32. Лондон, 1867

32. Лондон, 1867

— Вы что-нибудь видите? — шепнул Пуссен Порбусу.

— Нет. А вы?

— Ничего.

— Этот старый мошенник нас обманул…

Оноре де Бальзак {1}

Когда Маркс, наконец, добрался до Ганновера, где ожидал получения верстки рукописи из Гамбурга, то получил длинное письмо от Энгельса, в котором его друг высказал все то, о чем не говорил почти два десятилетия, на протяжении которых неустанно поддерживал семью Маркса в ожидании выхода его выдающегося труда.

«Мне всегда казалось, что эта проклятая книга, которую ты так долго вынашивал, была главной причиной всех твоих несчастий и что ты никогда не выкарабкался бы и не мог выкарабкаться, не сбросив с себя этой ноши. Эта вечно все еще не готовая вещь угнетала тебя в физическом, духовном и финансовом отношениях, и я отлично понимаю, что теперь, стряхнув с себя этот кошмар, ты чувствуешь себя другим человеком… Вся эта перемена обстоятельств страшно радует меня, во-первых, сама по себе, во-вторых, специально из-за тебя и твоей жены и, в-третьих, потому что действительно пора, чтобы все эти дела пошли лучше».

Энгельс говорит, что через два года закончится его контракт с Эрмен&Энгельс, и он оставит мир бизнеса.

«Я ничего так страстно не жажду, как избавиться от этой собачьей коммерции, которая совершенно деморализует меня, отнимает все время. Пока я занимаюсь ею, я ни на что не способен.»

Разумеется, оставление бизнеса сулило резкое падение доходов, но Энгельс оптимистично считает, что «Если все пойдет так, как намечается, то и это устроится, даже если к тому времени не начнется революция и не положит конец всем финансовым проектам. Если революции не будет, я оставляю за собой право к моменту своего освобождения выкинуть забавную шутку и написать веселую книгу: “Горести и радости английской буржуазии”…» {2}[56]

Маркс тоже позволил себе помечтать. В Гамбурге Мейснер приветствовал его с большим энтузиазмом и заверил в своей готовности издавать его работы {3}. Переполненный радостными надеждами, Маркс рассказывал своему приятелю в Женеве, что «Капитал» — это, без сомнения, самая убийственная бомба, которую когда-либо бросали в голову буржуазии». {4}

Другому другу, в Нью-Йорке, он пишет (хотя и закончив только первый том), что ожидает выхода оставшихся трех томов в течение года и использует каждую минуту, чтобы завершить поскорее труд, «которому я принес в жертву свое здоровье, счастье и семью… Я смеюсь над так называемыми «практичными» людьми и их мудростью. Если хочешь быть одним из стада — тогда, конечно, можно повернуться спиной к страданиям других и заботиться только о собственной шкуре». {5} Наконец, он пишет Энгельсу: «Я надеюсь и от всей души верю, что в течение года все будет кончено — в том смысле, что я наконец-то поправлю свои финансовые дела и встану на собственные ноги». {6}

В свой 49-й день рождения Маркс получил первые листы верстки, а издатель разместил уведомление о готовящейся публикации книги Маркса в газетах. Дела, казалось, двигались в правильном направлении, и Маркса распирало радостное нетерпение {7}. Никаких трудностей не предвиделось. В Ганновере он поселился у самого настоящего «групи» — поклонника их с Энгельсом творчества (Маркс назвал его «фанатичным приверженцем»). Врач-гинеколог, доктор Людвиг Кугельманн открыл для себя труды Маркса и Энгельса еще во времена их первой совместной работы «Святое семейство» и с тех пор прилежно собирал все их публикации. Не вполне ясно, что именно привлекало Кугельманна в социализме, коммунизме или самом Марксе — доктор был буржуа до мозга костей. Однако что бы это ни было, Маркс испытал настоящее потрясение, обнаружив в библиотеке Кугельманна лучшее собрание их с Энгельсом сочинений — у них самих такого не было {8}.

Груз «Капитала» свалился с плеч, Кугельманн исполнял любую прихоть Маркса — и Маркс заявил о том, что здоровье его резко улучшилось. Вероятно, немало способствовало этому улучшению сердечное внимание 33-летней дамы, некой мадам Тенге, в девичестве Болоньяро-Кревена — эта супруга богатого немецкого землевладельца поселилась у Кугельманна во время визита Маркса {9}. Он описывает ее в письме к Женнихен, как «истинно благородную натуру, утонченно учтивую, с откровенным и простым характером. Безупречное образование. Она отлично говорит на английском, французском и итальянском (она сама итальянка по происхождению)… Атеистка и тяготеет к социализму, хотя и мало сведуща в этом вопросе. От всех прочих ее отличает удивительная доброта и отсутствие всяких капризов и претензий…»

Маркс послал Женнихен портрет мадам Тенге, спрятанный позади его собственной фотокарточки, но она, судя по всему, не стала делиться этой новостью с матерью или сестрами {10} (позднее, в письме к Лауре Маркс спрашивал, на кого похожа мадам Тенге, но Лаура карточки не видела) {11}. Женнихен могла сохранить фотографию в секрете, потому что ей было прекрасно известно, какой эффект раньше оказывало общение Маркса с другими молодыми дамами на ее мать. Маркс же простодушно болтлив, описывая свое «восхищение» мадам Тенге и намекая, что оно взаимно. Он описывает дочери эту «выдающуюся женщину» так откровенно, словно Женнихен является его поверенной в сердечных делах {12}.

Весь этот поток откровений полился только после отъезда мадам Тенге из Ганновера. Пока она жила у Кугельманна, женщины Маркса почти ничего не получали от него в течение месяца. Женнихен даже опасалась, что он арестован по приказу Бисмарка {13}. Лаура писала отцу: «Начинаю думать, что ты ушел по-французски, удрав из нашей компании раз и навсегда».

Вероятно, именно Лаура лучше всех понимала его молчание.

«Я понимаю, что есть нечто восхитительное в таком временном бегстве из привычного «мусора» нашей семьи… не говоря уж об обществе, в котором ты пребываешь. Есть некая дама, как я понимаю, занимающая большую часть твоих писем и мыслей: она молода? Она остроумная? Она хорошенькая? Ты сам флиртуешь с ней или предоставляешь это ей? Похоже, ты сильно ею очарован, и глупо было бы предполагать, что восхищение исходит лишь с одной стороны. На месте Мамы я бы уже ревновала». {14}

В каждом письме Марксу семья спрашивает, когда он вернется. Вскоре после отъезда мадам Тенге он это и сделал. Без нее в доме Кугельманна стало скучно. Ранее он писал Энгельсу, что останется в Ганновере до выхода книги, и в любом случае ему надо было работать над вторым томом. С возвращением в Лондон он примирился, несмотря на то, что, по его словам, ожидало его дома: «Пытки семейной жизни, домашние конфликты, постоянное преследование и навязчивое требование внимания — вместо того, чтобы без забот работать на свежую голову». {15}

Маркс покинул Лондон 10 апреля, а вернулся 19 мая, по пути задержавшись ненадолго в Гамбурге для встречи с Мейснером и для того, чтобы забрать всю верстку. Хотя вполне возможно, что он стремился вернуться к работе, домой он, казалось, не торопился. На пароходе, идущем из Гамбурга в Лондон, он познакомился с молодой немкой, чья несколько военная выправка привлекла его внимание. Это была ее первая поездка в Лондон, и по стране она планировала путешествовать на поезде, вместе с друзьями. Маркс отважно предложил проводить ее на вокзал. В Лондон они прибыли в два часа дня, но поезд уходил только в 8 вечера, и потому, вместо того, чтобы отправиться домой к ожидавшей его семье, Маркс провел 6 часов со своей случайной знакомой, гуляя по Гайд-парку, угощая ее мороженым в кафе и развлекая всеми возможными способами. В письме Кугельманну он описывает девушку, как милую, веселую и образованную — но аристократичную… и пруссачку до кончиков пальцев.

Оказалось, что эта девушка — Элизабет фон Путткамер, племянница Бисмарка, и Маркс пишет, что она нимало не встревожилась, попав «в лапы красного» {16}. (Когда Маркс был в Ганновере, Бисмарк отправил ему личное послание, в котором выражал желание, чтобы талант Маркса послужил во благо немецкого народа. Об этом абсурдном предложении Маркс не рассказал никому, кроме Энгельса.) {17}

Что касается Маркса и племянницы Бисмарка, то на вокзале они расстались друзьями. Поскольку ни одной другой молодой дамы на пути домой не встретилось, Маркс вернулся, наконец, к жене и дочерям, а также к ожидавшему его с самым, пожалуй, большим нетерпением Лафаргу.

В Лондоне он пробыл всего три дня, после чего уехал в Манчестер — отвезти верстку Энгельсу. Энгельс не читал готовую книгу, и Маркс с волнением ожидал его реакции. Он всегда считал Энгельса своим главным и самым важным критиком — к тому же самым непримиримым и трудным, поскольку Энгельс разбирался в вопросе так же хорошо, как и сам Маркс.

Показательный факт — перед отъездом в Гамбург Маркс рекомендовал Энгельсу книгу Оноре де Бальзака «Неведомый шедевр», которую назвал «произведением, полным восхитительной иронии» {18}. Это была новелла о художнике, который после долгих лет неустанного труда и надежд создал шедевр… который никто, кроме него, не мог видеть и оценить…

Первое впечатление Энгельса было смешанным. Он получил книгу частями, тетрадями по 16 страниц, и критиковать начал очень тактично, мягко заметив, что вторая часть «носит явные следы того, что твои карбункулы в тот момент одерживали над тобой верх, а не ты над ними». Он сказал, что «диалектика» выражена острее, чем в ранней работе «К критике политической экономии», однако некоторые моменты в «Критике» сформулированы лучше, чем в «Капитале». Если бы не это, сказал Энгельс, он читал бы все в полном восторге {19}.

Маркс старательно проигнорировал сомнения и замечания друга, чувствуя огромное облегчение от того, что в целом книга Энгельсу нравится, и пообещал подарить Лиззи Бернс модное в Лондоне платье, если Энгельс найдет для «Капитала» английского издателя — он считал такой шаг неминуемым {20}.

С момента помолвки Лауры и Лафарга основное внимание семьи Маркс было посвящено молодым. Весной 1867 года эта пара произвела фурор в Хэверсток-Хилл, начав брать уроки верховой езды в Хите. Лаура выглядела очаровательно и в седле держалась уверенно, а вот Поль держался скованно и все время норовил ухватиться за гриву лошади, а не за поводья. (Тусси сшила ему специальную подушечку — чтобы было удобнее сидеть после болезненных уроков.) {21} Однако внимание Маркса переместилось на Женнихен. Он беспокоился о своей старшей девочке, доброй и честной, которая в социальном смысле попала в неловкое положение, наблюдая, как готовится к свадьбе ее младшая сестра, а сама не имея при этом ни одного даже потенциального поклонника. Маркс даже пытался уговорить ее поехать в Германию, чтобы сменить обстановку — он находил это необходимым и полезным. Однако Женнихен отказалась: «Напротив, могу тебя заверить, что мне очень комфортно на своем месте… В самом деле, нет ни малейшего повода для проявления надуманной жалости… хотя попыток сделать это предостаточно». {22}

Женнихен давно уже больше интересовалась проблемами интеллектуального толка, а не делами сердечными, сейчас же — в особенности. Поскольку шансы на актерскую карьеру практически испарились — не только из-за слабого здоровья, но и потому, что для дочери Маркса это был бы слишком вызывающий шаг — и Женнихен пробовала себя в драматургии. Пьеса, написанная в тот период, была отчасти драмой, основанной на личных переживаниях, отчасти — политической трагедией, а вдохновляли Женнихен Шекспир и ее собственная семья (одна из реплик пьесы: «Мой дорогой отец, ваши слова ранят мое сердце… Ваши люди рыдают — если вы отречетесь от власти, то кто защитит их?») {23} Кроме того, она много занималась переводами, страницу за страницей переводя английскую, французскую, немецкую поэзию, французские эссе на тему революции 1848 года — и параллельно отслеживая участие Интернационала в забастовках рабочих Англии и Франции {24}. Тихая и неброская на вид, она с каждым днем росла и в политическом, и в литературном смысле.

Летом 1867 года Лафарги пригласили дочерей Маркса приехать вместе с Полем в Бордо. Женни и Маркс не собирались экономить на подготовке дочерей к этому путешествию. Лафарг предложил оплатить расходы, но Маркс не мог принять это предложение — он должен был произвести впечатление человека, который способен сам позаботиться о своей семье. Он использовал деньги, отложенные на оплату аренды дома, чтобы купить билеты на пароход, а затем вновь обратился к Энгельсу с просьбой спасти его от унизительного выселения {25}.

Женни и Карл знали, что отец Лафарга занимался виноторговлей (они были уверены, что достаточно успешно), что он владеет землей и недвижимостью на Кубе, в Новом Орлеане и во Франции. Обещание старшего Лафарга подарить сыну на свадьбу 100 тысяч франков — 4 тысячи фунтов — Женни восприняла, как некий аванс будущей легкой и безбедной жизни своей дочери, а также надеялась с помощью этого брака подыскать хорошие партии и для остальных девочек. Тогда невозможно было представить, что дочери Маркса, при всей своей одаренности, могут добиться чего-то в жизни самостоятельно, без помощи брака. В отношении своих дочерей Женни и Карл мыслили достаточно консервативно.

Одетые в лучшие свои платья, три молодые леди отправились во Францию в сопровождении Поля Лафарга, однако почти сразу выяснилось, что куда удобнее и практичнее для них было бы ехать в своей повседневной одежде. Многочисленные пересадки с поезда на поезд, экипажи, плохая погода, громоздкий багаж и долгий путь — все это не могло не сыграть свою роль. Красивые платья были помяты, прически растрепались, путешественницы устали и испачкались. Впрочем, путешествие морем все равно было восхитительно.

Женнихен писала, что все они находились в приподнятом настроении; родители Лафарга оказались «величественными и благородными людьми». В письме матери Женнихен рассказывала, как ей удалось завоевать их расположение, споря с Полем по поводу атеизма и приведя довод, что абсурдно делать культ из любого «-изма». Однако ее поразило отвращение Лафаргов к тому, что можно назвать «смешанной расой». В редкой ссылке на еврейские корни Маркса Женнихен пишет: «Избранный народ, стыдящийся своих корней, можно только пожалеть».

Девушки пробыли в Бордо некоторое время, а затем вместе с Лафаргами отправились на залитое солнцем побережье Бискайской бухты. Женнихен было 23, Лауре почти 22, Тусси — 12 лет. Они впервые выехали все вместе за пределы Англии. Женнихен, как самая скромная и наименее тщеславная из сестер — и потому заслуживающая наибольшего доверия — сообщила, что их туалеты вызвали «сенсацию» во Франции. Вместе они произвели потрясающее впечатление — и внешнее, и интеллектуальное — но при этом были и милы, и шаловливы. Поль с радостью отдался их обаянию, и вскоре Женнихен и Тусси стали относиться к нему, как к брату {27}.

На побережье они провели весь август и в Лондон вернулись только 10 сентября. Хотя путешествие по Франции было для них совершенно новым и необычным приключением, столь непохожим на обычную их жизнь в кругу семьи, они внимательно следили за судьбой книги отца, о которой Женни и Карл рассказывали в письмах подробно и с оптимизмом. Накануне возвращения девочек домой Женнихен писала: «Наконец-то эти немецкие болваны воздадут нашему Мавру по справедливости — хотя и никогда не смогут полностью расплатиться с ним за все, что он для них сделал». {28}

Верстка «Капитала» так и летала между Лондоном и Манчестером. Стук почтальона в дверь этим августом почти всегда знаменовал очередное критическое письмо Энгельса по поводу «Капитала», а затем человек в красном сюртуке и кепи забирал ответ для пересылки в Манчестер. Маркс едва ли не вслух разговаривал с письмами Энгельса, обращаясь к другу так, словно он был рядом с ним (Тусси вспоминала, как из кабинета доносились возгласы отца «Нет, это не так!», «Ты совершенно прав!» — а иногда громкий хохот Маркса в ответ на ехидные и остроумные замечания Энгельса) {29}. То, что девочки и Лафарг больше месяца были в отъезде, казалось, помогло Марксу ускорить свою работу. 14 августа он закончил правку 48 листов верстки и пообещал закончить работу в течение этой недели {30}. На этот раз он справился даже раньше: через два дня, в два часа ночи Маркс закончил окончательную правку книги «Капитал. Том I».

Измученный, довольный, благодарный, он пишет Энгельсу короткое письмо:

«Итак, этот том готов. Только тебе обязан я тем, что это стало возможным! Без твоего самопожертвования ради меня я ни за что не мог бы проделать всю огромную работу по трем томам. Обнимаю тебя, полный благодарности!!»[57]

Маркс посвятил «Капитал» другому своему другу, верному и преданному до конца жизни — Люпусу {31}.

В целом Энгельс был поражен, с какой легкостью и каким простым языком Маркс умел объяснить сложнейшие экономические теории. Он отмечал, что впервые в таком полном объеме были раскрыты взаимоотношения труда и капитала {32}. Энгельс пояснял позднее: «Маркс выяснил, что капиталисты, как и феодалы, как и рабовладельцы, достигали успеха за счет использования огромного количества других людей». {33}

Однако Энгельс был объективен и не только хвалил книгу. Он умел критиковать — и предвещал трудности, которые возникнут, когда книга попадет в руки простых читателей:

«Но как мог ты оставить внешнюю структуру книги в ее теперешнем виде! Четвертая глава занимает чуть ли не 200 страниц и имеет только четыре раздела с заголовками, которые напечатаны обычным шрифтом вразрядку и с трудом отыскиваются. При этом ход мыслей постоянно прерывается иллюстрациями, и иллюстрируемый пункт нигде не резюмируется в конце иллюстрации, так что постоянно от иллюстрации одного пункта переходишь прямо к изложению другого. Это страшно утомляет, а при недостаточно остром внимании даже запутывает». {34} [58]

К тому времени, как Энгельс прислал эти замечания, менять что-то в немецком издании было уже поздно — верстка с правкой была отослана Мейснеру, и начался набор текста. В середине сентября Маркс и Лафарг нанесли Энгельсу краткий визит — чтобы Энгельс и Лафарг могли познакомиться лично — а когда они вернулись в Лондон, «Капитал» уже ждал их, тысяча экземпляров сошла с печатного станка {35}.

Ближний круг Маркса встретил это событие со сдержанной радостью. Из горького опыта было уже хорошо известно: если пресса не обратит на книгу внимания, все окончится неудачей. Соратники принялись за работу, чтобы избежать повторения прошлых ошибок. Лаура и Лафарг начали перевод предисловия к «Капиталу» на французский, чтобы напечатать его во Франции {36}. Маркс, Женни и Женнихен писали письма всем своим знакомым в Германии, Швейцарии, Бельгии и Америке, сообщая о выходе книги и предлагая обговорить условия продажи и распространения книги в этих странах. Энгельс написал, по меньшей мере, 7 анонимных рецензий на «Капитал» для немецких и английских читателей в Европе и Америке; причем все были написаны в разной манере и стиле — некоторые были критическими статьями, некоторые содержали экономический анализ, некоторые — обзор книги с социальной точки зрения {37}. (Сама творческая натура, Женнихен буквально аплодировала его способности перевоплощения в различных персонажей и маскировки.) {38} Энгельс же понукал коллег и друзей к таким же действиям, чтобы обеспечить успех «Капиталу». Он говорил Кугельманну, что и короткие, и подробные рецензии и заметки в прессе необходимы и что они должны появляться быстро и единым фронтом. «Мы должны сделать невозможным для этих джентльменов продолжение политики тотального замалчивания, которую они так любят». Энгельс предложил также опубликовать хотя бы одну отрицательную рецензию, что пошло бы «Капиталу» только на пользу.

«Главное, чтобы книгу обсуждали снова и снова. И поскольку Маркс в этом деле не может участвовать непредвзято, а кроме того, он застенчив, словно юная дева, проследить за этим должны мы. Говоря словами нашего друга, Иисуса Христа, мы должны быть невинны, аки голуби, и мудры, аки змеи». {39}

Тем временем Маркс чувствовал себя все несчастнее. Некоторые его коллеги, получив книгу, пребывали от нее в недоумении. Маркс пообещал жене Кугельманна, Гертруде, которая честно призналась, что «не знает, что с этой книгой делать», прислать ей «руководство, как правильно читать» {40}. Чуть позже он и в самом деле указал несколько глав, которые назвал более читаемыми, и посоветовал Кугельманну объяснить своей жене сложную для нее терминологию {41}.

Питер Фокс, английский делегат Интернационала, тот самый, который утомил Лауру своим заиканием, сообщил после получения книги, что чувствует себя «человеком, которому подарили слона, но не сказали, что с ним делать». {42} Один молодой немецкий промышленник, прочитав книгу, предположил, что Маркс подвизается в ткацком бизнесе {43}.

Примерно через месяц после публикации «Капитала» Маркс вновь не мог спать, и его снова мучили карбункулы, целая россыпь которых образовалась в таком месте, что лежать он мог только на боку. Он заявил, что не может работать над вторым томом — отчасти из-за проблем со здоровьем, отчасти из-за финансовых неприятностей, которые усугубились, поскольку с ними вместе теперь жил и Лафарг {44}. Разумеется, истинной причиной его творческого паралича была необъяснимая тревога, с которой он ждал реакции на выход первого тома. Отчаянно пытаясь найти убежище в этот мучительный для него период, Маркс находит его в чтении французских порнографических стихов XVI века, которые прилежно переписывает и отправляет в письмах Энгельсу {45}.

К ноябрю никакой реакции на выход «Капитала» все еще нет. Он не только не стал «бомбой для буржуазии» — он вообще никакого впечатления не произвел. Маркс пишет: «Молчание по поводу моей книги заставляет меня нервничать». После 16 лет труда, после жертв, принесенных его семьей, великая книга Маркса «Капитал», изданная в 1867 году в Гамбурге, не получает никакого признания (IISG, Амстердам).

Маркс пишет Энгельсу: «Пока мы должны делать то, что так хорошо умеют делать русские — ждать. Терпение — вот основа русской дипломатии и причина их успехов. Однако мы, живущие всего один раз, можем и не дожить до счастливого дня». {46}

За ноябрем проходит декабрь — и по-прежнему царит молчание. Маркс признается, что от расстройства совсем слег. В новогоднем поздравлении Энгельсу он пишет, что «только три дня, как смог начать садиться, а до этого лежал, весь скрюченный. Отвратительный приступ. Ты можешь лучше оценить его степень — три недели никакого курения! У меня до сих пор трясется голова». {47}

Хотя Маркс и говорил о русском терпении, сам он терпеливым человеком никогда не был, кроме того, он ошибался, оценивая готовность людей к серьезным переменам — будь то их способность воспринимать новые идеи, или подняться на восстание. Он неоднократно повторял, что потребуются годы, если не десятилетия, чтобы обучить рабочий класс и подготовить его к тому, чтобы он смог взять бразды правления… и при этом он искренне ждал, что пролетарии не только смогут принять и понять «Капитал», но и сделают это быстро. А ведь даже физически это был воистину неподъемный труд — не говоря уже о математических формулах, цитатах на иностранных языках, отсылках к литературным и философским произведениям и абстрактном теоретизировании, которые делали этот труд практически неприступной крепостью для простого рабочего.

Представленная Марксом концепция ему самому была ясна, как день — потому что они с Энгельсом обсуждали ее с 1844 года. Казалось, друзья забыли о том, что идеи Маркса (пусть и не все из них были новыми и оригинальными {48}) были скомбинированы таким образом, чтобы произвести подобие теоретического землетрясения — революцию в умах, способную потрясти основы молодого капиталистического общества… а оно к 1867 году находилось в наивысшей точке своего расцвета {49}. Своей книгой Маркс словно поднимал перед обществом зеркало, в котором эксплуататоры и эксплуатируемые могли видеть истинный ужас их взаимоотношений глазами Маркса.

Кроме того, «Капитал» можно считать «книгой в книге». Маркс широко использовал сноски — некоторые из них занимали целую страницу — и это заставляло читателя чувствовать, что он должен понимать не только текст, но еще и комментарии к нему — одновременно. Это было похоже на то, как если бы пианист одновременно играл два произведения — и слушатели в результате не слышали толком ни одного из них.

В некотором смысле подобный стиль изложения был неосознанной данью Маркса своим еврейским корням и талмудической традиции; он напоминал еврейскую гомилетическую традицию чтения Агада, в которой сентенции классических текстов талмуда пояснялись на двух уровнях — явном и скрытом, при помощи шепотов и вскриков.

Книга Маркса была трудна даже для интеллектуалов, способных понять ее суть и не испугаться формы изложения. Некоторые расценили книгу как 800-страничный акт агрессии.

Британский социалист Генри Хиндман описал наиболее типичную реакцию его современников на «Капитал»:

«Мы сегодня привыкли, особенно в Англии, фехтовать безопасными рапирами с мягкими наконечниками, и потому яростный натиск Маркса, его атака смертоносным стальным клинком, казались настолько неправильными, что наши псевдо-бойцы, джентльмены, выпускники гимназий были ошеломлены и просто не могли поверить, что этот беспощадный полемист, яростный критик капитала и капитализма был на самом деле глубочайшим мыслителем нашего времени». {50}

В своей книге Маркс намеревался описать происхождение, деятельность и последующее падение капиталистической системы. Читатели, уже знакомые с «Манифестом коммунистической партии», могли искать в «Капитале» еще один призыв к восстанию. Однако «Капитал» был совсем иным — это работа учителя, а не бойца. Описываемая здесь революция — плод долгого и медленного процесса. Здесь одновременно обсуждаются и скромные достижения — вроде сокращения продолжительности рабочего дня — и общественные катаклизмы, вроде полного уничтожения экономической и социальной системы, зародившейся в XVI веке и выросшей в промышленного и военного монстра, пожирающего людей и окружающую среду, чтобы удовлетворить свою вечную жажду наживы и получения прибыли.

«Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства. {51} …Капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят. {52}»[59]

Чтобы добраться до революции, Маркс впервые проводит читателей по всему пути — показывая внутреннюю работу капиталистической системы; отчасти, возможно, именно это смутило и разочаровало его аудиторию. На первых 250 страницах он разобрал экономические, а значит, и социальные отношения почти на клеточном уровне. Он начал свою книгу с настолько близкого, пристального и подробного анализа, например, товаров, что читателю было трудно увидеть за этим общую драматическую картину.

«Возьмем, далее, два товара, например пшеницу и железо. Каково бы ни было их меновое отношение, его всегда можно выразить уравнением, в котором данное количество пшеницы приравнивается известному количеству железа, например: 1 квартер пшеницы = a центнерам железа. Что говорит нам это уравнение? Что в двух различных вещах — в 1 квартере пшеницы и в a центнерах железа — существует нечто общее равной величины. Следовательно, обе эти вещи равны чему-то третьему, которое само по себе не есть ни первая, ни вторая из них». {53} [60]

Однако как только Маркс разъясняет, что «нечто общее для обоих продуктов» на самом деле является продаваемым человеческим трудом, «Капитал» становится неоспоримым научным изысканием.

Маркс, диалектический материалист, выводит из ранних своих работ то, что экономика не может существовать только в виде понятных избранным, но мертвых по сути формул. Чтобы заставить отказаться от иного взгляда, нужно окутать законы рынка ореолом тайны, скрывать свои действия и заставлять массы слепо следовать указаниям шаманов от финансов, которые утверждают, что лишь они достойны хранить ключи от всех секретов. Человечеству оставалось бы лишь со страхом взирать на непонятные чудеса и окончательно утратить возможность стряхнуть с себя цепи этой зависимости.

Маркс был готов показать, что никакой тайны не существует, хотя капиталисты (как и короли до них) надеются, что пролетариат никогда не сможет обнаружить, насколько далеко от божественного происхождение их власти.

Используя в качестве модели типичное промышленное рабочее место XIX века в Англии, Маркс описывает систему, в которой человека по-прежнему покупают, хотя и при формальном отсутствии рабства. Рабочий — тоже владелец товара, самого себя. Он продает свой труд покупателю или работодателю на определенный период времени. В обмен работодатель дает ему оборудование (средства производства) и заработную плату {54} (то, что Маркс позднее назвал «иррациональной внешней формой внутренних отношений» {55}). Однако здесь встает вопрос: как определяется заработная плата? На описываемом Марксом рынке цену труда определяет так называемая минимальная заработная плата, другими словами — то количество денег, которое нужно рабочему, чтобы он просто мог бы жить и сохранять работоспособность. Затем Маркс добавляет к расчету заработной платы еще один элемент. Он хладнокровно рассматривает человека наравне с машиной — именно так видит рабочего капиталист — и делает вывод: рабочий не может работать вечно. Как и любое оборудование, он подвержен износу, а в конечном итоге разрушению, т. е. смерти. Поэтому заработная плата должна обеспечивать рабочему не только возможность поесть и найти себе жилье — но и возможность воспроизводиться, иметь детей, которые станут новым поколением рабочих, новым «оборудованием» капиталиста.

Маркс утверждает, что существуют две конкретные характеристики трудовых отношений при капитализме. Во-первых, рабочий работает под контролем капиталиста, который приобретает труд рабочего на согласованный период времени; во-вторых, продукт, производимый рабочим, является собственностью работодателя. Продукт затем будет продан, доход от этого полностью пойдет в карман капиталиста {56}.

Предположим, что капиталист оплачивает рабочую силу в день согласно ее стоимости; тогда ему принадлежит право использовать ее в течение этого дня — точно так же, как он использовал бы любой другой товар, например, лошадь, арендованную на сутки… Трудовой процесс представляет собой взаимоотношения между тем, что капиталист купил, между теми товарами, которые стали его собственностью. Следовательно, продукт этого процесса принадлежит ему — так же, как вино, являющееся конечным продуктом брожения {57}.

Однако, чтобы получить прибыль, работодатель должен найти способ добиться большей отдачи от купленных товаров. И самый простой способ для этого, по словам Маркса, таится в расплывчатой сущности товара под названием «труд». Здесь Маркс вводит основные понятия «главной основы капиталистической системы» — прибавочный продукт и прибавочная стоимость. Нанимая рабочего, работодатель соглашается выплачивать заработную плату, равную стоимости поддержания определенного уровня жизни и работоспособности рабочего. В свою очередь, за это рабочий соглашается работать определенное количество часов и дней в неделю. Но если, например, при 12-часовом рабочем дне рабочий за 6 часов производит достаточно продукта, чтобы компенсировать затраты работодателя на заработную плату, он не может остановиться, он вынужден продолжать работать еще 6 часов. Стоимость произведенного за это время продукта идет в карман не к рабочему, а к работодателю. Таким образом, 6 часов рабочий работает без оплаты, и произведенный им избыток продукта приносит капиталисту чистую прибыль после дальнейшей продажи произведенного продукта. Капиталист может увеличивать размер этой прибыли и дальше, увеличивая продолжительность рабочего дня, сокращая количество рабочих, используя труд женщин и детей, чей заработок всегда меньше — либо путем использования машин, которые ускоряют производство: при этом рабочий «погашает» свой заработок за 4 часа, и уже 8 часов трудится бесплатно.

«Действием рабочей силы не только воспроизводится её собственная стоимость, но и производится, кроме того, избыток стоимости. Эта прибавочная стоимость образует избыток стоимости продукта над стоимостью элементов, потреблённых для образования продукта, т. е. над стоимостью средств производства и рабочей силы». {59} [61]

Согласно Марксу, секретный ингредиент успеха капиталиста заключается в способности использовать не только труд, но и неоплаченный труд.

В докапиталистической системе ремесленники, мелкие фабриканты или аграрии продавали свои товары за деньги, чтобы купить другие товары (формула Маркса: Товар-Деньги-Товар), однако капиталисты, по его словам, начинают покупать товары чтобы продать их за деньги (и формула меняется: Деньги-Товар-Деньги) {60}.

Простое товарное обращение — продать, чтобы купить — не является средством денежного обращения, это способ присвоения потребительской стоимости, удовлетворения личных потребностей. Денежное обращение — суть капитала — напротив, является самоцелью, поскольку увеличение стоимости возможно только при постоянно обновляемом движении. Таким образом, обращение капитала не имеет никаких ограничений.

Как сознательный представитель и инициатор этого процесса, владелец денег становится капиталистом. Его личность, вернее, его карман становится отправной точкой, откуда денежный поток берет свое начало и куда возвращается… Присвоение все больших и больших богатств со временем становится единственным мотивом его действий как капиталиста… Неустанный и бесконечный процесс получения прибыли — единственная его цель {61}.

С каждой новой сделкой деньги капиталиста уходят все дальше от своего источника — рабочего — однако никакая дальность этого расстояния, говорит Маркс, не в силах ослабить или уничтожить эту связь. Если прибавочная стоимость, присвоенная капиталистом, используется для того, чтобы окружить себя роскошью, или превращается в инвестиции — в недвижимость или биржу — или делится между капиталистами (только между капиталистами — малоэффективно, согласно Марксу) в виде финансовых механизмов типа кредитов и процентов — то все эти вещи и бумаги, по существу, являются «материализацией неоплаченного труда» {62}.

С одной стороны, процесс производства непрерывно преобразует материальные ценности в капитал, в средство создания еще большего богатства и средства удовлетворения капиталиста. С другой стороны, рабочий, выходя из этого процесса, остается тем же, чем он был на входе, источником получения богатства, но лишенным любых средств для присвоения части этого богатства… Таким образом, рабочий постоянно производит материальные ценности, само это богатство, но в форме капитала, или формы чужой власти, которая господствует и эксплуатирует его {63}.

Как описывает Маркс, «в капиталистическом обществе свободное время одного класса приобретается путем преобразования жизни рабочих масс — в рабочее время». {64} Маркс признает претензии работодателя на компенсацию затрат — он предоставляет фабрики и оборудование, при помощи которых рабочий занимается производством. В «Капитале» вымышленный фабрикант восклицает: «А так как наибольшая часть общества состоит из таких голяков, то не оказал ли он своими средствами производства, своим хлопком и своими веретёнами, неизмеримую услугу обществу и самому рабочему, которого он, кроме того, снабдил ещё жизненными средствами? И не следует ли ему записать в счёт эту услугу?» {65} [62]

Маркс не отрицает права на компенсацию финансовых расходов на производство, даже на компенсацию хлопот об успехе предприятия, однако настаивает, что это не должно происходить за счет других людей. Именно эта несправедливость, как видит ее Маркс, присуща капиталистической системе, изначально основанной на частной собственности и движимой алчностью и жаждой наживы. Прибыль не делится с рабочим, который ее и произвел — наоборот, капиталист постоянно ищет способы сокращения своих расходов для получения большей прибыли — и сокращения того, что могло бы стать вознаграждением за труд рабочего. При капитализме технические инновации, постоянно колеблющиеся рынки, процветающие сегодня и обрушивающиеся завтра, соперничество между капиталистами, приводящее к поглощению мелких производств более крупными — все направлено на достижение одного результата: люди остаются без работы, обеспечивая еще два вида выгоды — капиталисты видят, как растет их прибыль, и приобретают в свое распоряжение целую армию безработных. Эти люди, которых Маркс называет «промышленными резервистами», все время наготове, представляя собой и гарантию, и угрозу. Гарантия — в том, что работодатель всегда будет иметь стабильный резерв рабочей силы, готовой заменить умерших рабочих или заполнить новые рабочие места во время экономических подъемов. Угроза — трудноопределима, но хорошо понятна: рабочие, боящиеся, как бы безработные не заняли их место, соглашаются в отчаянии на заниженную заработную плату. В целом можно говорить о том, что работодатели используют «промышленных резервистов» для снижения стоимости труда рабочих {66}.

Исайя Берлин утверждал, что если бы рабочие, читавшие «Капитал» Маркса, не поняли из книги ничего — то уж точно поняли бы одну мысль: «существует всего один класс, который производит больше богатств, чем потребляет, и производимое им присваивают другие люди — просто в силу того, что являются единственными владельцами средств производства, таких как природные ресурсы, машины, транспорт, финансовые кредиты и т. д., без чего рабочие не могут работать; контроль над ними дает контролирующим возможность и власть заставить остальное человечество капитулировать перед ними под угрозой голода». {67}

Маркс иллюстрировал свой экономический трактат беспощадно жестокими примерами эксплуатации из британской фабричной системы, описывая не только жестокое обращение со взрослыми мужчинами, но и издевательства над десятками тысяч детей, некоторым из которых едва исполнилось 2 года. Кроме того, он часто использует отсылки к литературным произведениям. Так, он вспоминает о Робинзоне Крузо, который даже после кораблекрушения ведет себя, «как истинный британец», с помощью часов, книги и пера управляя своим островом сокровищ. В духе Диккенса Маркс цветисто называет капиталистического обывателя «денежным мешком» {68}. Кроме того, в книге много аллюзий с готической литературой. Маркс пишет:

«Капитал — это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живёт тем полнее, чем больше живого труда он поглощает». {69} [63]

В своей слепой неутолимой страсти он, вечно голодный, словно вервольф, жаждет заполучить бесплатный труд, переступая не только моральные, но и физические, максимально возможные для человека пределы рабочего дня. Он узурпирует время отдыха, свежий воздух, солнечный свет… отнимает время, отведенное на крепкий сон, дающий возможность восстановить силы, просто на отдых, который так необходим измученному организму {70}.

«Капитал» Маркса — который во всех смыслах был своего рода эпосом завоевателей и завоеванных — объяснял, что даже будучи порабощенным и измученным, рабочий класс не лишен сил и некоторой толики власти полностью. Сама природа капиталистического производства, когда рабочие собраны в одну сплоченную общность, создает почву для сопротивления; рабочие осознают свою силу, заключенную в единстве, и свои антагонистические взаимоотношения с капиталом {71}. В определенный момент эти рабочие начнут предъявлять свои требования — сокращение продолжительности рабочего дня и компенсация, отражающая истинную стоимость их труда. «На смену напыщенному и помпезному списку «неотъемлемых прав человека» приходит скромная Великая Хартия ограниченного законом рабочего дня», которая ясно даст понять, «когда заканчивается время, которое рабочий человек продает, и начинается его собственное время». {72} Рабочие, разумеется, предъявят эти требования, как любой продавец вправе выставить свои условия покупателю, правда, в этом случае покупатель не заинтересован в гуманности; однако это противостояние неминуемо приведет к разжиганию глобальной борьбы между классом капиталистов и рабочим классом.

Маркс также предвидел антагонизм внутри самого класса капиталистов, которые будут уничтожать друг друга в погоне за богатством, убирая с дороги конкурентов для создания монополий и бизнес-империй, чье влияние будет простираться на целые страны и континенты. Но и это в конечном итоге, по Марксу, поможет рабочим: уменьшение количества магнатов на вершине денежной пирамиды укрепит ее основание. Это, в свою очередь, спровоцирует еще большую нищету и лишения — и тем самым быстрее сплотит несчастных для сопротивления и борьбы. Они создадут собственное общество, то, в котором будут правильно относиться к средствам производства — ибо они и есть средства производства. Этот класс, в свою очередь, станет слишком мощным для того, чтобы капиталисты могли подчинить его себе {73}. Результатом этого станет появление кооперативных предприятий и установление общей собственности на природные ресурсы, а также на средства производства и оборудование, необходимые для того, чтобы колеса коммерции продолжали крутиться. Маркс предсказывал, что эта экономическая и социальная революция будет гораздо более бескровной, чем те, что происходили при зарождении капитализма.

Преобразование личной частной собственности, происходящей из частного труда, в капиталистическую частную собственность — процесс, естественно, несравнимо более затяжной, насильственный и трудный, чем превращение капиталистической частной собственности, уже практически основывающейся на общественном производстве, в социалистическую собственность. В первом случае перед нами экспроприация народных масс несколькими узурпаторами, во втором — обратный процесс, экспроприация экспроприаторов {74}.

В одну эту книгу Маркс вложил годы труда и размышлений — свои собственные, а также тех экономистов и философов, которые были его предшественниками. С одной стороны, этот труд был написан в высшей степени техничным, академическим языком, с другой — уже на следующей странице читатель мог окунуться в легкий, ехидный, насмешливый стиль наиболее эксцентричных полемик Маркса. Если Энгельс обнаружил в «Капитале» отголоски фурункулеза Маркса, еще легче было отыскать там следы страданий его семьи или воспоминания о той нищете, которую Маркс видел и знал на улицах Манчестера и Лондона.

Автор «Капитала» был выдающимся философом, экономистом, ученым, социологом и писателем — но помимо этого он был еще и хорошо знаком с медленной агонией духа тех, кто обречен страдать в нищете, будучи окружен непомерным богатством других.

Пока окружение Карла ждало реакции на выход его труда, 23 декабря Кугельманн сделал странный подарок человеку, которого он боготворил. Женни описала эту сцену.

«Вчера вечером мы все были дома и сидели внизу, что у англичан означает — на кухне, откуда все «блага цивилизации» начинают обычно свой путь наверх. Мы были заняты готовкой Рождественского пудинга — со всем возможным тщанием. Просеивали изюм (самая неприятная и липкая работа), рубили миндаль, апельсиновые и лимонные корки, растопили сало и вместе с яйцами и мукой замесили сложное тесто, как вдруг раздался звонок, было слышно, как возле дома остановился экипаж, на лестнице прозвучали загадочные шаги, а в конце концов сверху донесся голос, сказавший «Большая статуя прибыла!»

Это был олимпийский подарок автору «Капитала» — Кугельманн прислал Марксу массивный бюст Зевса.

Женни поблагодарила его в письме за попытки получить отзывы и рецензии в немецкой прессе:

«Может показаться, что искренним аплодисментам немцы предпочитают полное молчание… Дорогой мистер Кугельманн, поверьте мне — на свете очень немного книг, которые были бы написаны в столь же трудных жизненных обстоятельствах, и я уверена, что могла бы описать потайную сторону этой работы, рассказав о многих, немыслимо многих трудностях и муках, сопровождавших эту книгу. Если бы рабочие только подозревали о жертвах, которые потребовались для этой работы, написанной исключительно для них и их пользы и блага, они, возможно, проявили бы к ней больше интереса».

Женни завершила свое долгое послание словами шутливого дружеского упрека Кугельманну:

«Почему вы обращаетесь ко мне столь формально, что даже используете слова «милостивая государыня»? Это мне-то, старому ветерану, поседевшему на полях наших сражений, другу, попутчику и товарищу по скитаниям?»

Она подписала письмо «Всегда Ваша Женни, не милостивая и не по милости Божьей». {75}

Данный текст является ознакомительным фрагментом.