан, отметьте, что этот морской офицер - пьяный, от него пахнет!

- Я же сказал - сядь!

Мент зафиксировал показание троицы, и блюстители чистоты образа Ленина ушли.

- Мы еще встретимся, - бросил мне на прощание подполковник МВД.

Как только троица ушла, мент облегченно вздохнул.

- Да, ребята, попали вы в историю… Молите Бога, чтобы подполковник в суд не пришел. Если он даст показания, вас закроют.

- Так ведь они сами на нас набросились!

- Вот его показания, а суд будет читать их, а не вас слушать, здесь написано, что он показал вам… вот тебе, Жвания, он показал удостоверение офицера Министерства внутренних дел, потребовал успокоиться, а ты начал его обзывать нецензурно, оказывал сопротивление при задержании. Три года тебе светит, Жвания!

Меня переполняла ярость, настолько очевидной была несправедливость, а вранье - явным.

Мент забрал наши с Портвейном паспорта и выдал повестки в суд.

- Я в суд не пойду, а то меня точно посадят. Наплевать на паспорт, у меня есть еще военный билет.

Я все еще надеялся, что судьи примут во внимание мои показания и оправдают меня. В назначенный день я явился в отдел милиции при метрополитене Московского района, оттуда меня отвезли в суд. Я не знал, что вслед за милицейской машиной на такси ехала мама.

Судья зачитал показания троицы и спросил меня, раскаиваюсь ли я в хулиганстве.

- А почему я должен раскаиваться?! Где те люди, которые меня били? Почему не отмечено, что военно-морской офицер был пьяный? Почему в суд не вызвали людей, которые напали в метро на меня и моего товарища?

- Так, понятно - вы не раскаиваетесь. Приговор - пятнадцать суток исправительных работ.

Я опешил. Не то чтобы меня испугал приговор - я не находил слов от возмущения. В этот момент в зал вошла мама, она сказала судье, что я погорячился, что я работаю, и если я отсижу пятнадцать суток, меня с работы выгонят… Судья смягчился и смягчил приговор - сто рублей штрафа. Учитывая, что я зарабатывал сто двадцать рублей в месяц, для меня это была большая сумма.

Менты, правда, отдали мне флаг, а офицер, который вез меня в суд, посоветовал впредь быть осторожней.

После этого случая Портвейн стал тише воды и ниже травы. Он сидел на квартире нашего общего приятеля Пабло и мрачно бухал. Когда кончалось спиртное, он переходил на корвалол.

- Ара, я виноват в этой истории, я тебе отдам деньги за штраф, но не сейчас, позже, - иногда обещал он мне, но я понимал, что это - бред его пьяной совести. Если бы он в ходе стычки в метро вел себя решительнее, мы бы в милицию не попали. Но иначе Портвейн себя вести и не мог.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.